--Разве я приказал тебе уйти? Нет. Тогда для чего ты собираешься покинуть меня, Мейлишах?
Застигнутая врасплох, юная девушка залилась румянцем смущения, из-за чего скромно отвела от парня взор и, укутавшись в парчовое покрывало, которое обмотала вокруг стройного голого тела и, прекрасно понимая негодование с возмущением парня, чарующе улыбнулась ему и с невыносимой душевной печалью в мягком голосе объяснила:
--А разве наложница не должна покинуть своего господина сразу после, проведённого ими, хальвета?! Кажется, так прописано в правилах гарема. Да и меня, наверное, уже потеряла Ваша Баш Хасеки Нурбану Султан в детских покоях.
Это вызвало в парне новую доброжелательную улыбку, с которой он ласково погладил дисциплинированную избранницу по румяным бархатистым щекам и чуть слышно выдохнул, подтверждая её слова и разубеждая в обратном:
--Верно, Мейлишах! Только в каждом правиле есть исключение, а это означает, что я хочу, вернее сказать, прошу тебя остаться со мной до самого утра, да и, тебе больше не надо оставаться на побегушках у Нурбану Султан. Утром тебе вернут наших с тобой двойняшек, предварительно переселив в твои собственные покои.—и, не говоря больше ни единого слова, вновь плавно склонился к её чувственным губам для того, чтобы воссоединиться с ней в долгом, очень пламенном поцелуе, перед чем юная девушка не смогла устоять и полностью отдалась их пламенному взаимному желанию, что позволило парню, вновь увлечь её за собой на мягкие подушки, обрушивая на неё беспощадный шквал, состоящий из новых головокружительных ласк с неистовыми поцелуями, чему не было конца, во время которых пара самозабвенно растворялась друг в друге.
Только они даже не догадывались о том, что, в эту самую минуту, стоявшая перед зеркалом в своих просторных покоях, Баш Хасеки Нурбану Султан была глубоко погружена во мрачные мысли о том, как ей не допустить сближения Повелителя с другими рабынями, прекрасно понимая, что уничтожать гарем не имеет смысла, ведь на замену убитым наложницам придут другие, а значит, борьба будет бесконечной, да и истинная причина душевных терзаний Баш Хасеки—Султан Селим.
Только убить его, Нурбану не могла, прекрасно понимая, что идея, конечно очень даже хорошая, но даже, если Селим умрёт, то трона Османской Империи, пусть и на правах Регента при крохотном сыне-Падишахе ей не видать, так как Падишахом, скорее всего самый старший из братьев Султана Селима—Шехзаде Мустафа, от понимания о чём Баш Хасеки Нурбану Султан сильнее укуталась в соболиную накидку и, заметив в зеркальном отражении то, как бесшумно открылись створки широкой двери, и в роскошные покои к ней робко вошла, слегка приподнимая полы простенького шёлкового платья, Мелексима-хатун, которую Нурбану Султан одарила доброжелательной улыбкой со вздохом огромного облегчения:
--Ну, наконец-то, ты пришла, сестра! Мне уже пора отправляться в главные покои! Повелитель будет ждать меня.—что вызвало в юной венецианке понимающий печальный вздох, с которым она, ничего не скрывая от старшей сестры, произнесла:
--Повелитель не ждёт Вас сегодня, Султанша. Он проводит время с наложницей из своего гарема.—что прозвучало для Баш Хасеки, подобно, очень болезненной отрезвляющей пощёчине, жестоко ударившей её в самое сердце, словно острому кинжалу, что отразилось в виде горьких слёз, появившихся в её изумрудных глазах и готовых в любую минуту скатиться по бархатистым пунцовым щекам тонкими прозрачными ручьями, с чем Баш Хасеки стоило большого труда справиться и выдавить из себя новую доброжелательную улыбку, с которой Нурбану Султан разумно заключила:
--Воля Повелителя—закон для всех нас! Все мы здесь являемся его рабынями , удел которых терпеть, молчать и безропотно подчиняться Высочайшей воле!
