* * *
Мы вышли на привокзальную площадь. Он держал меня за руку и вел за собой. Усадил в автомобиль. А минут через пятнадцать остановил машину перед каким-то жилым домом. Я практически ничего не видела вокруг, только следила за своим дыханием, чтобы не поддаться панике. Как только он отпустил мою руку и между нами появилась, хоть небольшая, но дистанция, решимость начала меня покидать. Он практически вынул меня из салона, провел по лестнице в два марша и открыл дверь в квартиру.
Он все делал сам. Усадив меня на банкетку в прихожей, встал на одно колено и освободил меня от босоножек. Поднялся, склонился надо мной, втянул носом воздух.
– Дорога дальняя, погода жаркая. Нам обоим нужно освежиться.
Привел в ванную комнату, и, ни слова не говоря, раздел меня, и разделся сам, и втащил меня в душевую под теплые струи воды, намылил две губки, одну вручил мне, а второй начал путешествовать по моему телу. Он снова опустился на одно колено, чтобы омыть мои ноги, а поднимаясь одарил короткими поцелуями мой вздрагивающий от смущения живот. Я повторила его действия, присела и омыла ему ноги, а поднимаясь, зажмурившись, потерлась щекой о твердо стоящий член.
«Боже, какой он красивый!» Телом он был похож на моего отца на фотографиях, когда папа в молодости занимался спортивной гимнастикой. Без излишней мощи гармонично развитые мышцы шеи, плеч, рук, груди, пресса, ног – все рельефное, будто вылепленное умелым скульптором. И я все это оглаживала мыльной губкой. А он опустил руку к низу живота и пальцами несколько раз коснулся складок моего лона, и меня пробило.
Если бы он не держал меня второй рукой за талию, я бы упала. Меня выгнуло, толкнуло грудью в его грудь. Я запрокинула голову, и закричала, и чуть не захлебнулась водой, льющейся из лейки душа. Меня оглушило это невероятное удовольствие. Он прижал меня к себе, и я услышала удивленное:
– Ого!
«Ага! Это был оргазм? Как с Котом? Ого!»
– Как тебя зовут?
– Ева. Евдокия Алексеевна Берг, по мужу Мордвинова. А вас?
– Мирон Астахович Гранин. Мирон, и на «ты». Поняла?
– Поняла.
Он тихонько засмеялся, продолжая прижимать меня к себе. Я щекой чувствовала этот смех внутри него как урчание кота, и горячий ком опять начал зарождаться у меня в животе.
– Ну вот, познакомились. Можно продолжать знакомство дальше.
Но он не потащил меня спешно в спальню, неторопливо промыл мои длинные волосы, позволил помассировать с шампунем и ополоснуть свои очень короткие, завернул меня в огромное мягкое полотенце, накинул на себя банный халат, отнес меня на кухню и усадил в уютное кресло.
– Чай, кофе?
– Чай.
Он вскипятил чайник, заварил мне чай, а себе кофе, точными, экономными движениями выставил чашки с блюдцами, мне в чай щедрой рукой добавил белого рома, а себе в кофе – коньяка, подтолкнул ко мне вазочку с печеньем и тарелку с сырной нарезкой.
– Ешь.
– Я не хочу, – помотала головой, – кусок в горло не лезет.
– Не волнуйся, все будет хорошо.
Я с сомнением посмотрела на него.
– Верь мне».
– Мирон меня напоил, накормил, лишил невинности и развел с мужем. И я ему за все и всегда была бесконечно благодарна. И я никому и никогда в жизни так не доверяла как Мирону. Я любила, была любима и очень счастлива.
– Спасибо, Голубка! Я это и раньше знал. Но услышать это сейчас от тебя было бесценно.
Марк волшебным образом уже сидел рядом со мной и обнимал, а моя голова лежала на его плече. Наверное, воспоминания разрушали барьер между нами. Мое тело напитывалось жаром, исходящим от Марка, и легкие крылышки трепетали в животе.
Он нежным поцелуем коснулся моих губ, а я скуксилась как маленькая, и, сквозь слезы, пожаловалась:
– Ты не представляешь, как тяжело было убить любовь к тебе, чтобы жить дальше ради детей. Мне так не хватало тебя, твоего ласкового тепла, твоей нежности, твоей страсти, твоей поддержки!
«Мирон был ласковым, неторопливым и очень внимательным.
Он перенес меня из кухни в спальню. Уложил на кровать. Разворачивал на мне полотенце как обертку на конфетке. Я думала, что он бросится на меня как Генка, и с ужасом смотрела на его член, который даже смешно было сравнивать со скромной Генкиной морковкой. После объяснений доктора я знала, куда вот ЭТО должно попасть. «Как это в меня поместится?»
Но Мирон не спешил, он целовал пальчики ног, что было немного щекотно. И я начала хихикать, а он мне открыто улыбался в ответ. Прикусил легонько пятку, что тоже было щекотно. Я начала смеяться, еле удержалась, чтобы не лягнуть его. И мне уже было безразлично, что ноги разведены, и открыто его взгляду лоно, потому что легкими поцелуями он поднимался вверх по ноге, по второй ноге плотно ведя ладонью тоже вверх, а потом его губы накрыли складки лона, а язык прошелся горячей влажной лаской от входа во влагалище к вершине клитора. Я дернулась, но он удержал меня, прижав обеими ладонями живот, а потом еще шире развел мои ноги и погрузил язык в лоно. И опять хватило нескольких движений, чтобы я крупно задрожала, закричала и почувствовала себя разлетевшейся на осколки, на седьмом небе от наслаждения.
– Девочка, радость моя, какая же ты чувствительная.
Теперь он по очереди целовал мои груди, втягивая и прикусывая соски, отчего мне хотелось сомкнуть колени, чтобы пригасить огонь, пылающий в лоне и требующий чего-то большего, но не получалось, потому что только плотнее прижимала к себе тело Мирона.
Я уже не боялась. Меня так колотило от возбуждения, что я сама затягивала Мирона на себя. И лихорадочно просила:
– Пожалуйста, пожалуйста!!!
Мирон остановил мои метания, полностью накрыв собой, сладко, томительно лаская языком мой рот, направил член ко входу. Я почувствовала горячую, упругую головку и сама подняла бедра навстречу. Свершилось!
Миг тупой, совершенно незначительной боли, а дальше меня затопило такое удовольствие, что я тихо заскулила.
– Маленькая, больно? – Мирон остановился.
– Не-е-е-т, не останавливайся! Мне так хорошо!
Я суетилась, стремясь получить еще и еще: подкидывала ему навстречу бедра, обхватывала ногами, целовала все, до чего добирались мои губы.
Мирон улыбаясь смотрел мне в лицо, ловя оттенки моих реакций и двигался как-то так, что внезапно накатил оргазм, чуть погодя еще один, а потом еще. Я уже не могла кричать, только тихо постанывала и сглатывала слезы. Мирон тоже не молчал. После моего второго он тихо взвыл, и третий мой оргазм мы встретили вместе. Мирон рычал и совсем не сдерживался. Его крупный член уже полностью погружался до упора, и это было упоительно.
Мирон вместе со мной перекатился на бок, и так, крепко слепленные вместе, мы и выдыхали некоторое время. Молча. А потом Мирон сказал:
– Если бы я уже не сделал тебе предложение, я бы сделал его сейчас.
– Даже если бы ты не сделал мне предложение, я бы так согласилась стать твоей рабой на веки.
– Теперь ты согласна?
– Да.
Потом мне еще пришлось объяснять Мирону наличие крови на простынях и происхождение своей девственности после пяти лет брака.
Мирон каменел лицом, играл желваками. Мне пришлось взять с него обещание, что Генку убивать не будет. Мирон помолчал, успокоился и сообщил:
– Не буду. Пусть этот мудень живет и помнит, что он подарил тебя мне.
Мы сидели на кухне и снова пили чай. Теперь я с удовольствием сметала всю еду, которую Мирон мне подкладывал.
– Меня часто не будет дома. Ты будешь меня ждать?
– Буду. Всегда... Только тебя. Но…
– Что? Говори, не бойся.
– Меня не отпустят.
– Отпустят.
– И я не хочу, чтобы у них были из-за меня неприятности.
– У них не будет неприятностей.
– Я хочу, чтобы мой муж уехал. Может быть, я просто потом вернусь?
