--Всё думаешь о Баш Хасеки Нурбану Султан, душа моя?!—невольно приведя это к тому, что их взгляды мгновенно встретились и надолго задержались друг на друге, благодаря чему, юная главная Хасеки Мейлишах Султан не стала ничего скрывать от дражайшего возлюбленного и откровенно поделилась:
--Как тут успокоишься и смиришься, забыв о том, как эта женщина, едва ни утопила меня в хаммаме, как беспомощного котёнка или щенка, в первые часы моего пребывания в гареме, Повелитель?! Конечно, по доброте душевной я даровала ей своё прощение с милосердием, но сама лишь мысль о том, что Нурбану находится здесь в гареме на правах матери Престолонаследника, заставляет меня внутренне всю сжиматься от беспокойства за жизни себя с нашими детьми, ведь от неё можно ожидать любого коварства.
Селим прекрасно понимал пламенные чувства с тревогами дражайшей возлюбленной, благодаря чему, сдержано вздохнул и мудро посоветовал:
--Не думай о ней, Мейлишах! Она, всего лишь рабыня из моего гарема, как и многие другие наложницы, пусть и стала Баш Хасеки, но никаких других чувств, кроме уважения за сына Шехзаде Махмута и дочь Гевгерхан Султан, я к Нурбану не испытываю.—что, конечно, хотя и немного, но успокоило юную главную Хасеки, только она решила оставаться предельно бдительной к венецианке с афинянкой, в связи с чем, одобрительно кивнула и, уступая, тяжело вздохнула:
--Как Вам будет угодно, Повелитель!
Но, а, что же касается самой Баш Хасеки Нурбану Султан, то она, оказавшись в просторном мраморном дворцовом коридоре, совершенно не заметила того, как едва чуть ни столкнулась с преданной подругой-наставницей Джанфеде-калфой из-за, одолевающих её всю, мрачных мыслей, вызванных внезапным приходом в главные покои главной Хасеки Мейлишах Султан, одно имя которой вызывало в венецианке нервную дрожь и неистовую ярость, коевые Султанша излучающая свет искренне желала выпустить на кого-нибудь из рабынь, но не знала на кого именно.
--Госпожа, с Вами всё в порядке?—обеспокоенно поспешила узнать у Баш Хасеки Нурбану Султан Джанфеде-калфа, почтительно ей поклонившись, чем незамедлительно привлекла к себе её внимание, заставив мгновенно опомниться и, выйдя из глубокой мрачной задумчивости, измождено вздохнула:
--Как тут может быть всё хорошо, Джанфеде?! А всё из-за этой проклятой гречанки по имени Мейлишах!—что отчётливо прочитывалось в изумрудных глазах Нурбану Султан, выражающих невыносимую душевную печаль, к чему верная калфа не смогла отнестись с ледяным равнодушием и, понимающе тяжело вздохнув, мудро рассудила:
--Вы напрасно тревожитесь, Султанша. Повелитель любит Вас. Даже не сомневайтесь в этом.—невольно приведя это к тому, что из соблазнительной упругой груди Баш Хасеки Нурбану Султан произвольно вырвался новый, не менее печальный вздох, чем прежде:
--Нет, Джанфеде! Повелитель никогда меня не любил. Для него я, всего лишь, навязанная покойной Валиде Хандан Султан, надоедливая рабыня-наложница, от которой избавиться он не может лишь из-за того, что я родила ему Престолонаследника на полгода раньше его возлюбленной Мейлишах!—из чего мудрая калфа сделала для себя неутешительный вывод в том, что её венецианская подопечная находится в состоянии невыносимого отчаяния, из которого Баш Хасеки могло вывести лишь одно—внезапная смерть, либо исчезновение проклятой соперницы, от понимания о чём, Джанфеде-калфе стало как-то не по себе, в связи с чем, она поспешила незамедлительно, хотя бы отчаянно, но попытаться образумить коварную венецианку, для себя уже твёрдо решившую, любыми путями избавиться от пятнадцатилетней главной Хасеки Мейлишах Султан.
