--Вы собираетесь отдать распоряжение о её казни, Султанша?—с негодованием спросил у неё старший евнух, чем заставил Султаншу загадочно улыбнуться и, ненадолго призадумавшись, наконец, ответить с той же решительностью:
--Нет, Гюль-ага! Я решила вознаградить нашу ункяр-калфу замужеством за верную службу Османской Династии. Она в самые ближайшие дни выйдет замуж за кого-нибудь из успешных ремесленников, которого выберешь для неё именно ты. Но, а сразу после отбытия Нигяр-хатун с мужем в Эдирне, её место на посту ункяр-калфы займёт моя преданная Джанфеде.—благодаря чему, между ними, вновь воцарилось, очень мрачное молчание, во время которого старший евнух главного султанского гарема оказался искренне обрадован столь мудрому решению Баш Хасеки Нурбану Султан, ведь она оказалась, пусть и невыносимо жестокой, но и в то же время, справедливой, о чём Гюль-ага уже захотел высказать ей своё мнение, как, в эту самую минуту, крайне бесшумно девушками-рабынями отворились створки дубовой двери, и в покои к Баш Хасеки мягкой уверенной походкой вошёл Султан Селим и, привлекая к себе её со старшим евнухом внимание, чуть слышно распорядился:
--Оставь нас с Баш Хасеки Нурбану Султан наедине, Гюль-ага!
Тот прекрасно всё понял и, почтительно откланявшись, ушёл, провожаемый благодарственным взглядом правящей четы, оставшейся, наконец-то, наедине друг с другом, что позволило им перейти к душевному разговору.
--Ах, милая моя Нурбану! Ты даже не представляешь себе то, как глубоко я благодарен тебе за то, что ты, вновь сделала меня безгранично счастливым, вернув мне утраченный душевный покой!—высказывая Баш Хасеки искренний восторг, душевно проговорил юный Падишах, хорошо ощущая то, как учащённо колотится в мужественной груди разгорячённое сердце.
Только, заключённая им в крепкие объятия, Нурбану Султан так и не поняла того, что Повелитель имеет в виду возвращение к нему в гарем дражайшей Мейлишах=хатун, восприняв восторженную благодарность любимого мужчины на своё счёт, а именно, решив, что Селим таким образом признаётся ей в безграничной любви, чему она была приятно удивлена, не говоря уже о том, что тронута до глубины души, в связи с чем, её выразительные изумрудные глаза даже заблестели от слёз, испытываемого ею, огромного счастья, готовые вот-вот скатиться тонкими прозрачными ручьями по бархатистым румяным щекам, но, собравшись постепенно с мыслями, хотя это и далось ей, крайне не просто, пламенно выдохнула:
--Для меня огромная честь сделать Вас счастливым, Повелитель, ведь родилась и пришла я в Ваш гарем именно для этого!—добровольно утопая в его голубых, излучающих безграничные нежность с благодарностью в глазах, в связи с чем Баш Хасеки Нурбану Султан уже потянулась к возлюбленному для того, чтобы воссоединиться с ним в долгом, очень пламенном поцелуе, что вызвало в парне добродушную усмешку, с которой он ласково погладил женщину по бархатистым румяным щекам и заключил:
--Я знаю, Нурбану.—и, не говоря больше ни единого слова, решительно отошёл от своей Баш Хасеки к, стоявшей всё это время в почтительном поклоне и, практически у самого выхода, ункяр-калфе Нигяр, провожаемый немного разочарованным взглядом Нурбану Султан, не понимающей лишь одного, что здесь вдруг понадобилось ункяр-калфе, с которой, в данную минуту, чуть слышно беседовал Султан Селим.—Как идут приготовления, Нигяр-калфа? Надеюсь, всё хорошо?
Ункяр-калфа всё поняла и, одобрительно кивнув ему, с доброжелательной улыбкой доложила:
--Всё идёт хорошо, Повелитель. Сюмбуль-ага сейчас отправился в детские покои за девушкой. Скоро калфы с агами приведут её к Вам.—чем вызвала в нём одобрительный кивок головы, с которым юный Султан заключил:
--Хорошо, Нигяр-калфа!—и, не говоря больше ни единого слова, решительно ушёл обратно в свои покои, провожаемый разочарованным взглядом своей Баш Хасеки, оставшейся наедине с ункяр-калфой, что позволило Нурбану Султан, наконец-то, заговорить с главной гаремной калфой о её предстоящей свадьбе, чем ввела ту в огромное ошеломление, постепенно справившись с которым та с крайней осторожностью спросила:
--Я стала для Вас чем-то непригодна, Султанша?—чем заставила свою оппонентку загадочно улыбнуться и с огромным безразличием ответить:
--Почему, же?! Совсем нет, Нигяр-хатун! Просто, пришло время и тебе создать своё семейный очаг. Вот я и хочу вознаградить тебя за верную службу Османской Династии.
Вот только никто из них даже не догадывался о том, что, в эту самую минуту, находящаяся в просторных светлых детских покоях и вместе с Мелексимой-хатун возящаяся с маленькими султанскими детьми, юная Мейлишах-хатун была глубоко погружена в мрачную задумчивость о том, почему в гареме, все его обитатели относятся к ней так, словно она самая, что ни на есть икона, то есть с уважением. Неужели она, когда-то занимала здесь, очень высокое положение? Только какое именно? За что её все так любят и ценят, а Баш Хасеки боится…
--Может, уже хватит витать в облаках, Махпейкер-хатун?! О чём ты постоянно мечтаешь?! О Повелителе? Забудь! Тебе никогда не пройти по «золотому пути»! Нурбану Султан этого никогда не допустит!—строго прикрикнула на помощницу Мелексима-хатун, что прозвучало для той, подобно отрезвляющей, очень болезненной пощёчине, мгновенно вернувшей золотоволосую юную девушку с небес на грешную землю, благодаря чему, Махпейкер-хатун постепенно собралась с мыслями и, через силу выдавив из себя, как ей казалось, приветливую улыбку, небрежно обронила:
--Я, просто ненадолго задумалась! Вот и всё! Правда! Да и…
Юная девушка не договорила лишь из-за того, что, в эту самую минуту, крайне бесшумно открылись створки широкой двери, и в детские покои уверенно вошёл кизляр-ага Сюмбуль, бросивший беглый взгляд на Махпейкер-хатун и быстро приказавший ей тоном, не терпящим никаких возражений:
--Следуй за мной и не задавай никаких вопросов!—невольно приведя это к тому, что обе девушки потрясённо переглянулись между собой, благодаря чему, Махпейкер-хатун сдержано вздохнула:
--Мне пора, Мелексима! Лучше нам не злить кизляра-агу.—и, не говоря больше ни единого слова, встала с тахты, где только что сидела и, подойдя к кизляру-аге, почтительно ему поклонилась с покорными словами.—Я полностью в Вашем распоряжении, Сюмбуль-ага!
--Хорошо!—со вздохом огоромного облегчения с одобрением заключил тот, уводя свою подопечную, прочь из детских покоев под недоумевающий взгляд Мелексимы-хатун, погрузившейся в глубокую мрачную задумчивость о том, для чего, вдруг, кизляру-аге понадобилась её помощница.
«Что-то здесь нечисто, не говоря уже о том, что подозрительно, и это совсем мне не нравится! Неужели все , вновь затевают какие-то коварные интриги против моей несчастной сестры Баш Хасеки Нурбану Султан, используя в своих целях глупую красотку Махпейкер-хатун?! Ладно! Выясню у неё это утром!»--мрачно размышляла про себя Мелексима-хатун, хорошо ощущая то, как бешено забилось в её соблазнительной упругой груди разгорячённое сердце, сама не понимая из-за чего, но, решив, пока ничего не говорить старшей сестре, ради душевного благополучия с семейным счастьем, которой готова даже, хоть лично попереубевать весь гарем, но решила бдительно следить за каждым шагом Махпейкер-хатун для того, чтобы потом, физически и без всякой жалости устранить её.
