с застенчивыми улыбками, вновь переглянулись между собой, не произнося ни единого слова, что нельзя было сказать о Шехзаде Селиме, одарившего свою Валиде приветливой улыбкой и измождено вздохнувшего:
--Валиде, Вы же прекрасно знаете о том, что мне, кроме моих двух Хасеки, больше никто не нужен! Смиритесь уже с этим и оставьте нас в покое!—что оказалось хорошо услышано Валиде Хандан Султан, которая, не произнося больше ни единого слова, ушла прочь, провожаемая благодарственным взглядом Шехзаде Селима, вздохнувшего с огромным облегчением:
--Доброй ночи вам, Валиде!
И вот, когда за его дражайшей Валиде, крайне бесшумно закрылись створки двери, обдав приятной прохладой, Шехзаде Селим мягко подошёл к прикроватной тумбочке, где стоял хрустальный графин с ключевой водой, взял его в руки и, налив содержимое в небольшой медный кубок, плавно поднёс к чувственным губам и, сделав пару-тройку небольших глотков, поставил кубок обратно на тумбочку и, бросив беглый взгляд на обеих рабынь, с доброжелательной улыбкой заключил:
--Не переживайте. Вам не придётся предавать свою госпожу, деля со мной ложе, как на том настаивает моя Валиде, от чего мы с вами уже изрядно устали морально и физически.—чему юные рабыни не знали того, что им делать и как реагировать: радоваться, или, наоборот, огорчаться, ведь такими своими благородными словами Шехзаде лишает их возможности с его, разумеется помощью, выбиться из обычных гедиклис в кадины, либо в Хасеки, к чему стремится каждая девушка в гареме, обладающая хоть каким-то умом с амбициями и целеустремлённостью, что было Шехзаде Селиму хорошо понятно, пусть он и, категорически отказывался переступать через собственные моральные с нравственными принципами.
--Поступайте так, как считаете нужным, Шехзаде, ведь вам виднее.—с услужливой доброжелательностью, чуть слышно проговорила Айшегуль-хатун, невольной свидетельницей чего, стала, крайне бесшумно вернувшаяся в свои покои, Нурбану Султан, внимательно проследившая за тем, как её верные служанки занялись уборкой небольшого круглого стола, унося на медных подносах все недоеденные блюда обратно на дворцовую кухню.
--Выйдите все и оставьте меня с Шехзаде наедине!—привлекая к себе внимание, приказала рабыням Нурбану Султан. Те поняли её и, почтительно откланиваясь, постепенно разошлись, что позволило Шехзаде Селиму с Баш Хасеки Нурбану Султан, наконец-то, перейти к долгожданному душевному разговору, чем они и занялись, незамедлительно.
--Как ты жила всё это время, Нурбану?—проявляя неподдельное участие к собеседнице, поинтересовался у неё Шехзаде Селим, вдумчиво всматриваясь в её живые, светящиеся детским озорством, изумрудные глаза, силясь понять то, испытывает ли она к нему до сих пор справедливую обиду с непреодолимым желанием возмездия, или уже простила? А, вдруг…
--Не было ни одного дня, чтобы я ни молилась о Вашем здоровье с душевным благополучием, Шехзаде!—дерзко ворвалась в хаотичный ход его мрачных мыслей Нурбану Султан, залившись румянцем лёгкого смущения, что, разумеется, очень сильно польстило Шехзаде Селиму, заставив его испытать огромную гордость за себя, благодаря чему, залился румянцем, но, вовремя собравшись с мыслями, юноша решительно произнёс:
--Я прощаю тебе все твои прошлые прегрешения, Нурбану, и позволяю остаться в моём гареме.—и, не говоря больше ни единого слова, ушёл, оставляя Султаншу наедине с радостными чувствами, стоять и потрясённо смотреть ему в след, хорошо ощущая то, как из ясных изумрудных глаз по румяным бархатистым щекам текут слёзы огромного счастья, вызванного пониманием того, что Шехзаде Селим не только помиловал её, но и позволил остаться в его гареме, закрепив за ней статус Баш Хасеки, что означает—мать старшего Шехзаде и делает её равной его главной Хасеки Санавбер Султан.
