Голубая кровь
Инга листала каталог, который лежал у неё на коленях – на столе места не было среди всех этих пепельниц, чашек с недопитым кофе, недоеденных краешков от булок с корицей, журналов, писем и заявок. Каталог был толстый и глянцевый, держать его было неудобно, он так и норовил соскользнуть с её шелковой юбки и грохнуться на пол, но Инга, совсем не типично для себя, даже не пыталась ворчать по этому поводу. Картины художника Морева, которые она разглядывала в каталоге при помощи толстой лупы, совершенно её заворожили, если бы кто-то сказал, что она рассматривает их уже больше часа, она бы не поверила, по ощущениям прошло минут пятнадцать.
Морев был одним из тех, кто, по её мнению, продал душу дьяволу – из посредственного художника, которого бросало от унылых пейзажей к не менее унылым портретам, он вдруг стал просто «вау». Если раньше его мазки сочились неуверенностью и не вызывали ничего, кроме зевоты, то теперь он выставляется в лучших галереях (и, конечно, в галерее Инги в первую очередь), стоит дорого, а от его странных, влекущих куда-то картин, звенящих какой-то еле уловимой тревогой, просто невозможно отвести взгляд. И эта перемена произошла слишком быстро, чтобы можно было списать её на банальный творческий рост. Инга нутром чуяла, что тут что-то неладно, так просто не бывает, когда унылый рисовака, которого не брали даже на групповые выставки для массовки, вдруг затаившись на пару месяцев в мастерской, выходит в свет с пачкой сногсшибательных работ. И уж тем более, никто не ожидал, что через пару лет, когда его популярность только-только наберет полную силу и он будет на пороге мировой славы, Морев вдруг заявит, что готовит прощальную выставку и картин он больше писать не будет.
По глянцевым стенам галереи прокатилось эхо торопливо цокающих каблуков, направляясь прямиком в служебное помещение, где сидела Инга. Она узнала в звуке шагов Лаврентьева, и несвойственная этому вальяжному человеку поспешность вселила в неё надежду, что он несёт хорошие новости. Она машинально попыталась отхлебнуть кофе, но в стаканчике плескалась уже остывшая бурда на донышке. Инга с раздражением поставила его обратно на стол.
- Кто-нибудь уже догадается здесь прибраться, в конце концов?
Вопрос её остался неуслышанным, но она обязательно выскажет всё ассистентке. Не сейчас, пока что бытовуха может подождать.
Лаврентьев наконец доцокал до кабинета и широко улыбнулся при виде Инги:
- Хорошо, что ты ещё здесь! Потрясающие новости!
- Ты до него дозвонился!
Инга вскочила с места, закурила сигарету, снова села на стул, схватила каталог, приказала себе успокоиться, положила каталог обратно и выжидающе посмотрела на Лаврентьева.
- Это было бы не так потрясающе, дорогуша! – Лаврентьев тряхнул пастельно-розовой гривой и тоже закурил, а Инга так обрадовалась, что даже не почувствовала привычного раздражения от фруктового запаха его тонкой коричневой сигаретки.
- Не томи уже!
- Он согласился на всё, дорогуша, представляешь, на всё! И даже согласился выставлять все работы у нас!
Инга взвизгнула, станцевала лезгинку, расцеловала Лаврентьева – разумеется, только в своей голове, внешне же она всегда должна сохранять достоинство, поэтому она только откинулась на стуле и выпустила несколько тонких колечек дыма из тщательно покрытых красной помадой губ.
- Андрей, ты молодец. Как тебе удалось уломать его? Морев ведь вообще никого к себе не подпускает.
Лаврентьев присел на подоконник, смахнул с него только ему видимые пылинки и рассеянно уставился в окно.
- Честно говоря, это было проще, чем отнять конфетку у младенца. Он вообще не сопротивлялся, я даже засомневался, с ним ли я вообще разговариваю. Все-таки художники – странный народ, а наш приятель Морев – самый странный из них всех.