--Даже не вздумайте предпринимать каких-либо действий против главной Хасеки нашего Повелителя, Султанша! Вас тогда, точно задушат и бросят в Босфор!—предостерегающе вразумительно произнесла Джанфеде-калфа, хотя и прекрасно понимала, что Нурбану Султан даже и не собирается внимать её отрезвляющим просьбам с наставлениями. Так и было на самом деле. Нурбану Султан всё уже тщательно продумала и организовала. Ей оставалось только проявить в жизнь свою коварную затею.
8 ГЛАВА: "БЕСПАМЯТСТВО МЕЙЛИШАХ СУЛТАН. ССЫЛКА БАШ ХАСЕКИ НУРБАНУ СУЛТАН В
СТАРЫЙ ДВОРЕЦ. ВОЗВРАЩЕНИЕ ПАМЯТИ У МЕЙЛИШАХ СУЛТАН. ПРИЕЗД ОЧЕРЕДНОЙ
СУЛТАНСКОЙ СЕСТРЫ."
Спустя пару месяцев.
Дворец Топкапы.
За это время главная Хасеки Мейлишах Султан, хотя и полностью оправилась после падения с балкона, но по прежнему ничего не смогла вспомнить, в связи с чем, коварная Баш Хасеки Нурбану Султан устроила всё таким образом, что, якобы, её проклятущая юная соперница внезапно скончалась, благодаря чему, Мейлишах положили в гроб и вывезли из дворца Топкапы, но только не на кладбище, а в старый дворец, где несчастная и ничего непомнящая юная девушка находилась до тех пор, пока её влиятельная покровительница Баш Хасеки Нурбану Султан ни, сумев полностью завладеть душой с сердцем несчастного, убитого горем, юного Повелителя, став для него единственной любовью и ни начав править Его гаремом, ни вернула, наконец, свою соперницу, сделав из неё свою прислужницу.
И вот, в этот морозный февральский день, очаровательная юная Мейлишах, которую Баш Хасеки Нурбану Султан, отныне назвала Махпейкер-хатун, вернувшись из старого дворца в главную султанскую резиденцию дворец Топкапы, уже предстала перед изумрудными очами своей мудрой госпожи, царственно восседающей на парчовой тахте возле окна, залитая яркими золотыми солнечными лучами, заботливо укутавшими её, подобно тёплому шерстяному покрывалу, при этом, сегодня молодая венецианка была облачена в изящное шёлковое светлое мятное, обшитое гипюром, платье.
--Возможно, тебе интересно узнать о том, для чего я приказала Гюлю-аге привезти тебя сюда во дворец Топкапы, Махпейкер-хатун? Не стану томить ожиданием, ведь отныне ты станешь прислуживать мне в качестве няни моим с Повелителем детям.—испытывающе пристальным взглядом посматривая на свою новую рабыню, произнесла Баш Хасеки Нурбану Султан, от внимания которой ни укрылось то, каким искренним восторгом засветились голубые глаза очаровательной юной рабыни, не говоря уже о том, что бархатистые щёки залились румянцем смущения, а разгорячённое сердце учащённо забилось в соблазнительной пышной упругой груди, надёжно скрытой под плотными складками сборёного лифа простенького шёлкового светлого розового с сиреневым отливом платья с жаккардовым безрукавным кафтаном тёмного голубого оттенка.
--Благодарю Вас за, оказанную мне, простой рабыне, щедрость, Султанша!—радушно произнесла юная Махпейкер-хатун, стремительно подойдя к Баш Хасеки и, плавно опустившись перед ней на одно колено, с неистовым пылом поцеловала подол её роскошного платья в знак искреннего почтения с обещанием в верности, что вызвало в Нурбану Султан загадочно-коварную улыбку, с которой она в мыслях с угрозой заключила: «Конечно, ты мне, отныне будешь безгранично верна, Мейлишах-хатун, ведь ты же не хочешь отправиться вместе со своими щенками в мешке и с удавкой на шее на дно Босфора?!»
Их общение продлилось ровно до тех пор, пока крайне бесшумно ни отворились дубовые створки широкой двери, и в роскошные покои ни вошёл Гюль-ага, почтительно поклонившийся Баш Хасеки Нурбану Султан и доброжелательно произнёсший:
--Желаю Вам самого доброго дня, Султанша!—но, заметив, стоявшую рядом, Мейлишах-хатун, невольно растерялся, не зная, что и сказать, хотя и мысленно признался себе в том, что он искренне рад её возвращению в Топкапы.