А между тем, Сюмбуль-ага вместе с, погружённой в глубокую мрачную задумчивость о недавнем разговоре с Баш Хасеки Нурбану Султан, Нигяр-калфой уже вели Мейлишах-хатун по мраморному дворцовому коридору, на всякий случай, напоминая ей правила поведения в главных покоях, что очаровательная юная девушка впитывала, подобно губке, запоминая каждое, произнесённое кизляром-агой с ункяр-калфой, наставление, что продлилось ровно до тех пор, пока они все, наконец-то, ни подошли к главным покоям, у самого входа в которые, всю процессию ни встретил, вышедший к ним, Великий визирь Лютфи-паша.
--Мейлишах Султан пришла к Повелителю по Его личному повелению!—доложил ему Сюмбуль-ага, почтительно поклонившись вместе со всеми своими сопровождающими, чему Великий визирь оказался искренне рад, ведь это означало лишь одно, что пришёл конец тирании Баш Хасеки Нурбану Султан, о чём и поспешил сказать юной девушке незамедлительно:
--С возвращением домой, Султанша!—мысленно заметив лишь одно, что на законной жене юного Падишаха надето слишком простое для её высокого статуса платье, благодаря чему, совершенно не обратил внимания на то, как очаровательная юная девушка вспыхнула, хорошо заметным румянцем смущения, с которым она потрясённо переглянулась со своими сопровождающими, словно мысленно спрашивая у них: «Почему меня вы все называете «госпожой»? Какая из меня Султанша, ведь я даже ни разу не была у Повелителя?»--чем заставила кизляра-агу переглянуться с ункяр-калфой и с Великим визирем, который, одобрительно кивнув, дал позволительный сигнал молчаливым стражникам о том, чтобы они незамедлительно пропустили юную девушку вовнутрь. Те всё поняли и с почтительным поклоном открыли дубовые створки широкой двери, что позволило юной девушке робко пройти в главные покои, провожаемая благословляющим взглядом кизляра-аги с ункяр-калфой и с Великим визирем, что продлилось ровно до тех пор, пока молчаливые стражники ни закрыли за очаровательной юной девушкой створки двери.
--Можете возвращаться в гарем, Сюмбуль-ага!—с полным безразличием распорядился Лютфи-паша, ожидающему от него дальнейших распоряжений, сопровождению. Те всё поняли и, почтительно ему откланявшись, постепенно разошлись, провожаемые одобрительным взглядом Великого визиря, погружённого в глубокую мрачную задумчивость о том, что во дворце вот-вот разразится беспощадная кровопролитная буря, ведь Баш Хасеки Нурбану Султан, непременно захочет жестоко расправиться с несчастной Мейлишах Султан, посчитав её предательницей и натравив на неё свою беспощадную младшую сестру Мелексиму-хатун, смутно надеясь на то, что благоразумие возобладает над старшей венецианкой, и она не станет подставлять младшую сестру под удавку безмолвного палача с последующим утоплением в Босфоре, от понимания о чём, Великий визирь отправился к горячо любимой жене Шах Султан.
Но, а, что касается юной Махпейкер-хатун, то она, оказавшись, наконец, на пороге покоев, стоявшего, повернувшись к ней спиной, Султана Селим Хана, сделала один лишь робкий шаг на встречу к нему и замерла в почтительном поклоне, смиренно ожидая момента, когда юноша обратит на неё внимание, при этом хорошо ощущая то, как бешено колотится в груди трепетное сердце, каждый стук которого эхом отдавался в золотоволосой голове, не говоря уже об, алеющих застенчивым румянцем, бархатистых щёк, но, не смотря на это, юная девушка успела рассмотреть просторное убранство комнаты, обставленную, хотя и роскошно, но не навязчиво, что делало её, вполне себе уютной, вернее даже сказать, приятной.