Между сёстрами-венецианками воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого Мелексима-хатун даже не знала того, как крайне осторожно сообщить сестре о том, что Повелитель, скорее всего развлекается с их Мейлишах-хатун, ведь не зря же кизляр-ага увёл её куда-то несколько часов тому назад, но, собравшись постепенно с мыслями, участливо поинтересовалась:
--Будут ли у Вас какие-нибудь распоряжения на мой счёт, Султанша?—чем заставила старшую сестру измождено вздохнуть и также отрешённо ответить:
--Можешь возвращаться в общую комнату, только пришли ко мне, сначала Мейлишах-хатун для важного разговора, сестра!—что оказалось хорошо понятно Мелексимой-хатун. Она почтительно откланялась и покинула роскошные покои Баш Хасеки Нурбану Султан, провожаемая её благодарственным взглядом.
И вот, оказавшись в дворцовом мраморном коридоре, постепенно становящимся всё темнее и темнее из-за, постепенно входящего в свои законные права, вечера, благодаря чему, стражники зажигали настенные факела и свечи в канделябрах, медное мерцание, исходящее от пламени которых мягко разбавляло вечернюю непроглядную тьму, делая всё вокруг по-домашнему уютным, Мелексима-хатун, шла в направлении общего дворика, погружённая в глубокую мрачную задумчивость о том, где ей искать Мейлишах-хатун, которая, наверное, ещё находится в жарких объятиях юного Падишаха, прекрасно зная то, что он, скорее всего продержит свою дражайшую возлюбленную возле себя до самого утра, но ошиблась.
Какого же было удивление юной Мелексимы-хатун, когда к ней на встречу вышла Мейлиша-хатун, о чём-то тихо беседующая с, сопровождающим её, кизляром-агой Сюмбулем, выглядя очень бодрой и счастливой, о чём свидетельствовала мечтательная улыбка с блеском в голубых глазах, озарившие хорошенькое румяное лицо Мейлишах-хатун, внимательно вслушивающейся в наставления с рекомендациями, высказываемые кизляром-агой.
Только это продлилось ровно до тех пор, пока они ни поровнялись с верной служанкой Баш Хасеки Нурбану Султан Мелексимой-хатун, в связи с чем хорошенького лица Мейлишах-хатун мгновенно сошла мечтательная улыбка, а хрупкая, словно хрусталь, чистая, подобно родниковой воде, добрая душа наполнилась невыносимым страхом, что хорошо оказалось заметно Мелексиме-хатун, миловидное лицо которой озарилось победной улыбкой, мысленно заключившей: «Вот ты и попалась, Мейлишах-хатун!», а вслух произнёсшая:
--Баш Хасеки Нурбану Султан приказала тебе немедленно явиться к ней в покои для какого-то, очень важного разговора, Мейлишах-хатун!—что заставило её собеседницу с кизляром-агой между собой, потрясённо переглянуться, мысленно обменявшись парой фраз.
«О, Всемогущий Аллах, неужели Нурбану Султан каким-то образом прознала о моём свидании с Повелителем, Сюмбуль-ага?! Что со мной теперь будет?! Султанша убьёт меня!»--в панике с невыносимым отчаянием взывала о помощи кизляра-агу юная золотоволосая девушка, что вызвало у него понимающий тяжёлый, едва уловимый слухом, вздох, с которым он мысленно заверил подопечную: «Ничего не бойся, Хатун, и смело возвращайся к нашей Баш Хасеки, но ни о чём ей не говори!!»
Мейлишах-хатун всё прекрасно поняла и, почтительно поклонившись кизляру-аге, отправилась в покои к Баш Хасеки Нурбану Султан, провожаемая понимающим взглядом кизляра-аги с Мелексимой-хатун, оставшимися наедине друг с другом.
