вставшие в почтительном поклоне, девушки-рабыни отворили перед ними дубовые створки широкой двери, впуская юного Султана вовнутрь великолепных покоев, где уже стояли, выстроившись в линию и в почтительном поклоне, обе его Хасеки и тётушка Шах Султан, возглавляемые дражайшей Валиде Хандан султан, облачённой в парчовое, обшитое жемчугом с золотой гипюровой тесьмой и растительным орнаментом, белоснежное платье европейского придворного стиля, а их лица озарялись восторженной доброжелательной улыбкой, что согрело хрупкую душу юного новоиспечённого Падишаха приятным теплом, придав ему ещё большей уверенности в себе, благодаря чему, он одарил всех взаимной приветливой улыбкой.
--Валиде! Тётя Шах Султан!—с почтительным кивком головы поздоровался Султан Селим со всеми, благодаря чему, все восторженно переглянулись между собой, что продлилось ровно до тех пор, пока их общим вниманием ни завладели, появившиеся в великолепных покоях Валиде Хандан Султан, Дилвин, Махнур, Мелексима и Айшегуль-хатун, крайне бережно нёсшие в руках подушки с бархатными наволочками рубинового оттенка, на которых аккуратно лежали: красное парчовое коронационное, отороченное соболем, облачение, тюрбан, пояс, меч, перстни и обувь, что продлилось ровно до тех пор, пока рабыни ни подошли ближе и ни замерли в почтительном поклоне перед султанскими особами, смиренно ожидая дальнейших решительных действий от Валиде Хандан Султан.
Она прекрасно поняла наложниц и, уверенно выйдя из строя, плавно подошла к горячо любимому сыну и крепко обняла его с радушными словами:
--Мой отважный лев! Вот мы и дождались с тобой этого торжественного дня, когда ты вот-вот пройдёшь обряд своего восшествия на трон Великих Османов!—от чего юноша почувствовал себя, крайне неловко, в связи с чем, он залился румянцем искреннего смущения и, застенчиво улыбнувшись, откровенно признался:
--Вы уж великодушно простите меня, Валиде, только я, наверное, так до сих пор и не привыкну к тому, что обошёл моих братьев и стал Султаном великой Османской Империи!—чем вызвал понимающий печальный вздох матери:
--Не думай о братьях, селим!—и, не говоря больше ни единого слова, подошла к рабыням и, поочерёдно беря каждую из вещей, надевала их на сына, что продлилось ровно до тех пор, пока все приготовления ни подошли, наконец-то, к логическому завершению, что позволило Валиде Хандан Султан, незамедлительно положительно оценить плоды своих стараний и оказавшись полностью довольной, заключила.—Ну, вот ты и готов к тому, чтобы немедленно отправиться на дворцовую площадь!
От понимания всего этого, юный Султан Селим хорошо ощущал то, как его всего внутренне пробивает нервная дрожь, что оказалось хорошо понятно главной Хасеки Санавбер Султан. Она подошла ближе к мужу и очень нежно обняла за мужественные мускулистые плечи.
--Ничего не бойся, Повелитель, ведь я всегда буду рядом с Вами!—понимающе вздыхая, заверила она возлюбленного, встретившись взглядом со свекровью, которая полностью согласилась со старшей невесткой, наконец, заключив:
--Мы все будем наблюдать за торжественной церемонией из Башни справедливости, мысленно морально поддерживая тебя.—что, окончательно взбодрило юного Падишаха, который понимающе кивнул и, получив всеобщее благословение, покинул покои матери и, сопровождаемый верными Газанфером с Сюмбулем-агой и, позднее присоединившимся к ним, Лютфи-пашой, отправился к выходу из дворца, даже не догадываясь о том, что вся женская половина уже находилась в Башне справедливости, заняв самые хорошие места возле панорамного окна, хорошо открывающего им вид на дворцовую площадь, продолжая, что-то между собой обсуждать.