Вот только, как бы Махпейкер-хатун ни пыталась выполнять рекомендации ункяр-калфы, строго-настрого запретившей ей, привлекать к себе внимание Падишаха, она его всё равно привлекла тем, что сдержанно вздохнула, сама того, не заметив как:
--Повелитель!--хотя и очень тихо, но и этого вполне оказалось достаточно для того, чтобы молодой человек услышал её и, поняв, что в покоях находится уже не один, медленно обернулся и увидел, что перед ним стоит его дражайшая возлюбленная, не смеющая, поднять на него взгляд, благодаря чему его симпатичное мужественное, тронутое лёгкой щетиной, лицо озарилось доброжелательной улыбкой, во время которой он, как ему показалось, тихо и с ласковой улыбкой выдохнул:
--Милая моя Мейлишах, наконец-то, ты вернулась ко мне!--что послужило для юной девушки позволительным знаком для того, что она может приблизиться к нему, что она и со смиренной покорностью сделала, плавно опустившись перед парнем на одно колено и, взяв в, дрожащие от трепетного волнения, лёгкого страха перед их близостью и возбуждения, руки подол его парчового яркого бирюзового цвета кафтана и, поднеся его к чувственным губам, робко поцеловала в знак глубочайшего почтения с покорностью и смиренно принялась ждать благодатного момента, когда Шехзаде, наконец, поднимет её с колен и заключит в заботливые, очень нежные объятия.
Её ожидание продлилось не долго. И вот юноша крайне бережно дотронулся до её аккуратно очерченного подбородка тремя пальцами, вызвав в ней новый тихий вздох:
--Ваша самая преданная рабыня Махпейкер-хатун пришла к вам, Повелитель, для того, чтобы разделить с Вами Ваши душевные печали и исцелить Вас от невыносимой тоски!--с которым он осторожно поднял её с колен и, вдумчиво всмотревшись в её бездонные голубые глаза, что заставило девушку судорожно сглотнуть, чем вызвала в парне новую добрую улыбку, с которой он, вновь произнёс так, словно захотел успокоить её и заверить в том, что ей нечего бояться рядом с ним и в его объятиях, обещающих ей лишь одно сплошное головокружительное удовольствие вместе с наслаждением:
--Не бойся ничего, милая моя Мейлишах! Баш Хасеки Нурбану Султан не посмеет причинить тебе никакого вреда, конечно, если не хочет оказаться задушенной в кожаном мешке и на дне Босфора!--и, не говоря больше ни единого слова, осторожно завладел её чувственными губами и принялся целовать их осторожно плавно и крайне бережно, приведя это к тому, что у юной девушки голова пошла кругом от, обрушившихся на неё, словно снежной лавине, бурных ощущений, оказавшимися на столько острыми, что она еле боролась с собой для того, чтобы не потерять сознание, хотя ноги стали уже, как ватные и перестали её слушаться.
Чувствуя то, в каком эмоциональном состоянии находится его наложница, Султан Селим, крайне бережно подхватил её себе на руки, подобно, совершенно невесомой пушинке и, отнеся на широкое, надёжно скрытое от посторонних глаз плотными вуалями парчового тёмного зелёного и золотого газового балдахина, ложе, уложил на парчовое покрывало и, нависнув над ней, как тень от несокрушимой скалы, продолжил, очень нежно обнимать и неистово ласкать её, но, а, когда они оба уже разгорячились на столько сильно, что напоминали собой раскалённую лаву, воссоединились в жарком, как пустыня в полуденный летний июльский зной, акте любви, заполняя просторную комнату единогласными стонами, плавно переходящими в крик, переполнявшего их обоих, взаимного наслаждения.