А между тем, то же касается юной любимицы Султана Селим Хана Мейлишах-хатун, то она уже, терпеливо дождавшись момента, когда служанки Баш Хасеки Нурбану Султан молчаливо открыли створки широкой двери, пропуская Мейлишах-хатун вовнутрь, куда она робко вошла и, почтительно поклонившись госпоже, по-прежнему стоявшей перед прямоугольным зеркалом в золотой раме и пребывающей в глубокой мрачной задумчивости, осторожно поспешила осведомиться:
--Вы пожелали меня видеть, султанша? Чем я могу быть Вам полезна?—чем мгновенно привлекла к себе её внимание, заставив, понимающе тяжело вздохнуть:
--Очень хорошо, что ты вернулась ко мне, Мейлишах-хатун! Я как раз очень сильно нуждаюсь в твоей помощи.—что, очень сильно заинтересовало очаровательную юную девушку, заставив её, незамедлительно проявить непосредственное участие, благодаря чему, она, вновь спросила, не смея поднять на Султаншу излучающую свет голубых выразительных, обрамлённых густыми шелковистыми ресницами, глаз:
--Позвольте Вашей самой преданной рабыне узнать о том, в чём я могу Вам помочь, Султанша?
Баш Хасеки Нурбану Султан уже ждала от служанки подобного вопроса, в связи с чем загадочно ей улыбнулась и, ничего не скрывая от рабыни, поделилась с мрачной глубокой задумчивостью:
--Сегодня Повелитель призывал к себе наложницу из гарема. Я желаю узнать о том, кто она, хотя прекрасно понимаю, что это не Селимие-хатун, которая не может посещать главные покои из-за того, что беременна и переселена во дворец в Эдирне. Поэтому, очень тебя прошу о том, чтобы ты нашла для меня ту тварь, которая развлекает моего Султана. Как только ты её найдёшь, приведи ко мне, незамедлительно.—невольно приведя это к тому, что между ними воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого юная Мейлишах-хатун судорожно сглотнула от, испытываемого ею, невыносимого и леденящего трепетную душу, словно обжигающий лёд, ужаса и, хорошо ощущая то, как бешено заколотилось в соблазнительной упругой пышной груди разгорячённое сердце, благодаря чему, постепенно собралась с мыслями, что далось ей очень даже непросто, и задала свой последний, но, как ей казалось, очень важный вопрос:
--Госпожа, Вы уж великодушно простите меня за дерзость, но позвольте мне узнать о том, что Вы сделаете с той бедняжкой, которую я найду и приведу к Вам?
Баш Хасеки Нурбану Султан ядовито ухмыльнулась:
--Что я сделаю с той подлой гадиной, Мейлишах-хатун?! Вот это!—и, не говоря больше ни единого слова, стремительно подошла к собеседнице и, крепко обхватив её изящную тонкую, как у лебедицы, шею сильными руками и принялась сдавливать, благодаря чему, Мейлишах-хатун стало не хватать воздуха, и она начала задыхаться, отчаянно умоляя Султаншу о пощаде, хорошо ощущая то, как у неё перед глазами всё поплыло, что продлилось ровно до тех пор, пока Нурбану Султан, вовремя ни опомнившись, наконец, ни отпустила служанку, подав ей медный стокан с прохладной водой со словами.—Извини, Хатун! Я сорвалась на тебе ни за что. Ступай в гарем и начни поиски.
Постепенно приходящая в себя, Мейлишах-хатун всё поняла и, почтительно откланявшись, поспешила стремительно уйти из роскошных покоев, до сих пор не веря в то, что осталась жива, благодаря чему, из её глаз по бледным щекам текли горькие слёзы, из-за которых она, совершенно не видела того, куда идёт.
Пребывая в столь ужасном душевном состоянии, юная Мейлишах-хатун совершенно не заметила того, как добежала до арочного входа в общую комнату, где на мраморной ступеньке сидели ункяр-калфа Нигяр с Гюлем-агой, погружённые в глубокую мрачную задумчивость о том, как им совладать с властолюбивой тираншей Баш Хасеки Нурбану Султан, творящей в гареме беспощадную жестокость, осуществляемую руками Мелексимы-хатун.
--Скорее бы наша добросердечная и справедливая Мейлишах Султан всё вспомнила и, вновь вступила в силу и в управление гаремом, как то полагается главной Хасеки!—тяжело вздыхая, посетовал Гюль-ага, что подержалось его мудрой собеседницей тем, что она, тоже печально вздохнула в ответ:
--Этого нам ещё долго придётся ждать, Гюль-ага, ведь Мейлишах по-прежнему ничего не помнит и дрожит от страха при одном упоминании лишь одного имени Баш Хасеки Нурбану Султан так, словно осиновый лист на сильном зимнем ветру!—и, не говоря больше ни единого слова, медленно подняла карие глаза и, случайно заметив, стоявшую напротив них с Гюлем-агой в смиренном ожидании внимания и в почтительном поклоне, Мейлишах-хатун, выглядевшую какой-то, уж очень сильно чем-то взволнованной, не говоря уже о том, что перевозбуждённой, благодаря чему, мудрая ункяр-калфа потрясённо, вновь переглянулась с Гюлем-агой и, встав с мраморной ступеньки, обеспокоенно спросила, обращаясь к очаровательной юной подопечной.—Что это с тобой, Мейлишах-хатун? На тебе, просто лица нет от ужаса.
--Нурбану Султан совсем взбесилась от ревности! Сейчас она приказала мне найти и привести к ней ту несчастную девушку, которая сегодня посещала главные покои, то есть меня саму!—с невыносимым отчаянием в голубых глазах и дрожащим голосом заговорила с ункяр-калфой Мейлишах-хатун, внутренне вся трепеща от невыносимого страха, подобно кроткой лани, загнанной беспощадными охотниками в ловушку, что оказалось хорошо понятно ункяр-калфе, благодаря чему, она сдержано вздохнула и, мудро рассудив:
--Не думай о Баш Хасеки, Мейлишах, ведь ты, отныне для Повелителя фаворитка, а значит, сейчас должна переехать в покои, расположенные на этаже для фавориток.
Только юная Мейлишах-хатун считала иначе, о чём и поспешила поделиться с ункяр-калфой незамедлительно, смутно надеясь на её взаимопонимание:
--Нет, Нигяр-калфа. Мне лучше сейчас вернуться в покои к Нурбану Султан и постараться всеми возможными и невозможными силами отвести от себя её подозрения. Вот только, что мне ей сказать про новую фаворитку Повелителя, о которой она меня спросит?!—чем заставила мудрую ункяр-калфу с глубокой мрачной задумчивостью переглянуться со старшим гаремным агой по имени Гюль, который внезапно спохватившись, полностью согласился с мудрой ункяр-калфой:
--Нигяр-калфа верно говорит, девочка. Утро вечера мудренее. Тебе сейчас действительно лучше пойти в покои для фавориток, чтобы отдохнуть в них, но, а утром мы все что-нибудь придумаем.—из чего юная девушка поняла, что ей действительно лучше пойти к себе в покои для того, чтобы лечь спать, благодаря чему, покорилась и позволила Нигяр-калфе увести её в покои для фавориток, провожаемые мрачным взглядом Гюля-аги, который, простояв так какое-то время в гордом одиночестве, отправился по своим делам, а именно искать спасения для Мейлишах-хатун.
Этим спасением стала одна из опальных рабынь, томящаяся в темнице, которую по распоряжению кизляра-аги должны были вот-вот казнить и, зашитой в кожаный мешок, бросить в Босфор.
Но, а рано утром, когда яркие золотистые лучи морозного солнца озарили всё вокруг ослепительным блеском, пробуждая всё вокруг от крепкого ночного сна, сопровождаемая кизляром-агой, Мйлишах-хатун шла из дворцового хаммама, облачённая в шёлковое зелёное платье, которое было обшито золотистым гипюром, по мраморному коридору, возвращаясь в гарем и внутренне размышляя над тем, что ей сказать Баш Хасеки Нурбану Султан, ведь та непременно спросит её о том, что стало с той несчастной новой фавориткой юного Падишаха, которую та приказала найти своей рабыне.
Сопровождающие очаровательную юную наложницу, младшие калфы с агами не вмешивались в её мрачные размышления, что продлилось ровно до тех пор, пока, словно ни угадав мысли Мейлишах-хатун, к ним решительно ни подошёл Гюль-ага, который, словно угадав её потаённые мысли, загадочно девушке улыбнулся и, с настороженностью осматриваясь по сторонам, чуть слышно ни известил:
--Можешь со спокойной душой возвращаться в покои к Баш Хасеки Нурбану Султан, девочка, и смело сказать ей о том, что подлую рабыню, которую она приказала тебе найти зовут Назлы. Она серьёзно
Застигнутая врасплох, юная девушка залилась румянцем смущения, из-за чего скромно отвела от парня взор и, укутавшись в парчовое покрывало, которое обмотала вокруг стройного голого тела и, прекрасно понимая негодование с возмущением парня, чарующе улыбнулась ему и с невыносимой душевной печалью в мягком голосе объяснила:
--А разве наложница не должна покинуть своего господина сразу после, проведённого ими, хальвета?! Кажется, так прописано в правилах гарема. Да и меня, наверное, уже потеряла Ваша Баш Хасеки Нурбану Султан в детских покоях.
Это вызвало в парне новую доброжелательную улыбку, с которой он ласково погладил дисциплинированную избранницу по румяным бархатистым щекам и чуть слышно выдохнул, подтверждая её слова и разубеждая в обратном:
--Верно, Мейлишах! Только в каждом правиле есть исключение, а это означает, что я хочу, вернее сказать, прошу тебя остаться со мной до самого утра, да и, тебе больше не надо оставаться на побегушках у Нурбану Султан. Утром тебе вернут наших с тобой двойняшек, предварительно переселив в твои собственные покои.—и, не говоря больше ни единого слова, вновь плавно склонился к её чувственным губам для того, чтобы воссоединиться с ней в долгом, очень пламенном поцелуе, перед чем юная девушка не смогла устоять и полностью отдалась их пламенному взаимному желанию, что позволило парню, вновь увлечь её за собой на мягкие подушки, обрушивая на неё беспощадный шквал, состоящий из новых головокружительных ласк с неистовыми поцелуями, чему не было конца, во время которых пара самозабвенно растворялась друг в друге.
Только они даже не догадывались о том, что, в эту самую минуту, стоявшая перед зеркалом в своих просторных покоях, Баш Хасеки Нурбану Султан была глубоко погружена во мрачные мысли о том, как ей не допустить сближения Повелителя с другими рабынями, прекрасно понимая, что уничтожать гарем не имеет смысла, ведь на замену убитым наложницам придут другие, а значит, борьба будет бесконечной, да и истинная причина душевных терзаний Баш Хасеки—Султан Селим.
Только убить его, Нурбану не могла, прекрасно понимая, что идея, конечно очень даже хорошая, но даже, если Селим умрёт, то трона Османской Империи, пусть и на правах Регента при крохотном сыне-Падишахе ей не видать, так как Падишахом, скорее всего самый старший из братьев Султана Селима—Шехзаде Мустафа, от понимания о чём Баш Хасеки Нурбану Султан сильнее укуталась в соболиную накидку и, заметив в зеркальном отражении то, как бесшумно открылись створки широкой двери, и в роскошные покои к ней робко вошла, слегка приподнимая полы простенького шёлкового платья, Мелексима-хатун, которую Нурбану Султан одарила доброжелательной улыбкой со вздохом огромного облегчения:
--Ну, наконец-то, ты пришла, сестра! Мне уже пора отправляться в главные покои! Повелитель будет ждать меня.—что вызвало в юной венецианке понимающий печальный вздох, с которым она, ничего не скрывая от старшей сестры, произнесла:
--Повелитель не ждёт Вас сегодня, Султанша. Он проводит время с наложницей из своего гарема.—что прозвучало для Баш Хасеки, подобно, очень болезненной отрезвляющей пощёчине, жестоко ударившей её в самое сердце, словно острому кинжалу, что отразилось в виде горьких слёз, появившихся в её изумрудных глазах и готовых в любую минуту скатиться по бархатистым пунцовым щекам тонкими прозрачными ручьями, с чем Баш Хасеки стоило большого труда справиться и выдавить из себя новую доброжелательную улыбку, с которой Нурбану Султан разумно заключила:
--Воля Повелителя—закон для всех нас! Все мы здесь являемся его рабынями , удел которых терпеть, молчать и безропотно подчиняться Высочайшей воле!
