Он сам не знал, зачем делал это, как минимум ему не хотелось оставлять такое в мастерской, да и простое человеческое любопытство никто не отменял. На последние деньги Морев вызвал в ночи такси и повёз слабо сопротивляющееся нечто в квартиру, которую снимал в то время где-то на отшибе. В нём одновременно боролись жалость, брезгливость и страх, но он всё-таки перебинтовал кровоточащие раны и уложил существо в ванной, где запер его на засов и на всякий случай подпёр стулом дверь, чтобы оно не сожрало его ночью. Хотя несмотря на все эти меры предосторожности заснуть той ночью Морев так и не смог.
Ближе к рассвету инстинкт самосохранения почти вытеснил из него последние капли сочувствия, он собрался просто выпустить его на улицу, и пусть разбирается сам, а Морев стал бы дальше жить свою унылую жизнь посредственного рисоваки. Так бы все и вышло, если бы Мореву, когда он наконец устал ворочаться без сна и пошел на кухню сделать кофе, не попался на глаза холст, в котором он принес этого монстра. Сначала он разозлился на себя, что так глупо потратил большой кусок хорошего холста, он поднял и развернул его, чтобы посмотреть, пригоден ли он ещё к рисованию – может, удастся его отстирать, хотя у него даже стирального порошка в доме не водилось. И вот тут его жизнь перевернулась.
Он расправил холст и разложил его на полу. Всё это время он смотрел на него, не отрываясь, просто глаз отвести не мог, как будто провалился в какой-то кусок сознания, где раньше никогда не был. Кровь странного существа оставила на холсте разводы невероятного синего оттенка, а первые чуть розоватые лучи солнца, ложась на него, создавали эффект чего-то космического, нечеловеческого. В этих разводах Морев увидел свою первую по-настоящему хорошую картину, он схватил первое, что попалось под руку (Инга даже сейчас помнила, что это были детские пастельные мелки, характерные для первых его работ), и стал рисовать как в трансе, не помня себя и не замечая ничего вокруг.
Когда работа была закончена, Морев, как будто ему резко повернули рубильник и перекрыли доступ, рухнул рядом с холстом и проспал до следующего вечера. Он проснулся от голода и поначалу даже не помнил про картину, первым делом он бросился на кухню, вскипятил чайник, и, не дожидаясь его, начал запихивать в рот всё, что нашлось в холодильнике – пара кусочков начавшего черстветь хлеба, какие-то соленья, которыми его регулярно снабжала его старенькая мама, холодные макароны недельной давности, слипшиеся в кастрюльке… Потом он налил себе горячего чаю и вернулся в комнату. Как он не разлил кипяток себе на ноги – просто удивительно, потому что руки затряслись так, что потребовалось немало усилий, чтобы поставить этот чёртов чай на стол.
Он увидел на полу разложенную картину и только теперь вспомнил то подобие транса, в которое он впал вчера (неужели так выглядит настоящее вдохновение?), только сейчас увидел трезвым взглядом то, что он написал, и он просто не мог поверить своим глазам. Пришлось потрогать картину пальцем, чтобы убедиться в её реальности, а так же выглянуть в окно, чтобы увидеть там обычный реальный мир, а не сон. Мир стоял на месте, в окне отражалась привычная физиономия, и только картина ярким пятном разрывала будничность этого вечера.
В той, самой первой его картине, было ещё много абстракции, как будто то, что он должен сказать, доносилось до него через помехи, но даже тогда она выглядела грандиозно. Морев отдавал себе отчет, что своей собственной головой и своими руками он бы такого эффекта не добился никогда, он сразу понял, что дело в тех синих разводах, которые остались на холсте после того существа. Именно они притягивали взгляд и создавали эффект чего-то неземного. Чего-то, что, казалось, вот-вот ухватишь, но на самом деле оно уже ускользнуло. Не мысль, а только пробежавшая по разуму тень от улетевшей мысли.
Морев в попытках ухватить эту мысль забыл про все на свете – и про свой давно остывший чай, и даже про существо, которое он запер в ванной. Оно само напомнило о себе шумом, и Морев вздрогнул. Он нехотя оторвался от картины и подошёл к закрытой двери. Слышалась какая-то возня, оно скреблось и пыталось вырваться. Если в тот вечер, когда Морев только принёс его домой, он был уверен, что тварь нужно выпустить и забыть о ней, как страшный сон, то теперь у него возникла другая идея. Бредовая идея, но для него, отчаявшегося найти своё место в мире искусства, она показалась интересной. На тот момент он не осознавал, насколько далеко это может зайти. Он просто подумал, что если это существо продолжало истекать кровью в его ванной, то он наверняка сможет раздобыть ещё немного его крови для того, чтобы написать ещё одну картину — просто в качестве эксперимента, чтобы проверить, на самом ли деле магический эффект картина приобретала благодаря этому. Хотя ответ был очевиден, ведь не на свои же внезапно открывшиеся способности ему было надеяться.
Чтобы зайти в ванную к существу, Морев подготовился основательно, насколько позволяла скудная обстановка его квартирки — он взял нож на случай, если существо решит напасть на него, надел на голову дуршлаг в качестве шлема. Глупо выглядящий мужчина промелькнул в зеркале, но Мореву было плевать, его сковал страх. Целую вечность он простоял перед дверью в ванную, прежде чем решился приоткрыть её и заглянуть внутрь. Оно тут же набросилось на Морева откуда-то из-под потолка, дуршлаг с грохотом свалился с его головы, он замахал в воздухе ножом и пару раз почувствовал, как лезвие воткнулось во что-то упругое. Существо издало высокий, почти ультразвуковой писк, заметалось в четырёх стенах и почти вырвалось наружу. Морев со страху почти было упустил его, но перед глазами снова встала та прекрасная картина, разложенная в его комнате на полу, и это придало ему сил. Он хватил с вешалки полотенце и в тот момент, когда существо уже почти прорвалось через приоткрытую дверь ванной комнаты, Морев накинул на него полотенце и крепко прижал это бьющееся, пульсирующее и очень горячее создание к себе. Он совершенно не понимал, что с ним делать дальше, как угомонить и обездвижить его, но тут вспомнил про свой большой этюдный ящик, оставшийся с тех времён, когда он пробовал писать пейзажи с натуры. Ящик был на самом деле очень большой, Морев даже использовал его в качестве чемодана, когда кочевал с одной съемной квартиры на другую.
В этот ящик он и определил своего гостя. На мгновение в нём всколыхнулась жалость — всё-таки живое существо, пусть и уродливое, злое и странное, но потом взгляд упал на холст, и жалость к себе преодолела в нем все остатки человечности.
Он вернулся в ванную и увидел голубые потёки. Губкой он бережно собрал всё в пустую ёмкость и отправился в мастерскую. Он колебался, не взять ли этюдник с собой, но побоялся лишнего шума, который может возникнуть, а следом за ним и лишние вопросы так что он просто запер ящик в ванной.
По дороге в мастерскую он волновался, не сбежит ли его гость, не пришел ли Сулейманов, чтобы одолжить у него ещё немного холста, вспомнил о том, что последний раз обедал два дня назад… Но стоило ему раздобыть холст и сбрызнуть его этим неземным голубым, как он снова погрузился в транс и забыл обо всём на свете. В его голове проносились невероятные картинки, и он молился только о том, чтобы суметь передать это все, успеть перенести образы из головы, он не заботился о том, насколько хорошо у него выйдет, потому что с первой же минуты поверил, что получится всё как надо. В конце концов, рисовать он умел, всё, чего ему недоставало — это искры божественного, а эти искры так и сыпались из его нового материала, пусть оно и было далеко не божественного происхождения.
Картина вышла великолепно. Морев опомнился только, когда были исписаны три украденных холста, когда закончилась кровь и все его краски тоже, а в дверь уже давно стучали громко и настойчиво. Морев открыл дверь, и стоящий на пороге Довлатов, владелец мастерских, отшатнулся при виде художника, настолько безумно тот выглядел.
- Да? - спросил Морев. Довлатов осторожно, как будто боялся, что тот и вправду двинулся умом, спросил:
- У тебя всё хорошо? К тебе приходили несколько раз, ты не открывал…
- Я просто работаю.
У Морева вдруг промелькнула мысль, что Довлатов беспокоится, не решил ли он покончить с собой — не у каждого хватит сил столько лет быть полным неудачником. Но Морев впервые за долгое время на самом деле не задумывался об этом, он чувствовал невероятный подъём. Он притянул за рукав Довлатова, затащил его в мастерскую и провел рукой по стене, где висели подсыхающие холсты.
- Вот, видишь. Работаю я.
Где-то в глубине души у Морева осталась тень сомнений, не очередное ли говно он наваял, но от округлившихся глаз и рта Довлатова на душе у него впервые за всю жизнь промелькнуло незнакомое ему прежде чувство гордости за свою работу.
- Это ты написал? - спросил Довлатов.
- Я. Нравится?
- Охренеть просто…
Вот так всё и завертелось. Охренел владелец мастерских, пришли другие художники, тоже охренели, Морев подал заявки в галереи, и каждая хотела делать его выставку — тут уже охренел сам Морев. Такого в его жизни не было никогда. Теперь и речи не могло быть о том, чтобы выпускать это существо с чудесной кровью, почувствовав вкус признания, Морев ни в коем случае не собирался от него отказываться. Продав первые несколько картин за бешеные для него деньги, он и купил это заброшенный дом, чтобы быть подальше от любопытных глаз и чутких ушей. Он организовал в пристрое клетку, запер там существо и приковал его наручниками — конечно, оно изрядно его поцарапало при этом, но Морев только смеялся над этим. Тогда это ещё могло показаться ему смешным.
Теперь в его интересах было продлить жизнь существа как можно дольше. Опытным путем Морев выяснил, что существо питается сырым мясом, и исправно покупал его на рынке, давал ему много воды, а кровь добывал из пальца, для чего приковал руку существа специально к самой решетке. Да, приходилось постоянно следить за ним, вести отшельнический образ жизни и, по сути, совсем не иметь возможности насладится свалившейся на него славой, но Мореву было наплевать. Главное — его наконец-то заметили и оценили.
- Ну, хорошо, - Инга потушила очередную сигарету о подошву туфли и встала, чтобы немного размять ноги, - опустим тот момент, что не совсем этично держать взаперти это чудовище, брать у него кровь, и всё такое… да нет, наверное, это даже к лучшему — оно ведь, наверное, опасно? Не важно. Почему же вы решили прекратить? Почему сейчас, на пике популярности?
Морев оглянулся на дом и вздохнул.
- Если внимательно посмотреть на все картины, от первых до последних, можно понять. Я и сам не сразу это понял, сначала же было всё просто, было абстрактно и не очевидно, я впадал в некое подобие транса, которое принимал за вдохновение. Но потом, со временем, я стал замечать, что в этом трансе, я не просто впадаю в забытье, я на самом деле куда-то переношусь. Туда, - Морев махнул рукой в сторону дома. - Вы видели их. Абстракция сформировалась во вполне определённый мир. Его мир. Я как будто на самом деле оказываюсь в том месте, откуда оно пришло. Я сначала думал — надо же, какая у меня фантазия, я вижу такие невероятные места, супер, сейчас я всё это зарисую. Так было до тех пор, пока… В общем, я понял, что это не фантазия, когда меня заметили. Там заметили.
- Там? В том мире, который вы нарисовали?
- Да. Я понял, что я на самом деле каким-то образом оказываюсь там. Даже не спрашивайте, как можно одновременно рисовать и гулять в параллельной вселенной, или что это такое. Не знаю. Я просто гулял там, пока не заканчивалась «краска», а потом приходил в себя перед готовой картиной. И вот… Вы видели эту картину. Те двое, я стоял у них за спиной, я не очень хорошо осознавал своё тело, я даже не знаю, было ли оно там в тот момент, или просто какой-то сгусток разума… Поэтому не могу сказать, чем я себя выдал — может ли сгусток разума хрустнуть веткой? Чихнуть? Пёрнуть? Но они повернулись и пошли в мою сторону. К счастью, у меня получилось выскочить оттуда. А вдруг в следующий раз не получится? А вдруг они теперь будут поджидать меня? Или, что самое страшное, они придут за мной сюда? Ведь ЭТО, моё, сюда как-то попало. Понимаете?
Инга теперь поняла, почему он такой дёрганный, и ей теперь еще больше стало не по себе. Вдруг и правда? Да нет. Бред какой-то. Но желание купить у него пару последних картин пропало, как и желание оставаться здесь дальше. Она скомканно распрощалась, пообещав прислать ассистента, который обсудит все детали предстоящей выставки, села в машину и дала газу.
В галерее, куда она вернулась часом позже, на неё налетел Лаврентьев. Он требовал деталей, его подтряхивало от любопытства, но Инга только держалась за виски, чтобы собрать раскалывающуюся на части голову, и молчала.
- Ты — просто засранка. Извини, конечно, я знаю, что с начальством так нельзя, но ты — засранка. Почему ты не расскажешь, как там у него? Про это статью можно написать, «В обители таинственного художника»…
- Андрей, заткнись. У меня нет сил на тебя.
Лаврентьев обиженно поджал губы, и Инга с раздражением почувствовала необходимость оправдаться.
- Художник как художник, обычная мастерская в старой развалюхе. Много новых картин. Очень красивые и такие же жуткие. И он сам жуткий. Не хочу о нём разговаривать, давай завтра, башка трещит.
Ночью она спала плохо, принятое на ночь виски, которое всегда помогало в таких случаях, на этот раз не подействовало. Она ворочалась почти до самого утра, и на следующий день была ещё более разбитая, чем вчера, так что надеждам Лаврентьева на ворох пикантных деталей не суждено было оправдаться. Инга отмахнулась от него и отправила договариваться с Моревым по телефону.
Всё шло своим чередом последующие две недели. Инга уже окончательно убедила себя, что история художника — не больше, чем способ привлечь к себе как можно больше внимания, или он просто сбрендил. В любом случае, её это не касается. И без дурацких россказней предстоящая выставка наделала много шума, всей галереей они довольно потирали руки в предвкушении больших продаж, сон снова стал крепким, а сама Инга снова вернулась в своё обычное невозмутимое состояние.
И вот, в тот момент, когда всё окончательно наладилось, а до выставки осталась неделя, в её кабинет влетел Лаврентьев. Его нервные каблуки Инга услышала с другого конца коридора и внутренне напряглась, внутри всё оборвалось. Она почувствовала, что случилось нехорошее, поэтому заранее взяла и подожгла сигарету.
Лаврентьев влетел в кабинет с бледным лицом.
- Морев пропал. Второй день ему звоню, он должен был сегодня привезти картины, на телефон сначала не отвечал, а теперь вообще недоступен.
Чтож, сигарета оказалась очень кстати. В любой другой ситуации Инга — само спокойствие, откинулась бы на спинку кресла, выпустила в потолок колечко дыма и проворчала что-то про этих дурацких художников, с которыми невозможно нормально работать. Но тут она запаниковала. А что, если они… Если он…
- Придётся к нему съездить, - сказала она и тут же пожалела об этом. Даже если ехать с Лаврентьевым, он ведь совершенно бесполезен на своих каблуках, не опасней котёнка. Но лучше хоть с кем-то, чем одной. - Едем вместе. И надо позвонить в полицию.
Ближе к рассвету инстинкт самосохранения почти вытеснил из него последние капли сочувствия, он собрался просто выпустить его на улицу, и пусть разбирается сам, а Морев стал бы дальше жить свою унылую жизнь посредственного рисоваки. Так бы все и вышло, если бы Мореву, когда он наконец устал ворочаться без сна и пошел на кухню сделать кофе, не попался на глаза холст, в котором он принес этого монстра. Сначала он разозлился на себя, что так глупо потратил большой кусок хорошего холста, он поднял и развернул его, чтобы посмотреть, пригоден ли он ещё к рисованию – может, удастся его отстирать, хотя у него даже стирального порошка в доме не водилось. И вот тут его жизнь перевернулась.
Он расправил холст и разложил его на полу. Всё это время он смотрел на него, не отрываясь, просто глаз отвести не мог, как будто провалился в какой-то кусок сознания, где раньше никогда не был. Кровь странного существа оставила на холсте разводы невероятного синего оттенка, а первые чуть розоватые лучи солнца, ложась на него, создавали эффект чего-то космического, нечеловеческого. В этих разводах Морев увидел свою первую по-настоящему хорошую картину, он схватил первое, что попалось под руку (Инга даже сейчас помнила, что это были детские пастельные мелки, характерные для первых его работ), и стал рисовать как в трансе, не помня себя и не замечая ничего вокруг.
Когда работа была закончена, Морев, как будто ему резко повернули рубильник и перекрыли доступ, рухнул рядом с холстом и проспал до следующего вечера. Он проснулся от голода и поначалу даже не помнил про картину, первым делом он бросился на кухню, вскипятил чайник, и, не дожидаясь его, начал запихивать в рот всё, что нашлось в холодильнике – пара кусочков начавшего черстветь хлеба, какие-то соленья, которыми его регулярно снабжала его старенькая мама, холодные макароны недельной давности, слипшиеся в кастрюльке… Потом он налил себе горячего чаю и вернулся в комнату. Как он не разлил кипяток себе на ноги – просто удивительно, потому что руки затряслись так, что потребовалось немало усилий, чтобы поставить этот чёртов чай на стол.
Он увидел на полу разложенную картину и только теперь вспомнил то подобие транса, в которое он впал вчера (неужели так выглядит настоящее вдохновение?), только сейчас увидел трезвым взглядом то, что он написал, и он просто не мог поверить своим глазам. Пришлось потрогать картину пальцем, чтобы убедиться в её реальности, а так же выглянуть в окно, чтобы увидеть там обычный реальный мир, а не сон. Мир стоял на месте, в окне отражалась привычная физиономия, и только картина ярким пятном разрывала будничность этого вечера.
В той, самой первой его картине, было ещё много абстракции, как будто то, что он должен сказать, доносилось до него через помехи, но даже тогда она выглядела грандиозно. Морев отдавал себе отчет, что своей собственной головой и своими руками он бы такого эффекта не добился никогда, он сразу понял, что дело в тех синих разводах, которые остались на холсте после того существа. Именно они притягивали взгляд и создавали эффект чего-то неземного. Чего-то, что, казалось, вот-вот ухватишь, но на самом деле оно уже ускользнуло. Не мысль, а только пробежавшая по разуму тень от улетевшей мысли.
Морев в попытках ухватить эту мысль забыл про все на свете – и про свой давно остывший чай, и даже про существо, которое он запер в ванной. Оно само напомнило о себе шумом, и Морев вздрогнул. Он нехотя оторвался от картины и подошёл к закрытой двери. Слышалась какая-то возня, оно скреблось и пыталось вырваться. Если в тот вечер, когда Морев только принёс его домой, он был уверен, что тварь нужно выпустить и забыть о ней, как страшный сон, то теперь у него возникла другая идея. Бредовая идея, но для него, отчаявшегося найти своё место в мире искусства, она показалась интересной. На тот момент он не осознавал, насколько далеко это может зайти. Он просто подумал, что если это существо продолжало истекать кровью в его ванной, то он наверняка сможет раздобыть ещё немного его крови для того, чтобы написать ещё одну картину — просто в качестве эксперимента, чтобы проверить, на самом ли деле магический эффект картина приобретала благодаря этому. Хотя ответ был очевиден, ведь не на свои же внезапно открывшиеся способности ему было надеяться.
Чтобы зайти в ванную к существу, Морев подготовился основательно, насколько позволяла скудная обстановка его квартирки — он взял нож на случай, если существо решит напасть на него, надел на голову дуршлаг в качестве шлема. Глупо выглядящий мужчина промелькнул в зеркале, но Мореву было плевать, его сковал страх. Целую вечность он простоял перед дверью в ванную, прежде чем решился приоткрыть её и заглянуть внутрь. Оно тут же набросилось на Морева откуда-то из-под потолка, дуршлаг с грохотом свалился с его головы, он замахал в воздухе ножом и пару раз почувствовал, как лезвие воткнулось во что-то упругое. Существо издало высокий, почти ультразвуковой писк, заметалось в четырёх стенах и почти вырвалось наружу. Морев со страху почти было упустил его, но перед глазами снова встала та прекрасная картина, разложенная в его комнате на полу, и это придало ему сил. Он хватил с вешалки полотенце и в тот момент, когда существо уже почти прорвалось через приоткрытую дверь ванной комнаты, Морев накинул на него полотенце и крепко прижал это бьющееся, пульсирующее и очень горячее создание к себе. Он совершенно не понимал, что с ним делать дальше, как угомонить и обездвижить его, но тут вспомнил про свой большой этюдный ящик, оставшийся с тех времён, когда он пробовал писать пейзажи с натуры. Ящик был на самом деле очень большой, Морев даже использовал его в качестве чемодана, когда кочевал с одной съемной квартиры на другую.
В этот ящик он и определил своего гостя. На мгновение в нём всколыхнулась жалость — всё-таки живое существо, пусть и уродливое, злое и странное, но потом взгляд упал на холст, и жалость к себе преодолела в нем все остатки человечности.
Он вернулся в ванную и увидел голубые потёки. Губкой он бережно собрал всё в пустую ёмкость и отправился в мастерскую. Он колебался, не взять ли этюдник с собой, но побоялся лишнего шума, который может возникнуть, а следом за ним и лишние вопросы так что он просто запер ящик в ванной.
По дороге в мастерскую он волновался, не сбежит ли его гость, не пришел ли Сулейманов, чтобы одолжить у него ещё немного холста, вспомнил о том, что последний раз обедал два дня назад… Но стоило ему раздобыть холст и сбрызнуть его этим неземным голубым, как он снова погрузился в транс и забыл обо всём на свете. В его голове проносились невероятные картинки, и он молился только о том, чтобы суметь передать это все, успеть перенести образы из головы, он не заботился о том, насколько хорошо у него выйдет, потому что с первой же минуты поверил, что получится всё как надо. В конце концов, рисовать он умел, всё, чего ему недоставало — это искры божественного, а эти искры так и сыпались из его нового материала, пусть оно и было далеко не божественного происхождения.
Картина вышла великолепно. Морев опомнился только, когда были исписаны три украденных холста, когда закончилась кровь и все его краски тоже, а в дверь уже давно стучали громко и настойчиво. Морев открыл дверь, и стоящий на пороге Довлатов, владелец мастерских, отшатнулся при виде художника, настолько безумно тот выглядел.
- Да? - спросил Морев. Довлатов осторожно, как будто боялся, что тот и вправду двинулся умом, спросил:
- У тебя всё хорошо? К тебе приходили несколько раз, ты не открывал…
- Я просто работаю.
У Морева вдруг промелькнула мысль, что Довлатов беспокоится, не решил ли он покончить с собой — не у каждого хватит сил столько лет быть полным неудачником. Но Морев впервые за долгое время на самом деле не задумывался об этом, он чувствовал невероятный подъём. Он притянул за рукав Довлатова, затащил его в мастерскую и провел рукой по стене, где висели подсыхающие холсты.
- Вот, видишь. Работаю я.
Где-то в глубине души у Морева осталась тень сомнений, не очередное ли говно он наваял, но от округлившихся глаз и рта Довлатова на душе у него впервые за всю жизнь промелькнуло незнакомое ему прежде чувство гордости за свою работу.
- Это ты написал? - спросил Довлатов.
- Я. Нравится?
- Охренеть просто…
Вот так всё и завертелось. Охренел владелец мастерских, пришли другие художники, тоже охренели, Морев подал заявки в галереи, и каждая хотела делать его выставку — тут уже охренел сам Морев. Такого в его жизни не было никогда. Теперь и речи не могло быть о том, чтобы выпускать это существо с чудесной кровью, почувствовав вкус признания, Морев ни в коем случае не собирался от него отказываться. Продав первые несколько картин за бешеные для него деньги, он и купил это заброшенный дом, чтобы быть подальше от любопытных глаз и чутких ушей. Он организовал в пристрое клетку, запер там существо и приковал его наручниками — конечно, оно изрядно его поцарапало при этом, но Морев только смеялся над этим. Тогда это ещё могло показаться ему смешным.
Теперь в его интересах было продлить жизнь существа как можно дольше. Опытным путем Морев выяснил, что существо питается сырым мясом, и исправно покупал его на рынке, давал ему много воды, а кровь добывал из пальца, для чего приковал руку существа специально к самой решетке. Да, приходилось постоянно следить за ним, вести отшельнический образ жизни и, по сути, совсем не иметь возможности насладится свалившейся на него славой, но Мореву было наплевать. Главное — его наконец-то заметили и оценили.
- Ну, хорошо, - Инга потушила очередную сигарету о подошву туфли и встала, чтобы немного размять ноги, - опустим тот момент, что не совсем этично держать взаперти это чудовище, брать у него кровь, и всё такое… да нет, наверное, это даже к лучшему — оно ведь, наверное, опасно? Не важно. Почему же вы решили прекратить? Почему сейчас, на пике популярности?
Морев оглянулся на дом и вздохнул.
- Если внимательно посмотреть на все картины, от первых до последних, можно понять. Я и сам не сразу это понял, сначала же было всё просто, было абстрактно и не очевидно, я впадал в некое подобие транса, которое принимал за вдохновение. Но потом, со временем, я стал замечать, что в этом трансе, я не просто впадаю в забытье, я на самом деле куда-то переношусь. Туда, - Морев махнул рукой в сторону дома. - Вы видели их. Абстракция сформировалась во вполне определённый мир. Его мир. Я как будто на самом деле оказываюсь в том месте, откуда оно пришло. Я сначала думал — надо же, какая у меня фантазия, я вижу такие невероятные места, супер, сейчас я всё это зарисую. Так было до тех пор, пока… В общем, я понял, что это не фантазия, когда меня заметили. Там заметили.
- Там? В том мире, который вы нарисовали?
- Да. Я понял, что я на самом деле каким-то образом оказываюсь там. Даже не спрашивайте, как можно одновременно рисовать и гулять в параллельной вселенной, или что это такое. Не знаю. Я просто гулял там, пока не заканчивалась «краска», а потом приходил в себя перед готовой картиной. И вот… Вы видели эту картину. Те двое, я стоял у них за спиной, я не очень хорошо осознавал своё тело, я даже не знаю, было ли оно там в тот момент, или просто какой-то сгусток разума… Поэтому не могу сказать, чем я себя выдал — может ли сгусток разума хрустнуть веткой? Чихнуть? Пёрнуть? Но они повернулись и пошли в мою сторону. К счастью, у меня получилось выскочить оттуда. А вдруг в следующий раз не получится? А вдруг они теперь будут поджидать меня? Или, что самое страшное, они придут за мной сюда? Ведь ЭТО, моё, сюда как-то попало. Понимаете?
Инга теперь поняла, почему он такой дёрганный, и ей теперь еще больше стало не по себе. Вдруг и правда? Да нет. Бред какой-то. Но желание купить у него пару последних картин пропало, как и желание оставаться здесь дальше. Она скомканно распрощалась, пообещав прислать ассистента, который обсудит все детали предстоящей выставки, села в машину и дала газу.
В галерее, куда она вернулась часом позже, на неё налетел Лаврентьев. Он требовал деталей, его подтряхивало от любопытства, но Инга только держалась за виски, чтобы собрать раскалывающуюся на части голову, и молчала.
- Ты — просто засранка. Извини, конечно, я знаю, что с начальством так нельзя, но ты — засранка. Почему ты не расскажешь, как там у него? Про это статью можно написать, «В обители таинственного художника»…
- Андрей, заткнись. У меня нет сил на тебя.
Лаврентьев обиженно поджал губы, и Инга с раздражением почувствовала необходимость оправдаться.
- Художник как художник, обычная мастерская в старой развалюхе. Много новых картин. Очень красивые и такие же жуткие. И он сам жуткий. Не хочу о нём разговаривать, давай завтра, башка трещит.
Ночью она спала плохо, принятое на ночь виски, которое всегда помогало в таких случаях, на этот раз не подействовало. Она ворочалась почти до самого утра, и на следующий день была ещё более разбитая, чем вчера, так что надеждам Лаврентьева на ворох пикантных деталей не суждено было оправдаться. Инга отмахнулась от него и отправила договариваться с Моревым по телефону.
Всё шло своим чередом последующие две недели. Инга уже окончательно убедила себя, что история художника — не больше, чем способ привлечь к себе как можно больше внимания, или он просто сбрендил. В любом случае, её это не касается. И без дурацких россказней предстоящая выставка наделала много шума, всей галереей они довольно потирали руки в предвкушении больших продаж, сон снова стал крепким, а сама Инга снова вернулась в своё обычное невозмутимое состояние.
И вот, в тот момент, когда всё окончательно наладилось, а до выставки осталась неделя, в её кабинет влетел Лаврентьев. Его нервные каблуки Инга услышала с другого конца коридора и внутренне напряглась, внутри всё оборвалось. Она почувствовала, что случилось нехорошее, поэтому заранее взяла и подожгла сигарету.
Лаврентьев влетел в кабинет с бледным лицом.
- Морев пропал. Второй день ему звоню, он должен был сегодня привезти картины, на телефон сначала не отвечал, а теперь вообще недоступен.
Чтож, сигарета оказалась очень кстати. В любой другой ситуации Инга — само спокойствие, откинулась бы на спинку кресла, выпустила в потолок колечко дыма и проворчала что-то про этих дурацких художников, с которыми невозможно нормально работать. Но тут она запаниковала. А что, если они… Если он…
- Придётся к нему съездить, - сказала она и тут же пожалела об этом. Даже если ехать с Лаврентьевым, он ведь совершенно бесполезен на своих каблуках, не опасней котёнка. Но лучше хоть с кем-то, чем одной. - Едем вместе. И надо позвонить в полицию.