Но, а, что, же касается самого юного Падишаха, то несколькими часами ранее, его волнение настигло такого мощного апогея перед выходом на дворцовую площадь, где уже был выставлен серебряный трон с мягкими подушками с наволочками из бархата рубинового оттенка, не говоря уже о, собравшемся там, народе с высокопоставленными сановниками, представителями религиозных конфессий и воинских подразделений для принесения присяги новому Султану вместе с визирями, громкие голоса которых доносились до Селима, в ясных голубых глазах которого, внезапно потемнело, из-за чего он слегка пошатнулся, но, благодаря своевременной молниеносной реакции, находящихся рядом с ним, хранителя главных покоев Газанфера-аги с Великим визирем Лютфи-пашой, которые слегка подстраховали юного Падишаха, прекрасно понимая его чрезмерное волнение вместе с сомнениями и опасениями, в связи с чем, и пока он пил прохладную воду из серебряного кубка, принесённого кем-то из дворцовых стражников, Лютфи-паша тяжело вздохнул и, подбадривая воспитанника, чуть слышно заговорил:
--Вы, уже перестали быть трусливым львёнком, сомневающимся во всём и всех. Отныне, Вы, теперь стали отважным грозным львом, которого обязаны бояться все Ваши подданные! Покажите свой грозный оскал и зарычите так, чтобы все поняли, кто здесь хозяин! Помните о том, что Вы—лев, а мы всего лишь трусливые ягнята! Хватит сомневаться!—тем-самым, возвращая парню былую уверенность в себе, благодаря чему, Селим, мгновенно воспрял духом и, понимающе вздохнув, приказал стражникам:
--Открыть ворота!—чувствуя то, как он весь переполняется необычайной уверенностью в себе вместе с чувством эйфарии, чем и воспользовались стражники, мгновенно открывшие ворота и громко провозгласившие во всеуслышанье:
--Внимание! Султан Селим хан Хазретлири!
Все мгновенно замерли в почтительном поклоне, из-за чего складывалось такое ощущение, словно они даже боялись вздохнуть и не обращали внимание на, пощипывающий их, морозец, а, в эту самую минуту, тихо открылись тяжёлые дубовые створки дворцовых ворот, и на площадь важной уверенной походкой вышел, одетый в торжественное церемониальное облачение, юный Султан и после, свершённого над покойным Великим Правителем, намаза вместе с, произнесённой юношей, речи, потянулись невыносимо долгие и скучные минуты принятия присяги у всех верноподданных, за которой из окна Башни Справедливости с замиранием в сердцах и, испытывая трепетное волнение с восхищением, наблюдали все женщины султанской молодой семьи вместе с верными рабынями, калфами и с агами.
Не известно то, сколько прошло уже времени, но ближе к окончанию торжественного вступления на Османский престол к, сидящему на троне, Селиму с почтительным поклоном подошёл преданный ему, Газанфер-ага, шепнувший своему Властелину о том, что его дражайший брат Шехзаде Баязид прибыл во дворец и ожидает Высочайшей аудиенции в Диванных покоях. Юный Падишах мгновенно оживился и, сияя счастливой, вернее даже восторженной улыбкой, бросил своему хранителю покоев бархатный мешок с золотом, после чего царственно встал с трона и, подав всем знак о том, что церемония закончена, прошёл во дворец, сопровождаемый стражей. За ними мгновенно закрылись ворота.