Между сёстрами-венецианками воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого Мелексима-хатун даже не знала того, как крайне осторожно сообщить сестре о том, что Повелитель, скорее всего развлекается с их Мейлишах-хатун, ведь не зря же кизляр-ага увёл её куда-то несколько часов тому назад, но, собравшись постепенно с мыслями, участливо поинтересовалась:
--Будут ли у Вас какие-нибудь распоряжения на мой счёт, Султанша?—чем заставила старшую сестру измождено вздохнуть и также отрешённо ответить:
--Можешь возвращаться в общую комнату, только пришли ко мне, сначала Мейлишах-хатун для важного разговора, сестра!—что оказалось хорошо понятно Мелексимой-хатун. Она почтительно откланялась и покинула роскошные покои Баш Хасеки Нурбану Султан, провожаемая её благодарственным взглядом.
И вот, оказавшись в дворцовом мраморном коридоре, постепенно становящимся всё темнее и темнее из-за, постепенно входящего в свои законные права, вечера, благодаря чему, стражники зажигали настенные факела и свечи в канделябрах, медное мерцание, исходящее от пламени которых мягко разбавляло вечернюю непроглядную тьму, делая всё вокруг по-домашнему уютным, Мелексима-хатун, шла в направлении общего дворика, погружённая в глубокую мрачную задумчивость о том, где ей искать Мейлишах-хатун, которая, наверное, ещё находится в жарких объятиях юного Падишаха, прекрасно зная то, что он, скорее всего продержит свою дражайшую возлюбленную возле себя до самого утра, но ошиблась.
Какого же было удивление юной Мелексимы-хатун, когда к ней на встречу вышла Мейлиша-хатун, о чём-то тихо беседующая с, сопровождающим её, кизляром-агой Сюмбулем, выглядя очень бодрой и счастливой, о чём свидетельствовала мечтательная улыбка с блеском в голубых глазах, озарившие хорошенькое румяное лицо Мейлишах-хатун, внимательно вслушивающейся в наставления с рекомендациями, высказываемые кизляром-агой.
Только это продлилось ровно до тех пор, пока они ни поровнялись с верной служанкой Баш Хасеки Нурбану Султан Мелексимой-хатун, в связи с чем хорошенького лица Мейлишах-хатун мгновенно сошла мечтательная улыбка, а хрупкая, словно хрусталь, чистая, подобно родниковой воде, добрая душа наполнилась невыносимым страхом, что хорошо оказалось заметно Мелексиме-хатун, миловидное лицо которой озарилось победной улыбкой, мысленно заключившей: «Вот ты и попалась, Мейлишах-хатун!», а вслух произнёсшая:
--Баш Хасеки Нурбану Султан приказала тебе немедленно явиться к ней в покои для какого-то, очень важного разговора, Мейлишах-хатун!—что заставило её собеседницу с кизляром-агой между собой, потрясённо переглянуться, мысленно обменявшись парой фраз.
«О, Всемогущий Аллах, неужели Нурбану Султан каким-то образом прознала о моём свидании с Повелителем, Сюмбуль-ага?! Что со мной теперь будет?! Султанша убьёт меня!»--в панике с невыносимым отчаянием взывала о помощи кизляра-агу юная золотоволосая девушка, что вызвало у него понимающий тяжёлый, едва уловимый слухом, вздох, с которым он мысленно заверил подопечную: «Ничего не бойся, Хатун, и смело возвращайся к нашей Баш Хасеки, но ни о чём ей не говори!!»
Мейлишах-хатун всё прекрасно поняла и, почтительно поклонившись кизляру-аге, отправилась в покои к Баш Хасеки Нурбану Султан, провожаемая понимающим взглядом кизляра-аги с Мелексимой-хатун, оставшимися наедине друг с другом.
А между тем, то же касается юной любимицы Султана Селим Хана Мейлишах-хатун, то она уже, терпеливо дождавшись момента, когда служанки Баш Хасеки Нурбану Султан молчаливо открыли створки широкой двери, пропуская Мейлишах-хатун вовнутрь, куда она робко вошла и, почтительно поклонившись госпоже, по-прежнему стоявшей перед прямоугольным зеркалом в золотой раме и пребывающей в глубокой мрачной задумчивости, осторожно поспешила осведомиться:
--Вы пожелали меня видеть, султанша? Чем я могу быть Вам полезна?—чем мгновенно привлекла к себе её внимание, заставив, понимающе тяжело вздохнуть:
--Очень хорошо, что ты вернулась ко мне, Мейлишах-хатун! Я как раз очень сильно нуждаюсь в твоей помощи.—что, очень сильно заинтересовало очаровательную юную девушку, заставив её, незамедлительно проявить непосредственное участие, благодаря чему, она, вновь спросила, не смея поднять на Султаншу излучающую свет голубых выразительных, обрамлённых густыми шелковистыми ресницами, глаз:
--Позвольте Вашей самой преданной рабыне узнать о том, в чём я могу Вам помочь, Султанша?
Баш Хасеки Нурбану Султан уже ждала от служанки подобного вопроса, в связи с чем загадочно ей улыбнулась и, ничего не скрывая от рабыни, поделилась с мрачной глубокой задумчивостью:
--Сегодня Повелитель призывал к себе наложницу из гарема. Я желаю узнать о том, кто она, хотя прекрасно понимаю, что это не Селимие-хатун, которая не может посещать главные покои из-за того, что беременна и переселена во дворец в Эдирне. Поэтому, очень тебя прошу о том, чтобы ты нашла для меня ту тварь, которая развлекает моего Султана. Как только ты её найдёшь, приведи ко мне, незамедлительно.—невольно приведя это к тому, что между ними воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого юная Мейлишах-хатун судорожно сглотнула от, испытываемого ею, невыносимого и леденящего трепетную душу, словно обжигающий лёд, ужаса и, хорошо ощущая то, как бешено заколотилось в соблазнительной упругой пышной груди разгорячённое сердце, благодаря чему, постепенно собралась с мыслями, что далось ей очень даже непросто, и задала свой последний, но, как ей казалось, очень важный вопрос:
--Госпожа, Вы уж великодушно простите меня за дерзость, но позвольте мне узнать о том, что Вы сделаете с той бедняжкой, которую я найду и приведу к Вам?
Баш Хасеки Нурбану Султан ядовито ухмыльнулась:
--Что я сделаю с той подлой гадиной, Мейлишах-хатун?! Вот это!—и, не говоря больше ни единого слова, стремительно подошла к собеседнице и, крепко обхватив её изящную тонкую, как у лебедицы, шею сильными руками и принялась сдавливать, благодаря чему, Мейлишах-хатун стало не хватать воздуха, и она начала задыхаться, отчаянно умоляя Султаншу о пощаде, хорошо ощущая то, как у неё перед глазами всё поплыло, что продлилось ровно до тех пор, пока Нурбану Султан, вовремя ни опомнившись, наконец, ни отпустила служанку, подав ей медный стокан с прохладной водой со словами.—Извини, Хатун! Я сорвалась на тебе ни за что. Ступай в гарем и начни поиски.
Постепенно приходящая в себя, Мейлишах-хатун всё поняла и, почтительно откланявшись, поспешила стремительно уйти из роскошных покоев, до сих пор не веря в то, что осталась жива, благодаря чему, из её глаз по бледным щекам текли горькие слёзы, из-за которых она, совершенно не видела того, куда идёт.
Пребывая в столь ужасном душевном состоянии, юная Мейлишах-хатун совершенно не заметила того, как добежала до арочного входа в общую комнату, где на мраморной ступеньке сидели ункяр-калфа Нигяр с Гюлем-агой, погружённые в глубокую мрачную задумчивость о том, как им совладать с властолюбивой тираншей Баш Хасеки Нурбану Султан, творящей в гареме беспощадную жестокость, осуществляемую руками Мелексимы-хатун.
