Словно живым. И вой ветра, тот самый вой из его сна, всё ещё звучал у него в голове — тихий, настойчивый и пугающе родной. Не выпуская камня из руки, он снова закрыл глаза, но не для того, чтобы уснуть. А чтобы снова услышать этот зов.
Ночь на чердаке была густой и холодной. Промозглый осенний ветер периода «Первый Иней» завывал в широком дымоходе, его голос звучал тоскливо, словно жалуясь, но в самых низких его нотах слышалось рычание. Он швырял в старые доски крыши горсти ледяного дождя, и их монотонный стук был единственным звуком, нарушавшим ночную тишину приюта. В крошечном, дрожащем круге света от единственного огарка свечи, сбились в кучу три фигуры. Их тени, вытянутые и уродливые, плясали на пыльных балках, словно безмолвные участники тайного, опасного заговора.
Вайрэк сидел на корточках, глядя не на своих союзников, а на артефакты, разложенные между ними на куске грубой ткани. Пустой, неисписанный гроссбух, его собственный двойник, лежал рядом с оригиналом — толстой книгой в серой, потертой коже, что хранила все грязные секреты Феодора. А между ними, словно тёмное, хищное сердце их плана, покоилась Копировальная Руна из Ксира.
— У нас есть только один шанс, — произнёс Вайрэк, и его голос в гулкой тишине прозвучал ровно и холодно, как звон стали. Эмоции, которые еще недавно разрывали его на части — страх, унижение, ярость — сгорели, оставив после себя лишь выжженную пустыню, на которой было удобно чертить карты сражений. — Руна из Ксира, — он указал на шестигранную пластину, — это не просто камень. Это сложный механизм. После активации ей потребуется двое суток, чтобы накопить энергию и перенести текст.
Он поднял взгляд, и его глаза, лишённые детской теплоты, встретились сначала с напряжённым взглядом Ирвуда, а затем — с испуганным взглядом Лэи.
— Мы не просто скопируем гроссбух. Этого мало, — продолжил Вайрэк, и в его тоне не было ни капли детского страха — только холодная чёткость генерала, излагающего план битвы. — Когда копия будет готова, мы вернём её в тайник. А оригинал… — он сделал паузу, давая словам набрать вес, — …оригинал мы подложим Щуплому. Анонимная записка смотрителю Броку — и наш главный враг в спальне будет устранён чужими руками.
«План был безупречен. Щуплый — не обидчик. Он всего лишь пешка, которую нужно убрать с доски, чтобы открыть путь к королю. Эмоции — слабость. Расчёт — сила. Это был главный и единственный урок, выжженный на его душе ледяной водой карцера».
Ирвуд, который до этого сидел, напряжённо сжав кулаки, вдруг расслабился. Его губы тронула кривая, хищная усмешка. Он подался вперёд, в круг света, и его глаза блеснули в полумраке, как у волка, увидевшего идеально поставленную ловушку.
— Аристократ… а думаешь, как вор, — прошептал он с восхищением. — Мне нравится.
Лэя же, услышав это, вздрогнула. Она не сказала ни слова, но Вайрэк увидел, как она инстинктивно отстранилась, прижав к себе свою чёрную кошку ещё крепче. Её молчание было громче любого крика, а в широко распахнутых глазах застыл немой вопрос: «Чем вы отличаетесь от них?».
Но Вайрэк уже не обращал на неё внимания. Он заметил, как дрожат её плечи, и в глубине души шевельнулось что-то, похожее на укол презрительной жалости. «Слабая, — подумал он беззлобно, почти как наставник, оценивающий безнадёжного ученика. — Она боится, потому что не понимает. Она не видит, что это единственный путь, чтобы мы все выжили». Её страх был лишь ещё одним доказательством того, что мир делится на тех, кто действует, и тех, кто плачет. Выбор был сделан. Теперь его взгляд был прикован к Руне.
— А ты… умеешь? — тихо спросил Ирвуд, и в его голосе, впервые за долгое время, прозвучало не недоверие, а искреннее, почти детское любопытство. — Всю эту магию.