Но, а утром, сразу после намаза и завтрака, Санавбер Султан пришла в роскошные покои к Валиде Хандан Султан, которая, царственно восседая на тахте, не обращала никакого внимания на, согревающие её приятным теплом, золотые яркие солнечные лучи, заботливо укутавшие, словно мягкой шерстяной шалью.
--Как ты себя чувствуешь, Санавбер? Мне сообщили о том, что у тебя были, очень трудные роды. Может быть, ты поторопилась с тем, что встала с постели?—проявляя к невестке неподдельное участие и доброжелательно ей улыбаясь, заботливо поинтересовалась у юной Султанши Хандан Султан, чем та, хотя и оказалась приятно удивлена, но, собравшись с мыслями, застенчиво улыбнулась и с той же, как ей казалось, взаимной доброжелательностью понимающе вздохнула и, залившись румянцем, заверила:
--Тяжесть моих родов, заметно преувеличили, Валиде. Они прошли, вполне себе, легко и безболезненно.—что вызвало в Хандан Султан добродушную улыбку с любезными словами по тону напоминающими распоряжение:
--Пусть, ближе к вечеру твои рабыни принесут ко мне моих внуков, Санавбер!
Юная Султанша всё поняла и положительно кивнула золотоволосой головой в знак искреннего согласия, не произнося ни единого слова, что продлилось ровно до тех пор, пока, крайне бесшумно девушками-рабынями ни открылись створки двери, а в роскошные покои ни вошёл Шехзаде Селим, чем-то очень сильно перевозбуждённый, благодаря чему, Санавбер с Хандан Султан с искренним негодование переглянулись между собой и встали в почтительном поклоне, инстинктивно расправляя складки шикарных парчовых платьев: нежного сиреневого у Санавбер и тёмного зелёного у Хандан Султан, соответственно. В мрачных мыслях женщин проносилось лишь одно: «Неужели что-то случилось с Повелителем и с Шехзаде Баязидом?! Не приведи, Аллах!», даже не догадываясь о том, на сколько оказалось близко их дурное предчувствие.
--Только что пришло известие от Шехзаде Баязида о том, что он вместе с Повелителем уже возвращался из Персии в Стамбул, когда на флотилию Хызыра-Хайереддина-паши Барбароссы налетел сильный шторм, в ходе которого погибло много кораблей и моряков, среди которых оказался и наш Повелитель. Шехзаде Баязид сам чудом спасся. Он со дня на день прибудет в Стамбул и расскажет подробности.—словно на одном дыхании сообщил им Шехзаде Селим сразу после того, как немного отдышался и, подойдя к ним, собрался с мыслями, хорошо ощущая то, как бешено колотится в мужественной груди трепетное разгорячённое сердце, а в ясных голубых глазах блестели горькие слёзы.
--Я, пожалуй пойду проверю детей, Валиде!—вовремя спохватившись, решила Санавбер Султан и с молчаливого одобрения свекрови с мужем, почтительно им откланялась и спешно покинула покои, провожаемая благодарственным взглядом Валиде Хандан Султан.
И вот, оказавшись в мраморном светлом дворцовом коридоре, Санавбер Султан, погружённая в глубокую мрачную задумчивость, так сильно, что совершенно не заметила того, как едва ни столкнулась сто, стоявшей в почтительном поклоне и смиренном ожидании внимания, Селимие-хатун, которая сегодня была облачена в простенькое атласное с шёлковыми рукавами и сборёным лифом платье нежного голубого оттенка.
--Примите мои искренние соболезнования по случаю трагической гибели нашего Достопочтенного Повелителя, Султанша!—робко произнесла Селимие-хатун, привлекая к себе внимание главной Хасеки Шехзаде Селима и не смея поднять на неё миндалевидных выразительных, обрамлённых густыми каштановыми шелковистыми ресницами, карих глаз, что ей удалось успешно, иначе юная Санавбер Султан внезапно бы ни вышла из глубокой мрачной задумчивости и, ошалело ни уставившись на рыжеволосую наложницу, потрясённо ни спросила:
--А откуда ты об этом знаешь, Хатун?—что заставило Селимие-хатун добродушно улыбнуться и откровенно ответить:
--В гареме ничего не скроишь, Султанша. Он бурлит, как растревоженный улей.
Санавбер никакого другого ответа и не ожидала, ведь она прекрасно знала о том, что везде есть свои шпионы, да и, всё тайное, рано или поздно станет явным, от неутешительного понимания о чём, из соблазнительной груди юной главной Хасеки вырвался печальный вздох:
--Уж это точно, Хатун!—с чем Селимие-хатун была абсолютно согласна, благодаря чему, захотела поговорить с Султаншей о том, что её, на данный момент беспокоит больше всего, как, в эту самую минуту, к ним, крайне бесшумно подошла ункяр-калфа Нигяр, которая почтительно поклонилась главной Хасеки Санавбер Султан, шикнула на Селимие-хатун:
--Ты, что тут праздно разгуливаешь, Хатун?! Немедленно возвращайся в ташлык, найди Сюмбуля-агу, и пусть он тебя займёт работой!
Селимие-хатун всё поняла и, почтительно откланявшись ункяр-калфе с главной Хасеки, незамедлительно ушла, провожаемая их благодарственным взглядом.
--Что же это теперь будет, Нигяр-калфа?! Неужели между нашими тремя Шехзаде разразится беспощадная война за Османский Престол?!—измождённо вздыхая, поделилась с ункяр-калфой Санавбер Султан, всеми фибрами хрупкой, как горный хрусталь, души опасаясь предстоящей войны, что оказалось, хорошо понятно её мудрой собеседнице, вразумительно заключившей:
--Никакой братоубийственной войны не будет, если этим вечером Шехзаде Селим проведёт обряд своего джуллюсе, официально заняв трон и став нашим новым Повелителем, Султанша. Надеюсь на то, что Валиде Хандан Султан удасться убедить сына в данной, очень чрезвычайной необходимости.
--Аминь, Нигяр-калфа!—поддержала ункяр-калфу Санавбер Султан новым измождённым вздохом и, не говоря больше ни единого слова, отправилась в свои покои, даже не догадываясь о том, что на мраморном балконе, уже как несколько минут находятся Шах-Хубан с Нурбану Султан.
Они, тоже обсуждали между собой главную тему дня, строя свои предположения и, не обращая никакого внимания на, пронизывающий их обеих, лёгкий морозец.
--Наконец-то, мы дождались этого знаменательного дня, когда Шехзаде Селим взойдёт на рон!—мечтательно вздыхая, проговорила Баш Хасеки Нурбану Султан, удобно сидящая на одной из, разбросанных по пёстрому персидскому ковру, мягких подушек с бархатной тёмной наволочкой с золотой парчовой окантовкой и бахромой по краям, чем вызвала у Шах Султан укоряющий взгляд с резкими отрезвляющими словами, напоминающими, очень болезненную пощёчину:
--Нурбану! Как ты можешь говорить такое?! Повелитель погиб, не говоря уже о том, что Шехзаде Селим испытывает противоречивые чувства с жесточайшей внутренней борьбой самим с собой! Побойся Бога! Да, даже, если и так, то власти в гареме тебе не видать, всё равно! Валиде так и останется Хандан Султан, но, а второй по влиятельности после Валиде является Санавбер Султан—главная Хасеки Шехзаде, теперь уже, Султана Селима! Ты, пусть и являешься матерью старшего Шехзаде, но остаёшься рабыней! Знай своё место и не зарывайся!—с полным безразличием проследив за тем, как венецианская рабыня мгновенно стушевалась и, пылая пунцом, опустила, полные горьких слёз, изумрудные глаза и чуть слышно виновато выдохнула:
--Простите меня, Султанша!
Только Шах-Хубан уже не было до неё никакого дела, ведь, в эту самую минуту, к ним на свой балкон вышла, погружённая в глубокую мрачную задумчивость, главная Хасеки Султана Селима Санавбер Султан, которая почтительно поклонилась Шах Султан и, получив от неё молчаливое одобрение с искренней доброжелательной улыбкой, с плавной грациозностью села на софе рядом с ней.
--Конечно, нам всем, очень тяжело смириться с тем, что с сегодняшнего дня наступает новая эпоха, девушки. Только Шехзаде Селим нуждается в нашей с вами моральной поддержке, ведь, отныне, он перестаёт быть Шехзаде-регентом, а становится нашим новым Повелителем, на хрупкие, пусть и мужественные плечи которого ложится непосильная ноша в виде управления огромной Османской Империей с её многонациональным и религиозным населением.—уже более миролюбиво произнесла Шах-Хубан Султан, совершенно не сомневаясь в том, что обе Хасеки юного Султана полностью солидарны с ней.
Так и было на самом деле, ведь Санавбер с Нурбану Султан, хотя и до сих пор никак не могли прийти в себя после нервного потрясения, вызванного, пришедшим известием от Шехзаде Баязида о трагической гибели Султана Сулеймана с искренним благословением и поздравлением с восшествием на престол дражайшему брату, то есть Шехзаде Селиму, даже не догадываясь о том, что, в эту самую минуту, о том же самом в главных покоях, принадлежащих, отныне только ему одному, юный восемнадцатилетний Султан Селим Второй душевно беседует о том же самом с горячо любимой младшей сестрой Махмелек Султан.
Она пришла к нему в великолепные главные покои в тот самый момент, когда, глубоко погружённый в мрачную задумчивость, новоиспеченный Султан Селим стоял рядом с рабочим столом, ныне покойного отца, напоминающим собой ученическую парту, и отрешённо смотрел в арочное окно с медной решёткой, что продлилось ровно до тех пор, пока его вниманием ни завладели, бесшумно открывшиеся стражниками, створки широкой двери, что обдало юношу приятной прохладой, заставив медленно обернуться и увидеть, замершую в почтительном поклоне, Махмелек Султан.
--Примите мои искренние соболезнования по утрате нашего с Вами достопочтенного отца, Повелитель!—печально вздыхая, доброжелательно произнесла юная Султанша, чем мгновенно вывела брата из его глубокой мрачной задумчивости и заставила, вовремя опомнившись, невольно вздрогнуть от неожиданности, но, собравшись постепенно с мыслями, произнести:
--Ах, Махмелек, я до сих пор никак не могу поверить в то, что нашего Достопочтенного Повелителя больше нет с нами!—что отразилось в его ясных голубых глазах, заблестевших от горьких слёз, готовых в любую минуту скатиться прозрачными тонкими ручьями по бархатистым щекам, что оказалось хорошо понятно Махмелек Султан, заботливо обнявшую брата за мужественные мускулистые плечи и проговорившую в знак искренней поддержки:
--Повелителя больше нет с нами—это верно, Селим. Только жизнь продолжается, а тебе пора морально готовиться к своему Джуллюсе. Трон не должен пустовать, ведь это может нарушить покой наших граждан.—что мгновенно привело юного Султана в чувства, заставив перестать горевать, благодаря чему, он, вновь измождено вздохнул и, удобно разместившись вместе с сестрой на, разбросанных по полу, мягких подушках, продолжил вести душевный разговор.
--Я вечером виделся с моей Баш Хасеки Нурбану Султан и даровал ей моё прощение, Махмелек.—поделился с сестрой юный Султан, что напоминало новый измождённый вздох, смутно надеясь на взаимопонимание сестры.
--Ты всё правильно сделал, Селим!—со вздохом огромного облегчения заключила Махмелек Султан и уже захотела вернуться к разговору о джуллюсе, как, в эту самую минуту в главные покои пришёл кизляр-ага Сюмбуль и с почтительным поклоном доложил им о том, что в покоях Достопочтенной Валиде Хандан Султан уже всё готово к торжественной церемонии одевания в коронационное облачение.
--Ну, вот всё и решилось! Пути назад уже нет!—с новым печальным вздохом заключил Селим и, не говоря больше ни единого слова, вместе с сестрой отправился в роскошные покои к дражайшей Валиде, где уже собралась вся его семья.
Сюмбуль-ага не обманул юного Падишаха с младшей сестрой Махмелек султан в тот самый момент, когда они, терпеливо дождавшись благодатного момента, когда,
--Валиде, Вы же прекрасно знаете о том, что мне, кроме моих двух Хасеки, больше никто не нужен! Смиритесь уже с этим и оставьте нас в покое!—что оказалось хорошо услышано Валиде Хандан Султан, которая, не произнося больше ни единого слова, ушла прочь, провожаемая благодарственным взглядом Шехзаде Селима, вздохнувшего с огромным облегчением:
--Доброй ночи вам, Валиде!
И вот, когда за его дражайшей Валиде, крайне бесшумно закрылись створки двери, обдав приятной прохладой, Шехзаде Селим мягко подошёл к прикроватной тумбочке, где стоял хрустальный графин с ключевой водой, взял его в руки и, налив содержимое в небольшой медный кубок, плавно поднёс к чувственным губам и, сделав пару-тройку небольших глотков, поставил кубок обратно на тумбочку и, бросив беглый взгляд на обеих рабынь, с доброжелательной улыбкой заключил:
--Не переживайте. Вам не придётся предавать свою госпожу, деля со мной ложе, как на том настаивает моя Валиде, от чего мы с вами уже изрядно устали морально и физически.—чему юные рабыни не знали того, что им делать и как реагировать: радоваться, или, наоборот, огорчаться, ведь такими своими благородными словами Шехзаде лишает их возможности с его, разумеется помощью, выбиться из обычных гедиклис в кадины, либо в Хасеки, к чему стремится каждая девушка в гареме, обладающая хоть каким-то умом с амбициями и целеустремлённостью, что было Шехзаде Селиму хорошо понятно, пусть он и, категорически отказывался переступать через собственные моральные с нравственными принципами.
--Поступайте так, как считаете нужным, Шехзаде, ведь вам виднее.—с услужливой доброжелательностью, чуть слышно проговорила Айшегуль-хатун, невольной свидетельницей чего, стала, крайне бесшумно вернувшаяся в свои покои, Нурбану Султан, внимательно проследившая за тем, как её верные служанки занялись уборкой небольшого круглого стола, унося на медных подносах все недоеденные блюда обратно на дворцовую кухню.
--Выйдите все и оставьте меня с Шехзаде наедине!—привлекая к себе внимание, приказала рабыням Нурбану Султан. Те поняли её и, почтительно откланиваясь, постепенно разошлись, что позволило Шехзаде Селиму с Баш Хасеки Нурбану Султан, наконец-то, перейти к долгожданному душевному разговору, чем они и занялись, незамедлительно.
--Как ты жила всё это время, Нурбану?—проявляя неподдельное участие к собеседнице, поинтересовался у неё Шехзаде Селим, вдумчиво всматриваясь в её живые, светящиеся детским озорством, изумрудные глаза, силясь понять то, испытывает ли она к нему до сих пор справедливую обиду с непреодолимым желанием возмездия, или уже простила? А, вдруг…
--Не было ни одного дня, чтобы я ни молилась о Вашем здоровье с душевным благополучием, Шехзаде!—дерзко ворвалась в хаотичный ход его мрачных мыслей Нурбану Султан, залившись румянцем лёгкого смущения, что, разумеется, очень сильно польстило Шехзаде Селиму, заставив его испытать огромную гордость за себя, благодаря чему, залился румянцем, но, вовремя собравшись с мыслями, юноша решительно произнёс:
--Я прощаю тебе все твои прошлые прегрешения, Нурбану, и позволяю остаться в моём гареме.—и, не говоря больше ни единого слова, ушёл, оставляя Султаншу наедине с радостными чувствами, стоять и потрясённо смотреть ему в след, хорошо ощущая то, как из ясных изумрудных глаз по румяным бархатистым щекам текут слёзы огромного счастья, вызванного пониманием того, что Шехзаде Селим не только помиловал её, но и позволил остаться в его гареме, закрепив за ней статус Баш Хасеки, что означает—мать старшего Шехзаде и делает её равной его главной Хасеки Санавбер Султан.
Но, а утром, сразу после намаза и завтрака, Санавбер Султан пришла в роскошные покои к Валиде Хандан Султан, которая, царственно восседая на тахте, не обращала никакого внимания на, согревающие её приятным теплом, золотые яркие солнечные лучи, заботливо укутавшие, словно мягкой шерстяной шалью.
--Как ты себя чувствуешь, Санавбер? Мне сообщили о том, что у тебя были, очень трудные роды. Может быть, ты поторопилась с тем, что встала с постели?—проявляя к невестке неподдельное участие и доброжелательно ей улыбаясь, заботливо поинтересовалась у юной Султанши Хандан Султан, чем та, хотя и оказалась приятно удивлена, но, собравшись с мыслями, застенчиво улыбнулась и с той же, как ей казалось, взаимной доброжелательностью понимающе вздохнула и, залившись румянцем, заверила:
--Тяжесть моих родов, заметно преувеличили, Валиде. Они прошли, вполне себе, легко и безболезненно.—что вызвало в Хандан Султан добродушную улыбку с любезными словами по тону напоминающими распоряжение:
--Пусть, ближе к вечеру твои рабыни принесут ко мне моих внуков, Санавбер!
Юная Султанша всё поняла и положительно кивнула золотоволосой головой в знак искреннего согласия, не произнося ни единого слова, что продлилось ровно до тех пор, пока, крайне бесшумно девушками-рабынями ни открылись створки двери, а в роскошные покои ни вошёл Шехзаде Селим, чем-то очень сильно перевозбуждённый, благодаря чему, Санавбер с Хандан Султан с искренним негодование переглянулись между собой и встали в почтительном поклоне, инстинктивно расправляя складки шикарных парчовых платьев: нежного сиреневого у Санавбер и тёмного зелёного у Хандан Султан, соответственно. В мрачных мыслях женщин проносилось лишь одно: «Неужели что-то случилось с Повелителем и с Шехзаде Баязидом?! Не приведи, Аллах!», даже не догадываясь о том, на сколько оказалось близко их дурное предчувствие.
--Только что пришло известие от Шехзаде Баязида о том, что он вместе с Повелителем уже возвращался из Персии в Стамбул, когда на флотилию Хызыра-Хайереддина-паши Барбароссы налетел сильный шторм, в ходе которого погибло много кораблей и моряков, среди которых оказался и наш Повелитель. Шехзаде Баязид сам чудом спасся. Он со дня на день прибудет в Стамбул и расскажет подробности.—словно на одном дыхании сообщил им Шехзаде Селим сразу после того, как немного отдышался и, подойдя к ним, собрался с мыслями, хорошо ощущая то, как бешено колотится в мужественной груди трепетное разгорячённое сердце, а в ясных голубых глазах блестели горькие слёзы.
--Я, пожалуй пойду проверю детей, Валиде!—вовремя спохватившись, решила Санавбер Султан и с молчаливого одобрения свекрови с мужем, почтительно им откланялась и спешно покинула покои, провожаемая благодарственным взглядом Валиде Хандан Султан.
И вот, оказавшись в мраморном светлом дворцовом коридоре, Санавбер Султан, погружённая в глубокую мрачную задумчивость, так сильно, что совершенно не заметила того, как едва ни столкнулась сто, стоявшей в почтительном поклоне и смиренном ожидании внимания, Селимие-хатун, которая сегодня была облачена в простенькое атласное с шёлковыми рукавами и сборёным лифом платье нежного голубого оттенка.
--Примите мои искренние соболезнования по случаю трагической гибели нашего Достопочтенного Повелителя, Султанша!—робко произнесла Селимие-хатун, привлекая к себе внимание главной Хасеки Шехзаде Селима и не смея поднять на неё миндалевидных выразительных, обрамлённых густыми каштановыми шелковистыми ресницами, карих глаз, что ей удалось успешно, иначе юная Санавбер Султан внезапно бы ни вышла из глубокой мрачной задумчивости и, ошалело ни уставившись на рыжеволосую наложницу, потрясённо ни спросила:
--А откуда ты об этом знаешь, Хатун?—что заставило Селимие-хатун добродушно улыбнуться и откровенно ответить:
--В гареме ничего не скроишь, Султанша. Он бурлит, как растревоженный улей.
Санавбер никакого другого ответа и не ожидала, ведь она прекрасно знала о том, что везде есть свои шпионы, да и, всё тайное, рано или поздно станет явным, от неутешительного понимания о чём, из соблазнительной груди юной главной Хасеки вырвался печальный вздох:
--Уж это точно, Хатун!—с чем Селимие-хатун была абсолютно согласна, благодаря чему, захотела поговорить с Султаншей о том, что её, на данный момент беспокоит больше всего, как, в эту самую минуту, к ним, крайне бесшумно подошла ункяр-калфа Нигяр, которая почтительно поклонилась главной Хасеки Санавбер Султан, шикнула на Селимие-хатун:
--Ты, что тут праздно разгуливаешь, Хатун?! Немедленно возвращайся в ташлык, найди Сюмбуля-агу, и пусть он тебя займёт работой!
Селимие-хатун всё поняла и, почтительно откланявшись ункяр-калфе с главной Хасеки, незамедлительно ушла, провожаемая их благодарственным взглядом.
--Что же это теперь будет, Нигяр-калфа?! Неужели между нашими тремя Шехзаде разразится беспощадная война за Османский Престол?!—измождённо вздыхая, поделилась с ункяр-калфой Санавбер Султан, всеми фибрами хрупкой, как горный хрусталь, души опасаясь предстоящей войны, что оказалось, хорошо понятно её мудрой собеседнице, вразумительно заключившей:
--Никакой братоубийственной войны не будет, если этим вечером Шехзаде Селим проведёт обряд своего джуллюсе, официально заняв трон и став нашим новым Повелителем, Султанша. Надеюсь на то, что Валиде Хандан Султан удасться убедить сына в данной, очень чрезвычайной необходимости.
--Аминь, Нигяр-калфа!—поддержала ункяр-калфу Санавбер Султан новым измождённым вздохом и, не говоря больше ни единого слова, отправилась в свои покои, даже не догадываясь о том, что на мраморном балконе, уже как несколько минут находятся Шах-Хубан с Нурбану Султан.
Они, тоже обсуждали между собой главную тему дня, строя свои предположения и, не обращая никакого внимания на, пронизывающий их обеих, лёгкий морозец.
--Наконец-то, мы дождались этого знаменательного дня, когда Шехзаде Селим взойдёт на рон!—мечтательно вздыхая, проговорила Баш Хасеки Нурбану Султан, удобно сидящая на одной из, разбросанных по пёстрому персидскому ковру, мягких подушек с бархатной тёмной наволочкой с золотой парчовой окантовкой и бахромой по краям, чем вызвала у Шах Султан укоряющий взгляд с резкими отрезвляющими словами, напоминающими, очень болезненную пощёчину:
--Нурбану! Как ты можешь говорить такое?! Повелитель погиб, не говоря уже о том, что Шехзаде Селим испытывает противоречивые чувства с жесточайшей внутренней борьбой самим с собой! Побойся Бога! Да, даже, если и так, то власти в гареме тебе не видать, всё равно! Валиде так и останется Хандан Султан, но, а второй по влиятельности после Валиде является Санавбер Султан—главная Хасеки Шехзаде, теперь уже, Султана Селима! Ты, пусть и являешься матерью старшего Шехзаде, но остаёшься рабыней! Знай своё место и не зарывайся!—с полным безразличием проследив за тем, как венецианская рабыня мгновенно стушевалась и, пылая пунцом, опустила, полные горьких слёз, изумрудные глаза и чуть слышно виновато выдохнула:
--Простите меня, Султанша!
Только Шах-Хубан уже не было до неё никакого дела, ведь, в эту самую минуту, к ним на свой балкон вышла, погружённая в глубокую мрачную задумчивость, главная Хасеки Султана Селима Санавбер Султан, которая почтительно поклонилась Шах Султан и, получив от неё молчаливое одобрение с искренней доброжелательной улыбкой, с плавной грациозностью села на софе рядом с ней.
--Конечно, нам всем, очень тяжело смириться с тем, что с сегодняшнего дня наступает новая эпоха, девушки. Только Шехзаде Селим нуждается в нашей с вами моральной поддержке, ведь, отныне, он перестаёт быть Шехзаде-регентом, а становится нашим новым Повелителем, на хрупкие, пусть и мужественные плечи которого ложится непосильная ноша в виде управления огромной Османской Империей с её многонациональным и религиозным населением.—уже более миролюбиво произнесла Шах-Хубан Султан, совершенно не сомневаясь в том, что обе Хасеки юного Султана полностью солидарны с ней.
Так и было на самом деле, ведь Санавбер с Нурбану Султан, хотя и до сих пор никак не могли прийти в себя после нервного потрясения, вызванного, пришедшим известием от Шехзаде Баязида о трагической гибели Султана Сулеймана с искренним благословением и поздравлением с восшествием на престол дражайшему брату, то есть Шехзаде Селиму, даже не догадываясь о том, что, в эту самую минуту, о том же самом в главных покоях, принадлежащих, отныне только ему одному, юный восемнадцатилетний Султан Селим Второй душевно беседует о том же самом с горячо любимой младшей сестрой Махмелек Султан.
Она пришла к нему в великолепные главные покои в тот самый момент, когда, глубоко погружённый в мрачную задумчивость, новоиспеченный Султан Селим стоял рядом с рабочим столом, ныне покойного отца, напоминающим собой ученическую парту, и отрешённо смотрел в арочное окно с медной решёткой, что продлилось ровно до тех пор, пока его вниманием ни завладели, бесшумно открывшиеся стражниками, створки широкой двери, что обдало юношу приятной прохладой, заставив медленно обернуться и увидеть, замершую в почтительном поклоне, Махмелек Султан.
--Примите мои искренние соболезнования по утрате нашего с Вами достопочтенного отца, Повелитель!—печально вздыхая, доброжелательно произнесла юная Султанша, чем мгновенно вывела брата из его глубокой мрачной задумчивости и заставила, вовремя опомнившись, невольно вздрогнуть от неожиданности, но, собравшись постепенно с мыслями, произнести:
--Ах, Махмелек, я до сих пор никак не могу поверить в то, что нашего Достопочтенного Повелителя больше нет с нами!—что отразилось в его ясных голубых глазах, заблестевших от горьких слёз, готовых в любую минуту скатиться прозрачными тонкими ручьями по бархатистым щекам, что оказалось хорошо понятно Махмелек Султан, заботливо обнявшую брата за мужественные мускулистые плечи и проговорившую в знак искренней поддержки:
--Повелителя больше нет с нами—это верно, Селим. Только жизнь продолжается, а тебе пора морально готовиться к своему Джуллюсе. Трон не должен пустовать, ведь это может нарушить покой наших граждан.—что мгновенно привело юного Султана в чувства, заставив перестать горевать, благодаря чему, он, вновь измождено вздохнул и, удобно разместившись вместе с сестрой на, разбросанных по полу, мягких подушках, продолжил вести душевный разговор.
--Я вечером виделся с моей Баш Хасеки Нурбану Султан и даровал ей моё прощение, Махмелек.—поделился с сестрой юный Султан, что напоминало новый измождённый вздох, смутно надеясь на взаимопонимание сестры.
--Ты всё правильно сделал, Селим!—со вздохом огромного облегчения заключила Махмелек Султан и уже захотела вернуться к разговору о джуллюсе, как, в эту самую минуту в главные покои пришёл кизляр-ага Сюмбуль и с почтительным поклоном доложил им о том, что в покоях Достопочтенной Валиде Хандан Султан уже всё готово к торжественной церемонии одевания в коронационное облачение.
--Ну, вот всё и решилось! Пути назад уже нет!—с новым печальным вздохом заключил Селим и, не говоря больше ни единого слова, вместе с сестрой отправился в роскошные покои к дражайшей Валиде, где уже собралась вся его семья.
Сюмбуль-ага не обманул юного Падишаха с младшей сестрой Махмелек султан в тот самый момент, когда они, терпеливо дождавшись благодатного момента, когда,