- Как бы там ни было, он у нас в кармане. Немедленно отправлюсь к нему в мастерскую и подберу работы.
- Ты уверена? – Андрей приподнял бровь и изобразил легкое неодобрение, хотя и понимал, что с его хозяйкой эти фокусы не пройдут, уж если ей в голову втемяшилось что-то, она это сделает.
- Абсолютно. Надо брать его тёпленьким, пока у него в голове снова что-нибудь не переклинило, и он не сжёг все картины, посыпал голову этим пеплом и отправился жить в пустыню. Мне кажется, он в одном шаге от подобной выходки, слишком его бросает из крайности в крайность.
Инга бросила докуренную сигарету в один из стаканчиков из-под кофе и поморщилась.
- Попроси кого-нибудь здесь убраться, ради бога. Как в свинарнике.
Лаврентьев тоже выкинул сигарету и усмехнулся:
- Ты же сама уволила Галину Семёновну. Больше у нас убираться некому.
- Ох, так найми кого-нибудь уже! Только более презентабельного, чем та старая калоша, я тебя умоляю. Мы всё-таки ведущая галерея страны, не подбирай всякий сброд. Ферштейн?
Инга посмотрела на Лаврентьева поверх очков, которые надевала исключительно ради придания себе более строгого вида, но на этот раз её суровость была совершенно неубедительной поверх всей той нескрываемой радости, которая распирала её от предстоящей встречи с художником.
- Хорошо, я займусь этим вопросом, - кивнул Лаврентьев. – Но ты уверена, что хочешь поехать к нему одна? Я даже немного волнуюсь, про него ведь всякое говорят, сама знаешь.
Инге надоел этот диалог, который всё равно ни за что не переубедил бы её, ведь не усвой она, что надо ковать железо, пока горячо (или, её любимая версия «сопливых вовремя целуют»), не была бы она тем, кем стала. Художников надо брать в тот же день, когда они вышли на связь, потому что уж слишком часто этот народец меняет настроение, местоположение и степень адекватности.
Через пять минут она уже неслась по залитым солнцем улицам в мастерскую Морева на своём сверкающем чёрном кабриолете. Тёплый ветерок трепал её короткие каштановые волосы, из динамиков на всю улицу громыхал Шнитке, настроение было просто высший класс. Ещё одной причиной, по которой ей не терпелось лично встретиться с Моревым, было желание прикупить пару картин лично для себя ещё до начала выставки, она просто обожала их, но никогда не успевала урвать себе хоть одну. Теперь же, когда он ясно дал понять, что картин больше не будет, она просто обязана оставить хоть немного в своей личной коллекции. Даже если выяснится, что картины на самом деле писал не он (Инга была в этом почти уверена, потому что ну невозможно же), из-за скандала она только выиграет, цена подскочит до небес.
Мастерская Морева, а одновременно и его жилой дом, – это старая заброшенная усадьба на окраине города. Как только он стал хорошо продаваться, он тут же купил эту развалюху, чем вызвал у всех недоумение, ведь он мог позволить себе любое жилье, но вместо этого заперся где-то у черта на куличиках, не участвует в светской жизни, а только малюет свои удивительные картины. Но Инга обожала таких художников, не от мира сего, они всегда стоят больше, чем адекватные и понятные всем люди в продуманно заляпаных акрилом джинсах, клепающих одинаковые абстракции.
Припарковавшись на лужайке перед домом, Инга вдруг почувствовала странное волнение и даже какую-то тревогу. Несколько минут она просидела в машине, чтобы выкурить сигарету, а дом смотрел на неё пустыми глазницами темных окон. Выглядел он зловеще, как замок графа Дракулы, с потрескавшимися стенами, увитыми плющом – кажется, Морев с момента покупки не вложил в него ни копейки, так что дом выглядит так, как будто в любую минуту готов рассыпаться, стоит подуть ветру посильнее.
- Так, нечего рассиживаться, встала и пошла, а то как девочка, ей-богу.