Вайрэк на мгновение замер. Холодный ком страха сжал желудок. Умеет ли он? Он видел похожие схемы в отцовских книгах, слушал лекции наставника Элиана о базовых принципах рунических кругов. Но теория — это одно. А здесь, на холодном, пыльном чердаке, с украденным артефактом в руках, всё было по-настоящему. Одно неверное движение, одна неправильная линия — и кто знает, чем это может обернуться.
— Я читал, — ответил он, и его голос прозвучал увереннее, чем он себя чувствовал. Он открыл «Легенды Войн Теней», быстро пролистав до страницы с изображением древнего мага, стоявшего в центре похожего круга. — Принцип прост. Круг — это сосуд. Он собирает и направляет энергию. Руны — это команды. Главное — не ошибиться в символах.
Он взял в руки острый осколок камня и, склонившись над пыльным полом, начал чертить. Скрежет камня по старой половице нарушил вой ветра. Под его рукой рождался сложный узор. Он старательно копировал диаграмму из книги, но его линии получались неровными, символы — корявыми, как у неумелого ученика. Закончив, он положил артефакты в центр и опустил руку на Руну.
— Пробудись, — прошептал он.
Ничего не произошло.
Голубоватый свет не вспыхнул. Гул не родился в тишине. Руна осталась просто куском холодного кристалла. Жгучая волна унижения захлестнула Вайрэка. Он, наследник Алари, выглядел жалким, неумелым дураком на глазах у дикаря и маленькой девочки.
— Не работает, — констатировал Ирвуд без всякого злорадства, и эта простая констатация факта была хуже любой насмешки.
Ярость, холодная и острая, пронзила Вайрэка. «Почему?! Я сделал всё правильно! Всё по книге!» Но тут же, сквозь горячий, детский приступ отчаяния, проступило что-то иное. Холодное, ясное и соблазнительное в своей простоте. Мысль, которая ощущалась не как гениальная догадка, а как единственно верная аксиома, рождённая из его собственной, взрослой воли.
«Книга — для слабаков. Она описывает лишь форму. Но истинная сила — не в линиях. Она — в воле. В намерении. Я не должен просить. Я должен приказывать. Я заставлю её подчиниться».
Эта мысль показалась ему откровением. Вайрэк снова опустил руку на Руну, но на этот раз его прикосновение было другим. Неуверенным и просящим, а жёстким и властным. Закрыв глаза, он увидел перед внутренним взором не руны, а лица своих врагов: Щуплого, Феодора, лорда Крэйна. В одно-единственное слово была вложена вся его ненависть, вся его боль, вся его отчаянная жажда вернуть себе контроль.
— Пробудись! — прошипел он сквозь сжатые зубы.
И мир откликнулся.
Воздух внутри круга резко, неестественно похолодал. Начертанные линии вспыхнули не тёплым, живым пламенем, а нездоровым, лихорадочным, холодным голубоватым светом. От Руны пошёл тихий, низкий гул, который, казалось, вибрировал в самых костях. Пластина из молочного кристалла перестала быть просто предметом. Она ожила. В её глубине зародился и начал слабо, но настойчиво пульсировать тусклый синий огонёк.
Ритуал был запущен.
Они не шевелились. Время застыло, сжавшись в тугую, звенящую точку. Гул, исходивший от Руны, проник им под кожу, заставляя вибрировать сами кости. Лэя, издав тихий, испуганный всхлип, отползла назад, в самую дальнюю тень, прижимая к себе кошку так крепко, словно пыталась защитить её тёплую, живую плоть от этого мёртвого, неземного света.
Ирвуд, который всю жизнь мерил мир простыми, понятными категориями — камень твёрд, нож остр, голод болит — смотрел на пульсирующий синий огонёк с первобытным, суеверным ужасом. Это было неправильно. Неестественно. Он видел не магию. Он видел, как его союзник, аристократ, которого он считал сломанным, но понятным инструментом, прикоснулся к чему-то древнему и чужому. И от этого ему стало не по себе.
