А спустя некоторое время в ее спальню заглянула Ровена под каким-то пустяковым предлогом, но на самом деле желая узнать о предмете разговора тети и отца.
Тетушка поведала ей все новости, присовокупив сюда женский максимализм, расписав все в таких ярких подробностях, что Ровена то бледнела, то краснела и в конце беседы составила себе такую картинку, будто отец семейства пребывает в затяжной депрессии, мать при смерти от горя, ферма заброшена и дела на там совсем не ведутся.
— Я с детства знала Максима. — начала Ровена. — Он милый и добрый мальчик, но, может быть, слишком ранимый и чувствительный. Он легко воспламеняется и любые сильные заявления и рассуждения о жизни оказывают на него неизгладимое впечатление. Мне кажется, вместо того чтобы обуздать порывы и направить их в доброе русло, он отпустил их бродить по столичным темным улицам, оставляя подпитываться пессимизмом, неизбежностью рока и прочими подобными вещами — любимые темы городской молодежи, которой более нечем заняться. Надеюсь, через некоторое время свежий деревенский воздух и наши живительные пейзажи изгладят из впечатлительной души городское смятение.
На следующий день граф и его дочь отправились на ферму Бэрроу. Оба хранили молчание, так как граф думал о предмете разговора, а Ровена чувствовала, как внутри нее растет волнение. После рассказа тетушки на душе сделалось очень неспокойно. Она не видела Максима уже около трех лет, с тех пор как он отправился учиться в столицу.
Вот уже показалась аллея с посаженными по обе сторонами ухоженным кустарником, а в конце аллеи среди более высоких деревьев мелькал большой дом Бэрроу. Во дворе гостей встретил хозяйский пес, сначала было принялся рычать, но узнав старых знакомых вскоре завилял хвостом. Тут же на порог дома вышел глава семьи — Жозеф Бэрроу, а рядом с ним стояли его дети: дочь Маргарет и Лиза, и высокий худощавый юноша, в котором Ровена не без трепета узнала Максима.
Только экипаж въехал во двор, как Максим тут же направился предложить гостям свою помощь, за ним последовал старик Жосеф и девочки. Все как один весело улыбались и уже издалека, лишенные аристократической жеманности, принялись радостными возгласами приветствовать прибывших.
Максим подал руку Ровене и поздоровался с сэром Робертом. Девчушки, едва лишь появилась возможность, бросились обнимать свою подругу, с которой они иногда играли в детстве. Пока велась беседа, Максим держался немного поодаль и довольно отстранено, словно пребывая где-то в своих мыслях.
— Как поживает ваша супруга? — осведомился граф у фермера. — Вы поистине обеспокоили меня сообщением о ее здравии. Надеюсь, она все же найдет в себе жизненные силы?
— Анна немного захворала, это верно. Но на все воля божья, надеюсь, в скором времени поправится. Тяжеловато без нее за хозяйством ходить.
— А ваши красавицы дочки вам совсем не помогают? — спросил граф, бросив взгляд на двух статных барышень, как следует принарядившихся к сегодняшнему дню, да с таким усердием, что скорее их можно было бы выдать за графских дочек, а Ровену, привыкшую к скромным платьям — за фермершу.
— Бог с вами, ваша милость! Посмотрите на них. Разве их заставишь заняться чем-нибудь по дому, этаких белоручек! Жена мне запрещает их беспокоить. Говорит, не для того мы отсылали их учиться, чтобы затем заниматься неблагодарным и тяжелым крестьянским трудом. Хотя бы может они составят усладу родителям в удачном замужестве!
Старый фермер прекрасно знал, кому на самом деле предназначались слова, для этого необязательно было смотреть на Максима. Юноша же вздрогнул при этих словах и лицо его накрыла мрачная маска.
Ровена тоже мельком глянула на него, ей так захотелось поддержать его и поговорить с ним, как в старые времена. Но она не знала, представится ли ей нынче возможность остаться с ним наедине.
Гости прошли в просторный холл, где их ожидала фермерша, расположившись на канапе, стараясь придать своему лицу мало-мальскую радость и должно поприветствовать гостей.
Итак, началась беседа. Фермер уселся подле жены. Девочки прильнули к Ровене с двух сторон, не выпуская ее рук из своих ручек. Максим расположился один в мрачном молчании поодаль на маленьком пуфике.
Речь пошла о делах на ферме, об урожае и прибыли — любимая тема каждого добросовестного крестьянина. Позже подали обед, а после молодежь попросилась прогуляться к берегу реки, двое мужчин же удалились в сад покурить сигары и поговорить о делах.
Погода выдалась чудесная, хотя ветер все еще сохранял весеннюю свежесть и грозил забраться под одежду, принеся особенно беспечным людям простуду.
Две сестры все еще не желали расставаться с ручками Ровены, радостно сжимая их в своих ладошках. Им льстил тот факт, что сама дочь графа является их подругой детства, и что они до сих пор могут выражать ей свою любовь и искреннюю привязанность, хотя и не без тени удовлетворенной лести. Девушки щебетали без умолку, мешая своему братцу вставить хоть слово. Он, в общем-то, и не старался, лишь улыбаясь время от времени и отвечая на вопросы, если те адресовались именно ему. Компания, наконец, достигла берега небольшой речушки, что неспешно несла свои воды меж невысокого кустарника и мха. Фермерские дочки в своих тяжелых плотных нарядах уже успели притомиться и изъявили дружное желание отдохнуть, а Максим, заранее прихватив с собой удочку, собрался порыбачить и отделился от девушек так, чтобы не терять из виду, но и не слышать особо их бесед.
Вскоре разморенные обильным обедом, полуденным теплом и дурманящим свежим воздухом две сестры задремали, склонив головки на колени Ровены. А та, в свою очередь, радуясь возможности побыть на природе и отдохнуть, принялась осматривать окрестности насколько позволяло положение и угол зрения.
В конце концов Максим, заметив, что графская дочь скучает и сестры его наконец уснули, решил воспользоваться этой возможностью и приблизился к Ровене, предложив ей порыбачить вместе.
Ровена с готовностью согласилась, тем более что предоставлялся прекрасный шанс побеседовать с Максимом.
Когда ей удалось освободиться от головок двух дремлющих сестер и убедиться, что ее движение их не потревожило, она тут же встрепенулась словно птичка. Ее движение незамысловатое, но простое и исполненное грации, вызвало на лице юноши легкую улыбку, думается первую искреннюю улыбку за этот день.
Ровена взглянула на Максима, который теперь мог позволить себе смотреть на нее не боясь остаться неправильно понятым, но не решилась заговорить первая, не зная с чего начать. Юноша освободил ее от этой тяжкой думы, взяв инициативу на себя:
— Наконец у меня появилась возможность поболтать с вами без любопытствующих… Я был очень рад узнать о вашем приезде и, право, рискну сказать большее, в душе я сразу же почувствовал легкость от этой мысли. Мне кажется, вы единственная, кто не станет осуждать меня за действия. Скажите мне, что я не ошибаюсь.
Речь юноши была исполнена такой теплотой и искренностью, что Ровена, собираясь с мыслями о том, как начать наставительную беседу тут же забыла что собиралась сказать.
Тем не менее она не могла удержаться от замечания:
— Ты называешь своих родных “любопытствующими”, мой дорогой друг? Неужели они настолько надоели тебе, что ты больше не видишь в них ни поддержки, ни теплых чувств? Это ведь твоя семья, Максим.
— Ну вот, — расстроился юноша, — и вы тоже собрались выговаривать мне за проступки.
— Вовсе нет! — прервала его Ровена. — Верь мне и знай, во мне ты всегда найдешь поддержку и понимание. Уж будь спокоен, я не собираюсь упрекать тебя… Это тебе впору давать мне советы. И к тому же, с каких пор ты решил обращаться на “вы”? Мы же прежние друзья, давай сохранять эти отношения и не создавать пропасть между нами. Если в тебе воспитали хорошие манеры, оставь их для малознакомых людей, договорились?
Максим кивнул, и в его глазах появилась прежняя веселость.
— Раз так, я рад, что вновь вижу милую прежнюю Ровену, которая прекрасна словно роза и день ото дня становится все краше.
Максим запнулся, подумав, что подобный комплимент может смутить девушку. Если ранее она отреагировала бы на него заливистым смехом, то сейчас уже находилась в том возрасте, когда комплименты мужчины трактуются двусмысленно. Он не ошибся. Она залилась краской, но постаралась совладать со своими эмоциями, убеждая себя, что это всего лишь комплимент друга детства.
— Если тебя смущают мои слова, скажи мне. Я не хотел ставить тебя в неловкое положение. И мои комплименты искренни и чисты, пусть они тебя не пугают. В моем сердце ты всегда оставалась искренней и доброй подругой, иногда слишком неуклюжей и воинственной, впору поменять юбку на штаны.
Максим старался придать своей речи шутливый тон. А в сердце он помнил то нежное и трепетное чувство, которое питал к этой волшебной девушке во времена юности. Не в силах поведать о своих чувствах, он уехал в столицу, где местные развлечения и гранит науки быстро выдворили из сердца нежную привязанность и воцарили в нем холод и разочарование.
— Ах, мой дорогой друг, по последнему твоему замечанию будь уверен, этим усердно занимается тетушка. Уверяю, ты больше не увидишь во мне того сорванца, каким я была в детстве. Тетушка беспокоится о моих хороших манерах так, словно это ее ежедневный утренний моцион. В моем возрасте теперь пристало задумываться о поведении и умении себя держать, дабы не прослыть в обществе простушкой.
— Зачем ты так говоришь?! Даже если бы ты осталась той Ровеной, тем шаловливым ребенком, которого я знал, ни на минуту ты не потеряла бы ни шарма, ни естественной натуральности, которой лишены все барышни твоего круга. Ты единственная, обладающая мудростью, смогла сохранить радость жизни, ее краски и эмоции в своем сердце, несмотря на наветы мадам Беркли. Это прекрасно и здорово все же отличаться от этой городской, уставшей от всего молодежи. Поверь, это жутко скучно! Все люди моего возраста, только едва вступив во взрослую жизнь, уже умудрились устать от нее и рассуждают об этом, словно прожили миллионы лет.
— Ты рассуждаешь так, будто уже прожил всю жизнь и успел в ней разочароваться. — выдохнула Ровена, порядком смущенная пламенной речью юноши. — Что такого с тобой произошло в столице, что ты так поменялся? И в деревне, разве ты не помнишь, как любил этот воздух? Как часами смотрел на луга, поля, цветы? Ты находил в этом всем свою усладу и здесь отдыхало твое сердце. Разве ты не рад снова вернуться сюда?
— Ох, Ровена. Виной всему моя излишняя ученость. Я бы предпочел остаться несведущим неучем и умереть так, не зная ничего в свой постели в домике, затерянном меж этих зеленых холмов. Наука дает ум, а тот убивает чувства, закрывает сердце.
— Но как же можно быть таким неблагодарным.
??Твои родители собрали средства, чтобы дать тебе достойное образование. Ты мог бы занять хорошую должность и вырваться из крестьянских оков. Почему ты не попытался? Мне не хочется верить в то, что ты слаб настолько, чтобы позволить уму играть тобой и уводить тебя в свои игры...
— Увы, родители обрекли меня на страдание своим поступком…
— Неблагодарный! — вскипела Ровена, пребывая в праведном гневе.
— Давай, ругай меня, упрекай. Отними у меня последнюю надежду о доброте этого мира, о том, что я могу спокойно излить тебе печали своего сердца.
— Прости. Я не хотела ранить тебя. Но мне больно видеть, что от твоей жестокости страдаешь не только ты сам, но и твои родители. Я знаю, что ты все так же добр и чувствителен, и ты не рад причинять боль близким. Прошу, найди в себе силу тогда выстоять и с достоинством принять дары жизни.
Максим вспыхнул, поджав губы. В глубине его души боролись сильные чувства, разрывавшие на части его не привыкшее к таким превратностям сознание.
— О, если бы ты знала все о моей жизни там. Но можно ли тебе говорить. Ты сама чистота и радость, сама любовь. Могу ли я омрачать твое лицо моими не заслуживающими никакого уважения похождениями?
— Что ты говоришь? — испугалась Ровена, устремив свой горящий взгляд на юношу, а тот едва сдерживал слезы. — Прошу не томи меня! Скажи, что беспокоит тебя! Расскажи мне. Обещаю, я не буду судить тебя, но просто выслушаю. Разве добрым друзьям не рассказывают обо всех сердечных страданиях?
Максим вздохнул и замолчал, но вскоре вновь заговорил:
— Если бы родители знали на какие вещи высылали мне деньги, то не подумали бы потом пустить на порог их дома. Они бы отвернулись от меня и посчитали бы малолетним мальчишкой, который не беспокоится о своем будущем.
Максим снова смолк. Ровене вновь пришлось подтолкнуть его.
— Я бесстыдно спустил все деньги на обманщицу и кокетку. Но, прежде чем перебивать меня и порицать знай, я любил ее без памяти и с самого начала она казалась мне добродетельной, нежной и искренней женщиной. Ее душа казалась такой же прекрасной, как и внешность и ни в чем я не мог найти изъяна. Она занимала статус выше моего и, чтобы завоевать такую женщину, пришлось приложить все усилия, которые привели меня в долговую яму. Хотя эта дама не просила у меня подарков и поначалу не обнадеживала надеждой на успех, но мой юношеский азарт писал совершенно иные картины возможного счастья. В общем-то, она сдалась через два месяца ухаживаний. Ох, Ровена, как я был счастлив те недолгие полгода, что мы провели вместе! Хотя каюсь, меня пожирала ревность и я готов был пребывать у ее ног каждую минуту жизни. Поздно я осознал насколько это ее отталкивало и как глупо я себя вел. К тому же она была замужем, но я обнаглел до такой степени, что начал питать надежды о ее разводе и постоянно подталкивал ее к этому. Мне даже казалось, она соглашалась, хотя сейчас я понимаю: моим сознанием овладели призрачные химеры, которые все ее полуфразы, полужесты и действия истолковывали на угодный моему влюбленному сердцу лад. Как только ее муж вернулся, наши встречи почти прекратились. О, как я негодовал и как глупо продолжал себя вести, стыдно теперь подумать! Только лишь я виноват, что по итогу она разорвала со мной все связи: сообщила мужу о желании попутешествовать и уговорила увезти ее в Италию. Я же задолжал везде, где только можно и нажил себе недоброжелателей. Учебу я давно забросил и возвращаться туда не имело смысла. К тому же все друзья отвернулись от меня, смеясь надо мной и моей наивностью. Мне было некуда пойти и нечего делать…
Юноша замолчал, убитый горем, а Ровена видя, что силы его иссякли, поспешно отозвалась:
— Довольно друг мой! Я вижу, что ты пережил. И честно не могу подобрать слов утешения…
— О, Ровена, дитя света! Мне не нужны слова, но достаточно того, что ты не осуждала меня и не отвернулась после моего постыдного рассказа. У меня больше нет друзей и нет того, кому бы я мог открыть сердце не боясь остаться непонятым. Но я вижу бледнсть и ужас на твоем лице. Тебе, наверное, и во снах не снились такие обстоятельства… Скажи, ты ненавидишь меня?
— Вовсе нет! Успокойся, мой дорогой друг. Я всего лишь пытаюсь понять твой рассказ. Я стараюсь представить, каково это любить такой любовью…
— Не пытайся понять. Твоя чистая душа не создана для таких унижений. Дай бог, пусть тебя никогда не коснется даже и малая толика того ада, в котором я пребывал из-за любви.
Тетушка поведала ей все новости, присовокупив сюда женский максимализм, расписав все в таких ярких подробностях, что Ровена то бледнела, то краснела и в конце беседы составила себе такую картинку, будто отец семейства пребывает в затяжной депрессии, мать при смерти от горя, ферма заброшена и дела на там совсем не ведутся.
— Я с детства знала Максима. — начала Ровена. — Он милый и добрый мальчик, но, может быть, слишком ранимый и чувствительный. Он легко воспламеняется и любые сильные заявления и рассуждения о жизни оказывают на него неизгладимое впечатление. Мне кажется, вместо того чтобы обуздать порывы и направить их в доброе русло, он отпустил их бродить по столичным темным улицам, оставляя подпитываться пессимизмом, неизбежностью рока и прочими подобными вещами — любимые темы городской молодежи, которой более нечем заняться. Надеюсь, через некоторое время свежий деревенский воздух и наши живительные пейзажи изгладят из впечатлительной души городское смятение.
На следующий день граф и его дочь отправились на ферму Бэрроу. Оба хранили молчание, так как граф думал о предмете разговора, а Ровена чувствовала, как внутри нее растет волнение. После рассказа тетушки на душе сделалось очень неспокойно. Она не видела Максима уже около трех лет, с тех пор как он отправился учиться в столицу.
Вот уже показалась аллея с посаженными по обе сторонами ухоженным кустарником, а в конце аллеи среди более высоких деревьев мелькал большой дом Бэрроу. Во дворе гостей встретил хозяйский пес, сначала было принялся рычать, но узнав старых знакомых вскоре завилял хвостом. Тут же на порог дома вышел глава семьи — Жозеф Бэрроу, а рядом с ним стояли его дети: дочь Маргарет и Лиза, и высокий худощавый юноша, в котором Ровена не без трепета узнала Максима.
Только экипаж въехал во двор, как Максим тут же направился предложить гостям свою помощь, за ним последовал старик Жосеф и девочки. Все как один весело улыбались и уже издалека, лишенные аристократической жеманности, принялись радостными возгласами приветствовать прибывших.
Максим подал руку Ровене и поздоровался с сэром Робертом. Девчушки, едва лишь появилась возможность, бросились обнимать свою подругу, с которой они иногда играли в детстве. Пока велась беседа, Максим держался немного поодаль и довольно отстранено, словно пребывая где-то в своих мыслях.
— Как поживает ваша супруга? — осведомился граф у фермера. — Вы поистине обеспокоили меня сообщением о ее здравии. Надеюсь, она все же найдет в себе жизненные силы?
— Анна немного захворала, это верно. Но на все воля божья, надеюсь, в скором времени поправится. Тяжеловато без нее за хозяйством ходить.
— А ваши красавицы дочки вам совсем не помогают? — спросил граф, бросив взгляд на двух статных барышень, как следует принарядившихся к сегодняшнему дню, да с таким усердием, что скорее их можно было бы выдать за графских дочек, а Ровену, привыкшую к скромным платьям — за фермершу.
— Бог с вами, ваша милость! Посмотрите на них. Разве их заставишь заняться чем-нибудь по дому, этаких белоручек! Жена мне запрещает их беспокоить. Говорит, не для того мы отсылали их учиться, чтобы затем заниматься неблагодарным и тяжелым крестьянским трудом. Хотя бы может они составят усладу родителям в удачном замужестве!
Старый фермер прекрасно знал, кому на самом деле предназначались слова, для этого необязательно было смотреть на Максима. Юноша же вздрогнул при этих словах и лицо его накрыла мрачная маска.
Ровена тоже мельком глянула на него, ей так захотелось поддержать его и поговорить с ним, как в старые времена. Но она не знала, представится ли ей нынче возможность остаться с ним наедине.
Гости прошли в просторный холл, где их ожидала фермерша, расположившись на канапе, стараясь придать своему лицу мало-мальскую радость и должно поприветствовать гостей.
Итак, началась беседа. Фермер уселся подле жены. Девочки прильнули к Ровене с двух сторон, не выпуская ее рук из своих ручек. Максим расположился один в мрачном молчании поодаль на маленьком пуфике.
Речь пошла о делах на ферме, об урожае и прибыли — любимая тема каждого добросовестного крестьянина. Позже подали обед, а после молодежь попросилась прогуляться к берегу реки, двое мужчин же удалились в сад покурить сигары и поговорить о делах.
Погода выдалась чудесная, хотя ветер все еще сохранял весеннюю свежесть и грозил забраться под одежду, принеся особенно беспечным людям простуду.
Две сестры все еще не желали расставаться с ручками Ровены, радостно сжимая их в своих ладошках. Им льстил тот факт, что сама дочь графа является их подругой детства, и что они до сих пор могут выражать ей свою любовь и искреннюю привязанность, хотя и не без тени удовлетворенной лести. Девушки щебетали без умолку, мешая своему братцу вставить хоть слово. Он, в общем-то, и не старался, лишь улыбаясь время от времени и отвечая на вопросы, если те адресовались именно ему. Компания, наконец, достигла берега небольшой речушки, что неспешно несла свои воды меж невысокого кустарника и мха. Фермерские дочки в своих тяжелых плотных нарядах уже успели притомиться и изъявили дружное желание отдохнуть, а Максим, заранее прихватив с собой удочку, собрался порыбачить и отделился от девушек так, чтобы не терять из виду, но и не слышать особо их бесед.
Вскоре разморенные обильным обедом, полуденным теплом и дурманящим свежим воздухом две сестры задремали, склонив головки на колени Ровены. А та, в свою очередь, радуясь возможности побыть на природе и отдохнуть, принялась осматривать окрестности насколько позволяло положение и угол зрения.
В конце концов Максим, заметив, что графская дочь скучает и сестры его наконец уснули, решил воспользоваться этой возможностью и приблизился к Ровене, предложив ей порыбачить вместе.
Ровена с готовностью согласилась, тем более что предоставлялся прекрасный шанс побеседовать с Максимом.
Когда ей удалось освободиться от головок двух дремлющих сестер и убедиться, что ее движение их не потревожило, она тут же встрепенулась словно птичка. Ее движение незамысловатое, но простое и исполненное грации, вызвало на лице юноши легкую улыбку, думается первую искреннюю улыбку за этот день.
Ровена взглянула на Максима, который теперь мог позволить себе смотреть на нее не боясь остаться неправильно понятым, но не решилась заговорить первая, не зная с чего начать. Юноша освободил ее от этой тяжкой думы, взяв инициативу на себя:
— Наконец у меня появилась возможность поболтать с вами без любопытствующих… Я был очень рад узнать о вашем приезде и, право, рискну сказать большее, в душе я сразу же почувствовал легкость от этой мысли. Мне кажется, вы единственная, кто не станет осуждать меня за действия. Скажите мне, что я не ошибаюсь.
Речь юноши была исполнена такой теплотой и искренностью, что Ровена, собираясь с мыслями о том, как начать наставительную беседу тут же забыла что собиралась сказать.
Тем не менее она не могла удержаться от замечания:
— Ты называешь своих родных “любопытствующими”, мой дорогой друг? Неужели они настолько надоели тебе, что ты больше не видишь в них ни поддержки, ни теплых чувств? Это ведь твоя семья, Максим.
— Ну вот, — расстроился юноша, — и вы тоже собрались выговаривать мне за проступки.
— Вовсе нет! — прервала его Ровена. — Верь мне и знай, во мне ты всегда найдешь поддержку и понимание. Уж будь спокоен, я не собираюсь упрекать тебя… Это тебе впору давать мне советы. И к тому же, с каких пор ты решил обращаться на “вы”? Мы же прежние друзья, давай сохранять эти отношения и не создавать пропасть между нами. Если в тебе воспитали хорошие манеры, оставь их для малознакомых людей, договорились?
Максим кивнул, и в его глазах появилась прежняя веселость.
— Раз так, я рад, что вновь вижу милую прежнюю Ровену, которая прекрасна словно роза и день ото дня становится все краше.
Максим запнулся, подумав, что подобный комплимент может смутить девушку. Если ранее она отреагировала бы на него заливистым смехом, то сейчас уже находилась в том возрасте, когда комплименты мужчины трактуются двусмысленно. Он не ошибся. Она залилась краской, но постаралась совладать со своими эмоциями, убеждая себя, что это всего лишь комплимент друга детства.
— Если тебя смущают мои слова, скажи мне. Я не хотел ставить тебя в неловкое положение. И мои комплименты искренни и чисты, пусть они тебя не пугают. В моем сердце ты всегда оставалась искренней и доброй подругой, иногда слишком неуклюжей и воинственной, впору поменять юбку на штаны.
Максим старался придать своей речи шутливый тон. А в сердце он помнил то нежное и трепетное чувство, которое питал к этой волшебной девушке во времена юности. Не в силах поведать о своих чувствах, он уехал в столицу, где местные развлечения и гранит науки быстро выдворили из сердца нежную привязанность и воцарили в нем холод и разочарование.
— Ах, мой дорогой друг, по последнему твоему замечанию будь уверен, этим усердно занимается тетушка. Уверяю, ты больше не увидишь во мне того сорванца, каким я была в детстве. Тетушка беспокоится о моих хороших манерах так, словно это ее ежедневный утренний моцион. В моем возрасте теперь пристало задумываться о поведении и умении себя держать, дабы не прослыть в обществе простушкой.
— Зачем ты так говоришь?! Даже если бы ты осталась той Ровеной, тем шаловливым ребенком, которого я знал, ни на минуту ты не потеряла бы ни шарма, ни естественной натуральности, которой лишены все барышни твоего круга. Ты единственная, обладающая мудростью, смогла сохранить радость жизни, ее краски и эмоции в своем сердце, несмотря на наветы мадам Беркли. Это прекрасно и здорово все же отличаться от этой городской, уставшей от всего молодежи. Поверь, это жутко скучно! Все люди моего возраста, только едва вступив во взрослую жизнь, уже умудрились устать от нее и рассуждают об этом, словно прожили миллионы лет.
— Ты рассуждаешь так, будто уже прожил всю жизнь и успел в ней разочароваться. — выдохнула Ровена, порядком смущенная пламенной речью юноши. — Что такого с тобой произошло в столице, что ты так поменялся? И в деревне, разве ты не помнишь, как любил этот воздух? Как часами смотрел на луга, поля, цветы? Ты находил в этом всем свою усладу и здесь отдыхало твое сердце. Разве ты не рад снова вернуться сюда?
— Ох, Ровена. Виной всему моя излишняя ученость. Я бы предпочел остаться несведущим неучем и умереть так, не зная ничего в свой постели в домике, затерянном меж этих зеленых холмов. Наука дает ум, а тот убивает чувства, закрывает сердце.
— Но как же можно быть таким неблагодарным.
??Твои родители собрали средства, чтобы дать тебе достойное образование. Ты мог бы занять хорошую должность и вырваться из крестьянских оков. Почему ты не попытался? Мне не хочется верить в то, что ты слаб настолько, чтобы позволить уму играть тобой и уводить тебя в свои игры...
— Увы, родители обрекли меня на страдание своим поступком…
— Неблагодарный! — вскипела Ровена, пребывая в праведном гневе.
— Давай, ругай меня, упрекай. Отними у меня последнюю надежду о доброте этого мира, о том, что я могу спокойно излить тебе печали своего сердца.
— Прости. Я не хотела ранить тебя. Но мне больно видеть, что от твоей жестокости страдаешь не только ты сам, но и твои родители. Я знаю, что ты все так же добр и чувствителен, и ты не рад причинять боль близким. Прошу, найди в себе силу тогда выстоять и с достоинством принять дары жизни.
Максим вспыхнул, поджав губы. В глубине его души боролись сильные чувства, разрывавшие на части его не привыкшее к таким превратностям сознание.
— О, если бы ты знала все о моей жизни там. Но можно ли тебе говорить. Ты сама чистота и радость, сама любовь. Могу ли я омрачать твое лицо моими не заслуживающими никакого уважения похождениями?
— Что ты говоришь? — испугалась Ровена, устремив свой горящий взгляд на юношу, а тот едва сдерживал слезы. — Прошу не томи меня! Скажи, что беспокоит тебя! Расскажи мне. Обещаю, я не буду судить тебя, но просто выслушаю. Разве добрым друзьям не рассказывают обо всех сердечных страданиях?
Максим вздохнул и замолчал, но вскоре вновь заговорил:
— Если бы родители знали на какие вещи высылали мне деньги, то не подумали бы потом пустить на порог их дома. Они бы отвернулись от меня и посчитали бы малолетним мальчишкой, который не беспокоится о своем будущем.
Максим снова смолк. Ровене вновь пришлось подтолкнуть его.
— Я бесстыдно спустил все деньги на обманщицу и кокетку. Но, прежде чем перебивать меня и порицать знай, я любил ее без памяти и с самого начала она казалась мне добродетельной, нежной и искренней женщиной. Ее душа казалась такой же прекрасной, как и внешность и ни в чем я не мог найти изъяна. Она занимала статус выше моего и, чтобы завоевать такую женщину, пришлось приложить все усилия, которые привели меня в долговую яму. Хотя эта дама не просила у меня подарков и поначалу не обнадеживала надеждой на успех, но мой юношеский азарт писал совершенно иные картины возможного счастья. В общем-то, она сдалась через два месяца ухаживаний. Ох, Ровена, как я был счастлив те недолгие полгода, что мы провели вместе! Хотя каюсь, меня пожирала ревность и я готов был пребывать у ее ног каждую минуту жизни. Поздно я осознал насколько это ее отталкивало и как глупо я себя вел. К тому же она была замужем, но я обнаглел до такой степени, что начал питать надежды о ее разводе и постоянно подталкивал ее к этому. Мне даже казалось, она соглашалась, хотя сейчас я понимаю: моим сознанием овладели призрачные химеры, которые все ее полуфразы, полужесты и действия истолковывали на угодный моему влюбленному сердцу лад. Как только ее муж вернулся, наши встречи почти прекратились. О, как я негодовал и как глупо продолжал себя вести, стыдно теперь подумать! Только лишь я виноват, что по итогу она разорвала со мной все связи: сообщила мужу о желании попутешествовать и уговорила увезти ее в Италию. Я же задолжал везде, где только можно и нажил себе недоброжелателей. Учебу я давно забросил и возвращаться туда не имело смысла. К тому же все друзья отвернулись от меня, смеясь надо мной и моей наивностью. Мне было некуда пойти и нечего делать…
Юноша замолчал, убитый горем, а Ровена видя, что силы его иссякли, поспешно отозвалась:
— Довольно друг мой! Я вижу, что ты пережил. И честно не могу подобрать слов утешения…
— О, Ровена, дитя света! Мне не нужны слова, но достаточно того, что ты не осуждала меня и не отвернулась после моего постыдного рассказа. У меня больше нет друзей и нет того, кому бы я мог открыть сердце не боясь остаться непонятым. Но я вижу бледнсть и ужас на твоем лице. Тебе, наверное, и во снах не снились такие обстоятельства… Скажи, ты ненавидишь меня?
— Вовсе нет! Успокойся, мой дорогой друг. Я всего лишь пытаюсь понять твой рассказ. Я стараюсь представить, каково это любить такой любовью…
— Не пытайся понять. Твоя чистая душа не создана для таких унижений. Дай бог, пусть тебя никогда не коснется даже и малая толика того ада, в котором я пребывал из-за любви.