Инга отбросила окурок в траву, вышла из машины и подошла с массивной двери. Звонка, разумеется, не было, поэтому она изо всех сил постучала по кулаком по дереву, рискуя наставить себе занозы. Ей пришлось постучать еще раза четыре, прежде, чем дверь приоткрылась, и в узкую щель выглянула худая, но опухшая физиономия Морева, покрытая седой щетиной.
- Виктор Николаевич, добрый день. Я Инга Почурина, из галереи…
- Я знаю, кто вы. Что вы здесь делаете? – дверь при этом не приоткрылсь шире ни на миллиметр, так что Инга максимально обворожительно улыбнулась и даже стянула с носа очки, чтобы смягчить лицо.
- Я прошу прощения, что вламываюсь без предупреждения, просто я подумала, раз уж вы хотите готовить у нас выставку, неплохо было бы мне взглянуть на картины, чтобы понимать, с чем нам предстоит работать. И, признаться, я бы с удовольствием купила какие-нибудь работы в свою личную коллекцию до начала выставки. Ведь я правильно понимаю, что вы совсем собираетесь уйти от дел?
Морев как будто вообще не слушал её щебетание, а думал о чем-то своём, или даже прислушивался к чему-то. А Инга, чем дольше смотрела на него, тем больше его вид наводил на неё нехорошие мысли. Длинные вьющиеся волосы с проседью свисают грязными паклями, глаза широко раскрыты, как будто перед ними без конца проносятся какие-то страшные видения, он постоянно озирается и прислушивается, вжимает голову в плечи, как будто ожидая удара из-за спины. Она почувствовала разочарование – похоже, он плотно сидит на каких-то веществах, отсюда и все его озарения. А это уже совершенно не представляет никакого интереса.
Удерживать на лице улыбку стало сложнее, но Инга решила не делать поспешных выводов и всё же посмотреть на картины.
- Хорошо, - он приоткрыл дверь – не до конца, но пошире, так, чтобы она могла пройти, а как только Инга оказалась внутри, тут же захлопнул её и запер на замок. Она снова почувствовала укол паники, перспектива остаться в замкнутом пространстве со странным типом – удовольствие сомнительное. – Пойдемте в зимний сад, я там работаю.
Морев передвигался бесшумно и осторожно, и Инга почему-то тоже не стала демонстрировать свою фирменную уверенную походку – обычно она сопровождается убедительным вбиванием шпилек в пол, но рассохшаяся древесина этого места вряд ли сможет это выдержать, а провалиться в подвал в своем роскошном шёлковом костюме в её планы не входило.
Дом производил впечатление заброшенного, нежилого места, никто и не думал здесь прибраться, покрасить стены или хотя бы очистить их от паутины и плесени, поставить какие-то мелочи для уюта. С каждым шагом в голове Инги возникало всё больше вопросов, но она не решалась их озвучивать до тех пор, пока окончательно не определит для себя, в каком состоянии находится Морев, и есть ли вообще смысл с ним разговаривать.
Они дошли до того, что он назвал зимним садом – просторная остекленная терраса с видом на запущенный сад за домом, заросший травой и сорняками. Сам же зимний сад сложно было назвать садом, кое-где ещё торчали какие-то сучки в горшках, напоминающие о более благополучных для этого места днях, но на деле они просто подчеркивали заброшенность дома. И все же, выйдя сюда, Инга ахнула. Сквозь стеклянные стены и потолок вовсю светило солнце, и десятки больших холстов, заполняющие всё свободное пространство, при ярком свете казались сплошным голубым морем. Голубой всегда был ведущим цветом в работах Морева, но теперь он остался единственным – все полутона, тени, блики – было создано лишь за счет более плотного или тонкого слоя краски на холсте. Но при этом картины не были монотонными, каждая была многогранна и несла за собой определенную историю, но при этом прослеживалась общая мысль.
