--Радуйся, Хатун, ибо Повелитель захотел, именно тебя на эту ночь!—и, внимательно проследив за тем, как хорошенькое лицо юной рабыни залилось румянцем смущения, а выразительные карие глаза засветились от бесконечного счастья, кизляр-ага поспешил немедленно охладить её пыл, сказав лишь одно.—О большем и не мечтай. Это всего лишь одна ночь.
После чего, не говоря больше ни единого слова, подал повелительный знак музыкантам с танцовщицам, несколько мгновений, тому назад прекратившим играть и танцевать, чтобы все следовали за ним к выходу из главных покоев.
Рабыни подчинились и, почтительно откланявшись юному Повелителю, постепенно разошлись, обдавая его с Селимие-хатун приятной прохладой, вызванной открытием и закрытием дубовых створок широкой двери, но, а, что, же касается Селимие-хатун, то она уже несколько минут, как стояла в почтительном поклоне на пороге главных покоев, смиренно ожидая момента, когда юный Султан, наконец-то, соизволит обратить на неё своё царственное внимание, испытывая, при этом, огромное волнение, лёгкий страх и нескрываемое смущение перед их предстоящим самым первым трепетным сближением, от чего её хорошенькое личико залилось румянцем, а сердце учащённо колотилось в упругой соблазнительной полуобнажённой груди, каждый тихий стук которого, эхом отдавался в её голове, но, погружённый в глубокую мрачную задумчивость, юноша не торопился этого сделать по той лишь простой причине, что до сих пор никак не мог прийти в себя после пережитого покушения, испытывая нервную дрожь и бурю многочисленных противоречивых эмоций, не дающих ему никакого покоя, из-за чего нервно сжимал в сильных руках серебряный кубок с успокаивающим шербетом, что продлилось ровно до тех пор, пока он, случайно ни глянув на кубок, увидел в нём отражение, смиренно ожидающей его внимания, хорошенькой наложницы, не смеющей сдвинуться с места без его высочайшего позволения вместе с огромным волнением, что заставило парня, невольно добродушно ухмыльнуться:
--Ладно, Хатун! Подойди, раз уж пришла!—в миг отбросив все мрачные мысли и страхи, благодаря чему, он медленно обернулся и приманил её к себе, что позволило Селимие чуть слышно выдохнуть с облегчением и, вовремя собравшись с мыслями, робко приблизиться к юному Повелителю, но, помня все наставления кизляра-аги с ункяр-калфой, плавно опустилась перед Властелином на одно колено и, взяв в дрожащие руки, подол его парчового тёмно-зелёного халата, медленно поднесла к чувственным губам и поцеловала в знак искреннего почтения с покорностью, при этом, не смея даже дышать, благодаря чему, не желая её больше мучить, Селим, вновь понимающе вздохнул и, осторожно взяв наложницу за аккуратно очерченный подбородок двумя пальцами, бережно поднял её с колен и, отведя к широкому ложу, сел вместе с ней на самый его край, вдумчиво принялся всматриваться в её бездонные карие глаза, хорошо ощущая то, как она вся дрожит, из-за чего приветливо ей улыбнулся и, чуть слышно заключив:
--Расслабься, Хатун! Я не причиню тебе боль!—не говоря больше ни единого слова, впился ей в губы яростным, очень пламенным поцелуем, во время которого, парочка незамедлительно разоблачилась от, мешающей им одежды. Между ними вспыхнула головокружительная страсть, которой они отдались самозабвенно, заполняя просторную комнату сладострастными единогласными стонами, что продлилось ровно до тех пор, пока они, приятно измождённые ни забылись крепким, восстанавливающим силы, сном.
Именно по этой причине парочка и не обращала внимания на, доносящиеся из просторной светлой общей комнаты гарема, звуки весёлой музыки, проигрываемой музыкантами, развлекающих Султанш, находящихся там и, царственно восседая на мягких подушках с бархатными наволочками, облачённые в шикарные парчовые и бархатные платья, попивали шербет из медных кубков, закусывая его фруктами во время, ведённой ими, беззаботной светской беседы, даже не замечая того, что среди них нет Баш Хасеки Нурбану Султан, которую Валиде Хандан Султан, категорически не желала видеть на празднике.
--Вижу, что ты, наконец-то, взбодрилась, Санавбер. Меня это очень радует.—доброжелательно улыбаясь невестке, заметила Валиде Хандан Султан, чем заставила её хорошенькое личико залиться румянцем лёгкого смущения, благодаря чему, юная девушка застенчиво улыбнулась и, чуть слышно выдохнув:
--Просто я ни на грош, не сомневаюсь в братской любви Повелителя к своим братьям, валиде!—продолжила с интересом наблюдать за грациозными танцами наложниц и беззаботно беседовать с Султаншами, что сопровождалось их беззаботным звонким смехом, что продлилось ровно до тех пор, пока юная главная Хасеки Султана Селима, вновь ни заговорила с Валиде Хандан Султан.—Валиде, Вы уж великодушно простите меня за дерзость. Только могу ли я посоветоваться с вами по поводу смены имени для меня на «Мейлишах», что означает—«милая госпожа», да и звучит очень нежно и красиво.
Это заставило Валиде ненадолго погрузиться в небольшое мысленное размышление, хотя по её лицу итак было видно, что затея невестки, относительно выбора для себя самого подходящего имени, ей очень даже нравится.
--Хорошо. Значит, отныне мы все будем звать тебя—Мейлишах Султан!—сияя всё той же искренней доброжелательной улыбкой, заключила Валиде Хандан султан, что продлилось ровно до тех пор, пока в общую гаремную комнату ни вошла с царственной уверенностью, облачённая в шикарное шёлковое василькового оттенка платье, обшитое серебристым гипюром, Баш Хасеки Нурбану Султан, которая мягко подошла ко всем и с восторженной улыбкой пожелала всем доброго вечера, но, наткнувшись на всеобщее ледяное безразличие, невольно смутилась и осторожно попыталась узнать причину их столь пренебрежительного к ней отношения:
--Госпожи, Вы уж великодушно простите меня за дерзость. Только позвольте мне узнать о том, в чём я провинилась перед Вами?—невольно приведя это к тому, что Валиде Хандан Султан презрительно фыркнула и, не терпя никаких возражений, приказала:
--Она ещё спрашивает о том, в чём провинилась?! Тебя никто не приглашал на праздник, Хатун! Возвращайся в свои покои и сиди там до тех пор, пока я не дам на выход из них своё позволение!—и, не говоря больше ни единого слова, создала видимость того, словно Нурбану здесь нет тем, что возобновила светскую беседу с Шах-Хубан, Мейлишах и с Махмелек Султан.
Нурбану Султан всё поняла и, не желая вызывать у Султанш к себе ещё большего праведного гнева, почтительно откланялась и потеряно побрела в свои покои, испытывая огромные подавленность с горьким разочарованием и, душащие её, горькие слёзы, готовые в любую минуту скатиться по пунцовым бархатистым щекам.
7 ГЛАВА: "МНИМАЯ ПОБЕДА БАШ ХАСЕКИ НУРБАНУ СУЛТАН".
Дворец Топкапы.
И вот, она уже совершенно не заметила, как, наконец-то дошла до порога своих покоев и, взявшись за ручки дубовых створок широкой двери, открыла их и войдя во внутрь, закрыла их снова и, прижавшись стройной спиной к двери, больше не могла себя сдерживать и горько расплакалась, совершенно не обратив внимания на то, что, в данную минуту, её младшая сестра Мелексима-хатун вместе с подругой Айшегуль-хатун возились с близнецами Шехзаде Махмудом и Гевгерхан Султан, укладывая их спать в детские кроватки, что продлилось ровно до тех пор, пока Мелексима-хатун, случайно ни взглянув на старшую сестру, увидела, что та горько плачет, в связи с чем, крайне осторожно подошла к ней и, не говоря ни единого слова, крепко обняла.
--Валиде ненавидит меня, сестра! Что бы я ни сделала и ни сказала, ей всё не так! А ведь я всего лишь желаю, чтобы Шехзаде Баязид с Мустафой ушли в небытие для того, чтобы ничего не нарушало благополучию нашего Повелителя!—горько проплакала в плечо сестры Нурбану Султан, невольно приведя к тому, что они внезапно встретились друг с другом пристальными взглядами и мысленно заговорили друг с другом:
«Хватит терпеть унижения, Нурбану! С Валиде пора кончать!»
«Что ты задумала, Мелексима? Ты меня пугаешь!»
«Прикажи мне убить её, я сделаю это без промедления!»
«Даже не вздумай! Нет! Тебе, что, жить надоело?! Тебя же казнят!»
На очаровательном лице Баш Хасеки Нурбану Султан отчётливо прочитывался невыносимый ужас от того, что она отчётливо прочитывала в серо-голубых глазах младшей сестры, настроенной очень решительно на то, чтобы справедливо отомстить всем обидчикам горячо любимой сестры, хоть прямо сейчас, тем-самым, подставляя себя под удавку безмолвных палачей, которые непременно зашьют её в кожаный мешок и бросят в Босфор, чего Нурбану, категорически не желала допускать.
--Ну и глупо, Нурбану! Неужели ты не хочешь остаться единственной в сердце нашего Властелина, а в последствие стать Валиде Султан?!—не выдержав, всё с той же решительной воинственностью, вразумительно проговорила Мелексима-хатун, благодаря чему, между двумя сёстрами возник небольшой, но очень эмоциональный спор, привлёкший к ним внимание Айшегуль-хатун, держащейся всё это время, крайне отстранённо.
--Из-за чего вы спорите, Мелексима?—привлекая к себе внимание, наконец, крайне осторожно поинтересовалась у сестёр-венецианок Айшегуль-хатун, чем заставила их, мгновенно замолчать и, ошарашено переглянувшись между собой, единогласно бросить ей небрежно:
--Это не твоё дело, Айшегуль! Занимайся детьми и не лезь туда, куда не просят!—что прозвучало, очень резко. Султаншу с младшей сестрой даже не беспокоило то, что этими словами они могли легко обидеть Айшегуль-хатун, которая, хорошо поняла их и больше не лезла к ним с расспросами, за что они были ей искренне благодарны.
Рано утром, когда первые яркие солнечные лучи озарили всё вокруг золотисто-медным светом, из главных покоев вышла, погружённая в глубокую романтическую мечтательность, Селимие-хатун, хорошенькое личико которой озарилось румянцем лёгкого смущения, а чувственные губы расплылись в застенчивой, но при этом, счастливой улыбке, благодаря чему, юная рыжеволосая гурия ничего не замечала из-за того, что до сих пор не могла поверить в то, что стала гёзде, сумев прошлой ночью ублажить юного Повелителя так, что он оказался ею очень доволен.
--Ну, наконец-то, ты вышла, а то я уже думал, что мне придётся до обеда тебя ждать.—с оттенком искреннего недовольства небрежно проговорил за её спиной кизляр-ага, стараясь быть строгим, лишь для приличия, хотя на самом деле, он испытывал огромный восторг за то, что юный Повелитель завёл себе новую фаворитку в лице этой щупленькой рыжеволосой греческой девчонки по имени Селимие, которая инстинктивно вздрогнула от неожиданности, но, постепенно собравшись с мыслями, плавно и грациозно обернулась и почтительно поклонилась.
--Доброе утро, Сюмбуль-ага!—доброжелательно поприветствовала кизляра-агу Селимие-хатун, что оказалось на столько очаровательно, перед чем главный евнух султанского гарема не смог устоять и, доброжелательно наложнице улыбнувшись с ответ, участливо спросил:
--Ну, как всё прошло? Тебе удалось угодить Повелителю, Хатун? Он остался тобой доволен?
Залившись ещё большим румянцем, Селимие-хатун утвердительно кивнула и, не говоря больше ни единого слова, наконец, подошла вместе с ним до арочного входа в общую гаремную комнату, где все её обитатели уже, тоже давно проснулись и, приведя себя в благопристойный вид, занимались своими обычными повседневными делами, не обращая никакого внимания на, слепящие их, яркие солнечные лучи.
Кизляр-ага одобрительно кивнул и, распорядившись:
--Ладно, ступай вовнутрь, красавица ты наша.—внимательно проследил за тем, как Селимие-хатун всё поняла и, почтительно ему поклонившись, прошла в общую комнату, провожаемая недоумевающим взглядом, незаметно присоединившейся к кизляру-аге, Мейлишах Султан, которая сегодня была одета в шикарное атласное, мятного оттенка, обшитое золотым гипюром с россыпью драгоценных камней, платье.
--Откуда возвращается эта девушка, Сюмбуль-ага? Случайно не от Повелителя?—требуя от него незамедлительного откровенного ответа, поинтересовалась юная главная Хасеки, невольно приведя это к тому, что кизляр-ага, отчаянно подбирая, как ему казалось, более осторожные слова, попытался выкручиваться, но ничего не получилось, и он не нашёл ничего лучше, кроме как, небрежно обранить:
--Да, Султанша!—чем жестоко ударил юную Султаншу по любящему сердцу, из-за чего она со слезами на глазах, сама того не заметила, как побрела куда-то, совершенно не разбирая пути из-за плотной пелены горьких слёз, застлавших ей глаза.
Вот только дошла она до главных покоев, тяжёлые створки широкой двери в которые перед ней открыли молчаливые стражники, позволяя главной Хасеки юного Падишаха пройти вовнутрь, что она и сделала, слегка приподнимая полы роскошного платья, даже не догадываясь о том, что Султан Селим уже с трепетным волнением ждёт её, успев привести себя в благопристойный вид и облачиться в шикарное одеяние, выполненное из бархата, парчи и шёлка рубинового оттенка, а его мужественное лицо озаряла ласковая улыбка, с которой он восторженно выдохнул:
--Санавбер моя!
--Мейлишах, Повелитель. Отныне, моё имя Мейлишах. Я сама себе его выбрала, а Валиде одобрила.—с ледяным безразличием поправила мужа юная девушка, отчаянно скрывая от него невыносимую боль, беспощадно раздирающую ей хрупкую, словно горный хрусталь, трепетную душу, вызванную его изменой, хотя Мейлишах Султан и прекрасно знала, что уделение им внимания наложницам неизбежно, но всё равно, ей очень сложно примириться с ними, что оказалось хорошо понятно юному Повелителю, благодаря чему, он с искренним одобрением вздохнул:
--Красивое имя! Оно тебе даже больше подходит, чем предыдущее!—и, заключив жену в крепкие объятия, вдумчиво всмотрелся в её, полные невыносимого душевного страдания, голубые глаза и, ласково ей улыбаясь, убедительно заверил, смутно надеясь на взаимопонимание жены.—Не ревнуй, Мейлимах! Селимие-хатун, как и многие другие наложницы—для меня ничего не значат. Я люблю только тебя. Верь мне.
Конечно, юной Султанше, как бы невыносимо больно, в данную минуту ни было, но она доверяла возлюбленному мужу, который уже самозабвенно завладел её чувственными и сладкими, как спелая садовая земляника, губами и принялся целовать их с неистовым пылом, перед чем Мейлишах Султан не смогла устоять и безвозвратно отдалась на волю неистовым пламенным чувствам.
--Но мне всё равно очень больно, Селим! Лишь одна мысль о том, что ты делишь ложе с другими наложницами из своего гарема, сводит меня с ума, а сердце обливается кровью. Я очень сильно страдаю!—измождённо вздыхая, произнесла юная девушка после того, как они нехотя прервали свой пламенный поцелуй, пусть и продолжали стоять, с огромной нежностью обнимая друг друга, что заставило юного восемнадцатилетнего Падишаха, понимающе тяжело вздохнуть:
--Не думай о наложницах, Мейлишах!—и принялся ласково гладить её по румяным бархатистым щекам, чем вызвал в возлюбленной новый печальный вздох:
--Я, конечно, постараюсь мириться с ними, но это будет, очень непросто, Селим!—с которым юная девушка, на мгновение, закрыла глаза и, простояв так какое-то время, вновь открыла, не обращая никакого
После чего, не говоря больше ни единого слова, подал повелительный знак музыкантам с танцовщицам, несколько мгновений, тому назад прекратившим играть и танцевать, чтобы все следовали за ним к выходу из главных покоев.
Рабыни подчинились и, почтительно откланявшись юному Повелителю, постепенно разошлись, обдавая его с Селимие-хатун приятной прохладой, вызванной открытием и закрытием дубовых створок широкой двери, но, а, что, же касается Селимие-хатун, то она уже несколько минут, как стояла в почтительном поклоне на пороге главных покоев, смиренно ожидая момента, когда юный Султан, наконец-то, соизволит обратить на неё своё царственное внимание, испытывая, при этом, огромное волнение, лёгкий страх и нескрываемое смущение перед их предстоящим самым первым трепетным сближением, от чего её хорошенькое личико залилось румянцем, а сердце учащённо колотилось в упругой соблазнительной полуобнажённой груди, каждый тихий стук которого, эхом отдавался в её голове, но, погружённый в глубокую мрачную задумчивость, юноша не торопился этого сделать по той лишь простой причине, что до сих пор никак не мог прийти в себя после пережитого покушения, испытывая нервную дрожь и бурю многочисленных противоречивых эмоций, не дающих ему никакого покоя, из-за чего нервно сжимал в сильных руках серебряный кубок с успокаивающим шербетом, что продлилось ровно до тех пор, пока он, случайно ни глянув на кубок, увидел в нём отражение, смиренно ожидающей его внимания, хорошенькой наложницы, не смеющей сдвинуться с места без его высочайшего позволения вместе с огромным волнением, что заставило парня, невольно добродушно ухмыльнуться:
--Ладно, Хатун! Подойди, раз уж пришла!—в миг отбросив все мрачные мысли и страхи, благодаря чему, он медленно обернулся и приманил её к себе, что позволило Селимие чуть слышно выдохнуть с облегчением и, вовремя собравшись с мыслями, робко приблизиться к юному Повелителю, но, помня все наставления кизляра-аги с ункяр-калфой, плавно опустилась перед Властелином на одно колено и, взяв в дрожащие руки, подол его парчового тёмно-зелёного халата, медленно поднесла к чувственным губам и поцеловала в знак искреннего почтения с покорностью, при этом, не смея даже дышать, благодаря чему, не желая её больше мучить, Селим, вновь понимающе вздохнул и, осторожно взяв наложницу за аккуратно очерченный подбородок двумя пальцами, бережно поднял её с колен и, отведя к широкому ложу, сел вместе с ней на самый его край, вдумчиво принялся всматриваться в её бездонные карие глаза, хорошо ощущая то, как она вся дрожит, из-за чего приветливо ей улыбнулся и, чуть слышно заключив:
--Расслабься, Хатун! Я не причиню тебе боль!—не говоря больше ни единого слова, впился ей в губы яростным, очень пламенным поцелуем, во время которого, парочка незамедлительно разоблачилась от, мешающей им одежды. Между ними вспыхнула головокружительная страсть, которой они отдались самозабвенно, заполняя просторную комнату сладострастными единогласными стонами, что продлилось ровно до тех пор, пока они, приятно измождённые ни забылись крепким, восстанавливающим силы, сном.
Именно по этой причине парочка и не обращала внимания на, доносящиеся из просторной светлой общей комнаты гарема, звуки весёлой музыки, проигрываемой музыкантами, развлекающих Султанш, находящихся там и, царственно восседая на мягких подушках с бархатными наволочками, облачённые в шикарные парчовые и бархатные платья, попивали шербет из медных кубков, закусывая его фруктами во время, ведённой ими, беззаботной светской беседы, даже не замечая того, что среди них нет Баш Хасеки Нурбану Султан, которую Валиде Хандан Султан, категорически не желала видеть на празднике.
--Вижу, что ты, наконец-то, взбодрилась, Санавбер. Меня это очень радует.—доброжелательно улыбаясь невестке, заметила Валиде Хандан Султан, чем заставила её хорошенькое личико залиться румянцем лёгкого смущения, благодаря чему, юная девушка застенчиво улыбнулась и, чуть слышно выдохнув:
--Просто я ни на грош, не сомневаюсь в братской любви Повелителя к своим братьям, валиде!—продолжила с интересом наблюдать за грациозными танцами наложниц и беззаботно беседовать с Султаншами, что сопровождалось их беззаботным звонким смехом, что продлилось ровно до тех пор, пока юная главная Хасеки Султана Селима, вновь ни заговорила с Валиде Хандан Султан.—Валиде, Вы уж великодушно простите меня за дерзость. Только могу ли я посоветоваться с вами по поводу смены имени для меня на «Мейлишах», что означает—«милая госпожа», да и звучит очень нежно и красиво.
Это заставило Валиде ненадолго погрузиться в небольшое мысленное размышление, хотя по её лицу итак было видно, что затея невестки, относительно выбора для себя самого подходящего имени, ей очень даже нравится.
--Хорошо. Значит, отныне мы все будем звать тебя—Мейлишах Султан!—сияя всё той же искренней доброжелательной улыбкой, заключила Валиде Хандан султан, что продлилось ровно до тех пор, пока в общую гаремную комнату ни вошла с царственной уверенностью, облачённая в шикарное шёлковое василькового оттенка платье, обшитое серебристым гипюром, Баш Хасеки Нурбану Султан, которая мягко подошла ко всем и с восторженной улыбкой пожелала всем доброго вечера, но, наткнувшись на всеобщее ледяное безразличие, невольно смутилась и осторожно попыталась узнать причину их столь пренебрежительного к ней отношения:
--Госпожи, Вы уж великодушно простите меня за дерзость. Только позвольте мне узнать о том, в чём я провинилась перед Вами?—невольно приведя это к тому, что Валиде Хандан Султан презрительно фыркнула и, не терпя никаких возражений, приказала:
--Она ещё спрашивает о том, в чём провинилась?! Тебя никто не приглашал на праздник, Хатун! Возвращайся в свои покои и сиди там до тех пор, пока я не дам на выход из них своё позволение!—и, не говоря больше ни единого слова, создала видимость того, словно Нурбану здесь нет тем, что возобновила светскую беседу с Шах-Хубан, Мейлишах и с Махмелек Султан.
Нурбану Султан всё поняла и, не желая вызывать у Султанш к себе ещё большего праведного гнева, почтительно откланялась и потеряно побрела в свои покои, испытывая огромные подавленность с горьким разочарованием и, душащие её, горькие слёзы, готовые в любую минуту скатиться по пунцовым бархатистым щекам.
Прода от 08.04.2023, 11:23
7 ГЛАВА: "МНИМАЯ ПОБЕДА БАШ ХАСЕКИ НУРБАНУ СУЛТАН".
Дворец Топкапы.
И вот, она уже совершенно не заметила, как, наконец-то дошла до порога своих покоев и, взявшись за ручки дубовых створок широкой двери, открыла их и войдя во внутрь, закрыла их снова и, прижавшись стройной спиной к двери, больше не могла себя сдерживать и горько расплакалась, совершенно не обратив внимания на то, что, в данную минуту, её младшая сестра Мелексима-хатун вместе с подругой Айшегуль-хатун возились с близнецами Шехзаде Махмудом и Гевгерхан Султан, укладывая их спать в детские кроватки, что продлилось ровно до тех пор, пока Мелексима-хатун, случайно ни взглянув на старшую сестру, увидела, что та горько плачет, в связи с чем, крайне осторожно подошла к ней и, не говоря ни единого слова, крепко обняла.
--Валиде ненавидит меня, сестра! Что бы я ни сделала и ни сказала, ей всё не так! А ведь я всего лишь желаю, чтобы Шехзаде Баязид с Мустафой ушли в небытие для того, чтобы ничего не нарушало благополучию нашего Повелителя!—горько проплакала в плечо сестры Нурбану Султан, невольно приведя к тому, что они внезапно встретились друг с другом пристальными взглядами и мысленно заговорили друг с другом:
«Хватит терпеть унижения, Нурбану! С Валиде пора кончать!»
«Что ты задумала, Мелексима? Ты меня пугаешь!»
«Прикажи мне убить её, я сделаю это без промедления!»
«Даже не вздумай! Нет! Тебе, что, жить надоело?! Тебя же казнят!»
На очаровательном лице Баш Хасеки Нурбану Султан отчётливо прочитывался невыносимый ужас от того, что она отчётливо прочитывала в серо-голубых глазах младшей сестры, настроенной очень решительно на то, чтобы справедливо отомстить всем обидчикам горячо любимой сестры, хоть прямо сейчас, тем-самым, подставляя себя под удавку безмолвных палачей, которые непременно зашьют её в кожаный мешок и бросят в Босфор, чего Нурбану, категорически не желала допускать.
--Ну и глупо, Нурбану! Неужели ты не хочешь остаться единственной в сердце нашего Властелина, а в последствие стать Валиде Султан?!—не выдержав, всё с той же решительной воинственностью, вразумительно проговорила Мелексима-хатун, благодаря чему, между двумя сёстрами возник небольшой, но очень эмоциональный спор, привлёкший к ним внимание Айшегуль-хатун, держащейся всё это время, крайне отстранённо.
--Из-за чего вы спорите, Мелексима?—привлекая к себе внимание, наконец, крайне осторожно поинтересовалась у сестёр-венецианок Айшегуль-хатун, чем заставила их, мгновенно замолчать и, ошарашено переглянувшись между собой, единогласно бросить ей небрежно:
--Это не твоё дело, Айшегуль! Занимайся детьми и не лезь туда, куда не просят!—что прозвучало, очень резко. Султаншу с младшей сестрой даже не беспокоило то, что этими словами они могли легко обидеть Айшегуль-хатун, которая, хорошо поняла их и больше не лезла к ним с расспросами, за что они были ей искренне благодарны.
Рано утром, когда первые яркие солнечные лучи озарили всё вокруг золотисто-медным светом, из главных покоев вышла, погружённая в глубокую романтическую мечтательность, Селимие-хатун, хорошенькое личико которой озарилось румянцем лёгкого смущения, а чувственные губы расплылись в застенчивой, но при этом, счастливой улыбке, благодаря чему, юная рыжеволосая гурия ничего не замечала из-за того, что до сих пор не могла поверить в то, что стала гёзде, сумев прошлой ночью ублажить юного Повелителя так, что он оказался ею очень доволен.
--Ну, наконец-то, ты вышла, а то я уже думал, что мне придётся до обеда тебя ждать.—с оттенком искреннего недовольства небрежно проговорил за её спиной кизляр-ага, стараясь быть строгим, лишь для приличия, хотя на самом деле, он испытывал огромный восторг за то, что юный Повелитель завёл себе новую фаворитку в лице этой щупленькой рыжеволосой греческой девчонки по имени Селимие, которая инстинктивно вздрогнула от неожиданности, но, постепенно собравшись с мыслями, плавно и грациозно обернулась и почтительно поклонилась.
--Доброе утро, Сюмбуль-ага!—доброжелательно поприветствовала кизляра-агу Селимие-хатун, что оказалось на столько очаровательно, перед чем главный евнух султанского гарема не смог устоять и, доброжелательно наложнице улыбнувшись с ответ, участливо спросил:
--Ну, как всё прошло? Тебе удалось угодить Повелителю, Хатун? Он остался тобой доволен?
Залившись ещё большим румянцем, Селимие-хатун утвердительно кивнула и, не говоря больше ни единого слова, наконец, подошла вместе с ним до арочного входа в общую гаремную комнату, где все её обитатели уже, тоже давно проснулись и, приведя себя в благопристойный вид, занимались своими обычными повседневными делами, не обращая никакого внимания на, слепящие их, яркие солнечные лучи.
Кизляр-ага одобрительно кивнул и, распорядившись:
--Ладно, ступай вовнутрь, красавица ты наша.—внимательно проследил за тем, как Селимие-хатун всё поняла и, почтительно ему поклонившись, прошла в общую комнату, провожаемая недоумевающим взглядом, незаметно присоединившейся к кизляру-аге, Мейлишах Султан, которая сегодня была одета в шикарное атласное, мятного оттенка, обшитое золотым гипюром с россыпью драгоценных камней, платье.
--Откуда возвращается эта девушка, Сюмбуль-ага? Случайно не от Повелителя?—требуя от него незамедлительного откровенного ответа, поинтересовалась юная главная Хасеки, невольно приведя это к тому, что кизляр-ага, отчаянно подбирая, как ему казалось, более осторожные слова, попытался выкручиваться, но ничего не получилось, и он не нашёл ничего лучше, кроме как, небрежно обранить:
--Да, Султанша!—чем жестоко ударил юную Султаншу по любящему сердцу, из-за чего она со слезами на глазах, сама того не заметила, как побрела куда-то, совершенно не разбирая пути из-за плотной пелены горьких слёз, застлавших ей глаза.
Вот только дошла она до главных покоев, тяжёлые створки широкой двери в которые перед ней открыли молчаливые стражники, позволяя главной Хасеки юного Падишаха пройти вовнутрь, что она и сделала, слегка приподнимая полы роскошного платья, даже не догадываясь о том, что Султан Селим уже с трепетным волнением ждёт её, успев привести себя в благопристойный вид и облачиться в шикарное одеяние, выполненное из бархата, парчи и шёлка рубинового оттенка, а его мужественное лицо озаряла ласковая улыбка, с которой он восторженно выдохнул:
--Санавбер моя!
--Мейлишах, Повелитель. Отныне, моё имя Мейлишах. Я сама себе его выбрала, а Валиде одобрила.—с ледяным безразличием поправила мужа юная девушка, отчаянно скрывая от него невыносимую боль, беспощадно раздирающую ей хрупкую, словно горный хрусталь, трепетную душу, вызванную его изменой, хотя Мейлишах Султан и прекрасно знала, что уделение им внимания наложницам неизбежно, но всё равно, ей очень сложно примириться с ними, что оказалось хорошо понятно юному Повелителю, благодаря чему, он с искренним одобрением вздохнул:
--Красивое имя! Оно тебе даже больше подходит, чем предыдущее!—и, заключив жену в крепкие объятия, вдумчиво всмотрелся в её, полные невыносимого душевного страдания, голубые глаза и, ласково ей улыбаясь, убедительно заверил, смутно надеясь на взаимопонимание жены.—Не ревнуй, Мейлимах! Селимие-хатун, как и многие другие наложницы—для меня ничего не значат. Я люблю только тебя. Верь мне.
Конечно, юной Султанше, как бы невыносимо больно, в данную минуту ни было, но она доверяла возлюбленному мужу, который уже самозабвенно завладел её чувственными и сладкими, как спелая садовая земляника, губами и принялся целовать их с неистовым пылом, перед чем Мейлишах Султан не смогла устоять и безвозвратно отдалась на волю неистовым пламенным чувствам.
--Но мне всё равно очень больно, Селим! Лишь одна мысль о том, что ты делишь ложе с другими наложницами из своего гарема, сводит меня с ума, а сердце обливается кровью. Я очень сильно страдаю!—измождённо вздыхая, произнесла юная девушка после того, как они нехотя прервали свой пламенный поцелуй, пусть и продолжали стоять, с огромной нежностью обнимая друг друга, что заставило юного восемнадцатилетнего Падишаха, понимающе тяжело вздохнуть:
--Не думай о наложницах, Мейлишах!—и принялся ласково гладить её по румяным бархатистым щекам, чем вызвал в возлюбленной новый печальный вздох:
--Я, конечно, постараюсь мириться с ними, но это будет, очень непросто, Селим!—с которым юная девушка, на мгновение, закрыла глаза и, простояв так какое-то время, вновь открыла, не обращая никакого
