провинилась перед Повелителем, из-за чего её уже казнили прошлой ночью и утопили в Босфоре.—невольно приведя это к тому, что между ними воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого все с глубокой мрачной задумчивостью между собой переглянулись.
Из этого юная Мейлишах-хатун сделала для себя неутешительный вывод в том, что для её душевного благополучия, вынуждено рассталась с жизнью одна из рабынь, о существовании которой девушка даже ничего не знала, но, не смотря на это, была искренне благодарна бедняжке за своевременное избавление от праведного гнева ревнивой до невозможности Баш Хасеки Нурбану Султан, в связи с чем, постепенно собралась с мыслями и, почтительно поклонившись обоим агам, с доброжелательной улыбкой заключила:
--Не стоит заставлять нашу Баш Хасеки Нурбану Султан томиться ожиданием. Пойду сообщу ей чудесную новость.—и, не произнося больше ни единого слова, с их молчаливого одобрения отправилась в великолепные покои к Нурбану Султан, провожаемая всё тем же мрачным задумчивым взглядом Гюля-аги с Сюмбулем-агой.
Вот только никто из них даже не догадывался о том, что, в эту самую минуту, находящаяся в своих просторных великолепных покоях, Баш Хасеки Нурбану Султан, одетая в роскошное изумрудное атласное с серебристыми парчовыми вставками платье, которое было обшито серебристым гипюром, царственно восседала на парчовом покрывале широкого ложа, согреваемая яркими золотыми солнечными лучами и душевно беседовавшая с верными Джанфеде-калфой с Мелексимой-хатун, с нетерпеливым ожиданием посматривая на широкую дверь.
--Госпожа, Вы уж великодушно простите мне мою дерзость, только я совсем не доверяю Мейлишах-хатан. Вдруг, это именно она и является той предательницей, которую Вы ищите.—мрачно вздыхая, с откровенным подозрением поделилась со старшей сестрой Мелексима-хатун, о чём та уже неоднократно и на протяжении всего вчерашнего дня размышляла, благодаря чему и поддерживая сестру, Нурбану вздохнула измождено с мудрым заключением:
--Вот и выясним у неё, внимательно наблюдая за её эмоциональным поведением, Мелексима!—чем натолкнула сестру на мысль о том, что она, тоже совсем не доверяет кефалонской наложнице, которая, терпеливо дождавшись момента, когда молчаливые стражницы открыли перед ней дубовые створки широкой двери, робко вошла вовнутрь и, встав напротив Баш Хасеки Нурбану Султан в почтительном поклоне, смиренно принялась ждать Её Высочайшего внимания, для чего ей потребовалось совсем немного времени.
И вот Султанша излучающая свет, наконец-то, соизволила обратить своё внимание на очаровательную юную золотоволосую рабыню, благодаря чему, сдержано вздохнула и, доброжелательно ей, улыбаясь, заинтересованно спросила:
--Ну, Мейлишах-хатун, рассказывай нам о том, удалось ли тебе выяснить имя той мерзавки, которая посмела перейти мне дорогу, тем-самым подписав себе смертный приговор?
--Да, султанша! Мне удалось выяснить то, кто посмел Вас расстроить. Это Назлы-хатун—боснийка. Она была вчера в покоях Султана и даже чем-то прогневила его, за что он приказал стражникам бросить её в темницу и сурово наказать. Ночью её казнили и утопили в Босфоре.—легкомысленно отмахнувшись, доложила уверенным тоном Мейлишах-хатун, что оказалось внимательно выслушано Баш Хасеки Нурбану Султан, которая лишь сделала вид, что поверила ей, но, а на самом же деле прекрасно поняла, что погибшая по своей собственной глупости боснийская рабыня, является лишь отговоркой, вовремя попавшей под внимание дворцовым служителям, выдавшим её Мейлишах-хатун для отвода глаз ей—Нурбану Султан, благодаря чему, она, вновь тяжело вздохнула и, отпуская, произнесла:
--Возвращайся в гарем и продолжай быть в нём моими глазами и ушами, докладывая мне обо всём том, что думают и говорят про меня наложницы!—что оказалось хорошо понятно Мейлишах-хатун, которая почтительно откланялась Султанше и, пятясь задом, словно рак, покинула её роскошные покои, провожаемая задумчивым мрачным взглядом Баш Хасеки Нурбану Султан, оставшейся, снова в приятном обществе преданных калфы с рабынями.