--Отныне, Махпейкер-хатун становится няней для моих с Повелителем детям, Гюль-ага. Только ей необходимо детально объяснить её обязанности. Этим займёшься именно ты.—привлекая к себе их внимание, распорядилась Баш Хасеки Нурбану Султан с доброжелательной улыбкой.
Старший евнух прекрасно понял Султаншу и, вместе с её очаровательной юной новой служанкой почтительно откланявшись, с молчаливого одобрения Баш Хасеки Нурбану Султан покинул роскошные покои, оставив Султаншу наедине с мрачными мыслями о том, как ей, всеми возможными и невозможными силами не допустить случайной встречи Повелителя с его бывшей законной женой, хотя и прекрасно знала, что от Его Султанского Величества ничего не скроешь, как и от снохи Махмелек Султан, не говоря уже о калфах с евнухами.
Чутьё не подвело Баш Хасеки Нурбану Султан, ведь первым человеком, с кем встретилась Махпейкер-хатун, покинув великолепные покои Баш Хасеки, стала ункяр-калфа Нигяр. Она произошла в дворцовом мраморном коридоре.
--Мейлишах Султан!—потрясённо выдохнула главная калфа султанского гарема в тот самый момент, когда поровнялась со своей очаровательной юной подопечной, чем заставила девушку почтительно ей поклониться и, застенчиво улыбнувшись, чуть слышно выдохнуть:
--Вы ошиблись, Нигяр-калфа! Моё имя—Махпейкер.—и, не говоря больше ни единого слова, вновь почтительно поклонилась и уже попыталась было продолжить свой путь в гарем, но ей этого не позволила сделать ункяр-калфа Нигяр тем, что решительно крепко схватила юную девушку за руку и воинственно заговорила:
--Я понимаю, что эта проклятая венецианка запугала тебя, угрожая отнять жизни твоим малышам Шехзаде Мураду с Михрибану Султан, которые скучают по тебе. Только ничего не бойся, девочка. Я сейчас же обо всём доложу Повелителю с Махмелек Султан.—чем ввела очаровательную юную девушку в ещё большее ошеломление, с которым она мгновенно переглянулась со, стоявшим всё это время и немного в стороне от них, Гюлем-агой и, получив от него молчаливое одобрение, почтительно откланялась и с отрешёнными словами:
--Мне пора отправляться на кухню за молоком с мёдом для Шехзаде Махмуда с Мурадом и для Гевгерхан с Михрибану Султан.—наконец, ушла, провожаемая, полным глубокой мрачной задумчивости взглядом ункяр-калфы Нигяр со старшим евнухом Гюлем-агой, которые немного выждав, настороженно заговорили друг с другом:
--Что де это получается, Гюль-ага, наша справедливая добросердечная Мейлишах Султан вернулась к нам из старого дворца для того, чтобы, отныне прислуживать Баш Хасеки Нурбану Султан?! Не бывать этому! Я немедленно пойду к Повелителю и обо всём ему расскажу! Видит Аллах, Повелитель не допустит для своей законной жены такого унижения!—с решительной воинственностью произнесла, рвущаяся к достижению справедливости, ункяр-калфа Нигяр, вдумчиво всматриваясь в мрачное лицо собеседника, что вызвало в нём понимающий тяжёлый вздох с предостерегающими вразумительными словами:
--Не будем ничего предпринимать, Нигяр-калфа. Пусть, всё идёт своим чередом. Повелитель сам постепенно разберётся со своими женщинами.—и, не говоря больше ни единого слова, отправился обратно в покои к Баш Хасеки Нурбану Султан, погружённый в глубокую мрачную задумчивость, из чего Нигяр-калфа сделала для себя неутешительный вывод в том, что ей, действительно ничего другого не остаётся, кроме, как немедленно пойти в главные покои, куда она и отправилась, смутно надеясь на то, что Повелитель находится в них.
Внутреннее чутьё не подвело ункяр-калфу в тот самый момент, когда она уверенно вошла в главные покои, ведь Повелитель действительно находился в них, да и ещё вместе с дражайшей младшей сестрой Махмелек Султан, с которой, вальяжно восседая на, разбросанных по полу, подушках-лежаках с тёмной бархатной наволочкой, душевно беседовал, равнодушно посматривая на, горящие в камине, дрова, приятное, исходящее от их пламени, тепло от которого, заботливо окутывало брата с сестрой, подобно шали.
--Селим, долго ли ты ещё будешь потакать своей венецианке?! Её давно уже пора казнить за убийство твоей законной жены, ведь это именно она столкнула Мейлишах Султан с террасы. Отдай уже безмолвным палачам необходимый приказ!—измождённо вздыхая, вразумительно воскликнула Махмелек Султан, чем заставила горячо любимого брата тяжело вздохнуть:
--Ну, не могу я казнить Нурбану-хатун, ведь тогда мои несчастные четверо детей, снова останутся без матери!—что напоминало стон невыносимой печали, прорвавшийся из самых глубин хрупкой, как горный хрусталь, истерзанной невыносимыми страданиями, справедливой души, что было хорошо понятно Махмелек Султан, которая, вновь поддержала брата доброжелательной улыбкой с, внушающими надежду, словами:
--Мейлишах Султан жива, Селим. Она потеряла память и всё это время жила в старом дворце, чем воспользовалась коварная венецианка, сделав её своей служанкой, тем-самым вытесняя твою жену из жизни всех нас. Со дня на день девушка должна вернуться в гарем.—чем потрясла до глубины души юного Султана своим откровением, заставив погрузиться в глубокую мрачную задумчивость, что послужило сигналом для, стоявшей всё это время на пороге главных покоев в смиренном ожидании Высочайшего внимания, ункяр-калфы, которая, наконец-то, почтительно им поклонилась и восторженно доложила:
--Наша Мейлишах Султан сегодня утром вернулась в гарем, Повелитель. Только теперь она стала няней Вашим с Баш Хасеки Нурбану Султан детям по имени Махпейкер-хатун.—чем заставила венценосных брата с сестрой с нескрываемым возмущением переглянуться между собой и мысленно признаться себе в том, что им лучше, пока не торопиться с выяснением отношений с коварной венецианкой, а лучше всё хорошенько взвесить и обдумать, ведь никогда ничего не решается сгоряча.
--Брат, позволь мне незамедлительно отдать распоряжение Сюмбулю-аге для того, чтобы он подготовил тебе к вечеру твою Мейлишах.—с нескрываемой надеждой в приятном голосе предложила брату Махмелек Султан, что заставило юного Падишаха ненадолго призадуматься и одобрительно кивнуть, благодаря чему, ункяр-калфа Нигяр всё поняла и, почтительно откланявшись, ушла, оставляя венценосных брата с сестрой наедине друг с другом, что позволило им немного выждать и продолжить вести их душевный разговор, который возобновила по собственной инициативе сама Махмелек Султан.—Ты правильно поступил, что отдал распоряжение ункяр-калфе с кизляром-агой распоряжение о том, чтобы они подготовили и привели к тебе твою законную жену, Селим, ведь давным-давно пора всё вернуть на свои места.
--Вот только, как бы из этого ни возникло большой беды!—с нескрываемым сомнением в приятном тихом бархатистом голосе заключил юный Падишах и, не говоря больше ни единого слова, наконец, покинул свои покои и отправился к Нурбану для важного разговора.
Но, а, что же касается Баш Хасеки Нурбану Султан, то она, ни о чём не подозревая, восседала на парчовой тахте в своих покоях и, пребывая в глубокой мрачной задумчивости, с чрезвычайной серьёзностью беседовала со, стоявшим напротив неё в почтительном поклоне, Гюлем-агой, который ещё в позапрошлом месяце, вынуждено перешёл на сторону Баш Хасеки Нурбану Султан по непосредственному настоянию предусмотрительной Махмелек Султан для того, чтобы он шпионил за каждым шагом её ненавистной невестки, что оказалось, вполне себе разумно и своевременно.
--От Нигяр-калфы необходимо, как можно скорее избавиться, Гюль-ага, иначе она может, вновь свести Махпейкер-хатун с Повелителем, а этого допустить я ни в коем случае не хочу, ведь я только обрела своё безграничное счастье с властью!—стараясь сохранить ледяное самообладание с доброжелательностью, воинственно произнесла Баш Хасеки Нурбану Султан, решительно встав с тахты и расправив, внезапно образовавшиеся на юбке роскошного платья, складки.
--Как тут успокоишься и смиришься, забыв о том, как эта женщина, едва ни утопила меня в хаммаме, как беспомощного котёнка или щенка, в первые часы моего пребывания в гареме, Повелитель?! Конечно, по доброте душевной я даровала ей своё прощение с милосердием, но сама лишь мысль о том, что Нурбану находится здесь в гареме на правах матери Престолонаследника, заставляет меня внутренне всю сжиматься от беспокойства за жизни себя с нашими детьми, ведь от неё можно ожидать любого коварства.
Селим прекрасно понимал пламенные чувства с тревогами дражайшей возлюбленной, благодаря чему, сдержано вздохнул и мудро посоветовал:
--Не думай о ней, Мейлишах! Она, всего лишь рабыня из моего гарема, как и многие другие наложницы, пусть и стала Баш Хасеки, но никаких других чувств, кроме уважения за сына Шехзаде Махмута и дочь Гевгерхан Султан, я к Нурбану не испытываю.—что, конечно, хотя и немного, но успокоило юную главную Хасеки, только она решила оставаться предельно бдительной к венецианке с афинянкой, в связи с чем, одобрительно кивнула и, уступая, тяжело вздохнула:
--Как Вам будет угодно, Повелитель!
Но, а, что же касается самой Баш Хасеки Нурбану Султан, то она, оказавшись в просторном мраморном дворцовом коридоре, совершенно не заметила того, как едва чуть ни столкнулась с преданной подругой-наставницей Джанфеде-калфой из-за, одолевающих её всю, мрачных мыслей, вызванных внезапным приходом в главные покои главной Хасеки Мейлишах Султан, одно имя которой вызывало в венецианке нервную дрожь и неистовую ярость, коевые Султанша излучающая свет искренне желала выпустить на кого-нибудь из рабынь, но не знала на кого именно.
--Госпожа, с Вами всё в порядке?—обеспокоенно поспешила узнать у Баш Хасеки Нурбану Султан Джанфеде-калфа, почтительно ей поклонившись, чем незамедлительно привлекла к себе её внимание, заставив мгновенно опомниться и, выйдя из глубокой мрачной задумчивости, измождено вздохнула:
--Как тут может быть всё хорошо, Джанфеде?! А всё из-за этой проклятой гречанки по имени Мейлишах!—что отчётливо прочитывалось в изумрудных глазах Нурбану Султан, выражающих невыносимую душевную печаль, к чему верная калфа не смогла отнестись с ледяным равнодушием и, понимающе тяжело вздохнув, мудро рассудила:
--Вы напрасно тревожитесь, Султанша. Повелитель любит Вас. Даже не сомневайтесь в этом.—невольно приведя это к тому, что из соблазнительной упругой груди Баш Хасеки Нурбану Султан произвольно вырвался новый, не менее печальный вздох, чем прежде:
--Нет, Джанфеде! Повелитель никогда меня не любил. Для него я, всего лишь, навязанная покойной Валиде Хандан Султан, надоедливая рабыня-наложница, от которой избавиться он не может лишь из-за того, что я родила ему Престолонаследника на полгода раньше его возлюбленной Мейлишах!—из чего мудрая калфа сделала для себя неутешительный вывод в том, что её венецианская подопечная находится в состоянии невыносимого отчаяния, из которого Баш Хасеки могло вывести лишь одно—внезапная смерть, либо исчезновение проклятой соперницы, от понимания о чём, Джанфеде-калфе стало как-то не по себе, в связи с чем, она поспешила незамедлительно, хотя бы отчаянно, но попытаться образумить коварную венецианку, для себя уже твёрдо решившую, любыми путями избавиться от пятнадцатилетней главной Хасеки Мейлишах Султан.
--Даже не вздумайте предпринимать каких-либо действий против главной Хасеки нашего Повелителя, Султанша! Вас тогда, точно задушат и бросят в Босфор!—предостерегающе вразумительно произнесла Джанфеде-калфа, хотя и прекрасно понимала, что Нурбану Султан даже и не собирается внимать её отрезвляющим просьбам с наставлениями. Так и было на самом деле. Нурбану Султан всё уже тщательно продумала и организовала. Ей оставалось только проявить в жизнь свою коварную затею.
Прода от 06.05.2023, 17:32
8 ГЛАВА: "БЕСПАМЯТСТВО МЕЙЛИШАХ СУЛТАН. ССЫЛКА БАШ ХАСЕКИ НУРБАНУ СУЛТАН В
СТАРЫЙ ДВОРЕЦ. ВОЗВРАЩЕНИЕ ПАМЯТИ У МЕЙЛИШАХ СУЛТАН. ПРИЕЗД ОЧЕРЕДНОЙ
СУЛТАНСКОЙ СЕСТРЫ."
Спустя пару месяцев.
Дворец Топкапы.
За это время главная Хасеки Мейлишах Султан, хотя и полностью оправилась после падения с балкона, но по прежнему ничего не смогла вспомнить, в связи с чем, коварная Баш Хасеки Нурбану Султан устроила всё таким образом, что, якобы, её проклятущая юная соперница внезапно скончалась, благодаря чему, Мейлишах положили в гроб и вывезли из дворца Топкапы, но только не на кладбище, а в старый дворец, где несчастная и ничего непомнящая юная девушка находилась до тех пор, пока её влиятельная покровительница Баш Хасеки Нурбану Султан ни, сумев полностью завладеть душой с сердцем несчастного, убитого горем, юного Повелителя, став для него единственной любовью и ни начав править Его гаремом, ни вернула, наконец, свою соперницу, сделав из неё свою прислужницу.
И вот, в этот морозный февральский день, очаровательная юная Мейлишах, которую Баш Хасеки Нурбану Султан, отныне назвала Махпейкер-хатун, вернувшись из старого дворца в главную султанскую резиденцию дворец Топкапы, уже предстала перед изумрудными очами своей мудрой госпожи, царственно восседающей на парчовой тахте возле окна, залитая яркими золотыми солнечными лучами, заботливо укутавшими её, подобно тёплому шерстяному покрывалу, при этом, сегодня молодая венецианка была облачена в изящное шёлковое светлое мятное, обшитое гипюром, платье.
--Возможно, тебе интересно узнать о том, для чего я приказала Гюлю-аге привезти тебя сюда во дворец Топкапы, Махпейкер-хатун? Не стану томить ожиданием, ведь отныне ты станешь прислуживать мне в качестве няни моим с Повелителем детям.—испытывающе пристальным взглядом посматривая на свою новую рабыню, произнесла Баш Хасеки Нурбану Султан, от внимания которой ни укрылось то, каким искренним восторгом засветились голубые глаза очаровательной юной рабыни, не говоря уже о том, что бархатистые щёки залились румянцем смущения, а разгорячённое сердце учащённо забилось в соблазнительной пышной упругой груди, надёжно скрытой под плотными складками сборёного лифа простенького шёлкового светлого розового с сиреневым отливом платья с жаккардовым безрукавным кафтаном тёмного голубого оттенка.
--Благодарю Вас за, оказанную мне, простой рабыне, щедрость, Султанша!—радушно произнесла юная Махпейкер-хатун, стремительно подойдя к Баш Хасеки и, плавно опустившись перед ней на одно колено, с неистовым пылом поцеловала подол её роскошного платья в знак искреннего почтения с обещанием в верности, что вызвало в Нурбану Султан загадочно-коварную улыбку, с которой она в мыслях с угрозой заключила: «Конечно, ты мне, отныне будешь безгранично верна, Мейлишах-хатун, ведь ты же не хочешь отправиться вместе со своими щенками в мешке и с удавкой на шее на дно Босфора?!»
Их общение продлилось ровно до тех пор, пока крайне бесшумно ни отворились дубовые створки широкой двери, и в роскошные покои ни вошёл Гюль-ага, почтительно поклонившийся Баш Хасеки Нурбану Султан и доброжелательно произнёсший:
--Желаю Вам самого доброго дня, Султанша!—но, заметив, стоявшую рядом, Мейлишах-хатун, невольно растерялся, не зная, что и сказать, хотя и мысленно признался себе в том, что он искренне рад её возвращению в Топкапы.
--Отныне, Махпейкер-хатун становится няней для моих с Повелителем детям, Гюль-ага. Только ей необходимо детально объяснить её обязанности. Этим займёшься именно ты.—привлекая к себе их внимание, распорядилась Баш Хасеки Нурбану Султан с доброжелательной улыбкой.
Старший евнух прекрасно понял Султаншу и, вместе с её очаровательной юной новой служанкой почтительно откланявшись, с молчаливого одобрения Баш Хасеки Нурбану Султан покинул роскошные покои, оставив Султаншу наедине с мрачными мыслями о том, как ей, всеми возможными и невозможными силами не допустить случайной встречи Повелителя с его бывшей законной женой, хотя и прекрасно знала, что от Его Султанского Величества ничего не скроешь, как и от снохи Махмелек Султан, не говоря уже о калфах с евнухами.
Чутьё не подвело Баш Хасеки Нурбану Султан, ведь первым человеком, с кем встретилась Махпейкер-хатун, покинув великолепные покои Баш Хасеки, стала ункяр-калфа Нигяр. Она произошла в дворцовом мраморном коридоре.
--Мейлишах Султан!—потрясённо выдохнула главная калфа султанского гарема в тот самый момент, когда поровнялась со своей очаровательной юной подопечной, чем заставила девушку почтительно ей поклониться и, застенчиво улыбнувшись, чуть слышно выдохнуть:
--Вы ошиблись, Нигяр-калфа! Моё имя—Махпейкер.—и, не говоря больше ни единого слова, вновь почтительно поклонилась и уже попыталась было продолжить свой путь в гарем, но ей этого не позволила сделать ункяр-калфа Нигяр тем, что решительно крепко схватила юную девушку за руку и воинственно заговорила:
--Я понимаю, что эта проклятая венецианка запугала тебя, угрожая отнять жизни твоим малышам Шехзаде Мураду с Михрибану Султан, которые скучают по тебе. Только ничего не бойся, девочка. Я сейчас же обо всём доложу Повелителю с Махмелек Султан.—чем ввела очаровательную юную девушку в ещё большее ошеломление, с которым она мгновенно переглянулась со, стоявшим всё это время и немного в стороне от них, Гюлем-агой и, получив от него молчаливое одобрение, почтительно откланялась и с отрешёнными словами:
--Мне пора отправляться на кухню за молоком с мёдом для Шехзаде Махмуда с Мурадом и для Гевгерхан с Михрибану Султан.—наконец, ушла, провожаемая, полным глубокой мрачной задумчивости взглядом ункяр-калфы Нигяр со старшим евнухом Гюлем-агой, которые немного выждав, настороженно заговорили друг с другом:
--Что де это получается, Гюль-ага, наша справедливая добросердечная Мейлишах Султан вернулась к нам из старого дворца для того, чтобы, отныне прислуживать Баш Хасеки Нурбану Султан?! Не бывать этому! Я немедленно пойду к Повелителю и обо всём ему расскажу! Видит Аллах, Повелитель не допустит для своей законной жены такого унижения!—с решительной воинственностью произнесла, рвущаяся к достижению справедливости, ункяр-калфа Нигяр, вдумчиво всматриваясь в мрачное лицо собеседника, что вызвало в нём понимающий тяжёлый вздох с предостерегающими вразумительными словами:
--Не будем ничего предпринимать, Нигяр-калфа. Пусть, всё идёт своим чередом. Повелитель сам постепенно разберётся со своими женщинами.—и, не говоря больше ни единого слова, отправился обратно в покои к Баш Хасеки Нурбану Султан, погружённый в глубокую мрачную задумчивость, из чего Нигяр-калфа сделала для себя неутешительный вывод в том, что ей, действительно ничего другого не остаётся, кроме, как немедленно пойти в главные покои, куда она и отправилась, смутно надеясь на то, что Повелитель находится в них.
Внутреннее чутьё не подвело ункяр-калфу в тот самый момент, когда она уверенно вошла в главные покои, ведь Повелитель действительно находился в них, да и ещё вместе с дражайшей младшей сестрой Махмелек Султан, с которой, вальяжно восседая на, разбросанных по полу, подушках-лежаках с тёмной бархатной наволочкой, душевно беседовал, равнодушно посматривая на, горящие в камине, дрова, приятное, исходящее от их пламени, тепло от которого, заботливо окутывало брата с сестрой, подобно шали.
--Селим, долго ли ты ещё будешь потакать своей венецианке?! Её давно уже пора казнить за убийство твоей законной жены, ведь это именно она столкнула Мейлишах Султан с террасы. Отдай уже безмолвным палачам необходимый приказ!—измождённо вздыхая, вразумительно воскликнула Махмелек Султан, чем заставила горячо любимого брата тяжело вздохнуть:
--Ну, не могу я казнить Нурбану-хатун, ведь тогда мои несчастные четверо детей, снова останутся без матери!—что напоминало стон невыносимой печали, прорвавшийся из самых глубин хрупкой, как горный хрусталь, истерзанной невыносимыми страданиями, справедливой души, что было хорошо понятно Махмелек Султан, которая, вновь поддержала брата доброжелательной улыбкой с, внушающими надежду, словами:
--Мейлишах Султан жива, Селим. Она потеряла память и всё это время жила в старом дворце, чем воспользовалась коварная венецианка, сделав её своей служанкой, тем-самым вытесняя твою жену из жизни всех нас. Со дня на день девушка должна вернуться в гарем.—чем потрясла до глубины души юного Султана своим откровением, заставив погрузиться в глубокую мрачную задумчивость, что послужило сигналом для, стоявшей всё это время на пороге главных покоев в смиренном ожидании Высочайшего внимания, ункяр-калфы, которая, наконец-то, почтительно им поклонилась и восторженно доложила:
--Наша Мейлишах Султан сегодня утром вернулась в гарем, Повелитель. Только теперь она стала няней Вашим с Баш Хасеки Нурбану Султан детям по имени Махпейкер-хатун.—чем заставила венценосных брата с сестрой с нескрываемым возмущением переглянуться между собой и мысленно признаться себе в том, что им лучше, пока не торопиться с выяснением отношений с коварной венецианкой, а лучше всё хорошенько взвесить и обдумать, ведь никогда ничего не решается сгоряча.
--Брат, позволь мне незамедлительно отдать распоряжение Сюмбулю-аге для того, чтобы он подготовил тебе к вечеру твою Мейлишах.—с нескрываемой надеждой в приятном голосе предложила брату Махмелек Султан, что заставило юного Падишаха ненадолго призадуматься и одобрительно кивнуть, благодаря чему, ункяр-калфа Нигяр всё поняла и, почтительно откланявшись, ушла, оставляя венценосных брата с сестрой наедине друг с другом, что позволило им немного выждать и продолжить вести их душевный разговор, который возобновила по собственной инициативе сама Махмелек Султан.—Ты правильно поступил, что отдал распоряжение ункяр-калфе с кизляром-агой распоряжение о том, чтобы они подготовили и привели к тебе твою законную жену, Селим, ведь давным-давно пора всё вернуть на свои места.
--Вот только, как бы из этого ни возникло большой беды!—с нескрываемым сомнением в приятном тихом бархатистом голосе заключил юный Падишах и, не говоря больше ни единого слова, наконец, покинул свои покои и отправился к Нурбану для важного разговора.
Но, а, что же касается Баш Хасеки Нурбану Султан, то она, ни о чём не подозревая, восседала на парчовой тахте в своих покоях и, пребывая в глубокой мрачной задумчивости, с чрезвычайной серьёзностью беседовала со, стоявшим напротив неё в почтительном поклоне, Гюлем-агой, который ещё в позапрошлом месяце, вынуждено перешёл на сторону Баш Хасеки Нурбану Султан по непосредственному настоянию предусмотрительной Махмелек Султан для того, чтобы он шпионил за каждым шагом её ненавистной невестки, что оказалось, вполне себе разумно и своевременно.
--От Нигяр-калфы необходимо, как можно скорее избавиться, Гюль-ага, иначе она может, вновь свести Махпейкер-хатун с Повелителем, а этого допустить я ни в коем случае не хочу, ведь я только обрела своё безграничное счастье с властью!—стараясь сохранить ледяное самообладание с доброжелательностью, воинственно произнесла Баш Хасеки Нурбану Султан, решительно встав с тахты и расправив, внезапно образовавшиеся на юбке роскошного платья, складки.
