Внезапно дверь приоткрылась... Вайрэк успел заглянуть внутрь... дети... сидящие перед серыми камнями... у одного из носа текла кровь...
Вайрэк отступил, и впервые за всё это время он увидел на лице Брока живую эмоцию. Это был не гнев и не безразличие. Это был чистый, животный страх.
«Этот человек... он боится, — понял Вайрэк. — Не меня. Он боится того, что за этой дверью».
Холод, который он почувствовал, шёл не от сырости коридора. Он шёл изнутри, от внезапного, леденящего понимания. Тренировочный зал, класс, лаборатория... Это была не школа. Это была фабрика. Фабрика, которая брала безродных детей, стирала их прошлое и выплавляла из них будущее, нужное Короне. Из одних делали солдат, из других — чиновников, из третьих — алхимиков. Верных, послушных, обязанных всем своему единственному покровителю. А те, кого вели за железную дверь... «элита»? Их отбирали, как лучший металл отбирают для королевского клинка. В голове прозвучала ясная, ледяная мысль:
«Они не воспитывают. Они отливают. Делают из сирот одинаковые, безликие детали для своей машины. И теперь я — один из них. Просто сырьё».
Помощник, словно очнувшись, провёл Вайрэка мимо железной двери к следующей — самой большой и обшарпанной, откуда доносился гул множества голосов. Он толкнул её, не входя внутрь, и кивнул в тёмный, шумный проём.
— Конец экскурсии, — бросил он без всякого выражения. — Добро пожаловать в коллектив.
Огромная, гулкая комната с высоким, теряющимся во мраке потолком была заставлена рядами грубых двухъярусных нар. Воздух был густым, спёртым, пропитанным кислым запахом пота, немытых тел, сырой соломы и застарелого отчаяния. Гул сотен детских голосов, скрип рассохшегося дерева и шарканье ног по каменному полу сливались в единый, монотонный рёв живого, враждебного существа, и он был в нём свежим мясом.
Вайрэк уловил обрывки шёпота других детей. Они не обсуждали побои или еду. Они рассказывали историю о «Тихом Элиасе» — мальчике, который несколько лет назад жил в их спальне.
— Говорят, он мог заставить угли в очаге вспыхнуть, просто посмотрев на них, — со страхом и восхищением шептал рассказчик. — Он был сильным. Слишком сильным. Мальчик сделал паузу, оглядевшись. — Однажды ночью за ним пришли. Люди в серых плащах, не из нашей стражи. Сказали, забирают его на «особое обучение» в крыло за железной дверью. Больше его никто не видел.
— В «Око Света» забрали, — шёпотом добавил другой, и от этого названия по рядам прошла дрожь.
В тот миг, как он переступил порог, гул на мгновение стих, сменившись вязкой, наблюдающей тишиной. Десятки пар глаз — любопытных, насмешливых, враждебных — устремились на него, изучая, оценивая, взвешивая. Его простая, но чистая одежда, выданная в кабинете, его прямая аристократическая осанка, которую вбивали в него годами, — всё это было здесь клеймом, знаком чужака. Лёгкая добыча.
Он инстинктивно окинул взглядом комнату, пытаясь применить уроки отца — оценивать обстановку, искать слабые и сильные стороны. Иерархия здесь была грубой и очевидной, как боевой топор. Лучшие места, у высоких, зарешеченных окон, сквозь которые сочился серый свет, были заняты. В центре комнаты, на нижних нарах, развалилась группа ребят постарше — крепких, уверенных в себе хищников, чьи взгляды были тяжелыми и наглыми. Их лидером, очевидно, был долговязый подросток с крысиным лицом и злыми, бегающими глазками. Он не участвовал в общем шуме, а молча, с ленивой жестокостью, чистил ногти кончиком ржавого ножа. Остальные держались от него на почтительном расстоянии, то и дело бросая на него боязливые, заискивающие взгляды. Вайрэку не пришлось долго гадать, кто здесь главный. Испуганный шёпот, пронёсшийся по рядам, когда тот поднялся, лишь подтвердил его догадку. «Щуплый…» — так, видимо, звали вожака этой стаи.
Он прошёл вглубь комнаты, неся свой маленький узелок с вещами. Каждый шаг по липкому от грязи каменному полу казался вечностью. Он чувствовал на спине десятки взглядов, слышал приглушённые смешки и шёпот, похожий на змеиное шипение. Он нашёл свободное место — скрипучую нижнюю нару в самом тёмном и сыром углу, где пахло плесенью. Не успел он даже присесть, как перед ним выросла тень. Щуплый.
— Глядите-ка, очередной новенький, — прошипел он, и его приспешники, как по команде, окружили Вайрэка, отрезая ему путь к отступлению. — Аристократ, говорят. Что в узелке, а? Шёлковые платки? Отдавай добро.
Вайрэк инстинктивно прижал узелок к себе. Годы воспитания взяли своё. Он не мог просто отдать то, что принадлежало ему. Он поднял голову и посмотрел на Щуплого с холодным, аристократическим презрением, которое было для него таким же естественным, как дыхание.
— Не трогай, — произнёс он тихо, но в его голосе прозвучал металл власти, привыкшей повелевать.
Такой ответ, такой взгляд от новичка, был для Щуплого неслыханной дерзостью. Его крысиное лицо исказилось от ярости.
— Ах ты, падаль! — взревел он и бросился вперёд, пытаясь вырвать узелок силой.
Его движение было быстрым, но грубым и предсказуемым. Вайрэк, чьё тело отреагировало прежде, чем разум успел испугаться, сделал то, чему его учили сотни раз. Он шагнул в сторону, уходя от неуклюжего рывка, и одновременно, используя инерцию противника, нанёс короткий, жёсткий удар кулаком под дых Щуплому. Тот согнулся пополам, издав удивлённый хрип. Вайрэк не остановился. Он выставил вперёд обе руки и со всей силы толкнул его в грудь.
Щуплый отлетел назад, врезавшись в своих дружков. В комнате на мгновение воцарилась изумлённая тишина. Никто не ожидал такого отпора от «чистенького». Но тишина длилась недолго. На лице Щуплого ярость смешалась с чем-то другим — с первобытным, крысиным ужасом того, кто привык быть добычей и вдруг увидел в новичке угрозу. Этот мальчишка не боялся. А значит, он был опасен. Страх, мгновенно сменившийся слепым гневом, ударил в голову. Щуплый, побагровев от ярости и унижения, издал короткий, пронзительный свист.
И стая набросилась.
На него навалились со всех сторон. Это была уже не драка, а избиение. Он пытался защищаться, инстинктивно выстраивая блок, как учил наставник. Но его уроки, рассчитанные на поединок чести один на один, были бесполезны здесь, против стаи, где не было ни правил, ни дистанции. Первый удар пришёлся в живот, выбив из лёгких воздух и заставив согнуться. Второй — по лицу, и во рту появился солёный, железный привкус. Он упал на колени, потом на холодный, липкий от грязи пол. Удары посыпались со всех сторон — по спине, по рёбрам, по голове.
Звуки стали глухими, как будто доносились из-под воды. Он слышал грубый, торжествующий смех, глухие стуки ударов по его телу и собственный сдавленный хрип. Он свернулся в комок, закрыв голову руками, и просто терпел. Его гордость, его навыки, его имя — всё это было растоптано грубыми деревянными клогами на этом полу. Он был никем.
Высоко наверху, на самой дальней верхней наре у окна, за всем этим молча наблюдал Ирвуд. Он видел, как вошёл новичок, как он в одиночку дал отпор Щуплому, и на его губах мелькнула тень кривой усмешки. Он видел, как стая набросилась на одного. Он не пошевелился. Он просто смотрел, оценивая. Его светло-карие глаза были холодными и внимательными. Он не испытывал ни жалости, ни злорадства. Он анализировал. Ирвуд прищурился. Этот мальчишка... он его уже видел. В ту ночь, в казармах. Тот самый наследник, которого вели к карете, пока его, Ирвуда, тащили к чёрному ходу. Судьба, видать, любит злые шутки. Тогда он был лордом, теперь — просто ещё один кусок мяса для этой ямы. Сильный, но глупый. Такие здесь долго не живут.