Но, а когда приятно измождённые и запыхавшиеся любовники отстранились друг от друга и упали каждый на свою подушку для того, чтобы, хоть немного перевести дух и привести мысли в порядок, юная Мейлишах Султан поняла, что ей сейчас необходимо, как можно скорее собрать свои вещи с пола и, приведя себя в благопристойный вид, как можно скорее покинуть покои и вернуться в детские покои, пока её не хватилась Баш Хасеки Нурбану Султан, чем она и занялась, привлеча к себе внимание, уже успевшего немного отдышаться и собраться с мыслями, Султана Селима, который решительно схватил девушку за руку, благодаря чему, она инстинктивно вздрогнула от неожиданности и, замерев, ойкнула:
--Повелитель!—но, постепенно собравшись с мыслями, плавно обернулась к нему и увидела то, с каким искренним недоумением парень смотрит на неё. Это продлилось ровно до тех пор, пока он ни спросил у неё с оттенком лёгкого разочарования с удивлением:
--Нет, Гюль-ага! Я решила вознаградить нашу ункяр-калфу замужеством за верную службу Османской Династии. Она в самые ближайшие дни выйдет замуж за кого-нибудь из успешных ремесленников, которого выберешь для неё именно ты. Но, а сразу после отбытия Нигяр-хатун с мужем в Эдирне, её место на посту ункяр-калфы займёт моя преданная Джанфеде.—благодаря чему, между ними, вновь воцарилось, очень мрачное молчание, во время которого старший евнух главного султанского гарема оказался искренне обрадован столь мудрому решению Баш Хасеки Нурбану Султан, ведь она оказалась, пусть и невыносимо жестокой, но и в то же время, справедливой, о чём Гюль-ага уже захотел высказать ей своё мнение, как, в эту самую минуту, крайне бесшумно девушками-рабынями отворились створки дубовой двери, и в покои к Баш Хасеки мягкой уверенной походкой вошёл Султан Селим и, привлекая к себе её со старшим евнухом внимание, чуть слышно распорядился:
--Оставь нас с Баш Хасеки Нурбану Султан наедине, Гюль-ага!
Тот прекрасно всё понял и, почтительно откланявшись, ушёл, провожаемый благодарственным взглядом правящей четы, оставшейся, наконец-то, наедине друг с другом, что позволило им перейти к душевному разговору.
--Ах, милая моя Нурбану! Ты даже не представляешь себе то, как глубоко я благодарен тебе за то, что ты, вновь сделала меня безгранично счастливым, вернув мне утраченный душевный покой!—высказывая Баш Хасеки искренний восторг, душевно проговорил юный Падишах, хорошо ощущая то, как учащённо колотится в мужественной груди разгорячённое сердце.
Только, заключённая им в крепкие объятия, Нурбану Султан так и не поняла того, что Повелитель имеет в виду возвращение к нему в гарем дражайшей Мейлишах=хатун, восприняв восторженную благодарность любимого мужчины на своё счёт, а именно, решив, что Селим таким образом признаётся ей в безграничной любви, чему она была приятно удивлена, не говоря уже о том, что тронута до глубины души, в связи с чем, её выразительные изумрудные глаза даже заблестели от слёз, испытываемого ею, огромного счастья, готовые вот-вот скатиться тонкими прозрачными ручьями по бархатистым румяным щекам, но, собравшись постепенно с мыслями, хотя это и далось ей, крайне не просто, пламенно выдохнула:
--Для меня огромная честь сделать Вас счастливым, Повелитель, ведь родилась и пришла я в Ваш гарем именно для этого!—добровольно утопая в его голубых, излучающих безграничные нежность с благодарностью в глазах, в связи с чем Баш Хасеки Нурбану Султан уже потянулась к возлюбленному для того, чтобы воссоединиться с ним в долгом, очень пламенном поцелуе, что вызвало в парне добродушную усмешку, с которой он ласково погладил женщину по бархатистым румяным щекам и заключил:
--Я знаю, Нурбану.—и, не говоря больше ни единого слова, решительно отошёл от своей Баш Хасеки к, стоявшей всё это время в почтительном поклоне и, практически у самого выхода, ункяр-калфе Нигяр, провожаемый немного разочарованным взглядом Нурбану Султан, не понимающей лишь одного, что здесь вдруг понадобилось ункяр-калфе, с которой, в данную минуту, чуть слышно беседовал Султан Селим.—Как идут приготовления, Нигяр-калфа? Надеюсь, всё хорошо?
Ункяр-калфа всё поняла и, одобрительно кивнув ему, с доброжелательной улыбкой доложила:
--Всё идёт хорошо, Повелитель. Сюмбуль-ага сейчас отправился в детские покои за девушкой. Скоро калфы с агами приведут её к Вам.—чем вызвала в нём одобрительный кивок головы, с которым юный Султан заключил:
--Хорошо, Нигяр-калфа!—и, не говоря больше ни единого слова, решительно ушёл обратно в свои покои, провожаемый разочарованным взглядом своей Баш Хасеки, оставшейся наедине с ункяр-калфой, что позволило Нурбану Султан, наконец-то, заговорить с главной гаремной калфой о её предстоящей свадьбе, чем ввела ту в огромное ошеломление, постепенно справившись с которым та с крайней осторожностью спросила:
--Я стала для Вас чем-то непригодна, Султанша?—чем заставила свою оппонентку загадочно улыбнуться и с огромным безразличием ответить:
--Почему, же?! Совсем нет, Нигяр-хатун! Просто, пришло время и тебе создать своё семейный очаг. Вот я и хочу вознаградить тебя за верную службу Османской Династии.
Вот только никто из них даже не догадывался о том, что, в эту самую минуту, находящаяся в просторных светлых детских покоях и вместе с Мелексимой-хатун возящаяся с маленькими султанскими детьми, юная Мейлишах-хатун была глубоко погружена в мрачную задумчивость о том, почему в гареме, все его обитатели относятся к ней так, словно она самая, что ни на есть икона, то есть с уважением. Неужели она, когда-то занимала здесь, очень высокое положение? Только какое именно? За что её все так любят и ценят, а Баш Хасеки боится…
--Может, уже хватит витать в облаках, Махпейкер-хатун?! О чём ты постоянно мечтаешь?! О Повелителе? Забудь! Тебе никогда не пройти по «золотому пути»! Нурбану Султан этого никогда не допустит!—строго прикрикнула на помощницу Мелексима-хатун, что прозвучало для той, подобно отрезвляющей, очень болезненной пощёчине, мгновенно вернувшей золотоволосую юную девушку с небес на грешную землю, благодаря чему, Махпейкер-хатун постепенно собралась с мыслями и, через силу выдавив из себя, как ей казалось, приветливую улыбку, небрежно обронила:
--Я, просто ненадолго задумалась! Вот и всё! Правда! Да и…
Юная девушка не договорила лишь из-за того, что, в эту самую минуту, крайне бесшумно открылись створки широкой двери, и в детские покои уверенно вошёл кизляр-ага Сюмбуль, бросивший беглый взгляд на Махпейкер-хатун и быстро приказавший ей тоном, не терпящим никаких возражений:
--Следуй за мной и не задавай никаких вопросов!—невольно приведя это к тому, что обе девушки потрясённо переглянулись между собой, благодаря чему, Махпейкер-хатун сдержано вздохнула:
--Мне пора, Мелексима! Лучше нам не злить кизляра-агу.—и, не говоря больше ни единого слова, встала с тахты, где только что сидела и, подойдя к кизляру-аге, почтительно ему поклонилась с покорными словами.—Я полностью в Вашем распоряжении, Сюмбуль-ага!
--Хорошо!—со вздохом огоромного облегчения с одобрением заключил тот, уводя свою подопечную, прочь из детских покоев под недоумевающий взгляд Мелексимы-хатун, погрузившейся в глубокую мрачную задумчивость о том, для чего, вдруг, кизляру-аге понадобилась её помощница.
«Что-то здесь нечисто, не говоря уже о том, что подозрительно, и это совсем мне не нравится! Неужели все , вновь затевают какие-то коварные интриги против моей несчастной сестры Баш Хасеки Нурбану Султан, используя в своих целях глупую красотку Махпейкер-хатун?! Ладно! Выясню у неё это утром!»--мрачно размышляла про себя Мелексима-хатун, хорошо ощущая то, как бешено забилось в её соблазнительной упругой груди разгорячённое сердце, сама не понимая из-за чего, но, решив, пока ничего не говорить старшей сестре, ради душевного благополучия с семейным счастьем, которой готова даже, хоть лично попереубевать весь гарем, но решила бдительно следить за каждым шагом Махпейкер-хатун для того, чтобы потом, физически и без всякой жалости устранить её.