Но, а, что же касается очаровательной юной Мейлишах-хатун, то не успела она спуститься по мраморным ступенькам в общую гаремную комнату, глубоко погружённая в мрачную задумчивость, как к ней мягко подошла ункяр-калфа Нигяр и отправила в главные покои под предлогом того, что в них необходимо прибраться.
И вот, пройдя через целый лабиринт мраморных дворцовых коридоров, залитых золотым блеском ярких солнечных лучей, Мейлишах-хатун, наконец, дошла до порога главных покоев, вход в которые надёжно охраняли молчаливые стражники, всячески старавшиеся не смотреть на, почтительно им поклонившуюся и юную рабыню, небрежно бросив ей одно:
--Возвращайся в гарем, Хатун! Повелителя нет в своих покоях. Он присутствует на заседании Дивана. Позже придёшь!
Девушка всё поняла и, не желая их злить дальше, отстранённо заключила:
--Я, то сейчас уйду, вот только, что вы потом станете говорить Его Султанскому Величеству о том, что в его покоях никто не прибрался?! Я же пришла сюда по распоряжению ункяр-калфы именно для того, чтобы навести в главных покоях порядок. Поэтому, вам лучше пропустить меня в них.
Это подействовало на стражников убеждающее, благодаря чему, те, наконец-то, с пониманием переглянулись между собой и, придя к общему, не говоря уже ни единого слова, открыли дубовые створки широкой двери и, пропустив наложницу вовнутрь, закрыли их за ней, что обдало девушку приятным прохладным дуновением, на что она не обратила никакого внимания, а всё из-за того, что незамедлительно приступила к уборке великолепных, выполненных в красных и розовых тонах с украшением многообразной золотой лепнины и дорогих персидских ковров с длинным ворсом, покоев.
В том, что Нигяр-калфа отправила её сюда, преследуя какие-то свои, понятные лишь ей одной, цели, для Мейлшах-хатун, совершенно не было секретом.
Только она, хотя и испытывала искренние, очень нежные чувства к юному Повелителю, но очень сильно боялась вызвать праведный гнев у Баш Хасеки Нурбану Султан, которая, итак едва вчера, чуть ни задушила её, при воспоминании о чём, у юной Мейлишах-хатун до сих пор шёл мороз по коже. Даже сейчас несчастную девушку всю передёрнуло, а хорошенькое лицо побледнело, не говоря уже о, бешено колотящемся в соблазнительной упругой пышной груди, разгорячённом сердце.
Конечно, юная Мейлишах-хатун прекрасно понимала пламенные чувства Баш Хасеки Нурбану Султан, ведь та действительно с неистовым пылом любит Повелителя и, просто с ума сходит от, сжигающей её изнутри, ревности и понимания того, что возлюбленный делит ложе с другими наложницами, создавая из них для неё очень опасных конкуренток, благодаря чему, юная девушка измождено вздохнула:
--Ах, Нурбану Султан, Вы сами того не заметили, как стали жертвой собственных амбиций с ревностью и властолюбием, которые, рано или поздно сожгут вас дотла! Беспощадная жестокость никогда и никого ещё до добра не доводила!—и продолжила заниматься уборкой, благодаря чему, совершенно не заметила того, как в эту самую минуту, крайне бесшумно открылись створки широкой двери, и в свои просторные покои вернулся, погружённый в глубокую мрачную задумчивость, Султан Селим, искренне обрадованный тем, что его дражайшая возлюбленная находится здесь, в связи с чем, его очаровательное лицо озарилось восторгом с доброжелательной улыбкой.
--Мейлишах! Милая моя!—с огромной нежностью выдохнул юный Падишах, распростя перед ней широкие объятия, чем мгновенно привлёк к себе её внимание и заставил, незамедлительно опомнившись, грациозно обернуться и почтительно ему поклониться.
--Повелитель, простите меня за то, что я совершенно не заметила того, как Вы вернулись!—с неистовым выдохнула юная девушка, вплывая в его мужественные объятия, которые юный Султан мгновенно и очень бережно сомкнул на её стройной, как ствол молодой сосны, талии, заставив Мейлишах-хатун на мгновение закрыть голубые, как небо в ясную безоблачную погоду, глаза, хорошо ощущая то, как её всю постепенно заполняет приятным теплом, от которого учащённо забилось в груди трепетное сердце, чем и воспользовался юный Падишах тем, что взял возлюбленную за руку и, уверенно подведя к своему широкому ложу, сел вместе с ней на парчовое покрывало и завёл душевный разговор, заворожено всматриваясь в бездонные глаза возлюбленной и с огромной нежностью сжимая её изящные руки в своих сильных мужественных руках.
--Как ты поживаешь, любовь моя? Тебе удалось перебраться в свои покои?—проявляя непосредственное участие к дражайшей возлюбленной и доброжелательно ей улыбаясь, поинтересовался Селим, чем вызвал у неё тихий понимающий вздох, с которым юная девушка, ничего от него не скрывая, откровенно поделилась:
--Я живу в покоях, расположенных на этаже для Ваших фавориток, Повелитель, ведь таким образом мне, хоть удаётся отводить от себя подозрения Нурбану Султан.—что потрясло юного Падишаха до глубины души, ведь его дражайшая возлюбленная оказалась, очень даже осторожной и предусмотрительной, что ему даже понравилось.
Вот только Селим не понимал одного, почему Мейлишах решила, будучи, его законной женой, пройти, вновь путь от наложницы-фаворитки до госпожи, но решил не вмешиваться в дела своих женщин, тем-самым, давая им полную свободу, благодаря чему, понимающе вздохнул:
--Поступай так, как считаешь то необходимым, Мейлишах!—и, не говоря больше ни единого слова, высвободил одну свою руку, но лишь для того, чтобы ласково ею погладить по румяной бархатистой щеке дражайшую возлюбленную, чем вызвал у неё тихий трепетный вздох, с которым она, на мгновение закрыла глаза, но, а, когда открыла их, откровенно произнесла:
--Кажется, Нурбану Султан перестала меня во всём подозревать. Мне удалось убедить её в том, что, казнённая ночью, рабыня и есть Ваша новая фаворитка, посмевшая Вас разозлить во время хальвета до такой степени, что Вы приказали стражникам сурово наказать её в темнице, но, а после казнить и утопить в Босфоре. Баш Хасеки поверила в эту искусную ложь.—чем заставила юного Падишаха звонко рассмеяться и произнести:
--А ты, оказывается у меня, та ещё интриганка, Мейлишах!—что вогнало юную девушку в смущение, благодаря чему, она застенчиво потупила взор и, скромно улыбаясь, заключила:
--Но, ведь, как говорится в народе: «Хочешь жить—умей вертеться, подобно ужу на раскалённой сковороде!»Ведь так, Повелитель?! Да и, Баш Хасеки очень опасный и сильный противник.—что ещё больше раззадорило юного Султана Селим хана, заставив его ещё пуще прежнего весело и добродушно рассмеяться.
Невольной свидетельницей всего этого стала, решительно ворвавшаяся в главные покои к горячо любимому брату, Махмелек Султан, которая, даже не глядя на, вставшую перед ней в почтительном приветственном поклоне, Мейлишах-хатун, рявкнула небрежно:
--Немедленно оставь нас с Повелителем одних, Мейлишах!
