Брок, который до этого шёл рядом, как молчаливая, мрачная тень, замер. Его грубое, обветренное лицо, казалось, на мгновение окаменело. Он медленно повернул голову, и в его маленьких, водянисто-серых глазах Каэлан увидел не просто неприязнь, а глубоко запрятанный, почти суеверный страх.
— Сюда, Каэлан, — пробасил он, и само это слово, казалось, застряло у него в горле.
Он повёл его не дальше по коридору учебного крыла, а к массивной дубовой двери, перегораживавшей проход в изолированное Восточное крыло. Достав отдельный ключ, Брок с протестующим скрежетом открыл замок. Они вошли в тихий, холодный коридор, остановившись у той самой неприметной, обитой железом двери.
Комната была маленькой, со стенами из чёрного, поглощающего свет камня. В ней не было ни столов, ни оборудования. Лишь несколько детей сидели на полу в строгой позе для медитации. Перед каждым из них лежал простой серый камень. Воздух вокруг камней, казалось, уплотнялся, словно невидимая сила сжимала их со всех сторон, а сами камни вибрировали так низко и сильно, что у Каэлана неприятно заныли зубы. Он заметил, как у одного из детей из носа течёт тонкая струйка крови, но тот, казалось, не обращал на это внимания, полностью поглощённый процессом. Их лица были напряжены от глубокой концентрации. За ними, у дальней стены, неподвижно, как изваяние, стоял Наставник в простом коричневом одеянии, его лицо было полностью скрыто в глубокой тени капюшона. Он не давал команд. Он просто смотрел, и от его неподвижной фигуры исходило ощущение огромной, сжатой, как пружина, силы.
Каэлан достал свой фиксатор. Кристалл слабо засветился ровным, спокойным светом — знак контролируемой, учебной магии. Он не уловил ни всплесков, ни аномалий. «Дисциплина. Контроль. Всё по протоколу, — с профессиональным удовлетворением подумал он. — Здесь угрозы нет».
Он уже собирался уходить, когда его взгляд зацепился за последнюю деталь.
— Осталось последнее, — произнёс он, поворачиваясь к Броку. — Протокол требует инспекции помещений для дисциплинарного воздействия.
— Карцеры, значит, — прохрипел Брок.
Он повёл его не вперёд, а к другой неприметной, обитой ржавым железом двери под главной лестницей. Дверь отворилась, и в лицо Каэлану ударил могильный холод.
Это был не просто холод. Это был застарелый, въевшийся в камень запах отчаяния, сырой плесени и страха. Они спускались по скользким, выщербленным каменным ступеням в полумрак. Воздух здесь был неподвижным и тяжёлым. Единственным звуком, нарушавшим мёртвую тишину, была монотонная, сводящая с ума капель воды.
Они оказались в длинном, узком коридоре, по обе стороны которого чернели низкие дверные проёмы, закрытые глухими деревянными дверьми с маленькими, зарешёченными окошками, каждое из которых было снабжено ржавой металлической задвижкой. Брок шёл впереди, его широкая спина почти полностью перекрывала тусклый свет. Каэлан следовал за ним, и его рука сама легла на пояс, пальцы коснулись гладкой, прохладной поверхности магического фиксатора.
«Вот оно, — с холодным, профессиональным удовлетворением подумал он. — Логово болезни. Здесь она пускает корни».
Он достал свой инструмент. Кристалл оставался тёмным и безжизненным.
— Проверяй, — буркнул Брок, останавливаясь у первой камеры.
Каэлан поднёс фиксатор к решётке. Пусто. Каэлан двинулся дальше. Вторая камера. Третья. Кристалл молчал. Рутина. Уже заканчивая обход, последователь подошёл к последней, самой дальней камере в тупике коридора и поднёс фиксатор к решётке.
И мир изменился.
Кристалл не просто засветился. Он взорвался нездоровым, пульсирующим, холодным голубым светом, который залил их лица и мокрые стены призрачным сиянием. Одновременно с этим устройство в его руке начало вибрировать, издавая тихий, высокий, режущий слух звук, от которого заныли зубы.
Каэлан замер, его тело напряглось, как натянутая тетива. Он смотрел на свой фиксатор, и его профессиональные инстинкты, отточенные годами службы, кричали об опасности. Это был не просто остаточный фон. Это был шрам. Глубокий, незаживающий шрам на самой ткани реальности.
«Аномальный остаточный фон. Сильный, — пронеслась в его голове мысль, холодная и острая, как осколок льда. — Эмоциональный отпечаток: ярость, отчаяние… И термальная аномалия: неестественный холод. Здесь был неконтролируемый магический выброс. Мощный».
Он поднял взгляд на Брока. Тот стоял, вжавшись в противоположную стену, его лицо было белым, как снег за окном, а глаза расширились от ужаса. Он тоже это чувствовал.
И в этот миг что-то в Каэлане изменилось. Его челюсти едва заметно сжались, а в глубине до этого спокойных глаз зажёгся тёмный, обжигающий огонь.
«Феодор скрыл это, — мысль была не просто догадкой, а нерушимой, ледяной уверенностью. — Скрыл. Сознательно. Доверять нельзя никому. Один из этих детей — ходячая бомба, готовая взорваться в любой момент. Моя задача — найти её. Найти и обезвредить. Любой ценой. Это не просто служба. Это — священный долг».
Он стоял в сыром, вонючем подвале, его лицо было освещено нездоровым, пульсирующим светом кристалла. Его глаза, до этого спокойные и аналитические, теперь горели холодным, фанатичным огнём.
Он нашёл свою цель.
Ночь после инспекции была для Главного Смотрителя Феодора пыткой. Вой ветра за высоким, зарешеченным окном его кабинета, обычно служивший убаюкивающим фоном для его безупречного порядка, теперь казался издевательским хохотом, насмехавшимся над его унижением. Впервые за долгие годы его святилище было осквернено. Идеально ровные стопки гроссбухов на его столе были сметены в сторону, одно из перьев лежало не на своей подставке, а было небрежно брошено на стопку отчётов. Хаос.
Феодор не сидел. Он стоял у окна, вцепившись тонкими, сухими пальцами в холодный каменный подоконник так, что костяшки побелели. Он не чувствовал привычного обжигающего гнева. Вместо этого по венам разливался ледяной холод, заставляя пальцы на подоконнике сжиматься ещё сильнее, до боли в суставах. Это была ярость не на угрозу, а на собственную, непростительную ошибку.
«Пропустил. Я. Пропустил, — стучало у него в висках, — в моём приюте, в моём идеально отлаженном механизме, произошёл магический прорыв, а я узнаю об этом от собственного смотрителя, которому сообщил этот чужак. Этот… последователь. Унижение».
Он резко развернулся и с силой дёрнул за засаленный шнур колокольчика. Резкий, дребезжащий звон разорвал тишину. Не прошло и минуты, как дверь отворилась, и в кабинет, бесшумно ступая своими тяжёлыми сапогами, вошёл смотритель Брок.
— В той камере. В самой дальней. В подвале, — начал Феодор без предисловий, его голос был резким и отрывистым. — Кто сидел там в последние месяцы? Вспоминай. Всех.
Брок нахмурился, его грубое, обветренное лицо напряглось от умственного усилия. Воспоминания давались ему с трудом. Его мозг, привыкший отдавать и выполнять приказы, сопротивлялся, не желая копаться в прошлом. Проще было ударить, а не думать.
— Так… там много кто был, господин Главный Смотритель, — пробасил он, почёсывая затылок. — Последним долго сидел этот Каламуш, Щуплый. Почти два периода. А до него… — Брок на мгновение запнулся, пытаясь восстановить последовательность. — До него там всякая мелочь была. Тот, что окна бил… тот, что на кухне драку затеял… а, вот. Перед ними всеми, сразу как прибыл, там сидел этот аристократ. Алари. Почти седьмицу.
Феодор замер. Воздух, казалось, застыл в его лёгких. Алари. Конечно. Он. Тот, с кого и начался весь этот хаос. Тот, чьё одно лишь присутствие в его приюте, словно трещина в монолите, начало разрушать его идеальный порядок.
«Алари. Конечно, он. Это не может быть совпадением. Он — источник хаоса», — пронеслась в его голове мысль, полная параноидальной, ледяной уверенности.
Но что он мог сделать теперь? Чужак из Ордена перехватил инициативу. Теперь это была его игра, его расследование. А Феодор, хозяин этого места, мог лишь стоять в стороне, ощущая, как стены его собственной власти рассыпаются в пыль под сапогами чужака.
Раннее утро следующего дня принесло с собой не рассвет, а лишь смену оттенков серого. «Оттепель» вступила в свою самую грязную, унылую фазу. С крыш с упрямой, безжалостной настойчивостью срывались тяжёлые капли, их монотонный стук отбивал тревожный ритм в гулкой тишине кабинета Главного Смотрителя.
Дверь отворилась, и на пороге появился Последователь Каэлан. Он вошёл не как проситель, а как инспектор, и его высокие сапоги оставили на безупречно чистом каменном полу влажные, грязные следы. В руке Каэлан держал тонкую папку с отчётом — символ его власти, символ протокола, которому он служил.
— Господин Главный Смотритель, — начал Каэлан, и его ровный, холодный голос прозвучал в стерильной тишине, как лязг стали. Он остановился посреди комнаты, не приближаясь к столу. — Вчерашний осмотр выявил серьёзную аномалию в одном из ваших карцеров. Мощный магический отпечаток. Вы знали об этом?
Феодор, который уже успел восстановить идеальный порядок на своём столе, не поднял головы. Он медленно обмакнул перо в чернильницу, словно полностью поглощённый этим важным делом.
— Я знаю о каждом гвозде в стенах этого заведения, Последователь, — Его ответ прозвучал сухо и бесцветно, как пыль на его гроссбухах. — Но магические “отпечатки” не входят в мою компетенцию. Для этого есть вы.
— Последователь Каэлан Кестрал, — поправил тот, не меняя тона. Его голос был спокоен, но в этом спокойствии слышался металл. — И зовите меня просто Каэлан.
— Такой всплеск не мог остаться незамеченным, — невозмутимо продолжил Каэлан, игнорируя явное презрение в голосе смотрителя. — Он должен был сопровождаться физическими проявлениями. Вы не зафиксировали ничего необычного?
— Если бы что-то нарушило порядок, — сказал Феодор, наконец поднимая свои блёклые, ничего не выражающие глаза, — это было бы в отчётах. Отчёты безупречны.
Каэлан молча смотрел на него. Выражение его лица не изменилось ни на йоту. Ни один мускул не дрогнул, взгляд оставался таким же ровным и изучающим, словно он смотрел не на человека, а на страницу отчёта.
«Он лжёт. Или, что ещё хуже, он действительно не знал, — пронеслась в его голове мысль, окончательная, как приговор. — Доверять ему нельзя. С этой минуты я действую один. Протокол требует полной проверки».
Утро началось с привычной, гнетущей рутины. Резкий звон колокола, грубые крики надзирателей, шарканье сотен ног по холодному камню. Но сегодня обычный утренний хаос быстро захлебнулся. Всё началось в коридоре у умывальников. Один из старших мальчишек, бледный, с трясущимися губами, что-то прошептал своему соседу. Тот замер, его глаза расширились от ужаса, и он тут же передал новость дальше. Цепная реакция была мгновенной. Шум стих, сменившись вязкой, боязливой тишиной, полной быстрых, испуганных взглядов.
Тишину прорезало одно-единственное слово, которое передавалось от одного к другому, как зараза.
Отбор.
Это слово висело в холодном, влажном воздухе столовой, отбивая аппетит, и сквозило в монотонном гудеже учебных классов, превращая знакомые руны в зловещие, непонятные символы. Это было слово-приговор, слово-бездна, в которую каждый боялся заглянуть, опасаясь увидеть на дне своё собственное отражение.
Чердак больше не был убежищем. Он превратился в клетку, стены которой давили, а тени в углах, казалось, сгустились и ожили, наблюдая за ними холодными, немигающими глазами. Вой ветра в дымоходе был не просто звуком — он был плачем по их маленькому, обречённому союзу.
Они сидели в своём обычном месте, в круге света от дрожащего огарка свечи, но между ними теперь лежала не книга, а тяжёлое, вязкое молчание. Лэя сжимала в объятиях свою чёрную кошку так крепко, что та недовольно мяукнула. Она зарылась лицом в её тёплую шерсть, пытаясь найти в этом простом, живом тепле спасение от холода, который сковал её изнутри, мешая дышать.
«Они найдут его, — стучало у неё в висках, в такт её собственному сердцу. — Они увидят, что он другой. Они заберут его. Как того мальчика, Элиаса. И всё рухнет. Ирвуд уйдёт, потому что без Вайрэка мы — ничто. И я снова останусь одна. Совсем одна».
Ирвуд не смотрел на неё. Его взгляд, тяжёлый и цепкий, был прикован к Вайрэку. Он не видел аристократа. Он видел свой единственный, бесценный козырь, который вот-вот мог сгореть в чужом огне.
«Если его заберут, всё было зря, — пронеслась в его голове мысль, холодная и острая, как его нож. — Лэя — тень, но кто научит её читать? Без него эти книги — просто бесполезный хлам. Вся наша игра закончится. Он должен выкрутиться. Должен».
Он подался вперёд, и его тень, вытянувшись, легла на пыльные доски.
— Ты сможешь это скрыть? — прошептал он, и его голос был резким, лишённым всякой надежды. — Ту твою штуку. С кругом. Они увидят?
Вайрэк поднял на него глаза, и Ирвуд увидел в них то, чего никогда не видел раньше. Не холодную ярость, не аристократическое презрение. Он увидел, как лицо Вайрэка утратило всякое осмысленное выражение. Его глаза были широко распахнуты, зрачки сузились, а с приоткрытых губ срывалось едва слышное, прерывистое дыхание.
Вайрэк не слышал его вопроса. Он был заперт в собственной, ледяной панике. Он не сомневался ни на мгновение. Они пришли за ним. За вором. «Отбор» был лишь предлогом, ширмой, за которой прятался их настоящий интерес. Его разум, отточенный логикой и стратегией, мгновенно выстроил безупречную, как ему казалось, цепь событий.
«Они знают, — стучало в его голове, заглушая вой ветра. — Феодор понял, что гроссбух — подделка. Он доложил им. Они знают про Руну. Про магию. Они ищут не просто дар. Они ищут вора. Меня».
Его собственный страх, до этого горячий и панический, начал меняться. Он остывал, кристаллизовался, превращаясь из животного ужаса в тихую, холодную, соблазнительную в своей безнадёжности мысль.
«Всё кончено. Они пришли за мной. Та сила, что я почувствовал с Руной… они её увидят. Они всё поймут. Меня снова бросят в карцер, только на этот раз навсегда. Я не смогу это скрыть. Я не смогу… Я слаб. Я уже проиграл».
— Я… я не знаю, — прошептал Вайрэк, и его голос сорвался. Он обхватил себя руками, пытаясь унять дрожь, сотрясавшую его тело. — Я не знаю, как это работает. Я не могу это контролировать.
Два витка тянулись, как вечность. Два витка гнетущего, липкого ожидания, которое было страшнее любой определённости. Все занятия отменили. Детей, разбитых на группы, заперли в пустых учебных классах под присмотром хмурых надзирателей. Они сидели на холодных скамьях, не смея говорить, и вслушивались в тишину, которая давила на уши, в каждый шорох в коридоре, ожидая, когда за ними придут.
Наконец, тяжёлые двери с грохотом распахнулись.
— На выход! Все! В тренировочный зал! Живо!
Тренировочный зал, обычно пахнущий потом и сухим деревом, сегодня к этим запахам примешался едкий, кислый дух холодного пота и затхлый запах сырой одежды сотен напуганных детей. Их, как стадо на бойню, согнали в центр и выстроили в длинные, дрожащие ряды. У дальней стены, скрестив руки на груди, стоял Главный Смотритель Феодор, его лицо было непроницаемым, как камень. Рядом с ним — смотритель Брок и несколько надзирателей, их присутствие было молчаливой, но явной угрозой.
В самом центре зала, на специально принесённом низком постаменте, стоял он.
— Сюда, Каэлан, — пробасил он, и само это слово, казалось, застряло у него в горле.
Он повёл его не дальше по коридору учебного крыла, а к массивной дубовой двери, перегораживавшей проход в изолированное Восточное крыло. Достав отдельный ключ, Брок с протестующим скрежетом открыл замок. Они вошли в тихий, холодный коридор, остановившись у той самой неприметной, обитой железом двери.
Комната была маленькой, со стенами из чёрного, поглощающего свет камня. В ней не было ни столов, ни оборудования. Лишь несколько детей сидели на полу в строгой позе для медитации. Перед каждым из них лежал простой серый камень. Воздух вокруг камней, казалось, уплотнялся, словно невидимая сила сжимала их со всех сторон, а сами камни вибрировали так низко и сильно, что у Каэлана неприятно заныли зубы. Он заметил, как у одного из детей из носа течёт тонкая струйка крови, но тот, казалось, не обращал на это внимания, полностью поглощённый процессом. Их лица были напряжены от глубокой концентрации. За ними, у дальней стены, неподвижно, как изваяние, стоял Наставник в простом коричневом одеянии, его лицо было полностью скрыто в глубокой тени капюшона. Он не давал команд. Он просто смотрел, и от его неподвижной фигуры исходило ощущение огромной, сжатой, как пружина, силы.
Каэлан достал свой фиксатор. Кристалл слабо засветился ровным, спокойным светом — знак контролируемой, учебной магии. Он не уловил ни всплесков, ни аномалий. «Дисциплина. Контроль. Всё по протоколу, — с профессиональным удовлетворением подумал он. — Здесь угрозы нет».
Он уже собирался уходить, когда его взгляд зацепился за последнюю деталь.
— Осталось последнее, — произнёс он, поворачиваясь к Броку. — Протокол требует инспекции помещений для дисциплинарного воздействия.
— Карцеры, значит, — прохрипел Брок.
Он повёл его не вперёд, а к другой неприметной, обитой ржавым железом двери под главной лестницей. Дверь отворилась, и в лицо Каэлану ударил могильный холод.
Это был не просто холод. Это был застарелый, въевшийся в камень запах отчаяния, сырой плесени и страха. Они спускались по скользким, выщербленным каменным ступеням в полумрак. Воздух здесь был неподвижным и тяжёлым. Единственным звуком, нарушавшим мёртвую тишину, была монотонная, сводящая с ума капель воды.
Они оказались в длинном, узком коридоре, по обе стороны которого чернели низкие дверные проёмы, закрытые глухими деревянными дверьми с маленькими, зарешёченными окошками, каждое из которых было снабжено ржавой металлической задвижкой. Брок шёл впереди, его широкая спина почти полностью перекрывала тусклый свет. Каэлан следовал за ним, и его рука сама легла на пояс, пальцы коснулись гладкой, прохладной поверхности магического фиксатора.
«Вот оно, — с холодным, профессиональным удовлетворением подумал он. — Логово болезни. Здесь она пускает корни».
Он достал свой инструмент. Кристалл оставался тёмным и безжизненным.
— Проверяй, — буркнул Брок, останавливаясь у первой камеры.
Каэлан поднёс фиксатор к решётке. Пусто. Каэлан двинулся дальше. Вторая камера. Третья. Кристалл молчал. Рутина. Уже заканчивая обход, последователь подошёл к последней, самой дальней камере в тупике коридора и поднёс фиксатор к решётке.
И мир изменился.
Кристалл не просто засветился. Он взорвался нездоровым, пульсирующим, холодным голубым светом, который залил их лица и мокрые стены призрачным сиянием. Одновременно с этим устройство в его руке начало вибрировать, издавая тихий, высокий, режущий слух звук, от которого заныли зубы.
Каэлан замер, его тело напряглось, как натянутая тетива. Он смотрел на свой фиксатор, и его профессиональные инстинкты, отточенные годами службы, кричали об опасности. Это был не просто остаточный фон. Это был шрам. Глубокий, незаживающий шрам на самой ткани реальности.
«Аномальный остаточный фон. Сильный, — пронеслась в его голове мысль, холодная и острая, как осколок льда. — Эмоциональный отпечаток: ярость, отчаяние… И термальная аномалия: неестественный холод. Здесь был неконтролируемый магический выброс. Мощный».
Он поднял взгляд на Брока. Тот стоял, вжавшись в противоположную стену, его лицо было белым, как снег за окном, а глаза расширились от ужаса. Он тоже это чувствовал.
И в этот миг что-то в Каэлане изменилось. Его челюсти едва заметно сжались, а в глубине до этого спокойных глаз зажёгся тёмный, обжигающий огонь.
«Феодор скрыл это, — мысль была не просто догадкой, а нерушимой, ледяной уверенностью. — Скрыл. Сознательно. Доверять нельзя никому. Один из этих детей — ходячая бомба, готовая взорваться в любой момент. Моя задача — найти её. Найти и обезвредить. Любой ценой. Это не просто служба. Это — священный долг».
Он стоял в сыром, вонючем подвале, его лицо было освещено нездоровым, пульсирующим светом кристалла. Его глаза, до этого спокойные и аналитические, теперь горели холодным, фанатичным огнём.
Он нашёл свою цель.
Глава 22. Отбор
Ночь после инспекции была для Главного Смотрителя Феодора пыткой. Вой ветра за высоким, зарешеченным окном его кабинета, обычно служивший убаюкивающим фоном для его безупречного порядка, теперь казался издевательским хохотом, насмехавшимся над его унижением. Впервые за долгие годы его святилище было осквернено. Идеально ровные стопки гроссбухов на его столе были сметены в сторону, одно из перьев лежало не на своей подставке, а было небрежно брошено на стопку отчётов. Хаос.
Феодор не сидел. Он стоял у окна, вцепившись тонкими, сухими пальцами в холодный каменный подоконник так, что костяшки побелели. Он не чувствовал привычного обжигающего гнева. Вместо этого по венам разливался ледяной холод, заставляя пальцы на подоконнике сжиматься ещё сильнее, до боли в суставах. Это была ярость не на угрозу, а на собственную, непростительную ошибку.
«Пропустил. Я. Пропустил, — стучало у него в висках, — в моём приюте, в моём идеально отлаженном механизме, произошёл магический прорыв, а я узнаю об этом от собственного смотрителя, которому сообщил этот чужак. Этот… последователь. Унижение».
Он резко развернулся и с силой дёрнул за засаленный шнур колокольчика. Резкий, дребезжащий звон разорвал тишину. Не прошло и минуты, как дверь отворилась, и в кабинет, бесшумно ступая своими тяжёлыми сапогами, вошёл смотритель Брок.
— В той камере. В самой дальней. В подвале, — начал Феодор без предисловий, его голос был резким и отрывистым. — Кто сидел там в последние месяцы? Вспоминай. Всех.
Брок нахмурился, его грубое, обветренное лицо напряглось от умственного усилия. Воспоминания давались ему с трудом. Его мозг, привыкший отдавать и выполнять приказы, сопротивлялся, не желая копаться в прошлом. Проще было ударить, а не думать.
— Так… там много кто был, господин Главный Смотритель, — пробасил он, почёсывая затылок. — Последним долго сидел этот Каламуш, Щуплый. Почти два периода. А до него… — Брок на мгновение запнулся, пытаясь восстановить последовательность. — До него там всякая мелочь была. Тот, что окна бил… тот, что на кухне драку затеял… а, вот. Перед ними всеми, сразу как прибыл, там сидел этот аристократ. Алари. Почти седьмицу.
Феодор замер. Воздух, казалось, застыл в его лёгких. Алари. Конечно. Он. Тот, с кого и начался весь этот хаос. Тот, чьё одно лишь присутствие в его приюте, словно трещина в монолите, начало разрушать его идеальный порядок.
«Алари. Конечно, он. Это не может быть совпадением. Он — источник хаоса», — пронеслась в его голове мысль, полная параноидальной, ледяной уверенности.
Но что он мог сделать теперь? Чужак из Ордена перехватил инициативу. Теперь это была его игра, его расследование. А Феодор, хозяин этого места, мог лишь стоять в стороне, ощущая, как стены его собственной власти рассыпаются в пыль под сапогами чужака.
Раннее утро следующего дня принесло с собой не рассвет, а лишь смену оттенков серого. «Оттепель» вступила в свою самую грязную, унылую фазу. С крыш с упрямой, безжалостной настойчивостью срывались тяжёлые капли, их монотонный стук отбивал тревожный ритм в гулкой тишине кабинета Главного Смотрителя.
Дверь отворилась, и на пороге появился Последователь Каэлан. Он вошёл не как проситель, а как инспектор, и его высокие сапоги оставили на безупречно чистом каменном полу влажные, грязные следы. В руке Каэлан держал тонкую папку с отчётом — символ его власти, символ протокола, которому он служил.
— Господин Главный Смотритель, — начал Каэлан, и его ровный, холодный голос прозвучал в стерильной тишине, как лязг стали. Он остановился посреди комнаты, не приближаясь к столу. — Вчерашний осмотр выявил серьёзную аномалию в одном из ваших карцеров. Мощный магический отпечаток. Вы знали об этом?
Феодор, который уже успел восстановить идеальный порядок на своём столе, не поднял головы. Он медленно обмакнул перо в чернильницу, словно полностью поглощённый этим важным делом.
— Я знаю о каждом гвозде в стенах этого заведения, Последователь, — Его ответ прозвучал сухо и бесцветно, как пыль на его гроссбухах. — Но магические “отпечатки” не входят в мою компетенцию. Для этого есть вы.
— Последователь Каэлан Кестрал, — поправил тот, не меняя тона. Его голос был спокоен, но в этом спокойствии слышался металл. — И зовите меня просто Каэлан.
— Такой всплеск не мог остаться незамеченным, — невозмутимо продолжил Каэлан, игнорируя явное презрение в голосе смотрителя. — Он должен был сопровождаться физическими проявлениями. Вы не зафиксировали ничего необычного?
— Если бы что-то нарушило порядок, — сказал Феодор, наконец поднимая свои блёклые, ничего не выражающие глаза, — это было бы в отчётах. Отчёты безупречны.
Каэлан молча смотрел на него. Выражение его лица не изменилось ни на йоту. Ни один мускул не дрогнул, взгляд оставался таким же ровным и изучающим, словно он смотрел не на человека, а на страницу отчёта.
«Он лжёт. Или, что ещё хуже, он действительно не знал, — пронеслась в его голове мысль, окончательная, как приговор. — Доверять ему нельзя. С этой минуты я действую один. Протокол требует полной проверки».
Утро началось с привычной, гнетущей рутины. Резкий звон колокола, грубые крики надзирателей, шарканье сотен ног по холодному камню. Но сегодня обычный утренний хаос быстро захлебнулся. Всё началось в коридоре у умывальников. Один из старших мальчишек, бледный, с трясущимися губами, что-то прошептал своему соседу. Тот замер, его глаза расширились от ужаса, и он тут же передал новость дальше. Цепная реакция была мгновенной. Шум стих, сменившись вязкой, боязливой тишиной, полной быстрых, испуганных взглядов.
Тишину прорезало одно-единственное слово, которое передавалось от одного к другому, как зараза.
Отбор.
Это слово висело в холодном, влажном воздухе столовой, отбивая аппетит, и сквозило в монотонном гудеже учебных классов, превращая знакомые руны в зловещие, непонятные символы. Это было слово-приговор, слово-бездна, в которую каждый боялся заглянуть, опасаясь увидеть на дне своё собственное отражение.
Чердак больше не был убежищем. Он превратился в клетку, стены которой давили, а тени в углах, казалось, сгустились и ожили, наблюдая за ними холодными, немигающими глазами. Вой ветра в дымоходе был не просто звуком — он был плачем по их маленькому, обречённому союзу.
Они сидели в своём обычном месте, в круге света от дрожащего огарка свечи, но между ними теперь лежала не книга, а тяжёлое, вязкое молчание. Лэя сжимала в объятиях свою чёрную кошку так крепко, что та недовольно мяукнула. Она зарылась лицом в её тёплую шерсть, пытаясь найти в этом простом, живом тепле спасение от холода, который сковал её изнутри, мешая дышать.
«Они найдут его, — стучало у неё в висках, в такт её собственному сердцу. — Они увидят, что он другой. Они заберут его. Как того мальчика, Элиаса. И всё рухнет. Ирвуд уйдёт, потому что без Вайрэка мы — ничто. И я снова останусь одна. Совсем одна».
Ирвуд не смотрел на неё. Его взгляд, тяжёлый и цепкий, был прикован к Вайрэку. Он не видел аристократа. Он видел свой единственный, бесценный козырь, который вот-вот мог сгореть в чужом огне.
«Если его заберут, всё было зря, — пронеслась в его голове мысль, холодная и острая, как его нож. — Лэя — тень, но кто научит её читать? Без него эти книги — просто бесполезный хлам. Вся наша игра закончится. Он должен выкрутиться. Должен».
Он подался вперёд, и его тень, вытянувшись, легла на пыльные доски.
— Ты сможешь это скрыть? — прошептал он, и его голос был резким, лишённым всякой надежды. — Ту твою штуку. С кругом. Они увидят?
Вайрэк поднял на него глаза, и Ирвуд увидел в них то, чего никогда не видел раньше. Не холодную ярость, не аристократическое презрение. Он увидел, как лицо Вайрэка утратило всякое осмысленное выражение. Его глаза были широко распахнуты, зрачки сузились, а с приоткрытых губ срывалось едва слышное, прерывистое дыхание.
Вайрэк не слышал его вопроса. Он был заперт в собственной, ледяной панике. Он не сомневался ни на мгновение. Они пришли за ним. За вором. «Отбор» был лишь предлогом, ширмой, за которой прятался их настоящий интерес. Его разум, отточенный логикой и стратегией, мгновенно выстроил безупречную, как ему казалось, цепь событий.
«Они знают, — стучало в его голове, заглушая вой ветра. — Феодор понял, что гроссбух — подделка. Он доложил им. Они знают про Руну. Про магию. Они ищут не просто дар. Они ищут вора. Меня».
Его собственный страх, до этого горячий и панический, начал меняться. Он остывал, кристаллизовался, превращаясь из животного ужаса в тихую, холодную, соблазнительную в своей безнадёжности мысль.
«Всё кончено. Они пришли за мной. Та сила, что я почувствовал с Руной… они её увидят. Они всё поймут. Меня снова бросят в карцер, только на этот раз навсегда. Я не смогу это скрыть. Я не смогу… Я слаб. Я уже проиграл».
— Я… я не знаю, — прошептал Вайрэк, и его голос сорвался. Он обхватил себя руками, пытаясь унять дрожь, сотрясавшую его тело. — Я не знаю, как это работает. Я не могу это контролировать.
Два витка тянулись, как вечность. Два витка гнетущего, липкого ожидания, которое было страшнее любой определённости. Все занятия отменили. Детей, разбитых на группы, заперли в пустых учебных классах под присмотром хмурых надзирателей. Они сидели на холодных скамьях, не смея говорить, и вслушивались в тишину, которая давила на уши, в каждый шорох в коридоре, ожидая, когда за ними придут.
Наконец, тяжёлые двери с грохотом распахнулись.
— На выход! Все! В тренировочный зал! Живо!
Тренировочный зал, обычно пахнущий потом и сухим деревом, сегодня к этим запахам примешался едкий, кислый дух холодного пота и затхлый запах сырой одежды сотен напуганных детей. Их, как стадо на бойню, согнали в центр и выстроили в длинные, дрожащие ряды. У дальней стены, скрестив руки на груди, стоял Главный Смотритель Феодор, его лицо было непроницаемым, как камень. Рядом с ним — смотритель Брок и несколько надзирателей, их присутствие было молчаливой, но явной угрозой.
В самом центре зала, на специально принесённом низком постаменте, стоял он.