А между тем, Сюмбуль-ага вместе с, погружённой в глубокую мрачную задумчивость о недавнем разговоре с Баш Хасеки Нурбану Султан, Нигяр-калфой уже вели Мейлишах-хатун по мраморному дворцовому коридору, на всякий случай, напоминая ей правила поведения в главных покоях, что очаровательная юная девушка впитывала, подобно губке, запоминая каждое, произнесённое кизляром-агой с ункяр-калфой, наставление, что продлилось ровно до тех пор, пока они все, наконец-то, ни подошли к главным покоям, у самого входа в которые, всю процессию ни встретил, вышедший к ним, Великий визирь Лютфи-паша.
--Мейлишах Султан пришла к Повелителю по Его личному повелению!—доложил ему Сюмбуль-ага, почтительно поклонившись вместе со всеми своими сопровождающими, чему Великий визирь оказался искренне рад, ведь это означало лишь одно, что пришёл конец тирании Баш Хасеки Нурбану Султан, о чём и поспешил сказать юной девушке незамедлительно:
--С возвращением домой, Султанша!—мысленно заметив лишь одно, что на законной жене юного Падишаха надето слишком простое для её высокого статуса платье, благодаря чему, совершенно не обратил внимания на то, как очаровательная юная девушка вспыхнула, хорошо заметным румянцем смущения, с которым она потрясённо переглянулась со своими сопровождающими, словно мысленно спрашивая у них: «Почему меня вы все называете «госпожой»? Какая из меня Султанша, ведь я даже ни разу не была у Повелителя?»--чем заставила кизляра-агу переглянуться с ункяр-калфой и с Великим визирем, который, одобрительно кивнув, дал позволительный сигнал молчаливым стражникам о том, чтобы они незамедлительно пропустили юную девушку вовнутрь. Те всё поняли и с почтительным поклоном открыли дубовые створки широкой двери, что позволило юной девушке робко пройти в главные покои, провожаемая благословляющим взглядом кизляра-аги с ункяр-калфой и с Великим визирем, что продлилось ровно до тех пор, пока молчаливые стражники ни закрыли за очаровательной юной девушкой створки двери.
--Можете возвращаться в гарем, Сюмбуль-ага!—с полным безразличием распорядился Лютфи-паша, ожидающему от него дальнейших распоряжений, сопровождению. Те всё поняли и, почтительно ему откланявшись, постепенно разошлись, провожаемые одобрительным взглядом Великого визиря, погружённого в глубокую мрачную задумчивость о том, что во дворце вот-вот разразится беспощадная кровопролитная буря, ведь Баш Хасеки Нурбану Султан, непременно захочет жестоко расправиться с несчастной Мейлишах Султан, посчитав её предательницей и натравив на неё свою беспощадную младшую сестру Мелексиму-хатун, смутно надеясь на то, что благоразумие возобладает над старшей венецианкой, и она не станет подставлять младшую сестру под удавку безмолвного палача с последующим утоплением в Босфоре, от понимания о чём, Великий визирь отправился к горячо любимой жене Шах Султан.
Но, а, что касается юной Махпейкер-хатун, то она, оказавшись, наконец, на пороге покоев, стоявшего, повернувшись к ней спиной, Султана Селим Хана, сделала один лишь робкий шаг на встречу к нему и замерла в почтительном поклоне, смиренно ожидая момента, когда юноша обратит на неё внимание, при этом хорошо ощущая то, как бешено колотится в груди трепетное сердце, каждый стук которого эхом отдавался в золотоволосой голове, не говоря уже об, алеющих застенчивым румянцем, бархатистых щёк, но, не смотря на это, юная девушка успела рассмотреть просторное убранство комнаты, обставленную, хотя и роскошно, но не навязчиво, что делало её, вполне себе уютной, вернее даже сказать, приятной.
Вот только, как бы Махпейкер-хатун ни пыталась выполнять рекомендации ункяр-калфы, строго-настрого запретившей ей, привлекать к себе внимание Падишаха, она его всё равно привлекла тем, что сдержанно вздохнула, сама того, не заметив как:
--Повелитель!--хотя и очень тихо, но и этого вполне оказалось достаточно для того, чтобы молодой человек услышал её и, поняв, что в покоях находится уже не один, медленно обернулся и увидел, что перед ним стоит его дражайшая возлюбленная, не смеющая, поднять на него взгляд, благодаря чему его симпатичное мужественное, тронутое лёгкой щетиной, лицо озарилось доброжелательной улыбкой, во время которой он, как ему показалось, тихо и с ласковой улыбкой выдохнул:
--Милая моя Мейлишах, наконец-то, ты вернулась ко мне!--что послужило для юной девушки позволительным знаком для того, что она может приблизиться к нему, что она и со смиренной покорностью сделала, плавно опустившись перед парнем на одно колено и, взяв в, дрожащие от трепетного волнения, лёгкого страха перед их близостью и возбуждения, руки подол его парчового яркого бирюзового цвета кафтана и, поднеся его к чувственным губам, робко поцеловала в знак глубочайшего почтения с покорностью и смиренно принялась ждать благодатного момента, когда Шехзаде, наконец, поднимет её с колен и заключит в заботливые, очень нежные объятия.
Её ожидание продлилось не долго. И вот юноша крайне бережно дотронулся до её аккуратно очерченного подбородка тремя пальцами, вызвав в ней новый тихий вздох:
--Ваша самая преданная рабыня Махпейкер-хатун пришла к вам, Повелитель, для того, чтобы разделить с Вами Ваши душевные печали и исцелить Вас от невыносимой тоски!--с которым он осторожно поднял её с колен и, вдумчиво всмотревшись в её бездонные голубые глаза, что заставило девушку судорожно сглотнуть, чем вызвала в парне новую добрую улыбку, с которой он, вновь произнёс так, словно захотел успокоить её и заверить в том, что ей нечего бояться рядом с ним и в его объятиях, обещающих ей лишь одно сплошное головокружительное удовольствие вместе с наслаждением:
--Не бойся ничего, милая моя Мейлишах! Баш Хасеки Нурбану Султан не посмеет причинить тебе никакого вреда, конечно, если не хочет оказаться задушенной в кожаном мешке и на дне Босфора!--и, не говоря больше ни единого слова, осторожно завладел её чувственными губами и принялся целовать их осторожно плавно и крайне бережно, приведя это к тому, что у юной девушки голова пошла кругом от, обрушившихся на неё, словно снежной лавине, бурных ощущений, оказавшимися на столько острыми, что она еле боролась с собой для того, чтобы не потерять сознание, хотя ноги стали уже, как ватные и перестали её слушаться.
Чувствуя то, в каком эмоциональном состоянии находится его наложница, Султан Селим, крайне бережно подхватил её себе на руки, подобно, совершенно невесомой пушинке и, отнеся на широкое, надёжно скрытое от посторонних глаз плотными вуалями парчового тёмного зелёного и золотого газового балдахина, ложе, уложил на парчовое покрывало и, нависнув над ней, как тень от несокрушимой скалы, продолжил, очень нежно обнимать и неистово ласкать её, но, а, когда они оба уже разгорячились на столько сильно, что напоминали собой раскалённую лаву, воссоединились в жарком, как пустыня в полуденный летний июльский зной, акте любви, заполняя просторную комнату единогласными стонами, плавно переходящими в крик, переполнявшего их обоих, взаимного наслаждения.
Но, а когда приятно измождённые и запыхавшиеся любовники отстранились друг от друга и упали каждый на свою подушку для того, чтобы, хоть немного перевести дух и привести мысли в порядок, юная Мейлишах Султан поняла, что ей сейчас необходимо, как можно скорее собрать свои вещи с пола и, приведя себя в благопристойный вид, как можно скорее покинуть покои и вернуться в детские покои, пока её не хватилась Баш Хасеки Нурбану Султан, чем она и занялась, привлеча к себе внимание, уже успевшего немного отдышаться и собраться с мыслями, Султана Селима, который решительно схватил девушку за руку, благодаря чему, она инстинктивно вздрогнула от неожиданности и, замерев, ойкнула:
--Повелитель!—но, постепенно собравшись с мыслями, плавно обернулась к нему и увидела то, с каким искренним недоумением парень смотрит на неё. Это продлилось ровно до тех пор, пока он ни спросил у неё с оттенком лёгкого разочарования с удивлением:
