А потом... просто свалился с ног и дальше темнота. Была ли ещё кто-то в доме, кроме прекрасной незнакомки, Эрик не знал. Голова раскалывалась на части, словно ее пытались расколоть изнутри молотом, во рту пересохло так, что язык казался куском наждачной бумаги, и воспоминания о вчерашнем вечере всплывали обрывочными кадрами, как скверная кинопленка, проецируемая на стену его сознания. Изображение дергалось, звук пропадал, оставляя лишь фрагменты ощущений. Он помнил только ее: светлые волосы, рассыпавшиеся по плечам словно водопад лунного света, большие испуганные глаза, отражающие нечто большее, чем просто страх – в них плескалось отчаяние, решимость и какая-то болезненная тайна, и решительный жест, когда она указала ему на дверь. А потом... темнота, обрушившаяся на него подобно внезапно упавшему занавесу, оборвав все чувства и мысли.
Как эта хрупкая женщина дотащила его, бесчувственного, до кровати, он даже представить себе не мог. Мужчина весил немало, под центнер точно, a она просто переломилась бы под его тяжестью, словно тростинка на ветру. Это казалось непостижимым, нарушающим законы физики и здравого смысла. Возможно, он был не настолько тяжел, как думал, в полубессознательном состоянии мышцы расслабились и вес распределился иначе, или она обладала невероятной силой, скрытой под этой хрупкой внешностью, силой, порожденной отчаянием и необходимостью.
Повернув голову с трудом, словно она была прикована к подушке невидимой цепью, скованная болью и слабостью, он заметил в кресле крошечную фигурку женщины, которая не побоялась пустить его, незнакомца, в дом. Сейчас она крепко спала, свернувшись калачиком, словно маленький испуганный зверек, ищущий защиты в самом себе, в коконе из усталости и страха. Только иногда, сквозь тишину комнаты, прорывались тихие стоны во сне, и её тело слегка дрожало, выдавая пережитое напряжение, бурю эмоций, которая обрушилась на нее за последние сутки. В полумраке комнаты её лицо казалось еще более юным и беззащитным, чем накануне, почти детским. Свет луны, проникающий сквозь неплотно задернутые шторы, рисовал на ее лице причудливые тени, подчеркивая уязвимость, ее хрупкость и беззащитность перед жестоким миром.
У Эрика в груди что-то дрогнуло. Слишком давно он не чувствовал ничего подобного, слишком долго не смотрел на женщин не как на потенциальную опасность, источник предательства или временное развлечение, а как на человека, нуждающегося в помощи. Забытое чувство нежности и удивления прокралось в огрубевшее сердце, как росток сквозь асфальт, пробиваясь через слои цинизма и разочарования, через броню, выкованную из боли и потерь. Он поразился её храбрости - или, возможно, безрассудству, граничащему с безумием - и одновременно испытал укол вины за то, что стал причиной ее беспокойства, невольным источником ее страха, грузом, с которым она справилась в одиночку.
Кто она? Почему помогла ему, незнакомому мужчине, находящемуся в беспамятстве? И чего ей это стоило? Какие тайны она скрывает в глубине своей души? Эти вопросы роились в голове, требуя ответов, словно назойливые насекомые, не дающие покоя, не позволяющие сконцентрироваться. Ему необходимо было узнать правду, понять мотивы поступков этой незнакомки, но сейчас, глядя на её спящее лицо, на эту тихую гавань спокойствия и уязвимости, он понимал, что сначала нужно дать ей отдохнуть. Ему нужно было дождаться, пока эта загадочная женщина проснется и расскажет свою историю. История, которая, он подозревал, была не менее запутанной и трагичной, чем его собственная, история, которая могла навсегда изменить его жизнь. И он был готов слушать, готов ждать, готов принять любую правду, какой бы горькой она ни была. Впервые за долгое время в нем зародилась надежда, хрупкая и едва заметная, но надежда на то, что не все потеряно, что в этом мире еще есть место добру и состраданию.
9
Лиза проснулась, когда солнце уже стояло высоко в зените, заливая комнату тёплым, золотистым светом, проникавшим сквозь неплотно задернутые шторы. В доме, словно приветливая симфония, разливались умопомрачительные ароматы свежесваренного кофе, с его терпкой горчинкой и легким оттенком корицы, и аппетитной, шипящей яичницы, жарившейся на сливочном масле. Эти запахи, словно невидимые руки, тянули её из полусонного забытья.
Она сладко потянулась, ощущая приятный хруст в каждом суставе, и невольно охнула. Тело затекло и ныло, напоминая о неудобной позе, в которой она проспала остаток ночи, свернувшись калачиком в старом, мягком кресле, доставшемся ей от бабушки. Кресло было удобным для чтения, с его выцветшей обивкой и уютными подушками, но совершенно неприспособленным для полноценного сна. Теперь предстояло расплачиваться за внезапную смену спального места, чувствуя каждую косточку в спине и ноющее напряжение в шее. Она представила, как ей придется разминать все тело, проходясь пальцами по каждой затвердевшей мышце, и принимать горячий душ, чтобы хоть немного облегчить это состояние. - Ну и ну, - пробормотала она себе под нос, предвкушая предстоящую борьбу с последствиями сонного марафона в неудобном кресле.
Интересно, что заставило её уснуть именно там? Может быть, захватывающая книга, которую она читала допоздна, заставила её забыть о надвигающемся неудобстве? Или просто усталость взяла верх, и теплое, пусть и тесное, кресло оказалось слишком манящим?
Размышляя об этом, Лиза приподнялась, стараясь двигаться плавно, чтобы не усугубить болевые ощущения. Она бросила взгляд на прикроватный столик, где лежала раскрытая книга с красочной обложкой. Точно, вчерашняя история полностью поглотила её внимание, и она просто не заметила, как сон сморил её. Теперь, чувствуя себя немного разбитой, но все еще заинтригованной, она решила пообещать себе, что сегодня вечером вернется к этой книге, но уже в более подходящем для сна месте - в своей уютной кровати. А пока, она должна была привести себя в порядок и насладиться утренними ароматами, обещающими вкусный завтрак и, возможно, более приятный день, чем предполагал ее затекшее тело. Она вздохнула и, твердо решив не сдаваться, направилась в ванную комнату, предвкушая облегчение, которое принесет горячий душ и предстоящий массаж.
Лиза лежала на диване, в полудреме, когда реальность грубо вторглась в ее сонные грезы. Внезапная, как удар молнии, мысль пронзила ее сознание, заставив сердце подпрыгнуть в груди. Вчерашний полуночный гость… Его не было в комнате.
Холодный озноб прошелся по спине, покрывая кожу гусиной кожей. Это могло значить только одно: он на кухне. Но что он там делает? Ищет еду, подобно бездомному котенку, что забрел в чужой дом? Или, что еще хуже, роется в ее вещах, пытаясь разгадать, кто она такая, эта женщина, приютившая его? В голове поднялась паника, мысли метались, как стая испуганных птиц, кричащих об опасности.
С неохотой, Лиза поднялась с дивана, чувствуя, как затекшее тело протестует против резкого пробуждения. Она тихо проскользнула по спальне, прислушиваясь к тишине, которая, казалось, звенела в предчувствии. Этот мужчина был не просто нежданным гостем. Он был чем-то большим, чем неожиданность. Скорее, откровением, пусть и нежеланным. Военный. Это читалось в его осанке, в четкости его речи, в каждом движении, лишенном суеты и хаоса. Даже в полумраке, она заметила его тренированное тело, говорящее о многом: о дисциплине, силе и выносливости, выкованных годами тренировок и лишений. Человек, привыкший к приказам и повиновению, к риску и преодолению, к жизни на грани.
Лиза покраснела, вспоминая, как тащила его, бессознательного, в спальню. Его тяжелое, обмякшее тело давило на нее, выбивая дыхание. А потом, она укладывала его спать. В голове вспыхивали яркие, почти неприличные картинки: мокрые волосы, прилипшие ко лбу темными шелковыми прядями, сильные руки, расслабленно лежащие вдоль тела, будто он сдался на милость сна, мужественное лицо, искаженное усталостью, но не потерявшее своей волевой красоты.
Снять с него эту мокрую, тяжелую одежду, пропитанную запахом дождя и соли, и обрядить в старый, но сухой, отцовский халат – чего ей это стоило! Незваный гость оказался молодым, симпатичным мужчиной с отлично развитой мускулатурой: рельефный пресс, широкие плечи, бицепсы, на которых, казалось, можно было играть мускулами. Лиза не сомневалась, что за таким, как он, толпами ходят и заглядываются девушки. Ему не нужно прилагать усилий, чтобы завоевывать женские сердца. Достаточно было просто появиться. Его присутствие излучало силу и привлекательность.
Лиза вздохнула, отгоняя наваждение, как назойливую муху. Она опустила взгляд на свои руки, на свой видавший виды халат, на свои стоптанные тапочки. Она не имела права смотреть на других мужчин, тем более мечтать о личной жизни. Ее жизнь была предопределена. Ее сердце было занято, пусть и разбито на миллион осколков. Прошлое, словно тяжелый якорь, держало ее на месте, приковывая к берегу воспоминаний, не позволяя двигаться вперед, в открытое море возможностей.
Но, несмотря на это, в душе зародилось что-то новое, робкое и почти запретное – интерес. Интерес к незнакомцу, ворвавшемуся в ее размеренное и одинокое существование, как ураган, сметая привычный порядок вещей. Что будет дальше? Чем обернется этот нежданный визит? Эти вопросы терзали Лизу, заставляя сердце биться быстрее в предвкушении… или, возможно, в страхе. Ее жизнь до этого момента была тихой заводью, но теперь, казалось, стремительный поток готов был унести ее в неизвестность. Она понятия не имела, что делать, к чему готовиться, как себя вести. И это пугало, но в то же время, странным образом, волновало. Может быть, это и есть то самое, давно забытое чувство, которое называется жизнью?
Её мысли снова сосредоточились на цели этой поездки. Уединение, полное и всепоглощающее, – вот чего она жаждала, когда направлялась сюда. После месяцев изнурительной работы, громких светских раутов и навязчивого внимания прессы, она мечтала лишь об одном: тишине. Душа требовала покоя, а тело – возможности отдохнуть и восстановить силы вдали от суеты и шума. Она представляла, как скидывает с себя, словно старую кожу, груз обязанностей и ожиданий, освобождая место для чего-то подлинного, настоящего.
Брашов, живописно раскинувшийся в теснине между двумя рукавами величественных Карпат, утопающих в зелени векового леса, казался идеальным отправным пунктом. Город, с его средневековой архитектурой и узкими мощеными улочками, хранил в себе очарование старины, но она не задерживалась здесь. Лишь короткая передышка, необходимая для пополнения запасов перед погружением в дикую природу. Она купила свежий хлеб, твердый, пахнущий дымом и печью, несколько банок консервированных фруктов, сыр, завернутый в промасленную бумагу, и бутылку местного вина. Заимка, куда она держала путь, располагалась в пятидесяти километрах от города, в глуши, где тишина звенела в ушах, а пение птиц становилось единственным аккомпанементом дня. Казалось, во всей Румынии не найти места более благодатного для души и тела, места, где можно раствориться в природе и обрести утраченное равновесие. Она представляла себе старый деревянный дом, прогретый солнцем, с потрескивающим камином и видом на бескрайние леса.
Южный ветер, словно щедрый гонец, доносил отголоски морской свежести, напоминая о далеких пляжах и бескрайних просторах. Исполинские горы, восточным бастионом упирающиеся в небеса, надежно защищали эти места от зимних бурь, создавая ощущение безопасности и незыблемости. Она чувствовала себя защищенной, укрытой в объятиях этих каменных гигантов. С запада и севера долину ласкал легкий ветерок, пропитанный ароматами бескрайних лесов и вересковых пустошей, создавая умиротворяющую атмосферу, располагающую к размышлениям и созерцанию. Вдыхая этот чистый воздух, она чувствовала, как напряжение постепенно покидает её тело. Она закрыла глаза, позволяя ветру гладить ее лицо, и ощутила умиротворение, которого так долго искала.
Население в окрестностях было немногочисленным, но красота окружающего ландшафта с лихвой компенсировала этот факт. Это были люди, привыкшие к труду на земле, простые и искренние, чья жизнь подчинялась ритмам природы. Она видела их лица, загорелые солнцем и обветренные ветром, в их глазах читалась мудрость и спокойствие.
Посреди единственной улицы, скорее напоминавшей широкую проселочную дорогу, пестрела сочной зеленью просторная лужайка, редкое зрелище в этих краях, своего рода оазис в окружении дикой природы. Здесь, возможно, проходили деревенские праздники, играли дети, собирались старики, чтобы обсудить последние новости. В центре поселения, словно драгоценный камень в оправе, возвышалась крошечная церквушка, хранящая тишину рядом с заброшенным кладбищем, поросшим мхом и хранящим память о давно ушедших поколениях. Ее потрескавшиеся стены и покосившиеся кресты рассказывали свои собственные истории, полные трагедий и надежд. Она представила, как вечерами, после ужина, бродит по этому кладбищу, читая имена на надгробьях, размышляя о быстротечности жизни.
Основу застройки составляли дюжина скромных домиков в строгом георгианском стиле, сложенных из красного кирпича и украшенных высокими окнами. Они выглядели солидно и надежно, словно пережили не одно столетие. Этот ряд мирных жилищ завершали два десятка лавок, предлагавших скромный выбор товаров, от свежего хлеба и молока до простых инструментов и тканей. Около сорока крытых соломой изб, принадлежавших работникам из соседних поместий, чья жизнь текла размеренно и неспешно, в гармонии с природой, завершали картину. Наблюдая за ними, она чувствовала, как замедляется собственный темп жизни, как исчезает внутренняя суета. Она ощущала себя частью этого мира, маленькой, но важной его частицей. Здесь, вдали от цивилизации, она надеялась найти то, что давно потеряла – саму себя. Она почувствовала легкий укол страха, смешанный с предвкушением. Что ее ждет там, в глуши? Сможет ли она действительно обрести покой и восстановиться? Она крепче сжала руль и направила машину дальше, к своей заимке, к тишине, к себе.
Память о муже и детях, погибших несколько лет назад в страшной автокатастрофе, впервые не беспокоила её. Эта трагедия, разделившая её жизнь на "до" и "после", оставила незаживающую рану, превратив каждый день в бесконечную череду мучительных воспоминаний. Каждый восход солнца напоминал о том, что они больше не увидят его с ней, каждый праздник становился болезненным напоминанием о пустующих местах за столом, эхом прежнего смеха, который теперь звучал лишь призраком в тишине её квартиры. Даже во сне сегодня ночью они не являлись, не протягивали к ней руки из темноты, не звали по имени полными укора голосами. Эти сны, которые некогда были наполнены любовью и смехом, теперь переполнялись лишь обрывками счастливых моментов, словно насмехающимися над её нынешним горем, и жутких сцен аварии, воспроизводившихся с пугающей, невыносимой четкостью. Кровь, искореженный металл, безжизненные лица – эти образы преследовали её не только во сне, но и наяву, отравляя каждый миг, как яд, медленно разъедающий её изнутри. Она видела их повсюду: в отражении окон, в лицах прохожих, даже в узорах обоев, словно они укоряли её за то, что она осталась жива.
Как эта хрупкая женщина дотащила его, бесчувственного, до кровати, он даже представить себе не мог. Мужчина весил немало, под центнер точно, a она просто переломилась бы под его тяжестью, словно тростинка на ветру. Это казалось непостижимым, нарушающим законы физики и здравого смысла. Возможно, он был не настолько тяжел, как думал, в полубессознательном состоянии мышцы расслабились и вес распределился иначе, или она обладала невероятной силой, скрытой под этой хрупкой внешностью, силой, порожденной отчаянием и необходимостью.
Повернув голову с трудом, словно она была прикована к подушке невидимой цепью, скованная болью и слабостью, он заметил в кресле крошечную фигурку женщины, которая не побоялась пустить его, незнакомца, в дом. Сейчас она крепко спала, свернувшись калачиком, словно маленький испуганный зверек, ищущий защиты в самом себе, в коконе из усталости и страха. Только иногда, сквозь тишину комнаты, прорывались тихие стоны во сне, и её тело слегка дрожало, выдавая пережитое напряжение, бурю эмоций, которая обрушилась на нее за последние сутки. В полумраке комнаты её лицо казалось еще более юным и беззащитным, чем накануне, почти детским. Свет луны, проникающий сквозь неплотно задернутые шторы, рисовал на ее лице причудливые тени, подчеркивая уязвимость, ее хрупкость и беззащитность перед жестоким миром.
У Эрика в груди что-то дрогнуло. Слишком давно он не чувствовал ничего подобного, слишком долго не смотрел на женщин не как на потенциальную опасность, источник предательства или временное развлечение, а как на человека, нуждающегося в помощи. Забытое чувство нежности и удивления прокралось в огрубевшее сердце, как росток сквозь асфальт, пробиваясь через слои цинизма и разочарования, через броню, выкованную из боли и потерь. Он поразился её храбрости - или, возможно, безрассудству, граничащему с безумием - и одновременно испытал укол вины за то, что стал причиной ее беспокойства, невольным источником ее страха, грузом, с которым она справилась в одиночку.
Кто она? Почему помогла ему, незнакомому мужчине, находящемуся в беспамятстве? И чего ей это стоило? Какие тайны она скрывает в глубине своей души? Эти вопросы роились в голове, требуя ответов, словно назойливые насекомые, не дающие покоя, не позволяющие сконцентрироваться. Ему необходимо было узнать правду, понять мотивы поступков этой незнакомки, но сейчас, глядя на её спящее лицо, на эту тихую гавань спокойствия и уязвимости, он понимал, что сначала нужно дать ей отдохнуть. Ему нужно было дождаться, пока эта загадочная женщина проснется и расскажет свою историю. История, которая, он подозревал, была не менее запутанной и трагичной, чем его собственная, история, которая могла навсегда изменить его жизнь. И он был готов слушать, готов ждать, готов принять любую правду, какой бы горькой она ни была. Впервые за долгое время в нем зародилась надежда, хрупкая и едва заметная, но надежда на то, что не все потеряно, что в этом мире еще есть место добру и состраданию.
9
Лиза проснулась, когда солнце уже стояло высоко в зените, заливая комнату тёплым, золотистым светом, проникавшим сквозь неплотно задернутые шторы. В доме, словно приветливая симфония, разливались умопомрачительные ароматы свежесваренного кофе, с его терпкой горчинкой и легким оттенком корицы, и аппетитной, шипящей яичницы, жарившейся на сливочном масле. Эти запахи, словно невидимые руки, тянули её из полусонного забытья.
Она сладко потянулась, ощущая приятный хруст в каждом суставе, и невольно охнула. Тело затекло и ныло, напоминая о неудобной позе, в которой она проспала остаток ночи, свернувшись калачиком в старом, мягком кресле, доставшемся ей от бабушки. Кресло было удобным для чтения, с его выцветшей обивкой и уютными подушками, но совершенно неприспособленным для полноценного сна. Теперь предстояло расплачиваться за внезапную смену спального места, чувствуя каждую косточку в спине и ноющее напряжение в шее. Она представила, как ей придется разминать все тело, проходясь пальцами по каждой затвердевшей мышце, и принимать горячий душ, чтобы хоть немного облегчить это состояние. - Ну и ну, - пробормотала она себе под нос, предвкушая предстоящую борьбу с последствиями сонного марафона в неудобном кресле.
Интересно, что заставило её уснуть именно там? Может быть, захватывающая книга, которую она читала допоздна, заставила её забыть о надвигающемся неудобстве? Или просто усталость взяла верх, и теплое, пусть и тесное, кресло оказалось слишком манящим?
Размышляя об этом, Лиза приподнялась, стараясь двигаться плавно, чтобы не усугубить болевые ощущения. Она бросила взгляд на прикроватный столик, где лежала раскрытая книга с красочной обложкой. Точно, вчерашняя история полностью поглотила её внимание, и она просто не заметила, как сон сморил её. Теперь, чувствуя себя немного разбитой, но все еще заинтригованной, она решила пообещать себе, что сегодня вечером вернется к этой книге, но уже в более подходящем для сна месте - в своей уютной кровати. А пока, она должна была привести себя в порядок и насладиться утренними ароматами, обещающими вкусный завтрак и, возможно, более приятный день, чем предполагал ее затекшее тело. Она вздохнула и, твердо решив не сдаваться, направилась в ванную комнату, предвкушая облегчение, которое принесет горячий душ и предстоящий массаж.
Лиза лежала на диване, в полудреме, когда реальность грубо вторглась в ее сонные грезы. Внезапная, как удар молнии, мысль пронзила ее сознание, заставив сердце подпрыгнуть в груди. Вчерашний полуночный гость… Его не было в комнате.
Холодный озноб прошелся по спине, покрывая кожу гусиной кожей. Это могло значить только одно: он на кухне. Но что он там делает? Ищет еду, подобно бездомному котенку, что забрел в чужой дом? Или, что еще хуже, роется в ее вещах, пытаясь разгадать, кто она такая, эта женщина, приютившая его? В голове поднялась паника, мысли метались, как стая испуганных птиц, кричащих об опасности.
С неохотой, Лиза поднялась с дивана, чувствуя, как затекшее тело протестует против резкого пробуждения. Она тихо проскользнула по спальне, прислушиваясь к тишине, которая, казалось, звенела в предчувствии. Этот мужчина был не просто нежданным гостем. Он был чем-то большим, чем неожиданность. Скорее, откровением, пусть и нежеланным. Военный. Это читалось в его осанке, в четкости его речи, в каждом движении, лишенном суеты и хаоса. Даже в полумраке, она заметила его тренированное тело, говорящее о многом: о дисциплине, силе и выносливости, выкованных годами тренировок и лишений. Человек, привыкший к приказам и повиновению, к риску и преодолению, к жизни на грани.
Лиза покраснела, вспоминая, как тащила его, бессознательного, в спальню. Его тяжелое, обмякшее тело давило на нее, выбивая дыхание. А потом, она укладывала его спать. В голове вспыхивали яркие, почти неприличные картинки: мокрые волосы, прилипшие ко лбу темными шелковыми прядями, сильные руки, расслабленно лежащие вдоль тела, будто он сдался на милость сна, мужественное лицо, искаженное усталостью, но не потерявшее своей волевой красоты.
Снять с него эту мокрую, тяжелую одежду, пропитанную запахом дождя и соли, и обрядить в старый, но сухой, отцовский халат – чего ей это стоило! Незваный гость оказался молодым, симпатичным мужчиной с отлично развитой мускулатурой: рельефный пресс, широкие плечи, бицепсы, на которых, казалось, можно было играть мускулами. Лиза не сомневалась, что за таким, как он, толпами ходят и заглядываются девушки. Ему не нужно прилагать усилий, чтобы завоевывать женские сердца. Достаточно было просто появиться. Его присутствие излучало силу и привлекательность.
Лиза вздохнула, отгоняя наваждение, как назойливую муху. Она опустила взгляд на свои руки, на свой видавший виды халат, на свои стоптанные тапочки. Она не имела права смотреть на других мужчин, тем более мечтать о личной жизни. Ее жизнь была предопределена. Ее сердце было занято, пусть и разбито на миллион осколков. Прошлое, словно тяжелый якорь, держало ее на месте, приковывая к берегу воспоминаний, не позволяя двигаться вперед, в открытое море возможностей.
Но, несмотря на это, в душе зародилось что-то новое, робкое и почти запретное – интерес. Интерес к незнакомцу, ворвавшемуся в ее размеренное и одинокое существование, как ураган, сметая привычный порядок вещей. Что будет дальше? Чем обернется этот нежданный визит? Эти вопросы терзали Лизу, заставляя сердце биться быстрее в предвкушении… или, возможно, в страхе. Ее жизнь до этого момента была тихой заводью, но теперь, казалось, стремительный поток готов был унести ее в неизвестность. Она понятия не имела, что делать, к чему готовиться, как себя вести. И это пугало, но в то же время, странным образом, волновало. Может быть, это и есть то самое, давно забытое чувство, которое называется жизнью?
Её мысли снова сосредоточились на цели этой поездки. Уединение, полное и всепоглощающее, – вот чего она жаждала, когда направлялась сюда. После месяцев изнурительной работы, громких светских раутов и навязчивого внимания прессы, она мечтала лишь об одном: тишине. Душа требовала покоя, а тело – возможности отдохнуть и восстановить силы вдали от суеты и шума. Она представляла, как скидывает с себя, словно старую кожу, груз обязанностей и ожиданий, освобождая место для чего-то подлинного, настоящего.
Брашов, живописно раскинувшийся в теснине между двумя рукавами величественных Карпат, утопающих в зелени векового леса, казался идеальным отправным пунктом. Город, с его средневековой архитектурой и узкими мощеными улочками, хранил в себе очарование старины, но она не задерживалась здесь. Лишь короткая передышка, необходимая для пополнения запасов перед погружением в дикую природу. Она купила свежий хлеб, твердый, пахнущий дымом и печью, несколько банок консервированных фруктов, сыр, завернутый в промасленную бумагу, и бутылку местного вина. Заимка, куда она держала путь, располагалась в пятидесяти километрах от города, в глуши, где тишина звенела в ушах, а пение птиц становилось единственным аккомпанементом дня. Казалось, во всей Румынии не найти места более благодатного для души и тела, места, где можно раствориться в природе и обрести утраченное равновесие. Она представляла себе старый деревянный дом, прогретый солнцем, с потрескивающим камином и видом на бескрайние леса.
Южный ветер, словно щедрый гонец, доносил отголоски морской свежести, напоминая о далеких пляжах и бескрайних просторах. Исполинские горы, восточным бастионом упирающиеся в небеса, надежно защищали эти места от зимних бурь, создавая ощущение безопасности и незыблемости. Она чувствовала себя защищенной, укрытой в объятиях этих каменных гигантов. С запада и севера долину ласкал легкий ветерок, пропитанный ароматами бескрайних лесов и вересковых пустошей, создавая умиротворяющую атмосферу, располагающую к размышлениям и созерцанию. Вдыхая этот чистый воздух, она чувствовала, как напряжение постепенно покидает её тело. Она закрыла глаза, позволяя ветру гладить ее лицо, и ощутила умиротворение, которого так долго искала.
Население в окрестностях было немногочисленным, но красота окружающего ландшафта с лихвой компенсировала этот факт. Это были люди, привыкшие к труду на земле, простые и искренние, чья жизнь подчинялась ритмам природы. Она видела их лица, загорелые солнцем и обветренные ветром, в их глазах читалась мудрость и спокойствие.
Посреди единственной улицы, скорее напоминавшей широкую проселочную дорогу, пестрела сочной зеленью просторная лужайка, редкое зрелище в этих краях, своего рода оазис в окружении дикой природы. Здесь, возможно, проходили деревенские праздники, играли дети, собирались старики, чтобы обсудить последние новости. В центре поселения, словно драгоценный камень в оправе, возвышалась крошечная церквушка, хранящая тишину рядом с заброшенным кладбищем, поросшим мхом и хранящим память о давно ушедших поколениях. Ее потрескавшиеся стены и покосившиеся кресты рассказывали свои собственные истории, полные трагедий и надежд. Она представила, как вечерами, после ужина, бродит по этому кладбищу, читая имена на надгробьях, размышляя о быстротечности жизни.
Основу застройки составляли дюжина скромных домиков в строгом георгианском стиле, сложенных из красного кирпича и украшенных высокими окнами. Они выглядели солидно и надежно, словно пережили не одно столетие. Этот ряд мирных жилищ завершали два десятка лавок, предлагавших скромный выбор товаров, от свежего хлеба и молока до простых инструментов и тканей. Около сорока крытых соломой изб, принадлежавших работникам из соседних поместий, чья жизнь текла размеренно и неспешно, в гармонии с природой, завершали картину. Наблюдая за ними, она чувствовала, как замедляется собственный темп жизни, как исчезает внутренняя суета. Она ощущала себя частью этого мира, маленькой, но важной его частицей. Здесь, вдали от цивилизации, она надеялась найти то, что давно потеряла – саму себя. Она почувствовала легкий укол страха, смешанный с предвкушением. Что ее ждет там, в глуши? Сможет ли она действительно обрести покой и восстановиться? Она крепче сжала руль и направила машину дальше, к своей заимке, к тишине, к себе.
Память о муже и детях, погибших несколько лет назад в страшной автокатастрофе, впервые не беспокоила её. Эта трагедия, разделившая её жизнь на "до" и "после", оставила незаживающую рану, превратив каждый день в бесконечную череду мучительных воспоминаний. Каждый восход солнца напоминал о том, что они больше не увидят его с ней, каждый праздник становился болезненным напоминанием о пустующих местах за столом, эхом прежнего смеха, который теперь звучал лишь призраком в тишине её квартиры. Даже во сне сегодня ночью они не являлись, не протягивали к ней руки из темноты, не звали по имени полными укора голосами. Эти сны, которые некогда были наполнены любовью и смехом, теперь переполнялись лишь обрывками счастливых моментов, словно насмехающимися над её нынешним горем, и жутких сцен аварии, воспроизводившихся с пугающей, невыносимой четкостью. Кровь, искореженный металл, безжизненные лица – эти образы преследовали её не только во сне, но и наяву, отравляя каждый миг, как яд, медленно разъедающий её изнутри. Она видела их повсюду: в отражении окон, в лицах прохожих, даже в узорах обоев, словно они укоряли её за то, что она осталась жива.