Избиение прекратилось так же внезапно, как и началось. Банда, выместив свою злость, с хохотом удалилась, оставив Вайрэка лежать на полу. Он лежал, не в силах пошевелиться. Каждая часть его тела была одной сплошной, ноющей болью. Но боль была не главным. Главным было унижение. Он, наследник Дома Алари, лежал в грязи, избитый стаей шакалов.
Прозвенел колокол, объявляя шестой виток — время ужина. Его резкий, дребезжащий звук был похож на удар кнута. Скрипя нарами, дети начали подниматься и, толкаясь, потекли к выходу. Вайрэк заставил себя встать. Каждый мускул протестовал, каждая клеточка тела кричала от боли. Хромая и стараясь не касаться стен, он поплёлся со всеми в столовую.
Ему швырнули в руки глиняную миску с серой, безвкусной кашей, от которой пахло сыростью, и ломоть чёрствого хлеба. Он нашёл свободное место за самым дальним столом, у стены, и уже собирался начать есть, когда почувствовал, как изменилась атмосфера в зале. Шум и гомон стихли, сменившись напряжённым, выжидающим молчанием.
Он поднял голову. Над ним нависал Щуплый.
И он был не один. Вся его банда, человек десять, медленно, демонстративно окружала его стол, их тела образовывали живую, глухую стену. Они не торопились. Они наслаждались моментом, их лица были искажены предвкушающими, жестокими ухмылками. Вайрэк даже не шелохнулся. Он просто ждал, глядя в свою миску.
Щуплый не стал его бить. Он молча протянул руку и забрал его ломоть хлеба, повертев его в грязных пальцах, а затем небрежно сунул себе в карман. После этого, с издевательской, медленной ухмылкой, он упёрся пальцем в край миски Вайрэка и опрокинул её. Серая, клейкая каша шлёпнулась на грязный пол.
— Не заработал, — бросил Щуплый.
На мгновение в столовой повисла абсолютная тишина. А затем зал взорвался смехом. Громким, жестоким, унизительным смехом сотен глоток. Это был звук стаи, утверждающей свой порядок и с восторгом наблюдающей за травлей новичка.
Вайрэк сидел, глядя на растекающуюся по полу кашу. Боль от ушибов куда-то ушла. Шум зала стих. Он видел только грязное пятно на полу и чувствовал, как внутри всё заполняет холод. Он поднял глаза и посмотрел на смеющееся лицо Щуплого.
«Я этого так не оставлю», — прозвучала в его голове его собственная, детская, упрямая мысль.
Но за ней, перекрывая её, поднялась другая. Более тёмная, более взрослая. Такая же, что родилась в карете. Теперь она звучала не как догадка, а как нерушимая клятва.
«Я запомню их лица. Запомню их смех. Они ответят за это. Все они».
Он не чувствовал ни боли, ни страха. Только пустоту. И холод. Ледяной, всепоглощающий холод. Он понял, что его навыки, его статус, его гордость — здесь всё это не стоило ровным счётом ничего. Это был третий и самый важный урок, который преподал ему приют. Здесь. Он. Был. Никем.
Вечер опустился на приют не как покой, а как приговор. Тусклый свет из зарешеченных окон сменился почти полной темнотой, нарушаемой лишь редкими, коптящими факелами в коридоре. В общей спальне стоял гул — приглушённые разговоры, кашель, чей-то тихий плач. Но для Вайрэка все эти звуки были далёким, неразборчивым шумом. Он лежал на полу, в том самом углу, где его избили, и смотрел в темноту. Он не пытался занять свою нару. Он знал, что его там не ждут.
Тем временем наверху, на своей наре, Ирвуд тоже не спал. Часть его, та, что выживала в трущобах, холодно шептала: «Не лезь. Он — чужой. Слабак. Сам виноват». Но что-то другое, древнее и упрямое, скреблось внутри. Он видел не аристократа. Он видел, как стая шакалов снова собирается терзать одного, уже поверженного. В этом не было силы. В этом была только трусливая, грязная жадность. Это было неправильно.
Скрип нар заставил его напрячься. Щуплый и его банда снова направлялись к нему. На этот раз их лица были лениво-жестокими. Унижения в столовой им показалось мало. Им нужно было закрепить урок.
Они подошли и окружили его, как стая гиен, обступающая раненого зверя. Щуплый присел на корточки, его крысиное лицо оказалось прямо перед лицом Вайрэка.
— Ну что, аристократ? — прошипел он, и от него пахло кислой кашей и гнилыми зубами. — Усвоил, кто здесь главный?
Вайрэк молчал, глядя сквозь него.
«Хватит». — Понеслось в голове Ирвуда.
И в этот момент, когда Щуплый уже занёс руку для пощёчины, тишину прорезал резкий, одиночный стук.
Все головы дёрнулись в сторону.
Ирвуд, который до этого неподвижно сидел на своей верхней наре у окна, спрыгнул на пол. Звук его деревянных клогов, ударившихся о каменные плиты, прозвучал как удар молотка.
Гул в спальне не просто стих — он рухнул, словно подкошенный. Все разговоры, смешки и возня оборвались на полуслове. Десятки голов повернулись в сторону Ирвуда. Все замерли, наблюдая, и в образовавшейся звенящей пустоте его медленные, уверенные шаги по каменному полу казались оглушительно громкими. Он не суетился. Он не бежал. Медленным, уверенным шагом он пересёк комнату и подошёл к их группе.
Ирвуд не смотрел на Вайрэка. Он подошёл прямо к Щуплому и остановился, глядя ему прямо в глаза.
— Отойди от него, — сказал он. Голос его был тихим, но в нём не было ни страха, ни просьбы. Только холодный, не терпящий возражений приказ.
Щуплый на мгновение опешил, а затем его лицо исказилось от ярости.
— Ты что сказал, ублюдок? — прошипел он, вскакивая на ноги. — Ты, может, забыл, кто я такой?
Ирвуд не ответил. Он сделал шаг ближе и что-то тихо прошептал Щуплому на ухо, чего никто не мог расслышать. Одновременно с шёпотом он на мгновение приоткрыл ладонь. Вайрэк, всё ещё лежавший на полу, успел заметить лишь, как в тусклом свете блеснуло что-то маленькое и тёмное, но не смог разглядеть, что это было. Он увидел лишь, как изменилось лицо вожака: ярость сменилась недоумением, а затем — плохо скрываемым страхом.
Затем Ирвуд молча, демонстративно посмотрел в сторону коридора, где находилась каморка надзирателей, и слегка приоткрыл рот, словно собираясь закричать.
Этого было достаточно. Щуплый побледнел. Он слишком хорошо помнил, чем закончился его прошлый поход в каморку. Он понял, что этот тихий, чумазый мальчишка держит его на коротком поводке. Он мог не просто подставить его снова. Он мог его уничтожить.
Он бросил на Ирвуда взгляд, полный бессильной ненависти, грязно выругался и, сплюнув на пол, резким жестом приказал своей банде убираться. Они ушли, недоумённо переглядываясь и бросая на Ирвуда испуганные, почти суеверные взгляды.
В спальне снова воцарился гул, но теперь он был другим — возбуждённым, полным перешёптываний. Вайрэк лежал на полу, слыша лишь стук собственного сердца и удаляющийся смех других детей. Он не понимал, что произошло. Он видел, как его мучители, сильные, жестокие, отступили перед другим мальчишкой. Это ломало его картину мира ещё раз.
Шаги. Ирвуд подошёл и остановился над ним. Он не подал руки. Он не сказал ни слова утешения. Он просто смотрел на него сверху вниз, его взгляд был холодным и изучающим.
Вайрэк медленно поднял на него голову. Боль от ушибов смешивалась с ледяной ненавистью к мучителям и полным, отчаянным непониманием происходящего.
И тут он узнал его.
Это был он. Тот самый мальчишка из казарм. Тот, с дикой, неприкаянной яростью в глазах. Тот, кого гвардеец назвал «отродьем убийцы». «Сын убийцы». Вайрэк помнил это клеймо, оно впечаталось в его память вместе с запахом крови и холодом камня. Но здесь, в этом сером аду, он двигался не как жертва, а как хозяин. Одним шёпотом он разогнал стаю шакалов, которые только что рвали Вайрэка на части.
«Зачем он это сделал? Что это — издевательская милость? Жестокая насмешка судьбы, заставившая сына убийцы спасать сына убитых?» В его взгляде не было ни капли сочувствия, только холодная, оценивающая власть.
Вайрэк отступил, и впервые за всё это время он увидел на лице Брока живую эмоцию. Это был не гнев и не безразличие. Это был чистый, животный страх.
«Этот человек... он боится, — понял Вайрэк. — Не меня. Он боится того, что за этой дверью».
Холод, который он почувствовал, шёл не от сырости коридора. Он шёл изнутри, от внезапного, леденящего понимания. Тренировочный зал, класс, лаборатория... Это была не школа. Это была фабрика. Фабрика, которая брала безродных детей, стирала их прошлое и выплавляла из них будущее, нужное Короне. Из одних делали солдат, из других — чиновников, из третьих — алхимиков. Верных, послушных, обязанных всем своему единственному покровителю. А те, кого вели за железную дверь... «элита»? Их отбирали, как лучший металл отбирают для королевского клинка. В голове прозвучала ясная, ледяная мысль:
«Они не воспитывают. Они отливают. Делают из сирот одинаковые, безликие детали для своей машины. И теперь я — один из них. Просто сырьё».
Помощник, словно очнувшись, провёл Вайрэка мимо железной двери к следующей — самой большой и обшарпанной, откуда доносился гул множества голосов. Он толкнул её, не входя внутрь, и кивнул в тёмный, шумный проём.
— Конец экскурсии, — бросил он без всякого выражения. — Добро пожаловать в коллектив.
Огромная, гулкая комната с высоким, теряющимся во мраке потолком была заставлена рядами грубых двухъярусных нар. Воздух был густым, спёртым, пропитанным кислым запахом пота, немытых тел, сырой соломы и застарелого отчаяния. Гул сотен детских голосов, скрип рассохшегося дерева и шарканье ног по каменному полу сливались в единый, монотонный рёв живого, враждебного существа, и он был в нём свежим мясом.
Вайрэк уловил обрывки шёпота других детей. Они не обсуждали побои или еду. Они рассказывали историю о «Тихом Элиасе» — мальчике, который несколько лет назад жил в их спальне.
— Говорят, он мог заставить угли в очаге вспыхнуть, просто посмотрев на них, — со страхом и восхищением шептал рассказчик. — Он был сильным. Слишком сильным. Мальчик сделал паузу, оглядевшись. — Однажды ночью за ним пришли. Люди в серых плащах, не из нашей стражи. Сказали, забирают его на «особое обучение» в крыло за железной дверью. Больше его никто не видел.
— В «Око Света» забрали, — шёпотом добавил другой, и от этого названия по рядам прошла дрожь.
В тот миг, как он переступил порог, гул на мгновение стих, сменившись вязкой, наблюдающей тишиной. Десятки пар глаз — любопытных, насмешливых, враждебных — устремились на него, изучая, оценивая, взвешивая. Его простая, но чистая одежда, выданная в кабинете, его прямая аристократическая осанка, которую вбивали в него годами, — всё это было здесь клеймом, знаком чужака. Лёгкая добыча.
Он инстинктивно окинул взглядом комнату, пытаясь применить уроки отца — оценивать обстановку, искать слабые и сильные стороны. Иерархия здесь была грубой и очевидной, как боевой топор. Лучшие места, у высоких, зарешеченных окон, сквозь которые сочился серый свет, были заняты. В центре комнаты, на нижних нарах, развалилась группа ребят постарше — крепких, уверенных в себе хищников, чьи взгляды были тяжелыми и наглыми. Их лидером, очевидно, был долговязый подросток с крысиным лицом и злыми, бегающими глазками. Он не участвовал в общем шуме, а молча, с ленивой жестокостью, чистил ногти кончиком ржавого ножа. Остальные держались от него на почтительном расстоянии, то и дело бросая на него боязливые, заискивающие взгляды. Вайрэку не пришлось долго гадать, кто здесь главный. Испуганный шёпот, пронёсшийся по рядам, когда тот поднялся, лишь подтвердил его догадку. «Щуплый…» — так, видимо, звали вожака этой стаи.
Он прошёл вглубь комнаты, неся свой маленький узелок с вещами. Каждый шаг по липкому от грязи каменному полу казался вечностью. Он чувствовал на спине десятки взглядов, слышал приглушённые смешки и шёпот, похожий на змеиное шипение. Он нашёл свободное место — скрипучую нижнюю нару в самом тёмном и сыром углу, где пахло плесенью. Не успел он даже присесть, как перед ним выросла тень. Щуплый.
— Глядите-ка, очередной новенький, — прошипел он, и его приспешники, как по команде, окружили Вайрэка, отрезая ему путь к отступлению. — Аристократ, говорят. Что в узелке, а? Шёлковые платки? Отдавай добро.
Вайрэк инстинктивно прижал узелок к себе. Годы воспитания взяли своё. Он не мог просто отдать то, что принадлежало ему. Он поднял голову и посмотрел на Щуплого с холодным, аристократическим презрением, которое было для него таким же естественным, как дыхание.
— Не трогай, — произнёс он тихо, но в его голосе прозвучал металл власти, привыкшей повелевать.
Такой ответ, такой взгляд от новичка, был для Щуплого неслыханной дерзостью. Его крысиное лицо исказилось от ярости.
— Ах ты, падаль! — взревел он и бросился вперёд, пытаясь вырвать узелок силой.
Его движение было быстрым, но грубым и предсказуемым. Вайрэк, чьё тело отреагировало прежде, чем разум успел испугаться, сделал то, чему его учили сотни раз. Он шагнул в сторону, уходя от неуклюжего рывка, и одновременно, используя инерцию противника, нанёс короткий, жёсткий удар кулаком под дых Щуплому. Тот согнулся пополам, издав удивлённый хрип. Вайрэк не остановился. Он выставил вперёд обе руки и со всей силы толкнул его в грудь.
Щуплый отлетел назад, врезавшись в своих дружков. В комнате на мгновение воцарилась изумлённая тишина. Никто не ожидал такого отпора от «чистенького». Но тишина длилась недолго. На лице Щуплого ярость смешалась с чем-то другим — с первобытным, крысиным ужасом того, кто привык быть добычей и вдруг увидел в новичке угрозу. Этот мальчишка не боялся. А значит, он был опасен. Страх, мгновенно сменившийся слепым гневом, ударил в голову. Щуплый, побагровев от ярости и унижения, издал короткий, пронзительный свист.
И стая набросилась.
На него навалились со всех сторон. Это была уже не драка, а избиение. Он пытался защищаться, инстинктивно выстраивая блок, как учил наставник. Но его уроки, рассчитанные на поединок чести один на один, были бесполезны здесь, против стаи, где не было ни правил, ни дистанции. Первый удар пришёлся в живот, выбив из лёгких воздух и заставив согнуться. Второй — по лицу, и во рту появился солёный, железный привкус. Он упал на колени, потом на холодный, липкий от грязи пол. Удары посыпались со всех сторон — по спине, по рёбрам, по голове.
Звуки стали глухими, как будто доносились из-под воды. Он слышал грубый, торжествующий смех, глухие стуки ударов по его телу и собственный сдавленный хрип. Он свернулся в комок, закрыв голову руками, и просто терпел. Его гордость, его навыки, его имя — всё это было растоптано грубыми деревянными клогами на этом полу. Он был никем.
Высоко наверху, на самой дальней верхней наре у окна, за всем этим молча наблюдал Ирвуд. Он видел, как вошёл новичок, как он в одиночку дал отпор Щуплому, и на его губах мелькнула тень кривой усмешки. Он видел, как стая набросилась на одного. Он не пошевелился. Он просто смотрел, оценивая. Его светло-карие глаза были холодными и внимательными. Он не испытывал ни жалости, ни злорадства. Он анализировал. Ирвуд прищурился. Этот мальчишка... он его уже видел. В ту ночь, в казармах. Тот самый наследник, которого вели к карете, пока его, Ирвуда, тащили к чёрному ходу. Судьба, видать, любит злые шутки. Тогда он был лордом, теперь — просто ещё один кусок мяса для этой ямы. Сильный, но глупый. Такие здесь долго не живут.
Избиение прекратилось так же внезапно, как и началось. Банда, выместив свою злость, с хохотом удалилась, оставив Вайрэка лежать на полу. Он лежал, не в силах пошевелиться. Каждая часть его тела была одной сплошной, ноющей болью. Но боль была не главным. Главным было унижение. Он, наследник Дома Алари, лежал в грязи, избитый стаей шакалов.
Прозвенел колокол, объявляя шестой виток — время ужина. Его резкий, дребезжащий звук был похож на удар кнута. Скрипя нарами, дети начали подниматься и, толкаясь, потекли к выходу. Вайрэк заставил себя встать. Каждый мускул протестовал, каждая клеточка тела кричала от боли. Хромая и стараясь не касаться стен, он поплёлся со всеми в столовую.
Ему швырнули в руки глиняную миску с серой, безвкусной кашей, от которой пахло сыростью, и ломоть чёрствого хлеба. Он нашёл свободное место за самым дальним столом, у стены, и уже собирался начать есть, когда почувствовал, как изменилась атмосфера в зале. Шум и гомон стихли, сменившись напряжённым, выжидающим молчанием.
Он поднял голову. Над ним нависал Щуплый.
И он был не один. Вся его банда, человек десять, медленно, демонстративно окружала его стол, их тела образовывали живую, глухую стену. Они не торопились. Они наслаждались моментом, их лица были искажены предвкушающими, жестокими ухмылками. Вайрэк даже не шелохнулся. Он просто ждал, глядя в свою миску.
Щуплый не стал его бить. Он молча протянул руку и забрал его ломоть хлеба, повертев его в грязных пальцах, а затем небрежно сунул себе в карман. После этого, с издевательской, медленной ухмылкой, он упёрся пальцем в край миски Вайрэка и опрокинул её. Серая, клейкая каша шлёпнулась на грязный пол.
— Не заработал, — бросил Щуплый.
На мгновение в столовой повисла абсолютная тишина. А затем зал взорвался смехом. Громким, жестоким, унизительным смехом сотен глоток. Это был звук стаи, утверждающей свой порядок и с восторгом наблюдающей за травлей новичка.
Вайрэк сидел, глядя на растекающуюся по полу кашу. Боль от ушибов куда-то ушла. Шум зала стих. Он видел только грязное пятно на полу и чувствовал, как внутри всё заполняет холод. Он поднял глаза и посмотрел на смеющееся лицо Щуплого.
«Я этого так не оставлю», — прозвучала в его голове его собственная, детская, упрямая мысль.
Но за ней, перекрывая её, поднялась другая. Более тёмная, более взрослая. Такая же, что родилась в карете. Теперь она звучала не как догадка, а как нерушимая клятва.
«Я запомню их лица. Запомню их смех. Они ответят за это. Все они».
Он не чувствовал ни боли, ни страха. Только пустоту. И холод. Ледяной, всепоглощающий холод. Он понял, что его навыки, его статус, его гордость — здесь всё это не стоило ровным счётом ничего. Это был третий и самый важный урок, который преподал ему приют. Здесь. Он. Был. Никем.
Вечер опустился на приют не как покой, а как приговор. Тусклый свет из зарешеченных окон сменился почти полной темнотой, нарушаемой лишь редкими, коптящими факелами в коридоре. В общей спальне стоял гул — приглушённые разговоры, кашель, чей-то тихий плач. Но для Вайрэка все эти звуки были далёким, неразборчивым шумом. Он лежал на полу, в том самом углу, где его избили, и смотрел в темноту. Он не пытался занять свою нару. Он знал, что его там не ждут.
Тем временем наверху, на своей наре, Ирвуд тоже не спал. Часть его, та, что выживала в трущобах, холодно шептала: «Не лезь. Он — чужой. Слабак. Сам виноват». Но что-то другое, древнее и упрямое, скреблось внутри. Он видел не аристократа. Он видел, как стая шакалов снова собирается терзать одного, уже поверженного. В этом не было силы. В этом была только трусливая, грязная жадность. Это было неправильно.
Скрип нар заставил его напрячься. Щуплый и его банда снова направлялись к нему. На этот раз их лица были лениво-жестокими. Унижения в столовой им показалось мало. Им нужно было закрепить урок.
Они подошли и окружили его, как стая гиен, обступающая раненого зверя. Щуплый присел на корточки, его крысиное лицо оказалось прямо перед лицом Вайрэка.
— Ну что, аристократ? — прошипел он, и от него пахло кислой кашей и гнилыми зубами. — Усвоил, кто здесь главный?
Вайрэк молчал, глядя сквозь него.
«Хватит». — Понеслось в голове Ирвуда.
И в этот момент, когда Щуплый уже занёс руку для пощёчины, тишину прорезал резкий, одиночный стук.
Все головы дёрнулись в сторону.
Ирвуд, который до этого неподвижно сидел на своей верхней наре у окна, спрыгнул на пол. Звук его деревянных клогов, ударившихся о каменные плиты, прозвучал как удар молотка.
Гул в спальне не просто стих — он рухнул, словно подкошенный. Все разговоры, смешки и возня оборвались на полуслове. Десятки голов повернулись в сторону Ирвуда. Все замерли, наблюдая, и в образовавшейся звенящей пустоте его медленные, уверенные шаги по каменному полу казались оглушительно громкими. Он не суетился. Он не бежал. Медленным, уверенным шагом он пересёк комнату и подошёл к их группе.
Ирвуд не смотрел на Вайрэка. Он подошёл прямо к Щуплому и остановился, глядя ему прямо в глаза.
— Отойди от него, — сказал он. Голос его был тихим, но в нём не было ни страха, ни просьбы. Только холодный, не терпящий возражений приказ.
Щуплый на мгновение опешил, а затем его лицо исказилось от ярости.
— Ты что сказал, ублюдок? — прошипел он, вскакивая на ноги. — Ты, может, забыл, кто я такой?
Ирвуд не ответил. Он сделал шаг ближе и что-то тихо прошептал Щуплому на ухо, чего никто не мог расслышать. Одновременно с шёпотом он на мгновение приоткрыл ладонь. Вайрэк, всё ещё лежавший на полу, успел заметить лишь, как в тусклом свете блеснуло что-то маленькое и тёмное, но не смог разглядеть, что это было. Он увидел лишь, как изменилось лицо вожака: ярость сменилась недоумением, а затем — плохо скрываемым страхом.
Затем Ирвуд молча, демонстративно посмотрел в сторону коридора, где находилась каморка надзирателей, и слегка приоткрыл рот, словно собираясь закричать.
Этого было достаточно. Щуплый побледнел. Он слишком хорошо помнил, чем закончился его прошлый поход в каморку. Он понял, что этот тихий, чумазый мальчишка держит его на коротком поводке. Он мог не просто подставить его снова. Он мог его уничтожить.
Он бросил на Ирвуда взгляд, полный бессильной ненависти, грязно выругался и, сплюнув на пол, резким жестом приказал своей банде убираться. Они ушли, недоумённо переглядываясь и бросая на Ирвуда испуганные, почти суеверные взгляды.
В спальне снова воцарился гул, но теперь он был другим — возбуждённым, полным перешёптываний. Вайрэк лежал на полу, слыша лишь стук собственного сердца и удаляющийся смех других детей. Он не понимал, что произошло. Он видел, как его мучители, сильные, жестокие, отступили перед другим мальчишкой. Это ломало его картину мира ещё раз.
Шаги. Ирвуд подошёл и остановился над ним. Он не подал руки. Он не сказал ни слова утешения. Он просто смотрел на него сверху вниз, его взгляд был холодным и изучающим.
Вайрэк медленно поднял на него голову. Боль от ушибов смешивалась с ледяной ненавистью к мучителям и полным, отчаянным непониманием происходящего.
И тут он узнал его.
Это был он. Тот самый мальчишка из казарм. Тот, с дикой, неприкаянной яростью в глазах. Тот, кого гвардеец назвал «отродьем убийцы». «Сын убийцы». Вайрэк помнил это клеймо, оно впечаталось в его память вместе с запахом крови и холодом камня. Но здесь, в этом сером аду, он двигался не как жертва, а как хозяин. Одним шёпотом он разогнал стаю шакалов, которые только что рвали Вайрэка на части.
«Зачем он это сделал? Что это — издевательская милость? Жестокая насмешка судьбы, заставившая сына убийцы спасать сына убитых?» В его взгляде не было ни капли сочувствия, только холодная, оценивающая власть.