Девушка прекрасно всё поняла и с молчаливого одобрения Султана Селима, поспешила незамедлительно уйти прочь из главных покоев, провожаемая благодарственным взглядом венценосных брата с сестрой, которые немного выждали и продолжили вести друг с другом душевный разговор, начатый самим юным Властелином, проявившим неподдельный интерес к дражайшей младшей сестре:
--Что на тебя такое нашло, Махмелек, раз ты ни с того ни с сего даже сорвалась на, ни в чём неповинной моей Мейлишах?—чем вызвал в дражайшей сестре взаимный понимающий вздох, с которым она откровенно выпалила:
--Дело в твоей венецианке, Селим! Она совсем сдурела, раз решила избавиться от меня, выдав замуж и отослав как можно дальше от столицы! Да, кто эта рабыня такая для того, чтобы решать за меня мою судьбу?! Валиде Султан?! Совсем стыд она потеряла!—не в силах скрывать, переполнявшее её всю, огромное возмущение, что было хорошо понятно Селиму, из мужественной груди которого вырвался измождённый вздох, с которым он печально произнёс:
--Нурбану Султан—моя Баш Хасеки, управляющая моим гаремом. Я тут не властен. Прости.
Вот только Султанша даже и не собиралась сдаваться. Наоборот. Она лишь ещё сильнее, не говоря уже о том, что воинственно взвилась, отчаянно взывая брата к благоразумию:
--Селим, да как ты не понимаешь, что венецианка специально избавляется от нас всех, кто тебя любит и поддерживает для того, чтобы поставить на все важные посты своих людей, а тебя оставить без защиты, чтобы потом, при самой удобной возможности подстроить тебе несчастный случай, во время которого ты будешь вероломно убит, а она станет Регентом Государства при Вашем Шехзаде Махмуде!—что напоминало крик невыносимого душевного отчаяния, оказавшегося, услышанным юным Повелителем, уже успевшему узнать от верного Газанфера-аги о том, что со дня на день состоится никях Нигяр-калфы с торговцем шёлка и уедет вместе с ним в Измир, а её место уже сегодня займёт Джанфеде-калфа на посту главной калфы, а значит его дражайшая возлюбленная Мейлишах становится, совсем беззащитной, невольно приведя это к тому, что сам того не заметил как, вновь измождено вздохнул:
--Нурбану-хатун, действительно пускает всюду в гареме свои корни, назначая на важные посты, преданных только ей одной, слуг, Махмелек!
--Вот видишь, брат! Эта венецианка, словно анаконда, всё сильнее и сильнее сдавливает тебя в своём смертельном кольце. Скоро тебе станет нечем дышать, и ты умрёшь.—победно улыбаясь, заключила юная Султанша, уверенно подойдя к брату и, осторожно дотронувшись до его мускулистого мужественного плеча, что вызвало у него новый измождённый, напоминающий тихий отчаянный стон, вздох, с которым он незамедлительно спросил:
--И, что же мне делать, сестра? Как задавить змею, пока она ещё не выросла?
Махмелек Султан, словно ждала этой его просьбы о помощи всю жизнь, благодаря чему, довольно улыбнулась и мудро рассудила:
--Отошли Нурбану-хатун во дворец слёз и верни в гарем Селимие-хатун, так как место султанской икбаль—гарем её Властелина, Селим! Да и, позвольсвоей Мейлишах вздохнуть свободно, ведь она, как я понимаю, постепенно начинает всё вспоминать.—в связи с чем, Султан Селим, вновь погрузился в ещё более мрачную глубокую задумчивость, в чём Махмелек Султан не мешала брату, прекрасно понимая, что ему необходимо время для того, чтобы всё как следует продумать и принять единственное, очень правильное решение, относительно ближайшего будущего своей Баш Хасеки.
Дворец Топкапы.
Вот только венценосные брат с сестрой даже не догадывались о том, что, в эту самую минуту, сопровождаемая кизляром-агой Сюмбулем, Мейлишах-хатун уже подошли к дубовым створкам широких арочных ворот общей комнаты гарема, где младшие калфы с евнухами уже собирали наложниц для того, чтобы отвести их в учебные классы.