Но Вайрэк… он не чувствовал страха. Им овладел восторг. Ледяной, острый, пьянящий восторг, от которого перехватывало дыхание. Он смотрел на своё творение, на живой, дышащий механизм из света и воли, и чувствовал, как его дар отзывается на этот зов. Это была его сила. Его. Он осторожно, почти с благоговением, протянул руку и коснулся пульсирующей Руны. Холод не обжёг — он наполнил его, пролился по венам, принося с собой не боль, а абсолютную, звенящую ясность.
— Пора, — прошептал он, и его собственный голос показался ему чужим.
Они двигались медленно, почти как во сне. Осторожно, боясь нарушить хрупкое заклинание, они перенесли работающий «механизм» — обе книги и пульсирующую Руну — в свой тайник под шаткой половицей. Когда доска встала на место, скрыв под собой светящееся голубым светом чудо, они остались в полной темноте, нарушаемой лишь завыванием ветра. Но тишина на чердаке была уже другой. Она была наполнена тяжестью их общего знания: они только что перешли черту, с которой нет возврата.
Два дня превратились в пытку ожиданием. Два бесконечных, серых дня, натянутых, как струна, до предела. Приют погрузился в гнетущую, параноидальную тишину, нарушаемую лишь голодным урчанием в животах и тяжёлыми, размеренными шагами надзирателей, от которых дети вздрагивали, как мыши при виде тени совы. Каждый шорох, каждый скрип двери заставлял сердце Ирвуда сжиматься в ледяной комок. Они ждали. Ждали, пока Руна в их тайнике наберёт силу, и одновременно ждали, когда тяжёлая рука системы опустится им на плечи.
Их тайные встречи на чердаке перестали быть авантюрой и превратились в жизненную необходимость, в единственный глоток воздуха в этой удушающей атмосфере.
— Не «парус»! — шипел Вайрэк. Он в сотый раз выводил на куске черепицы руну «Б». — Это «Б»! Благородство! Сколько раз повторять?! Сосредоточься!
«Проклятые закорючки! — кипел от бессильной ярости Ирвуд. Он сжимал кулаки до побелевших костяшек. — Я могу вскрыть замок наощупь в полной темноте, но не могу запомнить эту дрянь! Что со мной не так?!»
Он чувствовал себя тупым. Это унижение жгло его гордость сильнее любых побоев. Он рычал от бессилия, но упрямо продолжал вглядываться в линии. Мысль о том, что он так и не сможет сам прочесть легенды из этой проклятой книги, была невыносима.
Вайрэк, видя его мучения, раздражённо вздохнул. Он отбросил кусок черепицы и придвинул к ним книгу.
— Ладно. Забудь. Смотри сюда.
Он ткнул пальцем в первое слово на обложке, выведенное стёртыми золотыми буквами.
— Это — «Легенды». Ты знаешь это слово. Ты слышал его сотни раз. Теперь — смотри. Вот руна «Л». Похожа на сломанный лук. Вот «Е». Три ветки на стволе. Соедини их. «Ле». Повтори.
Ирвуд хмурился, его губы беззвучно шевелились. Он смотрел не на руны, а на само слово, пытаясь запомнить его целиком, как запоминал лицо врага.
— Ле, — наконец выдавил он.
— Правильно! Дальше! «Ген». Руна «Г» — как виселица. «Е». «Н». Пробуй!
Они бились над этим одним словом, казалось, целую вечность. Ирвуд злился, сбивался, снова и снова возвращаясь к своему привычному «га». Но Вайрэк был упрям. Он заставлял его повторять, пока у Ирвуда не закружилась голова.
И вдруг что-то щёлкнуло.
Словно в его голове, заваленной хламом уличных законов и инстинктов, внезапно открылась маленькая, пыльная дверь. Ирвуд посмотрел на слово, и оно перестало быть набором враждебных закорючек. Теперь он видел его. По-настоящему.
— Ле… ген… ды, — произнёс он медленно, по слогам, и его собственный голос прозвучал для него чужим и странным. Он поднял глаза на Вайрэка, и в его взгляде была смесь шока и чистого, детского восторга. — Легенды.
В груди Ирвуда взорвалось что-то горячее, обжигающее. Это была не просто победа. Это был акт чистой, непостижимой магии. Он, Ирвуд Фенрис, дикарь из трущоб, только что заставил мёртвые знаки на бумаге заговорить с ним. Это была сила. Другая, непонятная, но настоящая. И она была его.