И еще картины сквозили тревогой. Общей массой они вызывали полный восторг, но стоило Инге подойти поближе и начать рассматирвать их вблизи, одну за другой, как ей становилось чуть ли не физически дискомфортно. Она теперь понимала, почему Морев такой дёрганный, почему он постоянно вздрагивает от каждого шороха и втягивает голову в плечи, ей и самой хотелось инстинктивно сжаться и стать незаметной. Для чего-то или кого-то, чьё присутствие ощущалось при взгляде на картины.
«Что же творится у него в башке?»
Инга поймала себя на мысли, что уже не уверена, что хочет приобрести что-то для своей личной коллекции, если только купить и спрятать на склад, чтобы оно никогда не попадалось на глаза. Или это усугубляется окружающей обстановкой? Может, в галерее они будут смотреться не так отталкивающе? А дома, среди остальных её картин, это бы смотрелось очень гармонично…
- Вы уверены, что хотите бросить живопись? Это очень сильные картины. Очень сильные, в них столько эмоций. Мир искусства определенно многое потеряет без вас.
Морев, пока Инга бродила среди картин, стоял у окна и смотрел куда-то вдаль за деревья. Она и не сразу заметила, что после её фразы у него задрожали плечи, только когда он всхлипнул, она смогла оторваться от картин и повернулась к нему.
- Я просто больше не выдержу, не выдержу! –простонал он и то ли зарыдал, то ли завыл. Инга, привыкшая к разного рода эмоциональным всплескам, теперь не спускала с него глаз. Ещё не хватало, чтобы он начал всё крушить, как часто бывало у других, не самых адекватных художников.
- Да, искусство – это сложно, в первую очередь эмоционально, но вы не думаете, что если бросите, будет только хуже? Оно ведь будет распирать вас изнутри. Я такое видела, и не раз. Вам кажется, что, бросив рисовать, вы сбрасываете с себя груз эмоциональных проблем, но по факту вы сбрасываете его именно выплескивая это на картины…
Морев перестал рыдать и повернулся к Инге. Взгляд его был ошалевший, однако, совершенно осознающий себя, только пара блестящих полосок на щеках выдавала его.
- Да ничего меня не будет распирать, я же посредственность, я рисовать начал, потому что мне было приятно называть себя художником, только руки-то у меня под это не заточены, да и голова тоже. Так, обычный рисовака. Это всё она, - он кивнул на стоящее рядом с чистым холстом пластиковое ведерко, которое Инга не заметила раньше. Она подошла к ведерку и заглянула внутрь – на дне виднелась маслянистая жижа того самого, фирменного моревского синего.
- Это ваша краска? Признайтесь, вы сами её намешиваете? Никогда не видела такого потрясающего оттенка. Стыдно признаться, но даже я не опознаю, что это за пигмент? Удивительный. Вы не думали открыть производство краски, раз уж всё равно решили отойти от рисования?
Морев прервал её словесный поток низким, нехорошим смехом.
- Чёрт его знает, как он называется. Я пытался намешать его сам, но ничего не получается. Ровным счетом ничего. Ни нюанса оттенков, ни этой магии. Я даже тут – полный ноль.
- Где же вы берёте пигмент?
И снова нехороший смех.
- О, одно очень секретное производство. Но, чувствую, скоро лавочку нужно будет прикрыть.
- Виктор Николаевич, я совершенно не понимаю, что вы имеете ввиду. Что вы скрываете? – Инга снова надела очки и они придали ей смелости задать главный интересующий вопрос, - Это ведь ваши картины? Вы их пишете?
- Я. Но такие получаются только с ней, - он снова кивнул на ведро и взмахнул в воздухе ногой, как будто хотел пнуть его, но нога скользнула в воздухе и вернулась на место. Инга отметила в его взгляде странную смесь неприязни, досады и вожделения, как алкоголик смотрит на запотевшую рюмку, бросающий курить на сигарету, наркоман на дозу. Что же такого в этой краске? Любопытство в ней взяло верх над осторожностью, и она решила не отступать – раз уж она все равно с этим психом в замкнутом пространстве, надо выжать из этого максимум.
Инга листала каталог, который лежал у неё на коленях – на столе места не было среди всех этих пепельниц, чашек с недопитым кофе, недоеденных краешков от булок с корицей, журналов, писем и заявок. Каталог был толстый и глянцевый, держать его было неудобно, он так и норовил соскользнуть с её шелковой юбки и грохнуться на пол, но Инга, совсем не типично для себя, даже не пыталась ворчать по этому поводу. Картины художника Морева, которые она разглядывала в каталоге при помощи толстой лупы, совершенно её заворожили, если бы кто-то сказал, что она рассматривает их уже больше часа, она бы не поверила, по ощущениям прошло минут пятнадцать.
Морев был одним из тех, кто, по её мнению, продал душу дьяволу – из посредственного художника, которого бросало от унылых пейзажей к не менее унылым портретам, он вдруг стал просто «вау». Если раньше его мазки сочились неуверенностью и не вызывали ничего, кроме зевоты, то теперь он выставляется в лучших галереях (и, конечно, в галерее Инги в первую очередь), стоит дорого, а от его странных, влекущих куда-то картин, звенящих какой-то еле уловимой тревогой, просто невозможно отвести взгляд. И эта перемена произошла слишком быстро, чтобы можно было списать её на банальный творческий рост. Инга нутром чуяла, что тут что-то неладно, так просто не бывает, когда унылый рисовака, которого не брали даже на групповые выставки для массовки, вдруг затаившись на пару месяцев в мастерской, выходит в свет с пачкой сногсшибательных работ. И уж тем более, никто не ожидал, что через пару лет, когда его популярность только-только наберет полную силу и он будет на пороге мировой славы, Морев вдруг заявит, что готовит прощальную выставку и картин он больше писать не будет.
По глянцевым стенам галереи прокатилось эхо торопливо цокающих каблуков, направляясь прямиком в служебное помещение, где сидела Инга. Она узнала в звуке шагов Лаврентьева, и несвойственная этому вальяжному человеку поспешность вселила в неё надежду, что он несёт хорошие новости. Она машинально попыталась отхлебнуть кофе, но в стаканчике плескалась уже остывшая бурда на донышке. Инга с раздражением поставила его обратно на стол.
- Кто-нибудь уже догадается здесь прибраться, в конце концов?
Вопрос её остался неуслышанным, но она обязательно выскажет всё ассистентке. Не сейчас, пока что бытовуха может подождать.
Лаврентьев наконец доцокал до кабинета и широко улыбнулся при виде Инги:
- Хорошо, что ты ещё здесь! Потрясающие новости!
- Ты до него дозвонился!
Инга вскочила с места, закурила сигарету, снова села на стул, схватила каталог, приказала себе успокоиться, положила каталог обратно и выжидающе посмотрела на Лаврентьева.
- Это было бы не так потрясающе, дорогуша! – Лаврентьев тряхнул пастельно-розовой гривой и тоже закурил, а Инга так обрадовалась, что даже не почувствовала привычного раздражения от фруктового запаха его тонкой коричневой сигаретки.
- Не томи уже!
- Он согласился на всё, дорогуша, представляешь, на всё! И даже согласился выставлять все работы у нас!
Инга взвизгнула, станцевала лезгинку, расцеловала Лаврентьева – разумеется, только в своей голове, внешне же она всегда должна сохранять достоинство, поэтому она только откинулась на стуле и выпустила несколько тонких колечек дыма из тщательно покрытых красной помадой губ.
- Андрей, ты молодец. Как тебе удалось уломать его? Морев ведь вообще никого к себе не подпускает.
Лаврентьев присел на подоконник, смахнул с него только ему видимые пылинки и рассеянно уставился в окно.
- Честно говоря, это было проще, чем отнять конфетку у младенца. Он вообще не сопротивлялся, я даже засомневался, с ним ли я вообще разговариваю. Все-таки художники – странный народ, а наш приятель Морев – самый странный из них всех.
- Как бы там ни было, он у нас в кармане. Немедленно отправлюсь к нему в мастерскую и подберу работы.
- Ты уверена? – Андрей приподнял бровь и изобразил легкое неодобрение, хотя и понимал, что с его хозяйкой эти фокусы не пройдут, уж если ей в голову втемяшилось что-то, она это сделает.
- Абсолютно. Надо брать его тёпленьким, пока у него в голове снова что-нибудь не переклинило, и он не сжёг все картины, посыпал голову этим пеплом и отправился жить в пустыню. Мне кажется, он в одном шаге от подобной выходки, слишком его бросает из крайности в крайность.
Инга бросила докуренную сигарету в один из стаканчиков из-под кофе и поморщилась.
- Попроси кого-нибудь здесь убраться, ради бога. Как в свинарнике.
Лаврентьев тоже выкинул сигарету и усмехнулся:
- Ты же сама уволила Галину Семёновну. Больше у нас убираться некому.
- Ох, так найми кого-нибудь уже! Только более презентабельного, чем та старая калоша, я тебя умоляю. Мы всё-таки ведущая галерея страны, не подбирай всякий сброд. Ферштейн?
Инга посмотрела на Лаврентьева поверх очков, которые надевала исключительно ради придания себе более строгого вида, но на этот раз её суровость была совершенно неубедительной поверх всей той нескрываемой радости, которая распирала её от предстоящей встречи с художником.
- Хорошо, я займусь этим вопросом, - кивнул Лаврентьев. – Но ты уверена, что хочешь поехать к нему одна? Я даже немного волнуюсь, про него ведь всякое говорят, сама знаешь.
Инге надоел этот диалог, который всё равно ни за что не переубедил бы её, ведь не усвой она, что надо ковать железо, пока горячо (или, её любимая версия «сопливых вовремя целуют»), не была бы она тем, кем стала. Художников надо брать в тот же день, когда они вышли на связь, потому что уж слишком часто этот народец меняет настроение, местоположение и степень адекватности.
Через пять минут она уже неслась по залитым солнцем улицам в мастерскую Морева на своём сверкающем чёрном кабриолете. Тёплый ветерок трепал её короткие каштановые волосы, из динамиков на всю улицу громыхал Шнитке, настроение было просто высший класс. Ещё одной причиной, по которой ей не терпелось лично встретиться с Моревым, было желание прикупить пару картин лично для себя ещё до начала выставки, она просто обожала их, но никогда не успевала урвать себе хоть одну. Теперь же, когда он ясно дал понять, что картин больше не будет, она просто обязана оставить хоть немного в своей личной коллекции. Даже если выяснится, что картины на самом деле писал не он (Инга была в этом почти уверена, потому что ну невозможно же), из-за скандала она только выиграет, цена подскочит до небес.
Мастерская Морева, а одновременно и его жилой дом, – это старая заброшенная усадьба на окраине города. Как только он стал хорошо продаваться, он тут же купил эту развалюху, чем вызвал у всех недоумение, ведь он мог позволить себе любое жилье, но вместо этого заперся где-то у черта на куличиках, не участвует в светской жизни, а только малюет свои удивительные картины. Но Инга обожала таких художников, не от мира сего, они всегда стоят больше, чем адекватные и понятные всем люди в продуманно заляпаных акрилом джинсах, клепающих одинаковые абстракции.
Припарковавшись на лужайке перед домом, Инга вдруг почувствовала странное волнение и даже какую-то тревогу. Несколько минут она просидела в машине, чтобы выкурить сигарету, а дом смотрел на неё пустыми глазницами темных окон. Выглядел он зловеще, как замок графа Дракулы, с потрескавшимися стенами, увитыми плющом – кажется, Морев с момента покупки не вложил в него ни копейки, так что дом выглядит так, как будто в любую минуту готов рассыпаться, стоит подуть ветру посильнее.
- Так, нечего рассиживаться, встала и пошла, а то как девочка, ей-богу.
Инга отбросила окурок в траву, вышла из машины и подошла с массивной двери. Звонка, разумеется, не было, поэтому она изо всех сил постучала по кулаком по дереву, рискуя наставить себе занозы. Ей пришлось постучать еще раза четыре, прежде, чем дверь приоткрылась, и в узкую щель выглянула худая, но опухшая физиономия Морева, покрытая седой щетиной.
- Виктор Николаевич, добрый день. Я Инга Почурина, из галереи…
- Я знаю, кто вы. Что вы здесь делаете? – дверь при этом не приоткрылсь шире ни на миллиметр, так что Инга максимально обворожительно улыбнулась и даже стянула с носа очки, чтобы смягчить лицо.
- Я прошу прощения, что вламываюсь без предупреждения, просто я подумала, раз уж вы хотите готовить у нас выставку, неплохо было бы мне взглянуть на картины, чтобы понимать, с чем нам предстоит работать. И, признаться, я бы с удовольствием купила какие-нибудь работы в свою личную коллекцию до начала выставки. Ведь я правильно понимаю, что вы совсем собираетесь уйти от дел?
Морев как будто вообще не слушал её щебетание, а думал о чем-то своём, или даже прислушивался к чему-то. А Инга, чем дольше смотрела на него, тем больше его вид наводил на неё нехорошие мысли. Длинные вьющиеся волосы с проседью свисают грязными паклями, глаза широко раскрыты, как будто перед ними без конца проносятся какие-то страшные видения, он постоянно озирается и прислушивается, вжимает голову в плечи, как будто ожидая удара из-за спины. Она почувствовала разочарование – похоже, он плотно сидит на каких-то веществах, отсюда и все его озарения. А это уже совершенно не представляет никакого интереса.
Удерживать на лице улыбку стало сложнее, но Инга решила не делать поспешных выводов и всё же посмотреть на картины.
- Хорошо, - он приоткрыл дверь – не до конца, но пошире, так, чтобы она могла пройти, а как только Инга оказалась внутри, тут же захлопнул её и запер на замок. Она снова почувствовала укол паники, перспектива остаться в замкнутом пространстве со странным типом – удовольствие сомнительное. – Пойдемте в зимний сад, я там работаю.
Морев передвигался бесшумно и осторожно, и Инга почему-то тоже не стала демонстрировать свою фирменную уверенную походку – обычно она сопровождается убедительным вбиванием шпилек в пол, но рассохшаяся древесина этого места вряд ли сможет это выдержать, а провалиться в подвал в своем роскошном шёлковом костюме в её планы не входило.
Дом производил впечатление заброшенного, нежилого места, никто и не думал здесь прибраться, покрасить стены или хотя бы очистить их от паутины и плесени, поставить какие-то мелочи для уюта. С каждым шагом в голове Инги возникало всё больше вопросов, но она не решалась их озвучивать до тех пор, пока окончательно не определит для себя, в каком состоянии находится Морев, и есть ли вообще смысл с ним разговаривать.
Они дошли до того, что он назвал зимним садом – просторная остекленная терраса с видом на запущенный сад за домом, заросший травой и сорняками. Сам же зимний сад сложно было назвать садом, кое-где ещё торчали какие-то сучки в горшках, напоминающие о более благополучных для этого места днях, но на деле они просто подчеркивали заброшенность дома. И все же, выйдя сюда, Инга ахнула. Сквозь стеклянные стены и потолок вовсю светило солнце, и десятки больших холстов, заполняющие всё свободное пространство, при ярком свете казались сплошным голубым морем. Голубой всегда был ведущим цветом в работах Морева, но теперь он остался единственным – все полутона, тени, блики – было создано лишь за счет более плотного или тонкого слоя краски на холсте. Но при этом картины не были монотонными, каждая была многогранна и несла за собой определенную историю, но при этом прослеживалась общая мысль.
И еще картины сквозили тревогой. Общей массой они вызывали полный восторг, но стоило Инге подойти поближе и начать рассматирвать их вблизи, одну за другой, как ей становилось чуть ли не физически дискомфортно. Она теперь понимала, почему Морев такой дёрганный, почему он постоянно вздрагивает от каждого шороха и втягивает голову в плечи, ей и самой хотелось инстинктивно сжаться и стать незаметной. Для чего-то или кого-то, чьё присутствие ощущалось при взгляде на картины.
«Что же творится у него в башке?»
Инга поймала себя на мысли, что уже не уверена, что хочет приобрести что-то для своей личной коллекции, если только купить и спрятать на склад, чтобы оно никогда не попадалось на глаза. Или это усугубляется окружающей обстановкой? Может, в галерее они будут смотреться не так отталкивающе? А дома, среди остальных её картин, это бы смотрелось очень гармонично…
- Вы уверены, что хотите бросить живопись? Это очень сильные картины. Очень сильные, в них столько эмоций. Мир искусства определенно многое потеряет без вас.
Морев, пока Инга бродила среди картин, стоял у окна и смотрел куда-то вдаль за деревья. Она и не сразу заметила, что после её фразы у него задрожали плечи, только когда он всхлипнул, она смогла оторваться от картин и повернулась к нему.
- Я просто больше не выдержу, не выдержу! –простонал он и то ли зарыдал, то ли завыл. Инга, привыкшая к разного рода эмоциональным всплескам, теперь не спускала с него глаз. Ещё не хватало, чтобы он начал всё крушить, как часто бывало у других, не самых адекватных художников.
- Да, искусство – это сложно, в первую очередь эмоционально, но вы не думаете, что если бросите, будет только хуже? Оно ведь будет распирать вас изнутри. Я такое видела, и не раз. Вам кажется, что, бросив рисовать, вы сбрасываете с себя груз эмоциональных проблем, но по факту вы сбрасываете его именно выплескивая это на картины…
Морев перестал рыдать и повернулся к Инге. Взгляд его был ошалевший, однако, совершенно осознающий себя, только пара блестящих полосок на щеках выдавала его.
- Да ничего меня не будет распирать, я же посредственность, я рисовать начал, потому что мне было приятно называть себя художником, только руки-то у меня под это не заточены, да и голова тоже. Так, обычный рисовака. Это всё она, - он кивнул на стоящее рядом с чистым холстом пластиковое ведерко, которое Инга не заметила раньше. Она подошла к ведерку и заглянула внутрь – на дне виднелась маслянистая жижа того самого, фирменного моревского синего.
- Это ваша краска? Признайтесь, вы сами её намешиваете? Никогда не видела такого потрясающего оттенка. Стыдно признаться, но даже я не опознаю, что это за пигмент? Удивительный. Вы не думали открыть производство краски, раз уж всё равно решили отойти от рисования?
Морев прервал её словесный поток низким, нехорошим смехом.
- Чёрт его знает, как он называется. Я пытался намешать его сам, но ничего не получается. Ровным счетом ничего. Ни нюанса оттенков, ни этой магии. Я даже тут – полный ноль.
- Где же вы берёте пигмент?
И снова нехороший смех.
- О, одно очень секретное производство. Но, чувствую, скоро лавочку нужно будет прикрыть.
- Виктор Николаевич, я совершенно не понимаю, что вы имеете ввиду. Что вы скрываете? – Инга снова надела очки и они придали ей смелости задать главный интересующий вопрос, - Это ведь ваши картины? Вы их пишете?
- Я. Но такие получаются только с ней, - он снова кивнул на ведро и взмахнул в воздухе ногой, как будто хотел пнуть его, но нога скользнула в воздухе и вернулась на место. Инга отметила в его взгляде странную смесь неприязни, досады и вожделения, как алкоголик смотрит на запотевшую рюмку, бросающий курить на сигарету, наркоман на дозу. Что же такого в этой краске? Любопытство в ней взяло верх над осторожностью, и она решила не отступать – раз уж она все равно с этим психом в замкнутом пространстве, надо выжать из этого максимум.