– Он уедет, а ты останешься.
– Ты всегда так лаконичен и немногословен?
– Здесь нечего обсуждать.
– Но мне даже жить негде. Родители свой дом продали, а моя квартира сдана.
– Радость моя, если ты хочешь уехать с семьей, так и скажи, – он внимательно смотрел на меня.
Его теплый, ласковый взгляд подмерз.
Я встрепенулась и не стала отводить глаза:
– Я вообще не хотела уезжать. Я понимаю, ты сделал мне предложение, которое предполагает решение всех моих проблем, но что я буду делать, если ты передумаешь, возникнут обстоятельства, которые ты не учел... – я не могла ему сказать и сама не хотела думать, что, возможно, он обманывает меня.
– Я все учел, и я не передумаю. Решай.
Я задержала дыхание и выдохнула:
– Хорошо. Я пошла.
– Не пошла, а пойдем. Вместе.
Я услышала это и испытала невероятное облегчение, и поверила, что не обманывает, не передумает, не возникнут непреодолимые обстоятельства, и он все учел.
Мы вышли из машины, вернее, Мирон вышел, обошел машину, открыл дверь с моей стороны и предложил руку. Как ни была озабочена свалившейся на меня неожиданной ситуацией и мыслями на эту тему, я была шокирована его галантностью. Это не было показухой, для него это было нормальным поведением, а мне в новинку настолько, что, выходя из машины, я смотрела на него приоткрыв рот. Аккуратным, нежным движением он вернул на место мою отпавшую челюсть, подхватив под локоток, повел к зданию вокзала.
Дальше мы прошли помещение насквозь и вышли на перрон. Встречные военные старательно отдавали ему честь, в ответ он легко мимоходом козырял, лишь один раз приосанился и отдал честь четче. Я не вглядывалась в звания встреченных военных, и отмечала все автоматически, не задумываясь. Мы быстрым шагом пронеслись по перрону и вместе поднялись в вагон. Я вошла в купе, Мирон остался в коридоре за моей спиной.
Папа, мама и Генка уставились на меня с разным выражением лица и с разными вопросами в глазах: папа с беспокойством – «Дочь, с тобой все в порядке?»; мама с беспокойством – «Ты сделала то, о чем я тебя просила?»; Генка, единственный, заметивший тень за моим плечом, кривил губы – «Хорошо погуляла, шлюха?». Он был почти прав – я хорошо погуляла в кои-то веки, а вот шлюхой себя не чувствовала. Я – соломенная вдова при живом как бы муже – что хочу, то и делаю. «Я освободилась, меня спасли!»
– Я дальше не еду.
Мама аж вздрогнула от неожиданности, Генка, перед тем, глянув на меня, и отвернувшись к окну, взвился и развернулся ко мне всем корпусом. Папа продолжал спокойно сидеть, сложив руки на груди, только беспокойства в глазах прибавилось.
– Это невозможно, – вскрикнула мама. – Я не позволю!
– Я. Остаюсь!
Повторила я с нажимом и расстановкой.
– Ты не посмеешь, – прошипел Генка.
– А как же Гена? – вторила ему мама.
– Не волнуйся, мам, Гена едет с вами.
– Нафиг он нам сдался, если он не гож тебе, – вдруг не выдержал папа. – Евочка, как же так? Куда ты?
– Папа, у меня все будет в порядке. Я с ним разведусь и пришлю документы о разводе. Проследи, пожалуйста, чтобы после этого он правильно оформил все свои документы, чтобы я в них нигде не фигурировала как жена.
В своем углу у окна скрежетал зубами Генка, так, что это было слышно, но при родителях не смел высказываться в мой адрес так, как, я думаю, ему хотелось бы. Это же он всегда хороший, а я плохая.
Чуть отодвинув меня и придержав за талию, в купе вошел Мирон:
– Доброго дня! – при этом он мельком глянул на маму и слегка поклонился, а потом смотрел только на папу – он сразу понял всю расстановку отношений. – Вам не о чем волноваться. Я беру вашу дочь в жены. Благословения не прошу, но, вероятно, это важно для нее.
– Куда ты с чужим человеком, Ева? - глубокий грудной голос мамы сорвался на фальцет на моем имени.
Папа поднялся, отгородив маму и Генку от нас своей спиной, обнял меня и произнес мне в висок:
– Благословляю! Доверяю ее тебе, – это уже было сказано Мирону.
Мирон кивнул и отдал отцу честь.
Из глаз моих брызнули слезы. Папина рубашка сразу промокла. Я-то думала, что он ничего не знал, но, видимо, мама папу пилила, чтобы тот повлиял на меня, а он маму удерживал, чтобы не вмешивалась в мои отношения с мужем. Я испытала благодарность и облегчение и чмокнула папу в щеку.
– Что ты хотела взять? – спросил у меня отец.
– Пап, документы и мой чемодан...
– Лара, встань пожалуйста, я достану чемодан Евы.
–Но это невозможно, – растеряно пробормотала мама, – там и мои вещи.
– Возможно, – Мирон припечатал к столику перед мамой ее кольцо.
Мама смутилась и молча пересела на полку рядом с Генкой.
– Мам, я возьму только один чемодан, в котором нет твоих вещей.
Мирон выставил мой чемодан в коридор и обернулся к Генке:
– Вставай, пойдешь с нами.
Генка спал с лица:
– Куда?
– Пойдем разводиться.
– А я не опоздаю на поезд? - заюлил Генка.
Мирон встряхнул на запястье часы, глянул:
– Не опоздаешь, до отправления еще час сорок.
– Я не хочу!
– Как хочешь. Без развода ты никуда не едешь.
Генка злобно зыркнул на меня, потеснил маму, поднялся, продемонстрировал готовность.
Я клюнула маму в щеку, еще раз обняла папу. Мама заплакала. Я знала маму, знала ее дискретное мышление и заблуждения, жалела ее. И до седых волос буду нести следы ее воспитания. Мы не были близки, но я все же ее обняла и отступила к выходу из купе.
Мирон с отцом пожали друг другу руки, и договорились быть на связи. Мирон оставил отцу свою визитку и уже стоял с моим чемоданом в коридоре, чтобы не толкаться в тесноте купе, и подгонял взглядом Генку. Я вышла вслед за Генкой, и мы пошли на выход: Генка, я и за мной Мирон.
Генка спрыгнул с подножки вагона, даже не оглянувшись в мою сторону. Мирон придержал меня на выходе, спустился сам и потом снял меня с подножки.
Он провел нас в здание вокзала, и боковым коридором мы прошли к лестнице на второй этаж. На втором этаже обнаружилась контора нотариуса. У кабинета вдоль стен стояли взъерошенные люди. Что они оформляли перед отъездом, мне трудно было представить, да я об этом и не могла думать – были свои заботы. Я не совсем понимала, как мы с Генкой будем разводиться.
Оказалось, все довольно просто. Мирон зашел в кабинет. Через минуту позвал меня и Генку. Очередь ворохнулась, но возразить никто не посмел. В кабинете спиной к окну за большим основательным столом с крупной настольной лампой под стеклянным зеленым абажуром сидел чиновник – такого человека ни с кем не перепутаешь, за вторым столом – каким-то козлоногим, шатким – еще один взъерошенный человек, как те, что в коридоре, маясь и спеша, что-то вписывал в лист, отпечатанный на пишущей машинке, в специально оставленные пробелы. Таких листов перед ним была не стопка, но штук пять точно.
Мирон заботливо усадил меня в креслице, стоящее справа от стола у стенки под окном, сам присел перед столом на жесткий стул, оставив Генку стоять.
Чиновник изобразил внимание, потом перевел взгляд на пишущего человека и уже было открыл рот, но…
– Он нам не помешает, – покачал головой Мирон.
Потребовалось пять минут, чтобы Генка написал под диктовку чиновника заявление. Наконец, он поставил подпись, потом, повинуясь шепоту чиновника, начал снова писать на втором листе. Едва закончил, Мирон жестом отправил его к двери и припечатал в след:
– Жди в коридоре.
Поднял меня из кресла:
– Ева, твой черед.
Чиновник встал, уступая мне место в своем капитальном, тяжелом кожаном кресле, склонился над моим правым локтем и начал тихо объяснять:
Мы вышли на привокзальную площадь. Он держал меня за руку и вел за собой. Усадил в автомобиль. А минут через пятнадцать остановил машину перед каким-то жилым домом. Я практически ничего не видела вокруг, только следила за своим дыханием, чтобы не поддаться панике. Как только он отпустил мою руку и между нами появилась, хоть небольшая, но дистанция, решимость начала меня покидать. Он практически вынул меня из салона, провел по лестнице в два марша и открыл дверь в квартиру.
Он все делал сам. Усадив меня на банкетку в прихожей, встал на одно колено и освободил меня от босоножек. Поднялся, склонился надо мной, втянул носом воздух.
– Дорога дальняя, погода жаркая. Нам обоим нужно освежиться.
Привел в ванную комнату, и, ни слова не говоря, раздел меня, и разделся сам, и втащил меня в душевую под теплые струи воды, намылил две губки, одну вручил мне, а второй начал путешествовать по моему телу. Он снова опустился на одно колено, чтобы омыть мои ноги, а поднимаясь одарил короткими поцелуями мой вздрагивающий от смущения живот. Я повторила его действия, присела и омыла ему ноги, а поднимаясь, зажмурившись, потерлась щекой о твердо стоящий член.
«Боже, какой он красивый!» Телом он был похож на моего отца на фотографиях, когда папа в молодости занимался спортивной гимнастикой. Без излишней мощи гармонично развитые мышцы шеи, плеч, рук, груди, пресса, ног – все рельефное, будто вылепленное умелым скульптором. И я все это оглаживала мыльной губкой. А он опустил руку к низу живота и пальцами несколько раз коснулся складок моего лона, и меня пробило.
Если бы он не держал меня второй рукой за талию, я бы упала. Меня выгнуло, толкнуло грудью в его грудь. Я запрокинула голову, и закричала, и чуть не захлебнулась водой, льющейся из лейки душа. Меня оглушило это невероятное удовольствие. Он прижал меня к себе, и я услышала удивленное:
– Ого!
«Ага! Это был оргазм? Как с Котом? Ого!»
– Как тебя зовут?
– Ева. Евдокия Алексеевна Берг, по мужу Мордвинова. А вас?
– Мирон Астахович Гранин. Мирон, и на «ты». Поняла?
– Поняла.
Он тихонько засмеялся, продолжая прижимать меня к себе. Я щекой чувствовала этот смех внутри него как урчание кота, и горячий ком опять начал зарождаться у меня в животе.
– Ну вот, познакомились. Можно продолжать знакомство дальше.
Но он не потащил меня спешно в спальню, неторопливо промыл мои длинные волосы, позволил помассировать с шампунем и ополоснуть свои очень короткие, завернул меня в огромное мягкое полотенце, накинул на себя банный халат, отнес меня на кухню и усадил в уютное кресло.
– Чай, кофе?
– Чай.
Он вскипятил чайник, заварил мне чай, а себе кофе, точными, экономными движениями выставил чашки с блюдцами, мне в чай щедрой рукой добавил белого рома, а себе в кофе – коньяка, подтолкнул ко мне вазочку с печеньем и тарелку с сырной нарезкой.
– Ешь.
– Я не хочу, – помотала головой, – кусок в горло не лезет.
– Не волнуйся, все будет хорошо.
Я с сомнением посмотрела на него.
– Верь мне».
Глава 21. Взгляд в прошлое 3. Дефлорация. Развод
– Мирон меня напоил, накормил, лишил невинности и развел с мужем. И я ему за все и всегда была бесконечно благодарна. И я никому и никогда в жизни так не доверяла как Мирону. Я любила, была любима и очень счастлива.
– Спасибо, Голубка! Я это и раньше знал. Но услышать это сейчас от тебя было бесценно.
Марк волшебным образом уже сидел рядом со мной и обнимал, а моя голова лежала на его плече. Наверное, воспоминания разрушали барьер между нами. Мое тело напитывалось жаром, исходящим от Марка, и легкие крылышки трепетали в животе.
Он нежным поцелуем коснулся моих губ, а я скуксилась как маленькая, и, сквозь слезы, пожаловалась:
– Ты не представляешь, как тяжело было убить любовь к тебе, чтобы жить дальше ради детей. Мне так не хватало тебя, твоего ласкового тепла, твоей нежности, твоей страсти, твоей поддержки!
***
«Мирон был ласковым, неторопливым и очень внимательным.
Он перенес меня из кухни в спальню. Уложил на кровать. Разворачивал на мне полотенце как обертку на конфетке. Я думала, что он бросится на меня как Генка, и с ужасом смотрела на его член, который даже смешно было сравнивать со скромной Генкиной морковкой. После объяснений доктора я знала, куда вот ЭТО должно попасть. «Как это в меня поместится?»
Но Мирон не спешил, он целовал пальчики ног, что было немного щекотно. И я начала хихикать, а он мне открыто улыбался в ответ. Прикусил легонько пятку, что тоже было щекотно. Я начала смеяться, еле удержалась, чтобы не лягнуть его. И мне уже было безразлично, что ноги разведены, и открыто его взгляду лоно, потому что легкими поцелуями он поднимался вверх по ноге, по второй ноге плотно ведя ладонью тоже вверх, а потом его губы накрыли складки лона, а язык прошелся горячей влажной лаской от входа во влагалище к вершине клитора. Я дернулась, но он удержал меня, прижав обеими ладонями живот, а потом еще шире развел мои ноги и погрузил язык в лоно. И опять хватило нескольких движений, чтобы я крупно задрожала, закричала и почувствовала себя разлетевшейся на осколки, на седьмом небе от наслаждения.
– Девочка, радость моя, какая же ты чувствительная.
Теперь он по очереди целовал мои груди, втягивая и прикусывая соски, отчего мне хотелось сомкнуть колени, чтобы пригасить огонь, пылающий в лоне и требующий чего-то большего, но не получалось, потому что только плотнее прижимала к себе тело Мирона.
Я уже не боялась. Меня так колотило от возбуждения, что я сама затягивала Мирона на себя. И лихорадочно просила:
– Пожалуйста, пожалуйста!!!
Мирон остановил мои метания, полностью накрыв собой, сладко, томительно лаская языком мой рот, направил член ко входу. Я почувствовала горячую, упругую головку и сама подняла бедра навстречу. Свершилось!
Миг тупой, совершенно незначительной боли, а дальше меня затопило такое удовольствие, что я тихо заскулила.
– Маленькая, больно? – Мирон остановился.
– Не-е-е-т, не останавливайся! Мне так хорошо!
Я суетилась, стремясь получить еще и еще: подкидывала ему навстречу бедра, обхватывала ногами, целовала все, до чего добирались мои губы.
Мирон улыбаясь смотрел мне в лицо, ловя оттенки моих реакций и двигался как-то так, что внезапно накатил оргазм, чуть погодя еще один, а потом еще. Я уже не могла кричать, только тихо постанывала и сглатывала слезы. Мирон тоже не молчал. После моего второго он тихо взвыл, и третий мой оргазм мы встретили вместе. Мирон рычал и совсем не сдерживался. Его крупный член уже полностью погружался до упора, и это было упоительно.
Мирон вместе со мной перекатился на бок, и так, крепко слепленные вместе, мы и выдыхали некоторое время. Молча. А потом Мирон сказал:
– Если бы я уже не сделал тебе предложение, я бы сделал его сейчас.
– Даже если бы ты не сделал мне предложение, я бы так согласилась стать твоей рабой на веки.
– Теперь ты согласна?
– Да.
Потом мне еще пришлось объяснять Мирону наличие крови на простынях и происхождение своей девственности после пяти лет брака.
Мирон каменел лицом, играл желваками. Мне пришлось взять с него обещание, что Генку убивать не будет. Мирон помолчал, успокоился и сообщил:
– Не буду. Пусть этот мудень живет и помнит, что он подарил тебя мне.
***
Мы сидели на кухне и снова пили чай. Теперь я с удовольствием сметала всю еду, которую Мирон мне подкладывал.
– Меня часто не будет дома. Ты будешь меня ждать?
– Буду. Всегда... Только тебя. Но…
– Что? Говори, не бойся.
– Меня не отпустят.
– Отпустят.
– И я не хочу, чтобы у них были из-за меня неприятности.
– У них не будет неприятностей.
– Я хочу, чтобы мой муж уехал. Может быть, я просто потом вернусь?
– Он уедет, а ты останешься.
– Ты всегда так лаконичен и немногословен?
– Здесь нечего обсуждать.
– Но мне даже жить негде. Родители свой дом продали, а моя квартира сдана.
– Радость моя, если ты хочешь уехать с семьей, так и скажи, – он внимательно смотрел на меня.
Его теплый, ласковый взгляд подмерз.
Я встрепенулась и не стала отводить глаза:
– Я вообще не хотела уезжать. Я понимаю, ты сделал мне предложение, которое предполагает решение всех моих проблем, но что я буду делать, если ты передумаешь, возникнут обстоятельства, которые ты не учел... – я не могла ему сказать и сама не хотела думать, что, возможно, он обманывает меня.
– Я все учел, и я не передумаю. Решай.
Я задержала дыхание и выдохнула:
– Хорошо. Я пошла.
– Не пошла, а пойдем. Вместе.
Я услышала это и испытала невероятное облегчение, и поверила, что не обманывает, не передумает, не возникнут непреодолимые обстоятельства, и он все учел.
***
Мы вышли из машины, вернее, Мирон вышел, обошел машину, открыл дверь с моей стороны и предложил руку. Как ни была озабочена свалившейся на меня неожиданной ситуацией и мыслями на эту тему, я была шокирована его галантностью. Это не было показухой, для него это было нормальным поведением, а мне в новинку настолько, что, выходя из машины, я смотрела на него приоткрыв рот. Аккуратным, нежным движением он вернул на место мою отпавшую челюсть, подхватив под локоток, повел к зданию вокзала.
Дальше мы прошли помещение насквозь и вышли на перрон. Встречные военные старательно отдавали ему честь, в ответ он легко мимоходом козырял, лишь один раз приосанился и отдал честь четче. Я не вглядывалась в звания встреченных военных, и отмечала все автоматически, не задумываясь. Мы быстрым шагом пронеслись по перрону и вместе поднялись в вагон. Я вошла в купе, Мирон остался в коридоре за моей спиной.
Папа, мама и Генка уставились на меня с разным выражением лица и с разными вопросами в глазах: папа с беспокойством – «Дочь, с тобой все в порядке?»; мама с беспокойством – «Ты сделала то, о чем я тебя просила?»; Генка, единственный, заметивший тень за моим плечом, кривил губы – «Хорошо погуляла, шлюха?». Он был почти прав – я хорошо погуляла в кои-то веки, а вот шлюхой себя не чувствовала. Я – соломенная вдова при живом как бы муже – что хочу, то и делаю. «Я освободилась, меня спасли!»
– Я дальше не еду.
Мама аж вздрогнула от неожиданности, Генка, перед тем, глянув на меня, и отвернувшись к окну, взвился и развернулся ко мне всем корпусом. Папа продолжал спокойно сидеть, сложив руки на груди, только беспокойства в глазах прибавилось.
– Это невозможно, – вскрикнула мама. – Я не позволю!
– Я. Остаюсь!
Повторила я с нажимом и расстановкой.
– Ты не посмеешь, – прошипел Генка.
– А как же Гена? – вторила ему мама.
– Не волнуйся, мам, Гена едет с вами.
– Нафиг он нам сдался, если он не гож тебе, – вдруг не выдержал папа. – Евочка, как же так? Куда ты?
– Папа, у меня все будет в порядке. Я с ним разведусь и пришлю документы о разводе. Проследи, пожалуйста, чтобы после этого он правильно оформил все свои документы, чтобы я в них нигде не фигурировала как жена.
В своем углу у окна скрежетал зубами Генка, так, что это было слышно, но при родителях не смел высказываться в мой адрес так, как, я думаю, ему хотелось бы. Это же он всегда хороший, а я плохая.
Чуть отодвинув меня и придержав за талию, в купе вошел Мирон:
– Доброго дня! – при этом он мельком глянул на маму и слегка поклонился, а потом смотрел только на папу – он сразу понял всю расстановку отношений. – Вам не о чем волноваться. Я беру вашу дочь в жены. Благословения не прошу, но, вероятно, это важно для нее.
