--От Джаннет-калфы с Хаджи-агой ещё никаких известий не поступало, Гюль-ага?—поинтересовалась у старшего евнуха юная Мейлишах Султан, пристально смотря на него. Стоявший в почтительном поклоне, евнух понимающе тяжело вздохнул и, ничего не скрывая, честно ответил:
--Нет, госпожа. Только, мне кажется, что с Нергиз Султан всё решится именно сегодня, пока Шехзаде Мустафа будет занят на пятничном приветствии с намазом.
Погружённая в глубокую мрачную задумчивость, Мейлишах Султан одобрительно кивнула и сдержано вздохнула:
--Хорошо! Будем ждать от них добрых вестей.—благодаря чему, между ними воцарилось долгое мрачное молчание, которым воспользовалась Селимие-хатун, робко войдя в просторные покои к главной Хасеки юного Султана Селима в тот самый момент, когда две девушки-рабыни крайне бесшумно открыли перед ней створки широкой двери и, слегка приподнимая полы шикарного яркого синего оттенка шёлкового платья с мятным парчовым безрукавным кафтаном, почтительно поклонилась, застенчиво произнесла лишь одно:
--Вы хотели видеть меня, госпожа? Я пришла по Вашему распоряжению.—чем мгновенно привлекла к себе внимание Мейлишах Султан, которая одобрительно кивнула и, наконец, заговорила деловым тоном:
--Как ты, наверное поняла, Нурбану Султан слишком коварна и ревнива. Поэтому, тебе, отныне предстоит быть предельно внимательной ко всему, что ты носишь, ешь и пьёшь, так как там может быть яд. Я не смогу тебя защищать, так как у меня, отныне появилось слишком много дел. Только не думай о том, что ты остаёшься совершенно беззащитной, ведь единственное, что я смогу для тебя сделать—выделить дегустаторов из рабынь и молодых евнухов, которые будут пробовать твои: еду, питьё, одежду и постельное бельё на наличие, либо отсутствие яда.—и, выдержав небольшую паузу, обратилась уже к старшему аге.—А ты, Гюль-ага, внимательно будешь следить за всем этим!
Гюль-ага с Селимие-хатун прекрасно поняли Мейлишах Султан и, почтительно ей откланявшись, вернулись в гарем, оставляя юную госпожу наедине с её мрачными мыслями о Нергиз Султан с Шехзаде Мустафой, с неистовым жаром, мысленно молясь о том, чтобы здравый смысл у них возобладал над безрассудством.
Амасия. Дворец.
Вот только главная Хасеки Султана Селима даже не догадывалась о том, на сколько близка к смерти оказалась Нергиз Султан после, недавно перенесённого выкидыша, а именно, находясь в полусонном состоянии из-за действия лекарственных средств, которые ей дала главная дворцовая акушерка, молодая Баш Хасеки Шехзаде Мустафы отчётливо слышала то, о чём, чуть слышно беседуют её верные служанка Гюлесен-хатун и личная калфа по имени Эмине с главной акушеркой, стоявшие, практически у самого выхода и время от времени посматривали на золотоволосую Султаншу.
--Яд, подсыпанный мною в лекарство, скоро подействует. Ждать осталось не долго.—чуть слышно заверила их акушерка, чем заставила собеседниц вздохнуть с огромным облегчением:
--Слава милостивейшему Аллаху!—и, вручив акушерке мешок с золотыми монетами, внимательно проследили за тем, как она ушла, а, стоявшие по ту сторону покоев возле входной двери, девушки-рабыни, вновь закрыли её дубовые створки, что позволило калфе с белокурой красавицей Гюлесен-хатун, обладающей: выразительными карими, обрамлёнными густыми шелковистыми ресницами, глазами, светлой, практически белоснежной и гладкой, словно атласное полотно, кожей, чувственными алыми губами и стройной, как ствол молодой сосны, фигурой с пышными упругими соблазнительными формами, являющейся новой фавориткой Шехзаде Мустафы, пусть и тайной, в заботливых объятиях которой он отдыхал душой.
--Думаешь, я ничего не знаю о ваших с моим Шехзаде тайных встречах, Гюлесен-хатун?!—привлекая к себе внимание рабыни, с искренним презрением произнесла Нергиз Султан, слегка приподнявшись на постели в своих просторных, дорого обставленных и выполненных в ярких тонах с украшением многочисленной золотой лепнины, покоях, благодаря чему, Гюлесен-хатун с Эмине-калфой ошарашено переглянулись между собой, не зная того, что им предпринять для своего спасения. Решение пришло само по себе, в связи с чем, находчивая Эмине-калфа незамедлительно подошла к постели с Баш Хасеки и, взяв в руки подушку с голубой парчовой наволочкой, положила её на ошеломлённое лицо Нергиз Султан, принялась душить ею Султаншу, из-за чего между ними возникла отчаянная борьба, в ходе которой Нергиз Султан постепенно сдалась и отдала Всевышнему свою грешную душу.
--Вы убили её, Эмине-калфа!—потрясённо выдохнула чуть слышно, побледневшая белокурая наложница, которая, казалось ещё немного, и лишится чувств от, переполнявших её всю, бурных противоречивых эмоций с порывами, чего всегда сдержанная и мудрая Эмине-калфа не могла допустить, в связи с чем, постепенно отдышалась и решительно произнесла, приводя шестнадцатилетнюю подопечную в чувства:
--Отправляйся к Шехзаде Мустафе и доложи ему о том, что у Баш Хасеки Нергиз Султан внезапно случился выкидыш, в ходе которого произошло обильное кровотечение, привёдшее к смерти Султанши!
Потрясённая до глубины души, Гюлесен-хатун всё поняла и, почтительно поклонившись старшей калфе, спешно покинула роскошные покои, только что безвременно погибшей Баш Хасеки Нергиз Султан, хорошо ощущая то, как бешено колотится в груди разгорячённое сердце, а из ясных карих глаз по бледным бархатистым щекам стекают горькие слёзы.
И вот, оказавшись, наконец, в мраморном дворцовом коридоре, занесённом непроглядным мраком из-за отсутствия ярких лучей зимнего солнца, спрятавшегося за хмурыми тучами, из которых крупными мохнатыми хлопьями повалил сильный снег, Гюлесен-хатун сама не заметила того, как покинула пределы гарема, где, не дойдя немного до мужской половины великолепного дворца провинции Амасия, встретилась с Шехзаде Мустафой, который о чём-то душевно беседовал с верным телохранителем, являющимся ещё и известным в народе поэтом по имени Яхья-эфенди, благодаря чему, юная девушка не смогла справиться с, одолевающим её всю, огромным любопытством и принялась внимательно вслушиваться в их душевный разговор. Вот, что она услышала.
--Сегодня утром перед тем, как отправиться на пятничное приветствие с намазом, я написал письмо нашему новому Повелителю с заочной присягой в верности, где известил его о том, что распустил войско и готов, хоть сейчас подписать манифест за себя, детей и будущих внуков о том, что никогда не буду иметь никаких притязаний на трон, которое приказал отправить кизляра-агу голубиной почтой.—с мрачной глубокой задумчивостью поделился с верным телохранителем молодой двадцативосьмилетний Шехзаде Мустафа, думая над тем, как ему, крайне деликатно сообщить обо всём своей Баш Хасеки, прекрасно давая себе отчёт о том, что она придёт в неописуемую ярость, до чего ему не было уже никакого дела, ведь вся страсть вместе с привязанностью постепенно исчезли.
--Вы правильно поступили, Шехзаде. Трон Османской Империи не стоит того, чтобы из-за него вы становились врагами с родными братьями, обращая всё в беспощадную кровопролитную братоубийственную войну.—морально поддержал собеседника взимным понимающим тяжёлым вздохом Яхья-эфенди, что встретилось горькой усмешкой Шехзаде Мустафы.
--Вот только, как мне об этом сообщить моей Баш Хаеки Нергиз Султан, ведь она на столько сильно жаждет править главным гаремом, что обязательно придёт в огромную ярость, узнав, что я разбил в пух и прах все её надежды с мечтами!
--Не придёт, Шехзаде. Баш Хасеки Нергиз Султан мертва. У неё случился выкидыш с обильным кровотечением, ходе которых она и ушла в мир иной.—скорбно вздыхая, доложила дражайшему возлюбленному Гюлесен-хатун, выйдя из своего надёжного убежища и почтительно поклонившись, невольно приведя это к тому, что между ними воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого Шехзаде Мустафа не знал того, как ему реагировать на скорбное известие дражайшей возлюбленной; радоватья и вздыхать с огромным облегчением, либо огорчаться, ведь его покойная Баш Хасеки была матерью их единственного Шехзаде Абдулы, которого полностью отдала на попечение кормилицы с верными рабынями, возглавляемые Валиде Хюррем Султан с ункяр-калфой Джаннет.
--Да, простит Аллах Нергиз Султан все её прегрешения!—наконец, нарушив их мрачное молчание, заключил Шехзаде Мустафа, поддержанный взаимным печальным вздохом своих собеседников:
--Аминь, Шехзаде!
Но, а чуть позже, когда Шехзаде Мустафа отправился в хамам для того, чтобы хорошенько обдумать, внезапно свалившееся на него, несчастье, а вместе с ним и, одновременно огромное облегчение, в чём возлюбленного сопроводила Гюлесен-хатун, непосредственно по личному пожеланию самого Шехзаде Мустафы.
И вот, вальяжно восседая на тёплой мраморной плите, затерявшись в густых клубах сизого пара и не обращая никакого внимания на просторное помещение с колоннами и арками, Шехзаде пытался расслабиться под заботливыми руками горячо любимой фаворитки, помогающей ему с приятным омовением, что давалось молодому мужчине с большим трудом.
--Ладно, Гюлесен, хватит печалиться! Нергиз Султан, всё-таки сама виновата в том, что её постигло справедливое наказание в виде безвременной смерти. Ей не следовало становиться властолюбивым безжалостным ревнивым чудовищем.—не выдержав, царящего между ними, мрачного эмоционального напряжения, вразумительно заключил Шехзаде Мустафа, с огромным обожанием смотря на возлюбленную, от чего по стройному телу Гюлесен-хатун пробежали приятные мурашки, благодаря чему её хорошенькое лицо залилось румянцем неподдельного смущения, заставившим девушку, застенчиво улыбнуться и чуть слышно выдохнуть:
--Как прикажете, Шехзаде!
Это у неё получилось настолько очаровательно, перед чем Шехзаде Мустафа не устоял и, бережно взяв Гюлесен-хатун за руку, плавно усадил рядом с собой на тёплую мраморную плиту, продолжая с огромной нежностью сжимать в крепких мужских объятиях, заворожено всматриваясь в ласковую бездну её карих глаз, хорошо ощущая то, как ему непреодолимо хочется самозабвенно припасть к сладостным, словно дикий мёд, алым чувственным губам возлюбленной и воссоединиться с ней в долгом, очень пламенном поцелуе, что мужчина сделал незамедлительно с превеликим удовольствием, благодаря чему, у обоих голова пошла кругом и замерла в трепетном волнении хрупкая, подобно хрусталю, либо фарфору, душа.
--Отныне, тебе больше не придётся ютиться в общей гаремной комнате, Гюлесен. С сегодняшнего дня, ты становишься моей официальной новой фавориткой и переезжаешь в покои, расположенные на территории для фавориток. Тебе будут выделены собственные рабыни с евнухами и калфа.—нехотя прервав их пламенный поцелуй и заворожено смотря в бездонные глаза фаворитки, решительно заключил Шехзаде Мустафа, ласково поглаживая её по румяным бархатистым щекам, что вызвало у Гюлесен-хатун новый понимающий вздох:
--Как Вам будет угодно, Шехзаде!—и, не говоря больше ни единого слова, вновь воссоединилась с избранником в долгом, очень пламенном поцелуе, за которым последовали неистовые головокружительные ласки, которыми услаждали друг друга любовники, постепенно заполняя просторный зал дворцового хаммама сладострастными стонами, плавно переходящими в крик огромного удовольствия, но, понимая, что им будет намного удобнее продолжить приятное общение, парочка перешла в роскошные покои Шехзаде Мустафы, а точнее в его постель.
Вот только возлюбленные даже не догадывались о том, что, в эту самую минуту, царственно стоявшая возле ограждения на мраморной террасе, открывающей прекрасный вид на общую гаремную комнату, облачённая в роскошное зеленовато-бирюзовое парчовое платье, Хюррем Султан вела душевный разговор с кизляром-агой Хаджи-Мехмедом о том, правильно ли поступил Шехзаде Мустафа, присягнув на верность своему среднему брату Султану Селиму вместо того, чтобы забрать у него трон Великих Османов, как о том мечтала, ныне покойная его Баш Хасеки Нергиз Султан, бездыханное тело которой в, обшитом оттенка морской зелени бархатом, гробу, теперь выносили младшие евнухи, крайне осторожно спустившиеся по мраморным ступенькам в общую гаремную комнату, где по обе стороны «султанской тропы» которой уже были выстроены калфами с евнухами в почтительном поклоне, наложницы, провожающие скорбным молчанием Баш Хасеки Нергиз Султан, гроб с которой мимо них всех пронесли младшие евнухи и, вынеся его из гарема, отправились к выходу из дворца для того, чтобы похоронить Султаншу на кладбище, примыкающем к мечети покойной Валиде Хавсы Султан.
--Жаль, конечно, Нергиз Султан. Она была умной и очень амбициозной, да и меня уважала.—печально вздыхая, поделилась с верным кизляром-агой Валиде Хюррем Султан, что было хорошо понятно ему, иначе он бы ни вздохнул с взаимной печалью:
--Просто нашему Шехзаде нужна такая милая, тихая, добросердечная и душевная Хатун, как итальянка Гюлесен-хатун!—невольно приведя это к тому, что их взаимопонимающие взгляды ненадолго встретились друг с другом.
--Именно поэтому мой сын оказался слаб и опережён своим братом Селимом, незаконно воцарившимся на троне Османской Империи!—с нескрываемым разочарованием посетовала рыжеволосая вдовствующая Хасеки Хюррем Султан, хотя и мысленно признавалась себе в том, что её горячо любимый, пусть и приёмный старший сын поступил так из чувства благоразумия с инстинктом самосохранения и душевного благополучия, в связи с чем, вышла из глубокой мрачной задумчивости и с небрежной брезгливостью спросила.—А где сейчас находится Гюлесен-хатун, Хаджи-ага?
--Проводит время с нашим Шехзаде, Султанша!—сдержано выдохнул, ничего не скрывая, кизляр-ага, что встретилось одобрительным кивком головы Хюррем Султан, распорядившейся:
--Приведи её ко мне сразу, как она освободится!
--Как прикажете, Султанша!—почтительно поклонившись вдовствующей Хасеки Хюррем Султан, заверил её кизляр-ага Хаджи-Мехмед.
Между ними, вновь воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого они продолжили внимательно всматриваться в просторную общую гаремную комнату, глубоко погружённые каждый в свои мысли, которые были суровее самой грозной тучи, что продлилось ровно до тех пор, пока Хюррем Султан ни вернулась в свои просторные покои, провожаемая понимающим взглядом кизляра-аги, который, простояв так какое-то время в гордом одиночестве, вернулся к своим прямым обязанностям в гареме.
Но, а, что же касается Гюлесен-хатун, то она, расставшись с дражайшим возлюбленным Шехзаде Мустафой, воспользовалась тем, что на неё никто из гаремных обитателей не обращает никакого внимания, крайне незаметно вышла из дворца, где её уже терпеливо ждал один из торговцев, прибывший в Амасию из Стамбула и, настороженно озираясь по сторонам, быстро спросил:
--Ну, что, Хатун? Есть ли у тебя чем порадовать Повелителя?—что заставило белокурую юную девушку понимающе тяжело вздохнуть и, ничего не скрывая, чуть слышно ответить:
--Передайте нашему Повелителю, что Баш Хасеки Нергиз Султан умерла сегодня утром из-за, случившегося с ней внезапного выкидыша с сильным кровотечением, да и, что же касается Шехзаде Мустафы, то он распустил войско и заочно присягает нашему новому
--Нет, госпожа. Только, мне кажется, что с Нергиз Султан всё решится именно сегодня, пока Шехзаде Мустафа будет занят на пятничном приветствии с намазом.
Погружённая в глубокую мрачную задумчивость, Мейлишах Султан одобрительно кивнула и сдержано вздохнула:
--Хорошо! Будем ждать от них добрых вестей.—благодаря чему, между ними воцарилось долгое мрачное молчание, которым воспользовалась Селимие-хатун, робко войдя в просторные покои к главной Хасеки юного Султана Селима в тот самый момент, когда две девушки-рабыни крайне бесшумно открыли перед ней створки широкой двери и, слегка приподнимая полы шикарного яркого синего оттенка шёлкового платья с мятным парчовым безрукавным кафтаном, почтительно поклонилась, застенчиво произнесла лишь одно:
--Вы хотели видеть меня, госпожа? Я пришла по Вашему распоряжению.—чем мгновенно привлекла к себе внимание Мейлишах Султан, которая одобрительно кивнула и, наконец, заговорила деловым тоном:
--Как ты, наверное поняла, Нурбану Султан слишком коварна и ревнива. Поэтому, тебе, отныне предстоит быть предельно внимательной ко всему, что ты носишь, ешь и пьёшь, так как там может быть яд. Я не смогу тебя защищать, так как у меня, отныне появилось слишком много дел. Только не думай о том, что ты остаёшься совершенно беззащитной, ведь единственное, что я смогу для тебя сделать—выделить дегустаторов из рабынь и молодых евнухов, которые будут пробовать твои: еду, питьё, одежду и постельное бельё на наличие, либо отсутствие яда.—и, выдержав небольшую паузу, обратилась уже к старшему аге.—А ты, Гюль-ага, внимательно будешь следить за всем этим!
Гюль-ага с Селимие-хатун прекрасно поняли Мейлишах Султан и, почтительно ей откланявшись, вернулись в гарем, оставляя юную госпожу наедине с её мрачными мыслями о Нергиз Султан с Шехзаде Мустафой, с неистовым жаром, мысленно молясь о том, чтобы здравый смысл у них возобладал над безрассудством.
Амасия. Дворец.
Вот только главная Хасеки Султана Селима даже не догадывалась о том, на сколько близка к смерти оказалась Нергиз Султан после, недавно перенесённого выкидыша, а именно, находясь в полусонном состоянии из-за действия лекарственных средств, которые ей дала главная дворцовая акушерка, молодая Баш Хасеки Шехзаде Мустафы отчётливо слышала то, о чём, чуть слышно беседуют её верные служанка Гюлесен-хатун и личная калфа по имени Эмине с главной акушеркой, стоявшие, практически у самого выхода и время от времени посматривали на золотоволосую Султаншу.
--Яд, подсыпанный мною в лекарство, скоро подействует. Ждать осталось не долго.—чуть слышно заверила их акушерка, чем заставила собеседниц вздохнуть с огромным облегчением:
--Слава милостивейшему Аллаху!—и, вручив акушерке мешок с золотыми монетами, внимательно проследили за тем, как она ушла, а, стоявшие по ту сторону покоев возле входной двери, девушки-рабыни, вновь закрыли её дубовые створки, что позволило калфе с белокурой красавицей Гюлесен-хатун, обладающей: выразительными карими, обрамлёнными густыми шелковистыми ресницами, глазами, светлой, практически белоснежной и гладкой, словно атласное полотно, кожей, чувственными алыми губами и стройной, как ствол молодой сосны, фигурой с пышными упругими соблазнительными формами, являющейся новой фавориткой Шехзаде Мустафы, пусть и тайной, в заботливых объятиях которой он отдыхал душой.
--Думаешь, я ничего не знаю о ваших с моим Шехзаде тайных встречах, Гюлесен-хатун?!—привлекая к себе внимание рабыни, с искренним презрением произнесла Нергиз Султан, слегка приподнявшись на постели в своих просторных, дорого обставленных и выполненных в ярких тонах с украшением многочисленной золотой лепнины, покоях, благодаря чему, Гюлесен-хатун с Эмине-калфой ошарашено переглянулись между собой, не зная того, что им предпринять для своего спасения. Решение пришло само по себе, в связи с чем, находчивая Эмине-калфа незамедлительно подошла к постели с Баш Хасеки и, взяв в руки подушку с голубой парчовой наволочкой, положила её на ошеломлённое лицо Нергиз Султан, принялась душить ею Султаншу, из-за чего между ними возникла отчаянная борьба, в ходе которой Нергиз Султан постепенно сдалась и отдала Всевышнему свою грешную душу.
--Вы убили её, Эмине-калфа!—потрясённо выдохнула чуть слышно, побледневшая белокурая наложница, которая, казалось ещё немного, и лишится чувств от, переполнявших её всю, бурных противоречивых эмоций с порывами, чего всегда сдержанная и мудрая Эмине-калфа не могла допустить, в связи с чем, постепенно отдышалась и решительно произнесла, приводя шестнадцатилетнюю подопечную в чувства:
--Отправляйся к Шехзаде Мустафе и доложи ему о том, что у Баш Хасеки Нергиз Султан внезапно случился выкидыш, в ходе которого произошло обильное кровотечение, привёдшее к смерти Султанши!
Потрясённая до глубины души, Гюлесен-хатун всё поняла и, почтительно поклонившись старшей калфе, спешно покинула роскошные покои, только что безвременно погибшей Баш Хасеки Нергиз Султан, хорошо ощущая то, как бешено колотится в груди разгорячённое сердце, а из ясных карих глаз по бледным бархатистым щекам стекают горькие слёзы.
И вот, оказавшись, наконец, в мраморном дворцовом коридоре, занесённом непроглядным мраком из-за отсутствия ярких лучей зимнего солнца, спрятавшегося за хмурыми тучами, из которых крупными мохнатыми хлопьями повалил сильный снег, Гюлесен-хатун сама не заметила того, как покинула пределы гарема, где, не дойдя немного до мужской половины великолепного дворца провинции Амасия, встретилась с Шехзаде Мустафой, который о чём-то душевно беседовал с верным телохранителем, являющимся ещё и известным в народе поэтом по имени Яхья-эфенди, благодаря чему, юная девушка не смогла справиться с, одолевающим её всю, огромным любопытством и принялась внимательно вслушиваться в их душевный разговор. Вот, что она услышала.
--Сегодня утром перед тем, как отправиться на пятничное приветствие с намазом, я написал письмо нашему новому Повелителю с заочной присягой в верности, где известил его о том, что распустил войско и готов, хоть сейчас подписать манифест за себя, детей и будущих внуков о том, что никогда не буду иметь никаких притязаний на трон, которое приказал отправить кизляра-агу голубиной почтой.—с мрачной глубокой задумчивостью поделился с верным телохранителем молодой двадцативосьмилетний Шехзаде Мустафа, думая над тем, как ему, крайне деликатно сообщить обо всём своей Баш Хасеки, прекрасно давая себе отчёт о том, что она придёт в неописуемую ярость, до чего ему не было уже никакого дела, ведь вся страсть вместе с привязанностью постепенно исчезли.
--Вы правильно поступили, Шехзаде. Трон Османской Империи не стоит того, чтобы из-за него вы становились врагами с родными братьями, обращая всё в беспощадную кровопролитную братоубийственную войну.—морально поддержал собеседника взимным понимающим тяжёлым вздохом Яхья-эфенди, что встретилось горькой усмешкой Шехзаде Мустафы.
--Вот только, как мне об этом сообщить моей Баш Хаеки Нергиз Султан, ведь она на столько сильно жаждет править главным гаремом, что обязательно придёт в огромную ярость, узнав, что я разбил в пух и прах все её надежды с мечтами!
--Не придёт, Шехзаде. Баш Хасеки Нергиз Султан мертва. У неё случился выкидыш с обильным кровотечением, ходе которых она и ушла в мир иной.—скорбно вздыхая, доложила дражайшему возлюбленному Гюлесен-хатун, выйдя из своего надёжного убежища и почтительно поклонившись, невольно приведя это к тому, что между ними воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого Шехзаде Мустафа не знал того, как ему реагировать на скорбное известие дражайшей возлюбленной; радоватья и вздыхать с огромным облегчением, либо огорчаться, ведь его покойная Баш Хасеки была матерью их единственного Шехзаде Абдулы, которого полностью отдала на попечение кормилицы с верными рабынями, возглавляемые Валиде Хюррем Султан с ункяр-калфой Джаннет.
--Да, простит Аллах Нергиз Султан все её прегрешения!—наконец, нарушив их мрачное молчание, заключил Шехзаде Мустафа, поддержанный взаимным печальным вздохом своих собеседников:
--Аминь, Шехзаде!
Но, а чуть позже, когда Шехзаде Мустафа отправился в хамам для того, чтобы хорошенько обдумать, внезапно свалившееся на него, несчастье, а вместе с ним и, одновременно огромное облегчение, в чём возлюбленного сопроводила Гюлесен-хатун, непосредственно по личному пожеланию самого Шехзаде Мустафы.
И вот, вальяжно восседая на тёплой мраморной плите, затерявшись в густых клубах сизого пара и не обращая никакого внимания на просторное помещение с колоннами и арками, Шехзаде пытался расслабиться под заботливыми руками горячо любимой фаворитки, помогающей ему с приятным омовением, что давалось молодому мужчине с большим трудом.
--Ладно, Гюлесен, хватит печалиться! Нергиз Султан, всё-таки сама виновата в том, что её постигло справедливое наказание в виде безвременной смерти. Ей не следовало становиться властолюбивым безжалостным ревнивым чудовищем.—не выдержав, царящего между ними, мрачного эмоционального напряжения, вразумительно заключил Шехзаде Мустафа, с огромным обожанием смотря на возлюбленную, от чего по стройному телу Гюлесен-хатун пробежали приятные мурашки, благодаря чему её хорошенькое лицо залилось румянцем неподдельного смущения, заставившим девушку, застенчиво улыбнуться и чуть слышно выдохнуть:
--Как прикажете, Шехзаде!
Это у неё получилось настолько очаровательно, перед чем Шехзаде Мустафа не устоял и, бережно взяв Гюлесен-хатун за руку, плавно усадил рядом с собой на тёплую мраморную плиту, продолжая с огромной нежностью сжимать в крепких мужских объятиях, заворожено всматриваясь в ласковую бездну её карих глаз, хорошо ощущая то, как ему непреодолимо хочется самозабвенно припасть к сладостным, словно дикий мёд, алым чувственным губам возлюбленной и воссоединиться с ней в долгом, очень пламенном поцелуе, что мужчина сделал незамедлительно с превеликим удовольствием, благодаря чему, у обоих голова пошла кругом и замерла в трепетном волнении хрупкая, подобно хрусталю, либо фарфору, душа.
--Отныне, тебе больше не придётся ютиться в общей гаремной комнате, Гюлесен. С сегодняшнего дня, ты становишься моей официальной новой фавориткой и переезжаешь в покои, расположенные на территории для фавориток. Тебе будут выделены собственные рабыни с евнухами и калфа.—нехотя прервав их пламенный поцелуй и заворожено смотря в бездонные глаза фаворитки, решительно заключил Шехзаде Мустафа, ласково поглаживая её по румяным бархатистым щекам, что вызвало у Гюлесен-хатун новый понимающий вздох:
--Как Вам будет угодно, Шехзаде!—и, не говоря больше ни единого слова, вновь воссоединилась с избранником в долгом, очень пламенном поцелуе, за которым последовали неистовые головокружительные ласки, которыми услаждали друг друга любовники, постепенно заполняя просторный зал дворцового хаммама сладострастными стонами, плавно переходящими в крик огромного удовольствия, но, понимая, что им будет намного удобнее продолжить приятное общение, парочка перешла в роскошные покои Шехзаде Мустафы, а точнее в его постель.
Вот только возлюбленные даже не догадывались о том, что, в эту самую минуту, царственно стоявшая возле ограждения на мраморной террасе, открывающей прекрасный вид на общую гаремную комнату, облачённая в роскошное зеленовато-бирюзовое парчовое платье, Хюррем Султан вела душевный разговор с кизляром-агой Хаджи-Мехмедом о том, правильно ли поступил Шехзаде Мустафа, присягнув на верность своему среднему брату Султану Селиму вместо того, чтобы забрать у него трон Великих Османов, как о том мечтала, ныне покойная его Баш Хасеки Нергиз Султан, бездыханное тело которой в, обшитом оттенка морской зелени бархатом, гробу, теперь выносили младшие евнухи, крайне осторожно спустившиеся по мраморным ступенькам в общую гаремную комнату, где по обе стороны «султанской тропы» которой уже были выстроены калфами с евнухами в почтительном поклоне, наложницы, провожающие скорбным молчанием Баш Хасеки Нергиз Султан, гроб с которой мимо них всех пронесли младшие евнухи и, вынеся его из гарема, отправились к выходу из дворца для того, чтобы похоронить Султаншу на кладбище, примыкающем к мечети покойной Валиде Хавсы Султан.
--Жаль, конечно, Нергиз Султан. Она была умной и очень амбициозной, да и меня уважала.—печально вздыхая, поделилась с верным кизляром-агой Валиде Хюррем Султан, что было хорошо понятно ему, иначе он бы ни вздохнул с взаимной печалью:
--Просто нашему Шехзаде нужна такая милая, тихая, добросердечная и душевная Хатун, как итальянка Гюлесен-хатун!—невольно приведя это к тому, что их взаимопонимающие взгляды ненадолго встретились друг с другом.
--Именно поэтому мой сын оказался слаб и опережён своим братом Селимом, незаконно воцарившимся на троне Османской Империи!—с нескрываемым разочарованием посетовала рыжеволосая вдовствующая Хасеки Хюррем Султан, хотя и мысленно признавалась себе в том, что её горячо любимый, пусть и приёмный старший сын поступил так из чувства благоразумия с инстинктом самосохранения и душевного благополучия, в связи с чем, вышла из глубокой мрачной задумчивости и с небрежной брезгливостью спросила.—А где сейчас находится Гюлесен-хатун, Хаджи-ага?
--Проводит время с нашим Шехзаде, Султанша!—сдержано выдохнул, ничего не скрывая, кизляр-ага, что встретилось одобрительным кивком головы Хюррем Султан, распорядившейся:
--Приведи её ко мне сразу, как она освободится!
--Как прикажете, Султанша!—почтительно поклонившись вдовствующей Хасеки Хюррем Султан, заверил её кизляр-ага Хаджи-Мехмед.
Между ними, вновь воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого они продолжили внимательно всматриваться в просторную общую гаремную комнату, глубоко погружённые каждый в свои мысли, которые были суровее самой грозной тучи, что продлилось ровно до тех пор, пока Хюррем Султан ни вернулась в свои просторные покои, провожаемая понимающим взглядом кизляра-аги, который, простояв так какое-то время в гордом одиночестве, вернулся к своим прямым обязанностям в гареме.
Но, а, что же касается Гюлесен-хатун, то она, расставшись с дражайшим возлюбленным Шехзаде Мустафой, воспользовалась тем, что на неё никто из гаремных обитателей не обращает никакого внимания, крайне незаметно вышла из дворца, где её уже терпеливо ждал один из торговцев, прибывший в Амасию из Стамбула и, настороженно озираясь по сторонам, быстро спросил:
--Ну, что, Хатун? Есть ли у тебя чем порадовать Повелителя?—что заставило белокурую юную девушку понимающе тяжело вздохнуть и, ничего не скрывая, чуть слышно ответить:
--Передайте нашему Повелителю, что Баш Хасеки Нергиз Султан умерла сегодня утром из-за, случившегося с ней внезапного выкидыша с сильным кровотечением, да и, что же касается Шехзаде Мустафы, то он распустил войско и заочно присягает нашему новому