--Махмелек Султан сегодня какая-то уж слишком перевозбуждённая и нервная. Что с ней такое, Сюмбуль-ага? Ты, случайно не знаешь?—пребывая в глубокой мрачной задумчивости, крайне осторожно спросила у него юная девушка, чем вызвала у собеседника понимающую горькую ироничную усмешку, с которой он, ничего от собеседницы не скрывая, честно ответил:
--Всё дело в Баш Хасеки Нурбану Султан,
Из этого юная Мейлишах-хатун сделала для себя неутешительный вывод в том, что для её душевного благополучия, вынуждено рассталась с жизнью одна из рабынь, о существовании которой девушка даже ничего не знала, но, не смотря на это, была искренне благодарна бедняжке за своевременное избавление от праведного гнева ревнивой до невозможности Баш Хасеки Нурбану Султан, в связи с чем, постепенно собралась с мыслями и, почтительно поклонившись обоим агам, с доброжелательной улыбкой заключила:
--Не стоит заставлять нашу Баш Хасеки Нурбану Султан томиться ожиданием. Пойду сообщу ей чудесную новость.—и, не произнося больше ни единого слова, с их молчаливого одобрения отправилась в великолепные покои к Нурбану Султан, провожаемая всё тем же мрачным задумчивым взглядом Гюля-аги с Сюмбулем-агой.
Вот только никто из них даже не догадывался о том, что, в эту самую минуту, находящаяся в своих просторных великолепных покоях, Баш Хасеки Нурбану Султан, одетая в роскошное изумрудное атласное с серебристыми парчовыми вставками платье, которое было обшито серебристым гипюром, царственно восседала на парчовом покрывале широкого ложа, согреваемая яркими золотыми солнечными лучами и душевно беседовавшая с верными Джанфеде-калфой с Мелексимой-хатун, с нетерпеливым ожиданием посматривая на широкую дверь.
--Госпожа, Вы уж великодушно простите мне мою дерзость, только я совсем не доверяю Мейлишах-хатан. Вдруг, это именно она и является той предательницей, которую Вы ищите.—мрачно вздыхая, с откровенным подозрением поделилась со старшей сестрой Мелексима-хатун, о чём та уже неоднократно и на протяжении всего вчерашнего дня размышляла, благодаря чему и поддерживая сестру, Нурбану вздохнула измождено с мудрым заключением:
--Вот и выясним у неё, внимательно наблюдая за её эмоциональным поведением, Мелексима!—чем натолкнула сестру на мысль о том, что она, тоже совсем не доверяет кефалонской наложнице, которая, терпеливо дождавшись момента, когда молчаливые стражницы открыли перед ней дубовые створки широкой двери, робко вошла вовнутрь и, встав напротив Баш Хасеки Нурбану Султан в почтительном поклоне, смиренно принялась ждать Её Высочайшего внимания, для чего ей потребовалось совсем немного времени.
И вот Султанша излучающая свет, наконец-то, соизволила обратить своё внимание на очаровательную юную золотоволосую рабыню, благодаря чему, сдержано вздохнула и, доброжелательно ей, улыбаясь, заинтересованно спросила:
--Ну, Мейлишах-хатун, рассказывай нам о том, удалось ли тебе выяснить имя той мерзавки, которая посмела перейти мне дорогу, тем-самым подписав себе смертный приговор?
--Да, султанша! Мне удалось выяснить то, кто посмел Вас расстроить. Это Назлы-хатун—боснийка. Она была вчера в покоях Султана и даже чем-то прогневила его, за что он приказал стражникам бросить её в темницу и сурово наказать. Ночью её казнили и утопили в Босфоре.—легкомысленно отмахнувшись, доложила уверенным тоном Мейлишах-хатун, что оказалось внимательно выслушано Баш Хасеки Нурбану Султан, которая лишь сделала вид, что поверила ей, но, а на самом же деле прекрасно поняла, что погибшая по своей собственной глупости боснийская рабыня, является лишь отговоркой, вовремя попавшей под внимание дворцовым служителям, выдавшим её Мейлишах-хатун для отвода глаз ей—Нурбану Султан, благодаря чему, она, вновь тяжело вздохнула и, отпуская, произнесла:
--Возвращайся в гарем и продолжай быть в нём моими глазами и ушами, докладывая мне обо всём том, что думают и говорят про меня наложницы!—что оказалось хорошо понятно Мейлишах-хатун, которая почтительно откланялась Султанше и, пятясь задом, словно рак, покинула её роскошные покои, провожаемая задумчивым мрачным взглядом Баш Хасеки Нурбану Султан, оставшейся, снова в приятном обществе преданных калфы с рабынями.
Но, а, что же касается очаровательной юной Мейлишах-хатун, то не успела она спуститься по мраморным ступенькам в общую гаремную комнату, глубоко погружённая в мрачную задумчивость, как к ней мягко подошла ункяр-калфа Нигяр и отправила в главные покои под предлогом того, что в них необходимо прибраться.
И вот, пройдя через целый лабиринт мраморных дворцовых коридоров, залитых золотым блеском ярких солнечных лучей, Мейлишах-хатун, наконец, дошла до порога главных покоев, вход в которые надёжно охраняли молчаливые стражники, всячески старавшиеся не смотреть на, почтительно им поклонившуюся и юную рабыню, небрежно бросив ей одно:
--Возвращайся в гарем, Хатун! Повелителя нет в своих покоях. Он присутствует на заседании Дивана. Позже придёшь!
Девушка всё поняла и, не желая их злить дальше, отстранённо заключила:
--Я, то сейчас уйду, вот только, что вы потом станете говорить Его Султанскому Величеству о том, что в его покоях никто не прибрался?! Я же пришла сюда по распоряжению ункяр-калфы именно для того, чтобы навести в главных покоях порядок. Поэтому, вам лучше пропустить меня в них.
Это подействовало на стражников убеждающее, благодаря чему, те, наконец-то, с пониманием переглянулись между собой и, придя к общему, не говоря уже ни единого слова, открыли дубовые створки широкой двери и, пропустив наложницу вовнутрь, закрыли их за ней, что обдало девушку приятным прохладным дуновением, на что она не обратила никакого внимания, а всё из-за того, что незамедлительно приступила к уборке великолепных, выполненных в красных и розовых тонах с украшением многообразной золотой лепнины и дорогих персидских ковров с длинным ворсом, покоев.
В том, что Нигяр-калфа отправила её сюда, преследуя какие-то свои, понятные лишь ей одной, цели, для Мейлшах-хатун, совершенно не было секретом.
Только она, хотя и испытывала искренние, очень нежные чувства к юному Повелителю, но очень сильно боялась вызвать праведный гнев у Баш Хасеки Нурбану Султан, которая, итак едва вчера, чуть ни задушила её, при воспоминании о чём, у юной Мейлишах-хатун до сих пор шёл мороз по коже. Даже сейчас несчастную девушку всю передёрнуло, а хорошенькое лицо побледнело, не говоря уже о, бешено колотящемся в соблазнительной упругой пышной груди, разгорячённом сердце.
Конечно, юная Мейлишах-хатун прекрасно понимала пламенные чувства Баш Хасеки Нурбану Султан, ведь та действительно с неистовым пылом любит Повелителя и, просто с ума сходит от, сжигающей её изнутри, ревности и понимания того, что возлюбленный делит ложе с другими наложницами, создавая из них для неё очень опасных конкуренток, благодаря чему, юная девушка измождено вздохнула:
--Ах, Нурбану Султан, Вы сами того не заметили, как стали жертвой собственных амбиций с ревностью и властолюбием, которые, рано или поздно сожгут вас дотла! Беспощадная жестокость никогда и никого ещё до добра не доводила!—и продолжила заниматься уборкой, благодаря чему, совершенно не заметила того, как в эту самую минуту, крайне бесшумно открылись створки широкой двери, и в свои просторные покои вернулся, погружённый в глубокую мрачную задумчивость, Султан Селим, искренне обрадованный тем, что его дражайшая возлюбленная находится здесь, в связи с чем, его очаровательное лицо озарилось восторгом с доброжелательной улыбкой.
--Мейлишах! Милая моя!—с огромной нежностью выдохнул юный Падишах, распростя перед ней широкие объятия, чем мгновенно привлёк к себе её внимание и заставил, незамедлительно опомнившись, грациозно обернуться и почтительно ему поклониться.
--Повелитель, простите меня за то, что я совершенно не заметила того, как Вы вернулись!—с неистовым выдохнула юная девушка, вплывая в его мужественные объятия, которые юный Султан мгновенно и очень бережно сомкнул на её стройной, как ствол молодой сосны, талии, заставив Мейлишах-хатун на мгновение закрыть голубые, как небо в ясную безоблачную погоду, глаза, хорошо ощущая то, как её всю постепенно заполняет приятным теплом, от которого учащённо забилось в груди трепетное сердце, чем и воспользовался юный Падишах тем, что взял возлюбленную за руку и, уверенно подведя к своему широкому ложу, сел вместе с ней на парчовое покрывало и завёл душевный разговор, заворожено всматриваясь в бездонные глаза возлюбленной и с огромной нежностью сжимая её изящные руки в своих сильных мужественных руках.
--Как ты поживаешь, любовь моя? Тебе удалось перебраться в свои покои?—проявляя непосредственное участие к дражайшей возлюбленной и доброжелательно ей улыбаясь, поинтересовался Селим, чем вызвал у неё тихий понимающий вздох, с которым юная девушка, ничего от него не скрывая, откровенно поделилась:
--Я живу в покоях, расположенных на этаже для Ваших фавориток, Повелитель, ведь таким образом мне, хоть удаётся отводить от себя подозрения Нурбану Султан.—что потрясло юного Падишаха до глубины души, ведь его дражайшая возлюбленная оказалась, очень даже осторожной и предусмотрительной, что ему даже понравилось.
Вот только Селим не понимал одного, почему Мейлишах решила, будучи, его законной женой, пройти, вновь путь от наложницы-фаворитки до госпожи, но решил не вмешиваться в дела своих женщин, тем-самым, давая им полную свободу, благодаря чему, понимающе вздохнул:
--Поступай так, как считаешь то необходимым, Мейлишах!—и, не говоря больше ни единого слова, высвободил одну свою руку, но лишь для того, чтобы ласково ею погладить по румяной бархатистой щеке дражайшую возлюбленную, чем вызвал у неё тихий трепетный вздох, с которым она, на мгновение закрыла глаза, но, а, когда открыла их, откровенно произнесла:
--Кажется, Нурбану Султан перестала меня во всём подозревать. Мне удалось убедить её в том, что, казнённая ночью, рабыня и есть Ваша новая фаворитка, посмевшая Вас разозлить во время хальвета до такой степени, что Вы приказали стражникам сурово наказать её в темнице, но, а после казнить и утопить в Босфоре. Баш Хасеки поверила в эту искусную ложь.—чем заставила юного Падишаха звонко рассмеяться и произнести:
--А ты, оказывается у меня, та ещё интриганка, Мейлишах!—что вогнало юную девушку в смущение, благодаря чему, она застенчиво потупила взор и, скромно улыбаясь, заключила:
--Но, ведь, как говорится в народе: «Хочешь жить—умей вертеться, подобно ужу на раскалённой сковороде!»Ведь так, Повелитель?! Да и, Баш Хасеки очень опасный и сильный противник.—что ещё больше раззадорило юного Султана Селим хана, заставив его ещё пуще прежнего весело и добродушно рассмеяться.
Невольной свидетельницей всего этого стала, решительно ворвавшаяся в главные покои к горячо любимому брату, Махмелек Султан, которая, даже не глядя на, вставшую перед ней в почтительном приветственном поклоне, Мейлишах-хатун, рявкнула небрежно:
--Немедленно оставь нас с Повелителем одних, Мейлишах!
Девушка прекрасно всё поняла и с молчаливого одобрения Султана Селима, поспешила незамедлительно уйти прочь из главных покоев, провожаемая благодарственным взглядом венценосных брата с сестрой, которые немного выждали и продолжили вести друг с другом душевный разговор, начатый самим юным Властелином, проявившим неподдельный интерес к дражайшей младшей сестре:
--Что на тебя такое нашло, Махмелек, раз ты ни с того ни с сего даже сорвалась на, ни в чём неповинной моей Мейлишах?—чем вызвал в дражайшей сестре взаимный понимающий вздох, с которым она откровенно выпалила:
--Дело в твоей венецианке, Селим! Она совсем сдурела, раз решила избавиться от меня, выдав замуж и отослав как можно дальше от столицы! Да, кто эта рабыня такая для того, чтобы решать за меня мою судьбу?! Валиде Султан?! Совсем стыд она потеряла!—не в силах скрывать, переполнявшее её всю, огромное возмущение, что было хорошо понятно Селиму, из мужественной груди которого вырвался измождённый вздох, с которым он печально произнёс:
--Нурбану Султан—моя Баш Хасеки, управляющая моим гаремом. Я тут не властен. Прости.
Вот только Султанша даже и не собиралась сдаваться. Наоборот. Она лишь ещё сильнее, не говоря уже о том, что воинственно взвилась, отчаянно взывая брата к благоразумию:
--Селим, да как ты не понимаешь, что венецианка специально избавляется от нас всех, кто тебя любит и поддерживает для того, чтобы поставить на все важные посты своих людей, а тебя оставить без защиты, чтобы потом, при самой удобной возможности подстроить тебе несчастный случай, во время которого ты будешь вероломно убит, а она станет Регентом Государства при Вашем Шехзаде Махмуде!—что напоминало крик невыносимого душевного отчаяния, оказавшегося, услышанным юным Повелителем, уже успевшему узнать от верного Газанфера-аги о том, что со дня на день состоится никях Нигяр-калфы с торговцем шёлка и уедет вместе с ним в Измир, а её место уже сегодня займёт Джанфеде-калфа на посту главной калфы, а значит его дражайшая возлюбленная Мейлишах становится, совсем беззащитной, невольно приведя это к тому, что сам того не заметил как, вновь измождено вздохнул:
--Нурбану-хатун, действительно пускает всюду в гареме свои корни, назначая на важные посты, преданных только ей одной, слуг, Махмелек!
--Вот видишь, брат! Эта венецианка, словно анаконда, всё сильнее и сильнее сдавливает тебя в своём смертельном кольце. Скоро тебе станет нечем дышать, и ты умрёшь.—победно улыбаясь, заключила юная Султанша, уверенно подойдя к брату и, осторожно дотронувшись до его мускулистого мужественного плеча, что вызвало у него новый измождённый, напоминающий тихий отчаянный стон, вздох, с которым он незамедлительно спросил:
--И, что же мне делать, сестра? Как задавить змею, пока она ещё не выросла?
Махмелек Султан, словно ждала этой его просьбы о помощи всю жизнь, благодаря чему, довольно улыбнулась и мудро рассудила:
--Отошли Нурбану-хатун во дворец слёз и верни в гарем Селимие-хатун, так как место султанской икбаль—гарем её Властелина, Селим! Да и, позвольсвоей Мейлишах вздохнуть свободно, ведь она, как я понимаю, постепенно начинает всё вспоминать.—в связи с чем, Султан Селим, вновь погрузился в ещё более мрачную глубокую задумчивость, в чём Махмелек Султан не мешала брату, прекрасно понимая, что ему необходимо время для того, чтобы всё как следует продумать и принять единственное, очень правильное решение, относительно ближайшего будущего своей Баш Хасеки.
Дворец Топкапы.
Вот только венценосные брат с сестрой даже не догадывались о том, что, в эту самую минуту, сопровождаемая кизляром-агой Сюмбулем, Мейлишах-хатун уже подошли к дубовым створкам широких арочных ворот общей комнаты гарема, где младшие калфы с евнухами уже собирали наложниц для того, чтобы отвести их в учебные классы.
--Махмелек Султан сегодня какая-то уж слишком перевозбуждённая и нервная. Что с ней такое, Сюмбуль-ага? Ты, случайно не знаешь?—пребывая в глубокой мрачной задумчивости, крайне осторожно спросила у него юная девушка, чем вызвала у собеседника понимающую горькую ироничную усмешку, с которой он, ничего от собеседницы не скрывая, честно ответил:
--Всё дело в Баш Хасеки Нурбану Султан,