Вайрэк смотрел на его преобразившееся лицо, и на его губах впервые за долгое время мелькнула тень искренней, не ядовитой улыбки. — Вот видишь, — сказал он почти мягко. — Ты не тупой. Просто упрямый, как сартилский козёл.
Ирвуд, смущённый этой непривычной похвалой, лишь неловко отвёл глаза и буркнул: «Подумаешь, закорючки...», но не смог скрыть довольной усмешки. Вайрэк повернулся к Лэе, которая с восторгом и облегчением наблюдала за ними.
— И всё благодаря тебе, Лэя, — сказал он серьёзно. — Без твоего плана у нас не было бы даже шанса.
Лэя зарделась от похвалы. Впервые в жизни она чувствовала себя не просто полезной, а нужной. Частью чего-то целого. Она смотрела на них — на сосредоточенного, такого взрослого Вайрэка и на смущённого, но довольного Ирвуда — и её сердце наполнилось тихим, тёплым счастьем. Она больше не была одна. Это была её семья. Странная, колючая, рождённая на пыльном чердаке, но её.
«Моя семья», — пронеслось в её голове, и от этой мысли стало тепло и спокойно. Но тут же, словно ядовитое эхо, пришла другая мысль, холодная и чужая, но притворяющаяся её собственной, трезвой и пугающей. — «Семья, построенная на воровстве? Это счастье, которое я украла. А за всё краденое нужно платить. Когда их поймают... я снова останусь одна. Совсем одна. И это будет ещё больнее, чем раньше, потому что теперь я знаю, что теряю».
Приступ ледяного ужаса сдавил ей горло. Она посмотрела на мальчиков — на холодный блеск в глазах Вайрэка, на хищную усмешку Ирвуда — и увидела уже не своих спасителей, а двух молодых волков, которые заигрались в опасную игру и ведут всю их маленькую стаю к пропасти. Она отчаянно замотала головой, пытаясь отогнать эту мысль, и сильнее прижалась к тёплому, мурлычущему тельцу кошки, как к последнему островку безопасности.
На исходе вторых суток напряжение на чердаке стало почти осязаемым. Оно висело в воздухе вместе с пылью, густое и неподвижное. Когда они в последний раз собрались в своём убежище, вой ветра за стеной казался далёким и незначительным на фоне оглушительной тишины, царившей между ними.
Вайрэк опустился на колени перед руническим кругом. Он не торопился. Это был его момент, его священнодействие. Он медленно, с благоговением, которого не испытывал ни к одному божеству, достал из тайника их «механизм».
Преображение было поразительным. Копировальная Руна, до этого лишь слабо мерцавшая, теперь горела ровным, холодным, неземным голубым светом, заливая их лица и пыльные балки чердака призрачным сиянием. Воздух вокруг неё стал плотным, заряженным, а в нос ударил резкий, стерильный запах озона, как после удара молнии.
«Оно работает, — пронеслось в голове Вайрэка, и мысль была пьянящей, как глоток старого вина. — Точно как в книгах. Я подчинил его себе. Это и есть настоящая власть. Не сила мышц, а сила разума. Теперь я решаю, кто прав, а кто виноват».
Он положил руки на обе книги — оригинал и чистую копию. Он не читал заклинаний. Он просто закрыл глаза и сосредоточился, направив всю свою волю, всю свою холодную, выстраданную ненависть на кристалл.
Руна отозвалась. Свет, исходящий от неё, сгустился и вытянулся тонкими, как паутина, светящимися нитями. Они коснулись страниц оригинального гроссбуха, на мгновение замерли, а затем, словно впитав в себя информацию, перетекли на чистые листы копии.
Процесс был бесшумным, но завораживающим. На глазах изумлённых Ирвуда и Лэи на пустых страницах, словно проявляясь из ниоткуда, начали появляться строки текста. Корявый почерк Феодора, его столбцы цифр, его тайные пометки — всё рождалось заново, идеально скопированное до последней кляксы.
Это заняло не больше минуты. Когда последняя нить света втянулась обратно в Руну, та ярко вспыхнула и погасла, превратившись в обычный кусок молочного кристалла.
Глава 16. Цена королевства
Ночь на чердаке была густой и холодной. Промозглый осенний ветер периода «Первый Иней» завывал в широком дымоходе, его голос звучал тоскливо, словно жалуясь, но в самых низких его нотах слышалось рычание. Он швырял в старые доски крыши горсти ледяного дождя, и их монотонный стук был единственным звуком, нарушавшим ночную тишину приюта. В крошечном, дрожащем круге света от единственного огарка свечи, сбились в кучу три фигуры. Их тени, вытянутые и уродливые, плясали на пыльных балках, словно безмолвные участники тайного, опасного заговора.
Вайрэк сидел на корточках, глядя не на своих союзников, а на артефакты, разложенные между ними на куске грубой ткани. Пустой, неисписанный гроссбух, его собственный двойник, лежал рядом с оригиналом — толстой книгой в серой, потертой коже, что хранила все грязные секреты Феодора. А между ними, словно тёмное, хищное сердце их плана, покоилась Копировальная Руна из Ксира.
— У нас есть только один шанс, — произнёс Вайрэк, и его голос в гулкой тишине прозвучал ровно и холодно, как звон стали. Эмоции, которые еще недавно разрывали его на части — страх, унижение, ярость — сгорели, оставив после себя лишь выжженную пустыню, на которой было удобно чертить карты сражений. — Руна из Ксира, — он указал на шестигранную пластину, — это не просто камень. Это сложный механизм. После активации ей потребуется двое суток, чтобы накопить энергию и перенести текст.
Он поднял взгляд, и его глаза, лишённые детской теплоты, встретились сначала с напряжённым взглядом Ирвуда, а затем — с испуганным взглядом Лэи.
— Мы не просто скопируем гроссбух. Этого мало, — продолжил Вайрэк, и в его тоне не было ни капли детского страха — только холодная чёткость генерала, излагающего план битвы. — Когда копия будет готова, мы вернём её в тайник. А оригинал… — он сделал паузу, давая словам набрать вес, — …оригинал мы подложим Щуплому. Анонимная записка смотрителю Броку — и наш главный враг в спальне будет устранён чужими руками.
«План был безупречен. Щуплый — не обидчик. Он всего лишь пешка, которую нужно убрать с доски, чтобы открыть путь к королю. Эмоции — слабость. Расчёт — сила. Это был главный и единственный урок, выжженный на его душе ледяной водой карцера».
Ирвуд, который до этого сидел, напряжённо сжав кулаки, вдруг расслабился. Его губы тронула кривая, хищная усмешка. Он подался вперёд, в круг света, и его глаза блеснули в полумраке, как у волка, увидевшего идеально поставленную ловушку.
— Аристократ… а думаешь, как вор, — прошептал он с восхищением. — Мне нравится.
Лэя же, услышав это, вздрогнула. Она не сказала ни слова, но Вайрэк увидел, как она инстинктивно отстранилась, прижав к себе свою чёрную кошку ещё крепче. Её молчание было громче любого крика, а в широко распахнутых глазах застыл немой вопрос: «Чем вы отличаетесь от них?».
Но Вайрэк уже не обращал на неё внимания. Он заметил, как дрожат её плечи, и в глубине души шевельнулось что-то, похожее на укол презрительной жалости. «Слабая, — подумал он беззлобно, почти как наставник, оценивающий безнадёжного ученика. — Она боится, потому что не понимает. Она не видит, что это единственный путь, чтобы мы все выжили». Её страх был лишь ещё одним доказательством того, что мир делится на тех, кто действует, и тех, кто плачет. Выбор был сделан. Теперь его взгляд был прикован к Руне.
— А ты… умеешь? — тихо спросил Ирвуд, и в его голосе, впервые за долгое время, прозвучало не недоверие, а искреннее, почти детское любопытство. — Всю эту магию.
Вайрэк на мгновение замер. Холодный ком страха сжал желудок. Умеет ли он? Он видел похожие схемы в отцовских книгах, слушал лекции наставника Элиана о базовых принципах рунических кругов. Но теория — это одно. А здесь, на холодном, пыльном чердаке, с украденным артефактом в руках, всё было по-настоящему. Одно неверное движение, одна неправильная линия — и кто знает, чем это может обернуться.
— Я читал, — ответил он, и его голос прозвучал увереннее, чем он себя чувствовал. Он открыл «Легенды Войн Теней», быстро пролистав до страницы с изображением древнего мага, стоявшего в центре похожего круга. — Принцип прост. Круг — это сосуд. Он собирает и направляет энергию. Руны — это команды. Главное — не ошибиться в символах.
Он взял в руки острый осколок камня и, склонившись над пыльным полом, начал чертить. Скрежет камня по старой половице нарушил вой ветра. Под его рукой рождался сложный узор. Он старательно копировал диаграмму из книги, но его линии получались неровными, символы — корявыми, как у неумелого ученика. Закончив, он положил артефакты в центр и опустил руку на Руну.
— Пробудись, — прошептал он.
Ничего не произошло.
Голубоватый свет не вспыхнул. Гул не родился в тишине. Руна осталась просто куском холодного кристалла. Жгучая волна унижения захлестнула Вайрэка. Он, наследник Алари, выглядел жалким, неумелым дураком на глазах у дикаря и маленькой девочки.
— Не работает, — констатировал Ирвуд без всякого злорадства, и эта простая констатация факта была хуже любой насмешки.
Ярость, холодная и острая, пронзила Вайрэка. «Почему?! Я сделал всё правильно! Всё по книге!» Но тут же, сквозь горячий, детский приступ отчаяния, проступило что-то иное. Холодное, ясное и соблазнительное в своей простоте. Мысль, которая ощущалась не как гениальная догадка, а как единственно верная аксиома, рождённая из его собственной, взрослой воли.
«Книга — для слабаков. Она описывает лишь форму. Но истинная сила — не в линиях. Она — в воле. В намерении. Я не должен просить. Я должен приказывать. Я заставлю её подчиниться».
Эта мысль показалась ему откровением. Вайрэк снова опустил руку на Руну, но на этот раз его прикосновение было другим. Неуверенным и просящим, а жёстким и властным. Закрыв глаза, он увидел перед внутренним взором не руны, а лица своих врагов: Щуплого, Феодора, лорда Крэйна. В одно-единственное слово была вложена вся его ненависть, вся его боль, вся его отчаянная жажда вернуть себе контроль.
— Пробудись! — прошипел он сквозь сжатые зубы.
И мир откликнулся.
Воздух внутри круга резко, неестественно похолодал. Начертанные линии вспыхнули не тёплым, живым пламенем, а нездоровым, лихорадочным, холодным голубоватым светом. От Руны пошёл тихий, низкий гул, который, казалось, вибрировал в самых костях. Пластина из молочного кристалла перестала быть просто предметом. Она ожила. В её глубине зародился и начал слабо, но настойчиво пульсировать тусклый синий огонёк.
Ритуал был запущен.
Они не шевелились. Время застыло, сжавшись в тугую, звенящую точку. Гул, исходивший от Руны, проник им под кожу, заставляя вибрировать сами кости. Лэя, издав тихий, испуганный всхлип, отползла назад, в самую дальнюю тень, прижимая к себе кошку так крепко, словно пыталась защитить её тёплую, живую плоть от этого мёртвого, неземного света.
Ирвуд, который всю жизнь мерил мир простыми, понятными категориями — камень твёрд, нож остр, голод болит — смотрел на пульсирующий синий огонёк с первобытным, суеверным ужасом. Это было неправильно. Неестественно. Он видел не магию. Он видел, как его союзник, аристократ, которого он считал сломанным, но понятным инструментом, прикоснулся к чему-то древнему и чужому. И от этого ему стало не по себе.
Но Вайрэк… он не чувствовал страха. Им овладел восторг. Ледяной, острый, пьянящий восторг, от которого перехватывало дыхание. Он смотрел на своё творение, на живой, дышащий механизм из света и воли, и чувствовал, как его дар отзывается на этот зов. Это была его сила. Его. Он осторожно, почти с благоговением, протянул руку и коснулся пульсирующей Руны. Холод не обжёг — он наполнил его, пролился по венам, принося с собой не боль, а абсолютную, звенящую ясность.
— Пора, — прошептал он, и его собственный голос показался ему чужим.
Они двигались медленно, почти как во сне. Осторожно, боясь нарушить хрупкое заклинание, они перенесли работающий «механизм» — обе книги и пульсирующую Руну — в свой тайник под шаткой половицей. Когда доска встала на место, скрыв под собой светящееся голубым светом чудо, они остались в полной темноте, нарушаемой лишь завыванием ветра. Но тишина на чердаке была уже другой. Она была наполнена тяжестью их общего знания: они только что перешли черту, с которой нет возврата.
Два дня превратились в пытку ожиданием. Два бесконечных, серых дня, натянутых, как струна, до предела. Приют погрузился в гнетущую, параноидальную тишину, нарушаемую лишь голодным урчанием в животах и тяжёлыми, размеренными шагами надзирателей, от которых дети вздрагивали, как мыши при виде тени совы. Каждый шорох, каждый скрип двери заставлял сердце Ирвуда сжиматься в ледяной комок. Они ждали. Ждали, пока Руна в их тайнике наберёт силу, и одновременно ждали, когда тяжёлая рука системы опустится им на плечи.
Их тайные встречи на чердаке перестали быть авантюрой и превратились в жизненную необходимость, в единственный глоток воздуха в этой удушающей атмосфере.
— Не «парус»! — шипел Вайрэк. Он в сотый раз выводил на куске черепицы руну «Б». — Это «Б»! Благородство! Сколько раз повторять?! Сосредоточься!
«Проклятые закорючки! — кипел от бессильной ярости Ирвуд. Он сжимал кулаки до побелевших костяшек. — Я могу вскрыть замок наощупь в полной темноте, но не могу запомнить эту дрянь! Что со мной не так?!»
Он чувствовал себя тупым. Это унижение жгло его гордость сильнее любых побоев. Он рычал от бессилия, но упрямо продолжал вглядываться в линии. Мысль о том, что он так и не сможет сам прочесть легенды из этой проклятой книги, была невыносима.
Вайрэк, видя его мучения, раздражённо вздохнул. Он отбросил кусок черепицы и придвинул к ним книгу.
— Ладно. Забудь. Смотри сюда.
Он ткнул пальцем в первое слово на обложке, выведенное стёртыми золотыми буквами.
— Это — «Легенды». Ты знаешь это слово. Ты слышал его сотни раз. Теперь — смотри. Вот руна «Л». Похожа на сломанный лук. Вот «Е». Три ветки на стволе. Соедини их. «Ле». Повтори.
Ирвуд хмурился, его губы беззвучно шевелились. Он смотрел не на руны, а на само слово, пытаясь запомнить его целиком, как запоминал лицо врага.
— Ле, — наконец выдавил он.
— Правильно! Дальше! «Ген». Руна «Г» — как виселица. «Е». «Н». Пробуй!
Они бились над этим одним словом, казалось, целую вечность. Ирвуд злился, сбивался, снова и снова возвращаясь к своему привычному «га». Но Вайрэк был упрям. Он заставлял его повторять, пока у Ирвуда не закружилась голова.
И вдруг что-то щёлкнуло.
Словно в его голове, заваленной хламом уличных законов и инстинктов, внезапно открылась маленькая, пыльная дверь. Ирвуд посмотрел на слово, и оно перестало быть набором враждебных закорючек. Теперь он видел его. По-настоящему.
— Ле… ген… ды, — произнёс он медленно, по слогам, и его собственный голос прозвучал для него чужим и странным. Он поднял глаза на Вайрэка, и в его взгляде была смесь шока и чистого, детского восторга. — Легенды.
В груди Ирвуда взорвалось что-то горячее, обжигающее. Это была не просто победа. Это был акт чистой, непостижимой магии. Он, Ирвуд Фенрис, дикарь из трущоб, только что заставил мёртвые знаки на бумаге заговорить с ним. Это была сила. Другая, непонятная, но настоящая. И она была его.
Вайрэк смотрел на его преобразившееся лицо, и на его губах впервые за долгое время мелькнула тень искренней, не ядовитой улыбки. — Вот видишь, — сказал он почти мягко. — Ты не тупой. Просто упрямый, как сартилский козёл.
Ирвуд, смущённый этой непривычной похвалой, лишь неловко отвёл глаза и буркнул: «Подумаешь, закорючки...», но не смог скрыть довольной усмешки. Вайрэк повернулся к Лэе, которая с восторгом и облегчением наблюдала за ними.
— И всё благодаря тебе, Лэя, — сказал он серьёзно. — Без твоего плана у нас не было бы даже шанса.
Лэя зарделась от похвалы. Впервые в жизни она чувствовала себя не просто полезной, а нужной. Частью чего-то целого. Она смотрела на них — на сосредоточенного, такого взрослого Вайрэка и на смущённого, но довольного Ирвуда — и её сердце наполнилось тихим, тёплым счастьем. Она больше не была одна. Это была её семья. Странная, колючая, рождённая на пыльном чердаке, но её.
«Моя семья», — пронеслось в её голове, и от этой мысли стало тепло и спокойно. Но тут же, словно ядовитое эхо, пришла другая мысль, холодная и чужая, но притворяющаяся её собственной, трезвой и пугающей. — «Семья, построенная на воровстве? Это счастье, которое я украла. А за всё краденое нужно платить. Когда их поймают... я снова останусь одна. Совсем одна. И это будет ещё больнее, чем раньше, потому что теперь я знаю, что теряю».
Приступ ледяного ужаса сдавил ей горло. Она посмотрела на мальчиков — на холодный блеск в глазах Вайрэка, на хищную усмешку Ирвуда — и увидела уже не своих спасителей, а двух молодых волков, которые заигрались в опасную игру и ведут всю их маленькую стаю к пропасти. Она отчаянно замотала головой, пытаясь отогнать эту мысль, и сильнее прижалась к тёплому, мурлычущему тельцу кошки, как к последнему островку безопасности.
На исходе вторых суток напряжение на чердаке стало почти осязаемым. Оно висело в воздухе вместе с пылью, густое и неподвижное. Когда они в последний раз собрались в своём убежище, вой ветра за стеной казался далёким и незначительным на фоне оглушительной тишины, царившей между ними.
Вайрэк опустился на колени перед руническим кругом. Он не торопился. Это был его момент, его священнодействие. Он медленно, с благоговением, которого не испытывал ни к одному божеству, достал из тайника их «механизм».
Преображение было поразительным. Копировальная Руна, до этого лишь слабо мерцавшая, теперь горела ровным, холодным, неземным голубым светом, заливая их лица и пыльные балки чердака призрачным сиянием. Воздух вокруг неё стал плотным, заряженным, а в нос ударил резкий, стерильный запах озона, как после удара молнии.
«Оно работает, — пронеслось в голове Вайрэка, и мысль была пьянящей, как глоток старого вина. — Точно как в книгах. Я подчинил его себе. Это и есть настоящая власть. Не сила мышц, а сила разума. Теперь я решаю, кто прав, а кто виноват».
Он положил руки на обе книги — оригинал и чистую копию. Он не читал заклинаний. Он просто закрыл глаза и сосредоточился, направив всю свою волю, всю свою холодную, выстраданную ненависть на кристалл.
Руна отозвалась. Свет, исходящий от неё, сгустился и вытянулся тонкими, как паутина, светящимися нитями. Они коснулись страниц оригинального гроссбуха, на мгновение замерли, а затем, словно впитав в себя информацию, перетекли на чистые листы копии.
Процесс был бесшумным, но завораживающим. На глазах изумлённых Ирвуда и Лэи на пустых страницах, словно проявляясь из ниоткуда, начали появляться строки текста. Корявый почерк Феодора, его столбцы цифр, его тайные пометки — всё рождалось заново, идеально скопированное до последней кляксы.
Это заняло не больше минуты. Когда последняя нить света втянулась обратно в Руну, та ярко вспыхнула и погасла, превратившись в обычный кусок молочного кристалла.