– Куда ты с чужим человеком, Ева? - глубокий грудной голос мамы сорвался на фальцет на моем имени.
Папа поднялся, отгородив маму и Генку от нас своей спиной, обнял меня и произнес мне в висок:
– Благословляю! Доверяю ее тебе, – это уже было сказано Мирону.
Мирон кивнул и отдал отцу честь.
Из глаз моих брызнули слезы. Папина рубашка сразу промокла. Я-то думала, что он ничего не знал, но, видимо, мама папу пилила, чтобы тот повлиял на меня, а он маму удерживал, чтобы не вмешивалась в мои отношения с мужем. Я испытала благодарность и облегчение и чмокнула папу в щеку.
– Что ты хотела взять? – спросил у меня отец.
– Пап, документы и мой чемодан...
– Лара, встань пожалуйста, я достану чемодан Евы.
–Но это невозможно, – растеряно пробормотала мама, – там и мои вещи.
– Возможно, – Мирон припечатал к столику перед мамой ее кольцо.
Мама смутилась и молча пересела на полку рядом с Генкой.
– Мам, я возьму только один чемодан, в котором нет твоих вещей.
Мирон выставил мой чемодан в коридор и обернулся к Генке:
– Вставай, пойдешь с нами.
Генка спал с лица:
– Куда?
– Пойдем разводиться.
– А я не опоздаю на поезд? - заюлил Генка.
Мирон встряхнул на запястье часы, глянул:
– Не опоздаешь, до отправления еще час сорок.
– Я не хочу!
– Как хочешь. Без развода ты никуда не едешь.
Генка злобно зыркнул на меня, потеснил маму, поднялся, продемонстрировал готовность.
Я клюнула маму в щеку, еще раз обняла папу. Мама заплакала. Я знала маму, знала ее дискретное мышление и заблуждения, жалела ее. И до седых волос буду нести следы ее воспитания. Мы не были близки, но я все же ее обняла и отступила к выходу из купе.
Мирон с отцом пожали друг другу руки, и договорились быть на связи. Мирон оставил отцу свою визитку и уже стоял с моим чемоданом в коридоре, чтобы не толкаться в тесноте купе, и подгонял взглядом Генку. Я вышла вслед за Генкой, и мы пошли на выход: Генка, я и за мной Мирон.
Генка спрыгнул с подножки вагона, даже не оглянувшись в мою сторону. Мирон придержал меня на выходе, спустился сам и потом снял меня с подножки.
Он провел нас в здание вокзала, и боковым коридором мы прошли к лестнице на второй этаж. На втором этаже обнаружилась контора нотариуса. У кабинета вдоль стен стояли взъерошенные люди. Что они оформляли перед отъездом, мне трудно было представить, да я об этом и не могла думать – были свои заботы. Я не совсем понимала, как мы с Генкой будем разводиться.
Оказалось, все довольно просто. Мирон зашел в кабинет. Через минуту позвал меня и Генку. Очередь ворохнулась, но возразить никто не посмел. В кабинете спиной к окну за большим основательным столом с крупной настольной лампой под стеклянным зеленым абажуром сидел чиновник – такого человека ни с кем не перепутаешь, за вторым столом – каким-то козлоногим, шатким – еще один взъерошенный человек, как те, что в коридоре, маясь и спеша, что-то вписывал в лист, отпечатанный на пишущей машинке, в специально оставленные пробелы. Таких листов перед ним была не стопка, но штук пять точно.
Мирон заботливо усадил меня в креслице, стоящее справа от стола у стенки под окном, сам присел перед столом на жесткий стул, оставив Генку стоять.
Чиновник изобразил внимание, потом перевел взгляд на пишущего человека и уже было открыл рот, но…
– Он нам не помешает, – покачал головой Мирон.
Потребовалось пять минут, чтобы Генка написал под диктовку чиновника заявление. Наконец, он поставил подпись, потом, повинуясь шепоту чиновника, начал снова писать на втором листе. Едва закончил, Мирон жестом отправил его к двери и припечатал в след:
– Жди в коридоре.
Поднял меня из кресла:
– Ева, твой черед.
Чиновник встал, уступая мне место в своем капитальном, тяжелом кожаном кресле, склонился над моим правым локтем и начал тихо объяснять:
