Сделав выбор в пользу контроля, Вайрэк отбросил ядовитые мысли. Он заставил себя выровнять дыхание и сосредоточился на ощущении потока внутри себя. Перестав толкать энергию, он просто «открыл шлюз». Магия, подчиняясь, выровнялась, стала спокойной и стабильной. Смесь в котелке посветлела, стала прозрачной, приобретая чистый, светло-зелёный оттенок и издавая лёгкий, свежий аромат. Дрожащей рукой он снял котелок с огня и добавил последнюю, решающую щепотку — переливающуюся всеми цветами радуги Пыльцу Шепчущего Мотылька. С головокружительным облегчением Вайрэк отставил котелок в сторону. В тот же миг цена за обретённый контроль была заплачена: колоссальное магическое и ментальное истощение взяли своё. Мир перед его глазами потемнел, и он рухнул на каменный пол.
Ирвуд, который всё это время стоял, напряжённый как струна, бросился к Вайрэку. Лео издал тихий, сдавленный всхлип облегчения и ужаса одновременно. Лэя, наблюдавшая за всем из своего укрытия в коридоре, прижала руку ко рту, её глаза были расширены от смеси страха и восхищения.
Каэлан медленно подошёл. Он не смотрел на Вайрэка. Подойдя к столу и взяв котелок, он поднёс его к свету, рассматривая идеальную чистоту и цвет жидкости. Затем он проверил пульс Вайрэка.
А потом посмотрел на Ирвуда, и в его глазах впервые появилась тень неохотного, почти незаметного уважения.
— Он справился. Я удивлён. Похоже, я не прогадал, договорившись с вами.
Каэлан, не говоря больше ни слова, развернулся и ушёл. Они остались одни с бесчувственным Вайрэком, готовым, но опасным зельем и перепуганным Лео.
Вайрэка вырвала из вязкой, тёмной пустоты не привычная утренняя какофония, а тишина. Она была неестественной, плотной и тяжёлой, как мокрое сукно, наброшенное на лицо. Он открыл глаза. Комната тонула в сером, безрадостном свете, который сочился сквозь высокое окно с тяжёлым чугунным переплётом, за которым монотонно и безжалостно стучали капли талой воды. Воздух был холодным, влажным, пах камнем и сыростью.
Голова гудела тупым, раскалывающим эхом, а во рту стоял привкус металла и озона. Он с трудом сел, и мир качнулся, заставив его упереться рукой в тонкий, слежавшийся тюфяк. На небольшом столе, единственном предмете мебели, кроме кроватей, стоял маленький медный котелок. В нём, словно пойманный светлячок, плескалась и слабо, едва заметно пульсировала светло-зелёная жидкость.
Рядом, на своей кровати, спиной к нему сидел Ирвуд. Он не спал. Его плечи были напряжены, а в руках, с медленной, методичной жестокостью, он точил свой обломок ножа о край кровати, издавая тихий, скрежещущий звук. Их простые серые рубахи и тёмные штаны были перепачканы чёрной, липкой сажей после вылазки на чердак, а на серых одеялах кроватей темнели грязные разводы.
— Я… отключился… — прохрипел Вайрэк.
— Ты рухнул, — не оборачиваясь, ответил Ирвуд. Его голос был глухим, лишённым всяких эмоций. — Я уложил тебя. Они ждут.
Голова Ирвуда едва заметно качнулась в сторону третьей кровати в углу.
Вайрэк, шатаясь от слабости, заставил себя встать. Он подошёл к столу и посмотрел на котелок. Серая, тягучая череда дней, наполненных страхом, достигла своей низшей точки прошлой ночью. Любые остатки надежды были полностью стёрты унижением вечернего испытания с зельем, оставив после себя лишь тяжёлый, выстраданный долг.
Лэя, которую Ирвуд впустил на рассвете, уже сидела на краю кровати Лео, что-то тихо шепча и успокаивающе поглаживая его по руке. Лео просто сидел, сжавшись в комок; его бледное лицо было неподвижно, а в расширенных глазах застыл привычный страх.
Вайрэк осторожно, стараясь не расплескать драгоценную жидкость, налил часть тёплого, слегка светящегося зелья в глиняную кружку. Он подошёл к Лео.
— Выпей, — сказал он. — Это даст тебе сил.
Лео с сомнением посмотрел на прозрачную, светло-зелёную жидкость, потом на Лэю, которая ободряюще кивнула, и, наконец, на Ирвуда, чей тяжёлый взгляд не оставлял выбора. Он взял кружку дрожащими руками и сделал несколько глотков. Почти сразу бледное лицо мальчика слегка порозовело, а его дыхание стало глубже и ровнее.
Лэя, увидев это внезапное преображение, испуганно подалась вперёд, её шёпот был едва слышен.
— А с ним… ничего не случится? Оно не ядовитое?
Ирвуд, не отрываясь от своего дела, бросил через плечо: — Если бы оно было опасным, Каэлан не оставил бы его здесь.
«Я сделал это. Оно работает, — пронеслась в голове Вайрэка мысль, и она принесла с собой не радость, а холодное, пьянящее чувство власти. — Я смог изменить то, что казалось незыблемым. И если я могу исцелять… что ещё я могу делать? Возможно, есть и другие формулы. Я должен узнать больше. Я должен это контролировать».
Он дождался, пока Лео допьёт зелье.
— Теперь твоя очередь, Лео, — сказал Вайрэк, и его голос был твёрдым, голосом стратега, отдающего приказ. — Нам нужна твоя помощь. Сейчас же.
Он указал на их перепачканную одежду и грязные одеяла. Лео, в глазах которого благодарность боролась с остатками страха, решительно кивнул. Он слез с кровати и, подойдя к Ирвуду, положил на неё свои руки. Его лицо напряглось от предельной концентрации. Чёрная, липкая сажа начала медленно таять, растворяясь в воздухе и оставляя после себя лишь чистую ткань. Закончив с Ирвудом, он перешёл к Вайрэку. Когда и его одежда стала чистой, он взялся за одежду Лэи. Лео уже тяжело дышал, а на лбу выступили бисеринки пота. Он дошёл до грязных кроватей мальчиков, и его последнее усилие было почти героическим. Закончив с последним пятном, он не упал. Он просто медленно, как пустой мешок, осел на край своей кровати. Он был полностью обессилен, но на его лице, помимо усталости, появилось робкое подобие улыбки. Впервые он справился с тем, чего раньше не мог.
Период «Полноводья», второй в Изумрудной Грани, продолжался, превратив утоптанную землю двора в вязкое, чавкающее месиво. Воздух, тяжёлый и влажный, пах мокрой землёй и камнем, и эта сырость стала фоном для тайной, лихорадочной весны маленькой ячейки заговорщиков, запертой в стерильной тишине Особого крыла. Их союз, скреплённый страхом и общей тайной, начал пускать корни, и каждый нашёл в нём свою роль, свою незаменимую функцию в этом хрупком механизме выживания.
Чердак, их тайное убежище, превратился в лабораторию. Вайрэк, с головой уйдя в алхимию, обрёл в ней не просто знания, а иллюзию контроля над хаосом, в который превратилась его жизнь. Днём, на занятиях у Наставника Линуса, он был образцовым учеником, чьи успехи вызывали у старика искреннее уважение. Используя свой статус, Вайрэк под предлогом «академического интереса» выпрашивал доступ к редким трактатам из запертого шкафа. Он впитывал формулы, запоминал свойства реагентов, но его чистый академический интерес начал незаметно искажаться. Он и сам не заметил, как его взгляд, пропуская страницы с целительными мазями, начал всё чаще и с холодным любопытством задерживаться на другом — на рецептах едких кислот, удушливых дымов и ядов, действующих медленно и без следа.
Ночи Ирвуда принадлежали Каэлану. Их тренировки в пустом, гулком зале были жестоким, двухэтапным ритуалом. Сначала — концентрация. Каэлан заставлял его часами сидеть на холодном камне перед столом, на котором стояла лишь медная чаша с каплей воды. Он учил его дышать, очищать разум от лишних мыслей, находить внутри себя тот самый источник холода, который взорвался во время тестов на стихии. Ирвуд, стиснув зубы, подчинялся. Каждый мускул в его теле протестовал против этого бессильного сидения, а тишина давила на уши, казавшись громче любого крика. А затем, когда он был полностью вымотан, когда его сознательный контроль ослабевал, Каэлан атаковал. Он не использовал магию. Он просто нападал — быстро, жёстко, как уличный боец, заставляя Ирвуда уклоняться, отбиваться, выживать.
Лэя же оттачивала свои навыки постоянно. Её выживание в приюте само по себе было бесконечной тренировкой: двигаться бесшумно, выбирать самый тёмный угол, говорить так тихо, чтобы слова тонули в общем гуле. Но её вторая, осознанная способность, пугающая и непонятная, требовала полной концентрации. Днём, на занятиях, она часами сидела у клетки с певчей птичкой. Закрыв глаза, она училась фокусироваться. Сначала она чувствовала лишь хаотичный всплеск паники маленького, запертого существа, который смешивался с общим гулом класса — скрипом грифелей, бормотанием Наставника, чьим-то кашлем. Но постепенно, день за днём, она научилась отсекать всё остальное, строить тонкий, невидимый мост между собой и птицей. Она начала различать оттенки её страха, а затем — чувствовать, как её собственное, намеренное спокойствие передаётся по этому мосту, заставляя птицу перестать метаться и тихо запеть. Вечерами, на чердаке, она практиковалась с Ночкой. Здесь было проще. Она чувствовала не страх, а тёплое, сонное довольство, хищный интерес к пролетевшей за окном ночной бабочке.
Лео же, благодаря регулярным, хоть и малым, дозам зелья Вайрэка, окреп. Он больше не был просто испуганным свидетелем. Он стал их надёжным часовым и незаменимым «техником», чей дар «Очищения» после каждой вылазки на чердак стирал все следы их преступлений, делая их почти неуязвимыми для рутинных проверок.
Когда же «Полноводье» сменилось «Зеленотравьем», и приют, казалось, ожил под первыми по-настояшему тёплыми лучами, их тайная жизнь превратилась в отлаженный механизм. А с приходом жаркой, ленивой Золотой Грани, начавшейся с периода «Короткой Ночи», наступило обманчивое затишье. Дни стали длинными, ночи — короткими, и сама жизнь в приюте, казалось, замедлилась, стала ленивой и тягучей. Их тайные операции стали более отточенными и рутинными.
Прорыв случился на исходе второй седьмицы «Короткой Ночи». После очередного часа бесплодной медитации, когда Ирвуд уже был на грани срыва от усталости и бессильной ярости, Каэлан без предупреждения бросился на него, целясь ногой в бок. Ирвуд, действуя на чистом инстинкте, ушёл от удара в сторону. Его рука, выброшенная в резком, отталкивающем жесте, стала проводником для его сдерживаемой ярости. И в этот миг его дар, подстёгнутый адреналином, отозвался. Произошёл резкий, почти беззвучный выброс силы. Капля воды в чаше на столе мгновенно преобразилась. Она не просто замёрзла — она вытянулась в острый, как игла, ледяной шип, который со злым, режущим уши свистом пролетел в дюйме от уха Каэлана и с глухим стуком вонзился в деревянную стену.
Каэлан замер. Он медленно повернул голову, посмотрел на дрожащий в стене ледяной шип, потом на ошеломлённого Ирвуда. На его лице не было ни страха, ни гнева. Только холодный, профессиональный интерес. Он молча подошёл к стене, выдернул шип, который тут же начал таять в его руке, и, не говоря ни слова, бросил Ирвуду короткий, почти незаметный кивок. Это была не похвала. Это было признание. И для Ирвуда оно было ценнее любой награды.
Ночи Вайрэка на чердаке, тоже приносили свои плоды. Теория становилась практикой. Он экспериментировал, но с холодной, выверенной осторожностью. Зная, что Каэлан знает об их убежище, он не рисковал создавать ничего откровенно опасного. В их тайнике, рядом с книгами, начали появляться несколько глиняных баночек с простыми целебными мазями от ушибов и ссадин, которые он готовил под предлогом помощи Лео и остальным.
За несколько дней до Дня Основания, когда наступил знойный, тягучий период «Жаркого Полдня», Лэя решилась на свою первую самостоятельную вылазку. Мальчики были слишком поглощены своими тренировками, и она чувствовала, что должна внести свой, более весомый вклад. Её цель была проста и смертельно опасна: проследить за Каэланом, чтобы понять, не замышляет ли он чего-то против них.
Она двигалась по коридорам Особого крыла, как призрак. Её дар быть невидимой, отточенный периодами страха, теперь стал её оружием. Она нашла его у кабинета Наставника Линуса. Прижавшись к стене в тёмной нише, она слышала их разговор — скучный, монотонный, о седмичных отчётах и нехватке каких-то реагентов. Ничего важного. Ничего опасного.
Когда Каэлан вышел, её сердце на мгновение замерло. Она вжалась в тень так сильно, что, казалось, стала частью холодного камня. Он прошёл мимо, не сбавляя шага, но в тот самый миг, когда он поравнялся с её укрытием, он, не поворачивая головы, на долю секунды бросил короткий, хмурый взгляд точно в её сторону и тут же отвернулся, продолжая свой путь.
Лэя затаила дыхание, её сердце бешено колотилось. Она была уверена, что он её заметил. Но он просто ушёл. Облегчение было таким сильным, что у неё подогнулись колени. Он ничего не увидел. Его хмурый вид, должно быть, был связан с его скучными делами.
Вечером, когда они снова собрались в своей комнате, она доложила об увиденном, и её голос дрожал от смеси облегчения и гордости.
— Он меня даже не заметил! Прошёл в двух шагах! Он держит уговор, никакой угрозы быть не должно.
Мальчики, поглощённые своими мыслями, с облегчением приняли её доклад. Страх, который тяжёлым грузом лежал на их плечах, немного отступил. Каэлан оказался просто последователем, выполнявшим свой долг.
К середине лета они были уже не испуганными детьми, а маленькой, слаженной ячейкой. Они стали сильнее, хитрее и увереннее в себе. Эта сонная тишина летнего затишья стала для них новой нормой, в которой их клетка, хоть и стала больше, всё ещё оставалась клеткой, а неусыпный надзор Ордена — постоянной, неотъемлемой частью их жизни.
В стерильной, ледяной тишине своего кабинета Главный Смотритель Феодор изучал служебную записку, лежавшую на безупречно чистой поверхности полированного дубового стола. Это был стандартный запрос от Наставника Линуса, написанный его аккуратным, каллиграфическим почерком, о разрешении на вывод группы «одарённых» воспитанников в город для присутствия на празднике Дня Основания. Формально, запрос был абсолютно законен. Но Феодор, чей разум был отточен годами бюрократических интриг, видел за сухими строчками не просьбу наставника, а холодную, уверенную руку чужака. Последователя.
«Он думает, что победил, — пронеслась в его голове мысль, холодная и ясная, как ледяной кристалл. — Забрал моих подозреваемых из-под носа, запер их в своей клетке, а теперь выводит их “на прогулку”, как дрессированных собачек, чтобы продемонстрировать свои успехи. Он играет в солдата, в честного исполнителя воли Ордена, но он так же слеп, как и все они. Он видит лишь силу, которую можно измерить и подчинить. Пока он возится со своими игрушками, я найду способ дёргать за их ниточки».
Движения его были медленными, выверенными. Он взял чистое перо, обмакнул его в чернильницу и одним росчерком поставил свою визу на запросе: «Разрешаю». Он не собирался мешать. Наоборот, этот праздник был идеальной возможностью. Возможностью выпустить своих пауков из банки и посмотреть, в какую сторону они поползут.
Он дёрнул за толстый, засаленный шнур колокольчика. Резкий, дребезжащий звон разорвал тишину. Не прошло и минуты, как дверь бесшумно отворилась, и в кабинет, твёрдо ступая своими тяжёлыми сапогами, вошёл смотритель Брок.
— Завтра — День Основания, — сказал Феодор, не поднимая головы. — Последователь выводит свою группу на площадь. Я хочу, чтобы ты был там.
Брок нахмурился, его грубое лицо выразило тупое недоумение. — В качестве дополнительной охраны, господин Главный Смотритель?
Ирвуд, который всё это время стоял, напряжённый как струна, бросился к Вайрэку. Лео издал тихий, сдавленный всхлип облегчения и ужаса одновременно. Лэя, наблюдавшая за всем из своего укрытия в коридоре, прижала руку ко рту, её глаза были расширены от смеси страха и восхищения.
Каэлан медленно подошёл. Он не смотрел на Вайрэка. Подойдя к столу и взяв котелок, он поднёс его к свету, рассматривая идеальную чистоту и цвет жидкости. Затем он проверил пульс Вайрэка.
А потом посмотрел на Ирвуда, и в его глазах впервые появилась тень неохотного, почти незаметного уважения.
— Он справился. Я удивлён. Похоже, я не прогадал, договорившись с вами.
Каэлан, не говоря больше ни слова, развернулся и ушёл. Они остались одни с бесчувственным Вайрэком, готовым, но опасным зельем и перепуганным Лео.
Глава 27. День Основания
Вайрэка вырвала из вязкой, тёмной пустоты не привычная утренняя какофония, а тишина. Она была неестественной, плотной и тяжёлой, как мокрое сукно, наброшенное на лицо. Он открыл глаза. Комната тонула в сером, безрадостном свете, который сочился сквозь высокое окно с тяжёлым чугунным переплётом, за которым монотонно и безжалостно стучали капли талой воды. Воздух был холодным, влажным, пах камнем и сыростью.
Голова гудела тупым, раскалывающим эхом, а во рту стоял привкус металла и озона. Он с трудом сел, и мир качнулся, заставив его упереться рукой в тонкий, слежавшийся тюфяк. На небольшом столе, единственном предмете мебели, кроме кроватей, стоял маленький медный котелок. В нём, словно пойманный светлячок, плескалась и слабо, едва заметно пульсировала светло-зелёная жидкость.
Рядом, на своей кровати, спиной к нему сидел Ирвуд. Он не спал. Его плечи были напряжены, а в руках, с медленной, методичной жестокостью, он точил свой обломок ножа о край кровати, издавая тихий, скрежещущий звук. Их простые серые рубахи и тёмные штаны были перепачканы чёрной, липкой сажей после вылазки на чердак, а на серых одеялах кроватей темнели грязные разводы.
— Я… отключился… — прохрипел Вайрэк.
— Ты рухнул, — не оборачиваясь, ответил Ирвуд. Его голос был глухим, лишённым всяких эмоций. — Я уложил тебя. Они ждут.
Голова Ирвуда едва заметно качнулась в сторону третьей кровати в углу.
Вайрэк, шатаясь от слабости, заставил себя встать. Он подошёл к столу и посмотрел на котелок. Серая, тягучая череда дней, наполненных страхом, достигла своей низшей точки прошлой ночью. Любые остатки надежды были полностью стёрты унижением вечернего испытания с зельем, оставив после себя лишь тяжёлый, выстраданный долг.
Лэя, которую Ирвуд впустил на рассвете, уже сидела на краю кровати Лео, что-то тихо шепча и успокаивающе поглаживая его по руке. Лео просто сидел, сжавшись в комок; его бледное лицо было неподвижно, а в расширенных глазах застыл привычный страх.
Вайрэк осторожно, стараясь не расплескать драгоценную жидкость, налил часть тёплого, слегка светящегося зелья в глиняную кружку. Он подошёл к Лео.
— Выпей, — сказал он. — Это даст тебе сил.
Лео с сомнением посмотрел на прозрачную, светло-зелёную жидкость, потом на Лэю, которая ободряюще кивнула, и, наконец, на Ирвуда, чей тяжёлый взгляд не оставлял выбора. Он взял кружку дрожащими руками и сделал несколько глотков. Почти сразу бледное лицо мальчика слегка порозовело, а его дыхание стало глубже и ровнее.
Лэя, увидев это внезапное преображение, испуганно подалась вперёд, её шёпот был едва слышен.
— А с ним… ничего не случится? Оно не ядовитое?
Ирвуд, не отрываясь от своего дела, бросил через плечо: — Если бы оно было опасным, Каэлан не оставил бы его здесь.
«Я сделал это. Оно работает, — пронеслась в голове Вайрэка мысль, и она принесла с собой не радость, а холодное, пьянящее чувство власти. — Я смог изменить то, что казалось незыблемым. И если я могу исцелять… что ещё я могу делать? Возможно, есть и другие формулы. Я должен узнать больше. Я должен это контролировать».
Он дождался, пока Лео допьёт зелье.
— Теперь твоя очередь, Лео, — сказал Вайрэк, и его голос был твёрдым, голосом стратега, отдающего приказ. — Нам нужна твоя помощь. Сейчас же.
Он указал на их перепачканную одежду и грязные одеяла. Лео, в глазах которого благодарность боролась с остатками страха, решительно кивнул. Он слез с кровати и, подойдя к Ирвуду, положил на неё свои руки. Его лицо напряглось от предельной концентрации. Чёрная, липкая сажа начала медленно таять, растворяясь в воздухе и оставляя после себя лишь чистую ткань. Закончив с Ирвудом, он перешёл к Вайрэку. Когда и его одежда стала чистой, он взялся за одежду Лэи. Лео уже тяжело дышал, а на лбу выступили бисеринки пота. Он дошёл до грязных кроватей мальчиков, и его последнее усилие было почти героическим. Закончив с последним пятном, он не упал. Он просто медленно, как пустой мешок, осел на край своей кровати. Он был полностью обессилен, но на его лице, помимо усталости, появилось робкое подобие улыбки. Впервые он справился с тем, чего раньше не мог.
Период «Полноводья», второй в Изумрудной Грани, продолжался, превратив утоптанную землю двора в вязкое, чавкающее месиво. Воздух, тяжёлый и влажный, пах мокрой землёй и камнем, и эта сырость стала фоном для тайной, лихорадочной весны маленькой ячейки заговорщиков, запертой в стерильной тишине Особого крыла. Их союз, скреплённый страхом и общей тайной, начал пускать корни, и каждый нашёл в нём свою роль, свою незаменимую функцию в этом хрупком механизме выживания.
Чердак, их тайное убежище, превратился в лабораторию. Вайрэк, с головой уйдя в алхимию, обрёл в ней не просто знания, а иллюзию контроля над хаосом, в который превратилась его жизнь. Днём, на занятиях у Наставника Линуса, он был образцовым учеником, чьи успехи вызывали у старика искреннее уважение. Используя свой статус, Вайрэк под предлогом «академического интереса» выпрашивал доступ к редким трактатам из запертого шкафа. Он впитывал формулы, запоминал свойства реагентов, но его чистый академический интерес начал незаметно искажаться. Он и сам не заметил, как его взгляд, пропуская страницы с целительными мазями, начал всё чаще и с холодным любопытством задерживаться на другом — на рецептах едких кислот, удушливых дымов и ядов, действующих медленно и без следа.
Ночи Ирвуда принадлежали Каэлану. Их тренировки в пустом, гулком зале были жестоким, двухэтапным ритуалом. Сначала — концентрация. Каэлан заставлял его часами сидеть на холодном камне перед столом, на котором стояла лишь медная чаша с каплей воды. Он учил его дышать, очищать разум от лишних мыслей, находить внутри себя тот самый источник холода, который взорвался во время тестов на стихии. Ирвуд, стиснув зубы, подчинялся. Каждый мускул в его теле протестовал против этого бессильного сидения, а тишина давила на уши, казавшись громче любого крика. А затем, когда он был полностью вымотан, когда его сознательный контроль ослабевал, Каэлан атаковал. Он не использовал магию. Он просто нападал — быстро, жёстко, как уличный боец, заставляя Ирвуда уклоняться, отбиваться, выживать.
Лэя же оттачивала свои навыки постоянно. Её выживание в приюте само по себе было бесконечной тренировкой: двигаться бесшумно, выбирать самый тёмный угол, говорить так тихо, чтобы слова тонули в общем гуле. Но её вторая, осознанная способность, пугающая и непонятная, требовала полной концентрации. Днём, на занятиях, она часами сидела у клетки с певчей птичкой. Закрыв глаза, она училась фокусироваться. Сначала она чувствовала лишь хаотичный всплеск паники маленького, запертого существа, который смешивался с общим гулом класса — скрипом грифелей, бормотанием Наставника, чьим-то кашлем. Но постепенно, день за днём, она научилась отсекать всё остальное, строить тонкий, невидимый мост между собой и птицей. Она начала различать оттенки её страха, а затем — чувствовать, как её собственное, намеренное спокойствие передаётся по этому мосту, заставляя птицу перестать метаться и тихо запеть. Вечерами, на чердаке, она практиковалась с Ночкой. Здесь было проще. Она чувствовала не страх, а тёплое, сонное довольство, хищный интерес к пролетевшей за окном ночной бабочке.
Лео же, благодаря регулярным, хоть и малым, дозам зелья Вайрэка, окреп. Он больше не был просто испуганным свидетелем. Он стал их надёжным часовым и незаменимым «техником», чей дар «Очищения» после каждой вылазки на чердак стирал все следы их преступлений, делая их почти неуязвимыми для рутинных проверок.
Когда же «Полноводье» сменилось «Зеленотравьем», и приют, казалось, ожил под первыми по-настояшему тёплыми лучами, их тайная жизнь превратилась в отлаженный механизм. А с приходом жаркой, ленивой Золотой Грани, начавшейся с периода «Короткой Ночи», наступило обманчивое затишье. Дни стали длинными, ночи — короткими, и сама жизнь в приюте, казалось, замедлилась, стала ленивой и тягучей. Их тайные операции стали более отточенными и рутинными.
Прорыв случился на исходе второй седьмицы «Короткой Ночи». После очередного часа бесплодной медитации, когда Ирвуд уже был на грани срыва от усталости и бессильной ярости, Каэлан без предупреждения бросился на него, целясь ногой в бок. Ирвуд, действуя на чистом инстинкте, ушёл от удара в сторону. Его рука, выброшенная в резком, отталкивающем жесте, стала проводником для его сдерживаемой ярости. И в этот миг его дар, подстёгнутый адреналином, отозвался. Произошёл резкий, почти беззвучный выброс силы. Капля воды в чаше на столе мгновенно преобразилась. Она не просто замёрзла — она вытянулась в острый, как игла, ледяной шип, который со злым, режущим уши свистом пролетел в дюйме от уха Каэлана и с глухим стуком вонзился в деревянную стену.
Каэлан замер. Он медленно повернул голову, посмотрел на дрожащий в стене ледяной шип, потом на ошеломлённого Ирвуда. На его лице не было ни страха, ни гнева. Только холодный, профессиональный интерес. Он молча подошёл к стене, выдернул шип, который тут же начал таять в его руке, и, не говоря ни слова, бросил Ирвуду короткий, почти незаметный кивок. Это была не похвала. Это было признание. И для Ирвуда оно было ценнее любой награды.
Ночи Вайрэка на чердаке, тоже приносили свои плоды. Теория становилась практикой. Он экспериментировал, но с холодной, выверенной осторожностью. Зная, что Каэлан знает об их убежище, он не рисковал создавать ничего откровенно опасного. В их тайнике, рядом с книгами, начали появляться несколько глиняных баночек с простыми целебными мазями от ушибов и ссадин, которые он готовил под предлогом помощи Лео и остальным.
За несколько дней до Дня Основания, когда наступил знойный, тягучий период «Жаркого Полдня», Лэя решилась на свою первую самостоятельную вылазку. Мальчики были слишком поглощены своими тренировками, и она чувствовала, что должна внести свой, более весомый вклад. Её цель была проста и смертельно опасна: проследить за Каэланом, чтобы понять, не замышляет ли он чего-то против них.
Она двигалась по коридорам Особого крыла, как призрак. Её дар быть невидимой, отточенный периодами страха, теперь стал её оружием. Она нашла его у кабинета Наставника Линуса. Прижавшись к стене в тёмной нише, она слышала их разговор — скучный, монотонный, о седмичных отчётах и нехватке каких-то реагентов. Ничего важного. Ничего опасного.
Когда Каэлан вышел, её сердце на мгновение замерло. Она вжалась в тень так сильно, что, казалось, стала частью холодного камня. Он прошёл мимо, не сбавляя шага, но в тот самый миг, когда он поравнялся с её укрытием, он, не поворачивая головы, на долю секунды бросил короткий, хмурый взгляд точно в её сторону и тут же отвернулся, продолжая свой путь.
Лэя затаила дыхание, её сердце бешено колотилось. Она была уверена, что он её заметил. Но он просто ушёл. Облегчение было таким сильным, что у неё подогнулись колени. Он ничего не увидел. Его хмурый вид, должно быть, был связан с его скучными делами.
Вечером, когда они снова собрались в своей комнате, она доложила об увиденном, и её голос дрожал от смеси облегчения и гордости.
— Он меня даже не заметил! Прошёл в двух шагах! Он держит уговор, никакой угрозы быть не должно.
Мальчики, поглощённые своими мыслями, с облегчением приняли её доклад. Страх, который тяжёлым грузом лежал на их плечах, немного отступил. Каэлан оказался просто последователем, выполнявшим свой долг.
К середине лета они были уже не испуганными детьми, а маленькой, слаженной ячейкой. Они стали сильнее, хитрее и увереннее в себе. Эта сонная тишина летнего затишья стала для них новой нормой, в которой их клетка, хоть и стала больше, всё ещё оставалась клеткой, а неусыпный надзор Ордена — постоянной, неотъемлемой частью их жизни.
В стерильной, ледяной тишине своего кабинета Главный Смотритель Феодор изучал служебную записку, лежавшую на безупречно чистой поверхности полированного дубового стола. Это был стандартный запрос от Наставника Линуса, написанный его аккуратным, каллиграфическим почерком, о разрешении на вывод группы «одарённых» воспитанников в город для присутствия на празднике Дня Основания. Формально, запрос был абсолютно законен. Но Феодор, чей разум был отточен годами бюрократических интриг, видел за сухими строчками не просьбу наставника, а холодную, уверенную руку чужака. Последователя.
«Он думает, что победил, — пронеслась в его голове мысль, холодная и ясная, как ледяной кристалл. — Забрал моих подозреваемых из-под носа, запер их в своей клетке, а теперь выводит их “на прогулку”, как дрессированных собачек, чтобы продемонстрировать свои успехи. Он играет в солдата, в честного исполнителя воли Ордена, но он так же слеп, как и все они. Он видит лишь силу, которую можно измерить и подчинить. Пока он возится со своими игрушками, я найду способ дёргать за их ниточки».
Движения его были медленными, выверенными. Он взял чистое перо, обмакнул его в чернильницу и одним росчерком поставил свою визу на запросе: «Разрешаю». Он не собирался мешать. Наоборот, этот праздник был идеальной возможностью. Возможностью выпустить своих пауков из банки и посмотреть, в какую сторону они поползут.
Он дёрнул за толстый, засаленный шнур колокольчика. Резкий, дребезжащий звон разорвал тишину. Не прошло и минуты, как дверь бесшумно отворилась, и в кабинет, твёрдо ступая своими тяжёлыми сапогами, вошёл смотритель Брок.
— Завтра — День Основания, — сказал Феодор, не поднимая головы. — Последователь выводит свою группу на площадь. Я хочу, чтобы ты был там.
Брок нахмурился, его грубое лицо выразило тупое недоумение. — В качестве дополнительной охраны, господин Главный Смотритель?