--Скорее бы наша добросердечная и справедливая Мейлишах Султан всё вспомнила и, вновь вступила в силу и в управление гаремом, как то полагается главной Хасеки!—тяжело вздыхая, посетовал Гюль-ага, что подержалось его мудрой собеседницей тем, что она, тоже печально вздохнула в ответ:
--Этого нам ещё долго придётся ждать, Гюль-ага, ведь Мейлишах по-прежнему ничего не помнит и дрожит от страха при одном упоминании лишь одного имени Баш Хасеки Нурбану Султан так, словно осиновый лист на сильном зимнем ветру!—и, не говоря больше ни единого слова, медленно подняла карие глаза и, случайно заметив, стоявшую напротив них с Гюлем-агой в смиренном ожидании внимания и в почтительном поклоне, Мейлишах-хатун, выглядевшую какой-то, уж очень сильно чем-то взволнованной, не говоря уже о том, что перевозбуждённой, благодаря чему, мудрая ункяр-калфа потрясённо, вновь переглянулась с Гюлем-агой и, встав с мраморной ступеньки, обеспокоенно спросила, обращаясь к очаровательной юной подопечной.—Что это с тобой, Мейлишах-хатун? На тебе, просто лица нет от ужаса.
--Нурбану Султан совсем взбесилась от ревности! Сейчас она приказала мне найти и привести к ней ту несчастную девушку, которая сегодня посещала главные покои, то есть меня саму!—с невыносимым отчаянием в голубых глазах и дрожащим голосом заговорила с ункяр-калфой Мейлишах-хатун, внутренне вся трепеща от невыносимого страха, подобно кроткой лани, загнанной беспощадными охотниками в ловушку, что оказалось хорошо понятно ункяр-калфе, благодаря чему, она сдержано вздохнула и, мудро рассудив:
--Не думай о Баш Хасеки, Мейлишах, ведь ты, отныне для Повелителя фаворитка, а значит, сейчас должна переехать в покои, расположенные на этаже для фавориток.
Только юная Мейлишах-хатун считала иначе, о чём и поспешила поделиться с ункяр-калфой незамедлительно, смутно надеясь на её взаимопонимание:
--Нет, Нигяр-калфа. Мне лучше сейчас вернуться в покои к Нурбану Султан и постараться всеми возможными и невозможными силами отвести от себя её подозрения. Вот только, что мне ей сказать про новую фаворитку Повелителя, о которой она меня спросит?!—чем заставила мудрую ункяр-калфу с глубокой мрачной задумчивостью переглянуться со старшим гаремным агой по имени Гюль, который внезапно спохватившись, полностью согласился с мудрой ункяр-калфой:
--Нигяр-калфа верно говорит, девочка. Утро вечера мудренее. Тебе сейчас действительно лучше пойти в покои для фавориток, чтобы отдохнуть в них, но, а утром мы все что-нибудь придумаем.—из чего юная девушка поняла, что ей действительно лучше пойти к себе в покои для того, чтобы лечь спать, благодаря чему, покорилась и позволила Нигяр-калфе увести её в покои для фавориток, провожаемые мрачным взглядом Гюля-аги, который, простояв так какое-то время в гордом одиночестве, отправился по своим делам, а именно искать спасения для Мейлишах-хатун.
Этим спасением стала одна из опальных рабынь, томящаяся в темнице, которую по распоряжению кизляра-аги должны были вот-вот казнить и, зашитой в кожаный мешок, бросить в Босфор.
Но, а рано утром, когда яркие золотистые лучи морозного солнца озарили всё вокруг ослепительным блеском, пробуждая всё вокруг от крепкого ночного сна, сопровождаемая кизляром-агой, Мйлишах-хатун шла из дворцового хаммама, облачённая в шёлковое зелёное платье, которое было обшито золотистым гипюром, по мраморному коридору, возвращаясь в гарем и внутренне размышляя над тем, что ей сказать Баш Хасеки Нурбану Султан, ведь та непременно спросит её о том, что стало с той несчастной новой фавориткой юного Падишаха, которую та приказала найти своей рабыне.
Сопровождающие очаровательную юную наложницу, младшие калфы с агами не вмешивались в её мрачные размышления, что продлилось ровно до тех пор, пока, словно ни угадав мысли Мейлишах-хатун, к ним решительно ни подошёл Гюль-ага, который, словно угадав её потаённые мысли, загадочно девушке улыбнулся и, с настороженностью осматриваясь по сторонам, чуть слышно ни известил:
--Можешь со спокойной душой возвращаться в покои к Баш Хасеки Нурбану Султан, девочка, и смело сказать ей о том, что подлую рабыню, которую она приказала тебе найти зовут Назлы. Она серьёзно