При этом, юноша даже не догадывался о том, что за всей этой торжественной церимонией его восхождения на Османский престол, за ним из окна Башни справедливости с трепетным волнением наблюдают его дражайшие валиде Хандан, Хасеки Санавбер, тётя Шах-Хубан и младшая сестра Маймелек Султан, хорошо ощущая то, какое сильное эмоциональное напряжение повисло в воздухе из-за недосказанности во время душевной беседы в покоях валиде, что не дало покоя юной главной Хасеки, решившей, самолично нарушить их общее, чрезмерно на долго затянувшееся, мрачное молчание:
--Валиде, Вы уж великодушно простите меня за дерзость, но позвольте мне узнать о том, а, что же будет с Шехзаде Мустафой и Баязидом, не говоря уже про их гаремы?—хотя и, к своему ужасу, прекрасно знала жестокий ответ—их всех задушат безмолвные палачи, как то гласит беспощадный закон Султана Мехмета-Фатиха, во что юной девушке, категорически не хотелось верить, благодаря чему, она даже побледнела, готовая, в любую минуту, лишиться чувств, хорошо ощущая то, как учащённо забилось в груди её разгорячённое сердце, а в ясных голубых глазах заблестели горькие слёзы, готовые от невыносимого отчаяния, раздирающего хрупкую душу, скатиться тонкими прозрачными ручьями, что ни укрылось от внимания Махмелек Султан, которая прекрасно поняла юную подругу, благодаря чему, одарила её доброжелательной улыбкой и со смутной надеждой в приятном мягком голосе проговорила:
--У моих старшего и среднего брата есть лишь один шанс на спасение—отказаться от всех притязаний на престол за себя, детей и внуков, Санавбер.—внимательно проследив за тем, как, стоявшая всё это время немного в стороне от них всех в глубоком молчании, Баш Хасеки Нурбану Султан презрительно хмыкнула:
--Нашла из-за кого переживать! Да, нашему Повелителю только дышать будет намного свободнее, когда его братьев задушат безмолвные палачи!—продолжая создавать полное безразличие ко всему тому, что происходит здесь в просторном помещении Башни Справедливости, что совсем не понравилось Валиде Хандан Султан, которая бросила убийственный гневный взгляд на свою вторую невестку, заставив её мгновенно стушеваться и, залившись пунцом, виновато опустить в пол изумрудные глаза и обиженно надуть чувственные алые губы.
--Махмелек говорит правильно, Санавбер.—осторожно влилась в беседу мудрая Валиде Хандан Султан, совершенно забыв о венецианке, до которой ей уже не было никакого дела по той лишь простой причине, что та стала для неё словно пустое место.—Закон Фатиха необходимо применять лишь в том случае, когда благополучию Империи угрожает гражданская война, развязанная непримиримостью братьев-Шехзаде, несогласных с восшествием на трон того их брата, которого они считают недостойным. В случае с Шехзаде Баязидом, он нам не угроза, так как уже заочно присягнул на верность Повелителю, передав ему братское благословение, что нельзя сказать о Шехзаде Мустафе, всё-таки он самый старший брат и может легко пойти войной на Стамбул для того, чтобы свергнуть Повелителя и самому воцариться.
--Не приведи, Аллах!—хором выдохнули её невестки, золовка и сноха, что ею одобрительно подержалось с взаимным вздохом:
--Аминь!
Между ними всеми воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого они продолжили заворожено, не говоря уже о том, что, затаив дыхание, наблюдать за торжественной церемонией джуллюсе новоиспечённого одиннадцатого Султана Османской Империи Селима Второго хана Хазретлири, которая постепенно подходила к логическому завершению, во время чего, яркие золотисто-медные лучи зимнего, клонящегося к закату, солнца дерзко проникали во все места с закоулками.
И вот, наконец-то, наступил вечер. Непроглядная, лишь слегка разбавляемая серебристым светом ярких звёзд, тьма сгустилась над столицей Османской Империи Стамбулом, но, а в главных покоях великолепного дворца Топкапы Султан Селим душевно беседовал с горячо любимыми Валиде Хандан Султан и младшей сестрой Махмелек Султан, не обращая никакого внимания на, возглавляемых Газанфером-агой и Сюмбулем-агой, слуг, занимающихся разжиганием свечей в канделябрах и подсвечниках, благодаря чему, постепенно просторные покои заполнялись лёгким медным мерцанием, что сделало их намного уютнее и светлее.
--Ну и, что же ты решил, относительно судьбы своего старшего брата Шехзаде Мустафы, Селим?—проявляя к единственному сыну-Повелителю непосредственное участие, с чрезвычайной серьёзностью, спросила у него Валиде Хандан Султан, вдумчиво всматриваясь в, полное глубокой мрачной задумчивости тронутое еле заметной шелковистой светло-русой щетиной, привлекательное мужественное лицо, что заставило юного Падишаха измождено вздохнуть и, ничего не скрывая от матери с сестрой, честно ответить:
--Пока ничего, Валиде!—прекрасно понимая, что подобное решение о бездействии, совсем не устраивает его Валиде, поспешившей, незамедлительно и нравоучительно приняться высказываться:
--Зря ты так, Селим! Вдруг, Шехзаде Мустафа, категорически не захочет мириться с твоим восшествием на трон, посчитав, что он его более достоен, как самый старший Шехзаде и, собрав войско из единомышленников, двинется в столицу свергать тебя?!—с чем, вальяжно восседающая на парчовой тахте тёмного оттенка, располагающейся возле окна, Махмелек Султан была полностью согласна, благодаря чему поддержала:
--Перед тем, как приехать сюда в Топкапы, я заезжала во дворец в Амасии, где немного пожив, успела пообщаться не только с Шехзаде Мустафой, но, в особенности с его Баш Хасеки Нергиз Султан. Так вот, она превратилась в самую настоящую властолюбивую стерву, а он во всём ей потакает из-за того, что крепко любит и раболепно внимает в каждое её слово.
Произнося эти отрезвляющие слова, Махмелек Султан невольно привела к тому, что между ними всеми воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого их заботливо окутало, испускаемое, уже горящим в мраморном камине пламенем, приятное тепло, чем и воспользовался кизляр-ага Сюмбуль, бесшумно подошедший к Валиде Хандан Султан и с почтительным поклоном доложивший:
--К празднику в главных покоях уже всё готово, Валиде. Музыканты с танцовщицами ожидают Вашего позволения за дверью для того, чтобы войти сюда и начать развлекать нашего Повелителя.
Валиде Хандан Султан позволительно кивнула в знак одобрения и, пожелав сыну доброй ночи, наконец, вместе с Махмелек Султан поспешно покинула великолепные главные покои, пропустив в них музыкантов с танцовщицами, возглавляемых Селимие-хатун, облачённой в яркое алое шёлковое платье.
Внезапный уход сестры с матерью и приход музыкантов с танцовщицами вызвали огромное негодование у юного Падишаха, который, в данную минуту, уже, вальяжно восседая на парчовом тёмном покрывале широкого ложа, надёжно скрытого от посторонних глаз под воздушным, словно невесомое облако, золотым газовым балдахином, без особого энтузиазма наблюдал за плавными грациозными движениями танцовщиц, отчаянно пытающихся завлечь его в свои, умело раскинутые перед ним, любовные сети, даже не догадываясь о том, что юный Султан Селим отважно борется с, постепенно одолевающим его, сном, создавая вид полного безразличия, а всё из-за того, что был глубоко погружён в мрачные размышления о словах Валиде с сестрой о том, что ему, как бы он того ни хотел, но всё равно придётся вступить в кровопролитную войну со старшим братом Шехзаде Мустафой, которого крепко любит и уважает, невольно приведя это к тому, что из его мужественной груди вырвался измождённый вздох:
--О, милостивейший Аллах, не допусти того, чтобы я вступил в беспощадную кровопролитную войну с моим горячо любимым братом Шехзаде Мустафой!—что напоминало, полную невыносимого душевного отчаяния молитву о пощаде и взаимопонимании со старшим братом, что ни укрылось от внимания, стоявшего немного в стороне от него, кизляра-аги Сюмбуля, который стремительно подошёл к юному Падишаху и, почтительно ему поклонившись, участливо спросил:
--Будут ли у Вас какие-либо пожелания, Повелитель?—чем мгновенно вывел Султана Селима из его глубокой мрачной задумчивости, благодаря чему, юноша, наконец, решился и отдал распоряжение:
--Пусть, мне поможет сегодня забыть обо всём Селимие-хатун, Сюмбуль!
Тот прекрасно всё понял и, расплывшись в услужливой улыбке, почтительно поклонился и, с молчаливого одобрения юного Падишаха подойдя к Селимие-хатун, объявил ей на ухо Высочайшую волю:
--Валиде! Тётя Шах Султан!—с почтительным кивком головы поздоровался Султан Селим со всеми, благодаря чему, все восторженно переглянулись между собой, что продлилось ровно до тех пор, пока их общим вниманием ни завладели, появившиеся в великолепных покоях Валиде Хандан Султан, Дилвин, Махнур, Мелексима и Айшегуль-хатун, крайне бережно нёсшие в руках подушки с бархатными наволочками рубинового оттенка, на которых аккуратно лежали: красное парчовое коронационное, отороченное соболем, облачение, тюрбан, пояс, меч, перстни и обувь, что продлилось ровно до тех пор, пока рабыни ни подошли ближе и ни замерли в почтительном поклоне перед султанскими особами, смиренно ожидая дальнейших решительных действий от Валиде Хандан Султан.
Она прекрасно поняла наложниц и, уверенно выйдя из строя, плавно подошла к горячо любимому сыну и крепко обняла его с радушными словами:
--Мой отважный лев! Вот мы и дождались с тобой этого торжественного дня, когда ты вот-вот пройдёшь обряд своего восшествия на трон Великих Османов!—от чего юноша почувствовал себя, крайне неловко, в связи с чем, он залился румянцем искреннего смущения и, застенчиво улыбнувшись, откровенно признался:
--Вы уж великодушно простите меня, Валиде, только я, наверное, так до сих пор и не привыкну к тому, что обошёл моих братьев и стал Султаном великой Османской Империи!—чем вызвал понимающий печальный вздох матери:
--Не думай о братьях, селим!—и, не говоря больше ни единого слова, подошла к рабыням и, поочерёдно беря каждую из вещей, надевала их на сына, что продлилось ровно до тех пор, пока все приготовления ни подошли, наконец-то, к логическому завершению, что позволило Валиде Хандан Султан, незамедлительно положительно оценить плоды своих стараний и оказавшись полностью довольной, заключила.—Ну, вот ты и готов к тому, чтобы немедленно отправиться на дворцовую площадь!
От понимания всего этого, юный Султан Селим хорошо ощущал то, как его всего внутренне пробивает нервная дрожь, что оказалось хорошо понятно главной Хасеки Санавбер Султан. Она подошла ближе к мужу и очень нежно обняла за мужественные мускулистые плечи.
--Ничего не бойся, Повелитель, ведь я всегда буду рядом с Вами!—понимающе вздыхая, заверила она возлюбленного, встретившись взглядом со свекровью, которая полностью согласилась со старшей невесткой, наконец, заключив:
--Мы все будем наблюдать за торжественной церемонией из Башни справедливости, мысленно морально поддерживая тебя.—что, окончательно взбодрило юного Падишаха, который понимающе кивнул и, получив всеобщее благословение, покинул покои матери и, сопровождаемый верными Газанфером с Сюмбулем-агой и, позднее присоединившимся к ним, Лютфи-пашой, отправился к выходу из дворца, даже не догадываясь о том, что вся женская половина уже находилась в Башне справедливости, заняв самые хорошие места возле панорамного окна, хорошо открывающего им вид на дворцовую площадь, продолжая, что-то между собой обсуждать.
Но, а, что, же касается самого юного Падишаха, то несколькими часами ранее, его волнение настигло такого мощного апогея перед выходом на дворцовую площадь, где уже был выставлен серебряный трон с мягкими подушками с наволочками из бархата рубинового оттенка, не говоря уже о, собравшемся там, народе с высокопоставленными сановниками, представителями религиозных конфессий и воинских подразделений для принесения присяги новому Султану вместе с визирями, громкие голоса которых доносились до Селима, в ясных голубых глазах которого, внезапно потемнело, из-за чего он слегка пошатнулся, но, благодаря своевременной молниеносной реакции, находящихся рядом с ним, хранителя главных покоев Газанфера-аги с Великим визирем Лютфи-пашой, которые слегка подстраховали юного Падишаха, прекрасно понимая его чрезмерное волнение вместе с сомнениями и опасениями, в связи с чем, и пока он пил прохладную воду из серебряного кубка, принесённого кем-то из дворцовых стражников, Лютфи-паша тяжело вздохнул и, подбадривая воспитанника, чуть слышно заговорил:
--Вы, уже перестали быть трусливым львёнком, сомневающимся во всём и всех. Отныне, Вы, теперь стали отважным грозным львом, которого обязаны бояться все Ваши подданные! Покажите свой грозный оскал и зарычите так, чтобы все поняли, кто здесь хозяин! Помните о том, что Вы—лев, а мы всего лишь трусливые ягнята! Хватит сомневаться!—тем-самым, возвращая парню былую уверенность в себе, благодаря чему, Селим, мгновенно воспрял духом и, понимающе вздохнув, приказал стражникам:
--Открыть ворота!—чувствуя то, как он весь переполняется необычайной уверенностью в себе вместе с чувством эйфарии, чем и воспользовались стражники, мгновенно открывшие ворота и громко провозгласившие во всеуслышанье:
--Внимание! Султан Селим хан Хазретлири!
Все мгновенно замерли в почтительном поклоне, из-за чего складывалось такое ощущение, словно они даже боялись вздохнуть и не обращали внимание на, пощипывающий их, морозец, а, в эту самую минуту, тихо открылись тяжёлые дубовые створки дворцовых ворот, и на площадь важной уверенной походкой вышел, одетый в торжественное церемониальное облачение, юный Султан и после, свершённого над покойным Великим Правителем, намаза вместе с, произнесённой юношей, речи, потянулись невыносимо долгие и скучные минуты принятия присяги у всех верноподданных, за которой из окна Башни Справедливости с замиранием в сердцах и, испытывая трепетное волнение с восхищением, наблюдали все женщины султанской молодой семьи вместе с верными рабынями, калфами и с агами.
Не известно то, сколько прошло уже времени, но ближе к окончанию торжественного вступления на Османский престол к, сидящему на троне, Селиму с почтительным поклоном подошёл преданный ему, Газанфер-ага, шепнувший своему Властелину о том, что его дражайший брат Шехзаде Баязид прибыл во дворец и ожидает Высочайшей аудиенции в Диванных покоях. Юный Падишах мгновенно оживился и, сияя счастливой, вернее даже восторженной улыбкой, бросил своему хранителю покоев бархатный мешок с золотом, после чего царственно встал с трона и, подав всем знак о том, что церемония закончена, прошёл во дворец, сопровождаемый стражей. За ними мгновенно закрылись ворота.
При этом, юноша даже не догадывался о том, что за всей этой торжественной церимонией его восхождения на Османский престол, за ним из окна Башни справедливости с трепетным волнением наблюдают его дражайшие валиде Хандан, Хасеки Санавбер, тётя Шах-Хубан и младшая сестра Маймелек Султан, хорошо ощущая то, какое сильное эмоциональное напряжение повисло в воздухе из-за недосказанности во время душевной беседы в покоях валиде, что не дало покоя юной главной Хасеки, решившей, самолично нарушить их общее, чрезмерно на долго затянувшееся, мрачное молчание:
--Валиде, Вы уж великодушно простите меня за дерзость, но позвольте мне узнать о том, а, что же будет с Шехзаде Мустафой и Баязидом, не говоря уже про их гаремы?—хотя и, к своему ужасу, прекрасно знала жестокий ответ—их всех задушат безмолвные палачи, как то гласит беспощадный закон Султана Мехмета-Фатиха, во что юной девушке, категорически не хотелось верить, благодаря чему, она даже побледнела, готовая, в любую минуту, лишиться чувств, хорошо ощущая то, как учащённо забилось в груди её разгорячённое сердце, а в ясных голубых глазах заблестели горькие слёзы, готовые от невыносимого отчаяния, раздирающего хрупкую душу, скатиться тонкими прозрачными ручьями, что ни укрылось от внимания Махмелек Султан, которая прекрасно поняла юную подругу, благодаря чему, одарила её доброжелательной улыбкой и со смутной надеждой в приятном мягком голосе проговорила:
--У моих старшего и среднего брата есть лишь один шанс на спасение—отказаться от всех притязаний на престол за себя, детей и внуков, Санавбер.—внимательно проследив за тем, как, стоявшая всё это время немного в стороне от них всех в глубоком молчании, Баш Хасеки Нурбану Султан презрительно хмыкнула:
--Нашла из-за кого переживать! Да, нашему Повелителю только дышать будет намного свободнее, когда его братьев задушат безмолвные палачи!—продолжая создавать полное безразличие ко всему тому, что происходит здесь в просторном помещении Башни Справедливости, что совсем не понравилось Валиде Хандан Султан, которая бросила убийственный гневный взгляд на свою вторую невестку, заставив её мгновенно стушеваться и, залившись пунцом, виновато опустить в пол изумрудные глаза и обиженно надуть чувственные алые губы.
--Махмелек говорит правильно, Санавбер.—осторожно влилась в беседу мудрая Валиде Хандан Султан, совершенно забыв о венецианке, до которой ей уже не было никакого дела по той лишь простой причине, что та стала для неё словно пустое место.—Закон Фатиха необходимо применять лишь в том случае, когда благополучию Империи угрожает гражданская война, развязанная непримиримостью братьев-Шехзаде, несогласных с восшествием на трон того их брата, которого они считают недостойным. В случае с Шехзаде Баязидом, он нам не угроза, так как уже заочно присягнул на верность Повелителю, передав ему братское благословение, что нельзя сказать о Шехзаде Мустафе, всё-таки он самый старший брат и может легко пойти войной на Стамбул для того, чтобы свергнуть Повелителя и самому воцариться.
--Не приведи, Аллах!—хором выдохнули её невестки, золовка и сноха, что ею одобрительно подержалось с взаимным вздохом:
--Аминь!
Между ними всеми воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого они продолжили заворожено, не говоря уже о том, что, затаив дыхание, наблюдать за торжественной церемонией джуллюсе новоиспечённого одиннадцатого Султана Османской Империи Селима Второго хана Хазретлири, которая постепенно подходила к логическому завершению, во время чего, яркие золотисто-медные лучи зимнего, клонящегося к закату, солнца дерзко проникали во все места с закоулками.
И вот, наконец-то, наступил вечер. Непроглядная, лишь слегка разбавляемая серебристым светом ярких звёзд, тьма сгустилась над столицей Османской Империи Стамбулом, но, а в главных покоях великолепного дворца Топкапы Султан Селим душевно беседовал с горячо любимыми Валиде Хандан Султан и младшей сестрой Махмелек Султан, не обращая никакого внимания на, возглавляемых Газанфером-агой и Сюмбулем-агой, слуг, занимающихся разжиганием свечей в канделябрах и подсвечниках, благодаря чему, постепенно просторные покои заполнялись лёгким медным мерцанием, что сделало их намного уютнее и светлее.
--Ну и, что же ты решил, относительно судьбы своего старшего брата Шехзаде Мустафы, Селим?—проявляя к единственному сыну-Повелителю непосредственное участие, с чрезвычайной серьёзностью, спросила у него Валиде Хандан Султан, вдумчиво всматриваясь в, полное глубокой мрачной задумчивости тронутое еле заметной шелковистой светло-русой щетиной, привлекательное мужественное лицо, что заставило юного Падишаха измождено вздохнуть и, ничего не скрывая от матери с сестрой, честно ответить:
--Пока ничего, Валиде!—прекрасно понимая, что подобное решение о бездействии, совсем не устраивает его Валиде, поспешившей, незамедлительно и нравоучительно приняться высказываться:
--Зря ты так, Селим! Вдруг, Шехзаде Мустафа, категорически не захочет мириться с твоим восшествием на трон, посчитав, что он его более достоен, как самый старший Шехзаде и, собрав войско из единомышленников, двинется в столицу свергать тебя?!—с чем, вальяжно восседающая на парчовой тахте тёмного оттенка, располагающейся возле окна, Махмелек Султан была полностью согласна, благодаря чему поддержала:
--Перед тем, как приехать сюда в Топкапы, я заезжала во дворец в Амасии, где немного пожив, успела пообщаться не только с Шехзаде Мустафой, но, в особенности с его Баш Хасеки Нергиз Султан. Так вот, она превратилась в самую настоящую властолюбивую стерву, а он во всём ей потакает из-за того, что крепко любит и раболепно внимает в каждое её слово.
Произнося эти отрезвляющие слова, Махмелек Султан невольно привела к тому, что между ними всеми воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого их заботливо окутало, испускаемое, уже горящим в мраморном камине пламенем, приятное тепло, чем и воспользовался кизляр-ага Сюмбуль, бесшумно подошедший к Валиде Хандан Султан и с почтительным поклоном доложивший:
--К празднику в главных покоях уже всё готово, Валиде. Музыканты с танцовщицами ожидают Вашего позволения за дверью для того, чтобы войти сюда и начать развлекать нашего Повелителя.
Валиде Хандан Султан позволительно кивнула в знак одобрения и, пожелав сыну доброй ночи, наконец, вместе с Махмелек Султан поспешно покинула великолепные главные покои, пропустив в них музыкантов с танцовщицами, возглавляемых Селимие-хатун, облачённой в яркое алое шёлковое платье.
Внезапный уход сестры с матерью и приход музыкантов с танцовщицами вызвали огромное негодование у юного Падишаха, который, в данную минуту, уже, вальяжно восседая на парчовом тёмном покрывале широкого ложа, надёжно скрытого от посторонних глаз под воздушным, словно невесомое облако, золотым газовым балдахином, без особого энтузиазма наблюдал за плавными грациозными движениями танцовщиц, отчаянно пытающихся завлечь его в свои, умело раскинутые перед ним, любовные сети, даже не догадываясь о том, что юный Султан Селим отважно борется с, постепенно одолевающим его, сном, создавая вид полного безразличия, а всё из-за того, что был глубоко погружён в мрачные размышления о словах Валиде с сестрой о том, что ему, как бы он того ни хотел, но всё равно придётся вступить в кровопролитную войну со старшим братом Шехзаде Мустафой, которого крепко любит и уважает, невольно приведя это к тому, что из его мужественной груди вырвался измождённый вздох:
--О, милостивейший Аллах, не допусти того, чтобы я вступил в беспощадную кровопролитную войну с моим горячо любимым братом Шехзаде Мустафой!—что напоминало, полную невыносимого душевного отчаяния молитву о пощаде и взаимопонимании со старшим братом, что ни укрылось от внимания, стоявшего немного в стороне от него, кизляра-аги Сюмбуля, который стремительно подошёл к юному Падишаху и, почтительно ему поклонившись, участливо спросил:
--Будут ли у Вас какие-либо пожелания, Повелитель?—чем мгновенно вывел Султана Селима из его глубокой мрачной задумчивости, благодаря чему, юноша, наконец, решился и отдал распоряжение:
--Пусть, мне поможет сегодня забыть обо всём Селимие-хатун, Сюмбуль!
Тот прекрасно всё понял и, расплывшись в услужливой улыбке, почтительно поклонился и, с молчаливого одобрения юного Падишаха подойдя к Селимие-хатун, объявил ей на ухо Высочайшую волю:
