– Вы лжете и прекрасно знаете об этом! Тем не менее, я хочу предложить Вам договор о том, что в обмен на Ваше чистосердечное признание, переведу часть компенсации, полученной от Вас в Ваш фонд. Подумайте сами, Вы больше не богаты, и Вы не в состоянии оплачивать лечение для дочери. Но это могу сделать я. Денег, что я внесу хватит на больший срок, чем тех, что имеются на нём сейчас.
– За признание в том, чего я не делала?
– Вы вынесли ложный вердикт.
– Я нарушила презумпцию невиновности, и только в этом перед тобой грешна, – настаивала судья отчётливым и громким тоном.
– Это не правда!
– Увидимся на слушание, – поставила она точку в нашей беседе.
– Подумайте о дочери! Вам может нечего терять, а у неё от Вашего решения зависит жизнь, – вышла я из комнаты свиданий, очень надеясь, что судья всё–таки одумается.
В зале суда присутствовали все знакомые мне лица: в свидетелях – Отвёртка и пара наркоманов – её дружков с той злополучной вечеринки, а на скамье подсудимых – судья и майор–юрист. Не хватало Пехотинца, которого, видимо, должны были доставить позже. Напротив меня сидел майор со своим адвокатом, а рядом со мной – министр, решивший надавить на суд собственноличным присутствием. Неподалеку расположился журналист, готовый записать всё то, что будет сказано на слушание. Мой адвокат явился под самый «занавесь», как, собственно, и в прошлый раз. Подмигнув мне, он сел справа и достал свою папку.
«И что, даже прощения не попросите за свою выходку с журналистами?» – прямо спросила я его. Юрист взглянул на чиновника и промолвил что–то невнятное, похожее на «извините».
В зал вошла прокурор и судья, который объявил слушание открытым. Первой, конечно, вызвали меня, и я повторила в сотый раз, как было дело: вечеринка, подброс кокаина, полиция, суд, обвинение, тюрьма. По окончанию этой недолгой исповеди, мой адвокат озвучил обвинение, и прозвучали имена всех тех, кто сотворил со мной намеренное зло: свекровь, майор–юрист, судья и бывший сокурсник.
«Пригласите в зал слушания Пехотинца», – отдал приказ жрец правосудия.
– Только бы он повторил всё то, что написал, – взмолился мой адвокат, но в ответ получил мою ехидную ухмылку:
– Вы только и надеетесь на счастливый случай и авось! По этой причине у нас и нет прямых доказательств!
– Оставьте пессимизм! Это всего лишь первый акт!
– Как Вы вообще в адвокаты подались! По Вам театр плачет! – подколола я юриста, наблюдая, как к судье подошёл какой–то сержант и, склонившись, нашептал ему что–то на ухо.
«Почему я узнаю об этом только сейчас?» – возмутился судья, но вестник виновато пожал плечами и протянул ему какой–то документ.
Жрец правосудия поднялся с кресла и трагично объявил: «Мне только что пришло известие из места заключения, так называемого Пехотинца. Парень скончался этим утром от удушья. Самоубийство – по версии, осмотревших его медэкпертов».
«Что? – шепнула я сама себе, ужаленная болью в самое сердце. – Как же так? Мой бедный, глупый друг».
«Вот это поворот не в лучшую сторону! – злобно промолвил адвокат. – Чёртов наркоман! Не мог дождаться завершения суда и вешаться потом! Хорошо, что признание успели с него получить!».
Печаль и жалость, а ещё отчаянье в преддверие проигрыша давили мне на грудь тяжёлой каменной глыбой. Я просто закрыла руками лицо и, приобнятая министром, уныло вздохнула.
Судья включил аудио запись признания Пехотинца и, молча прослушав её, закрыл навсегда досье с историей короткой жизни моего несчастного горе–любовника.
После Отвёртки и её дружков, не сказавших суду ничего нового, на допрос вызвали майора–юриста, которая, как и предполагалась, отрицала своё причастие к сговору.
– Вы не принимали взяток от покойной матери майора? – задал вопрос мой набриолиненный адвокат.
– Нет, – с одолжением ответила стерва, отказавшаяся от государственного адвоката, демонстрируя этим свою невиновность и уверенность в собственной правоте и силе.
– А та сумма, что была переведена ею на Ваш счёт? Как Вы объясните это?
– Моя давняя знакомая, мама майора, желала пожертвовать деньги в благотворительный фонд судьи, и я ей помогла.
– Но почему на чёрный, нелегальный, счёт?
– Да потому что сумма пожертвования была очень крупной. Переведи она её на обычный счёт, мне бы в налоговой отчитываться пришлось, а с чего мне платить процент государству, если деньги были дарственные.
– Ваш чёрный счёт, как и благотворительный фонд был предназначен для отмывая взяток. Это факт, установленный судом, и за это Вам назначен срок. Так чем Вы докажите, что именно этот перевод не являлся подкупом.
– А чем ты докажешь, что являлся? – самоуверенно взглянула змея на юриста, а он недовольно качнул головой.
– Почему мать майора не перевела пожертвование напрямую судье?
– Ну, лично с судьёй она знакома не была, поэтому меня и попросила стать посредником.
– Посредником сговора против моей клиентки!
– Посредником перевода благотворительных денег.
– Как удивительно, что эта финансовая операция произошла накануне суда над обвинителем, как и в делах других жертв вашего взяточничества.
– За другие дела, молодой человек, я отвечу, отбывая наказание в колонии, но к этому делу я не причастна, и отвечать за него не намерена. Если у Вас нет весомых улик против меня, а только теории, принятые за уши, то давайте не будем тратить время судьи.
Мой адвокат махнул рукой, пожевывая несуществующую жвачку и этим жестом завершил допрос.
Очередь подошла к судье. Моё сердце заколотило в груди в призрачной надежде получить признание.
– Вы принимали взятку от майора–юриста, за которую должны были вынести неправосудный вердикт? – спросил её мой адвокат, заметно нервничая, что опрашиваемых больше не осталось и выдавить правду ни из кого не удалось.
– Странно, что ты меня об этом спрашиваешь, а не утверждаешь, как факт. Именно это и сделала твоя клиентка перед судом.
– Что именно? – напрягся юрист и взглянул в мою сторону.
– Обвинитель назначила мне встречу прямо перед слушанием, зная, что, это время особенно волнительно для подсудимых, и многие легко поддаются давлению. Она пыталась вытянуть из моих уст признание в том, в чём я неповинна, используя мою больную дочь как метод шантажа. Она обещала отдать компенсацию, назначенную судом в благотворительный фонд, если я признаюсь в заговоре против неё. Прекрасно понимая, что я не выйду на свободу в ближайшие годы, девчонка пыталась купить моё ложное признание за эти деньги.
– Это ложь! – возмутилась я, взмокнув от её способности перевернуть всё кверху дном.
– Ваша честь, охранник - свидетель моим словам!
«Обвинитель и правда встречалась с заключенной и предлагала сделку: помощь дочери в обмен на признание. Шантаж то был или нет, мне сложно судить!», – сказал мужчина своё слово, позволенное ему жрецом правосудия.
Мой адвокат уже не скрывал своих эмоций и, упёршись руками в бока, нервозно ходил по залу суда.
– Так что у тебя за вопросы ко мне? – подозвала его довольная собой судья.
– Вы отказываетесь сознаваться во взяточничестве?
– В данном судебном вопросе, да. Взятка не имела места быть. Мать майора перевела мне деньги на благотворительность.
Юрист резко хлопнул себя по бёдрам и суд объявил перерыв.
– Какая же Вы дура, – набросился он на меня молниеносно, – кроме того, что у нас нет прямых доказательств их вины, так теперь ещё и мы виноваты в давлении на заключённых!
– Ты пыл поуйми! – встрял в разговор министр. – Не смей так разговаривать с моей Принцессой!
– Ваша Принцесса сейчас поставила жирнейшую точку на своей победе! Браво! – точно индюк подался он шеей вперёд, а после схватился за волосы и сел на стул.
– Пойду, поговорю с прокурором. Может получиться убедить суд в нашей правоте, - сказал чиновник.
– Хорошо! – положила я ладонь ему на грудь, благословляя на беседу.
– Я не хотел! – подошёл ко мне судебный журналист. – Я не думал, что судья переиграет Ваши слова! Но в разгромной статье я напишу о его хитрости и коварстве.
– Вашей вины в этом нет, – ответила я и не сдержавшись заплакала.
Внезапно мой взгляд притянул, сидевший напротив майор. Он задумчиво откинулся на спинку стула и скрестил сильные руки на спокойной груди. В его взгляде я прочитала жалость. Глубокую и искреннюю жалость ко мне. «Что смотришь? – вредничала я, ни говоря ни слова вслух, – фамилия твоей семьи осталась незапачканной. Стерва–мамаша, засадившая меня и убившая нашего сына теперь может покоиться с миром. И ты сможешь уснуть спокойно. Скоро я дам тебе развод! Только не смей жалеть меня!», – разозлилась я от собственных мыслей и сжала в руке стеклянный стакан, который выскользнул из кулака и разлетелся на осколки у моих ступней.
«Я попрошу убрать!», – появился из–за спины министр и спас меня от нервного срыва, вызванного треском стекла.
– Что сказала прокурор?
Чиновник печально поджал губы:
– Всё справедливо. У нас нет прямых доказательств. Я ничего не смог поделать.
– Справедливо? – презренно отвернулась я от него, и обратилась к адвокату: – Что–то не видно, чтобы журналисты, «напавшие» на меня вчера и написавшие какую–то муть в жёлтой прессы, особо помогли!
– А пугаться не надо было! Надо было на вопросы отвечать и обвинять публично всех врагов!
Не в силах спорить, я опустила голову, глядя на осколки, которые валялись на полу, как и мои разбитые мечты о мести. Через 10 минут судья объявил продолжение слушания, да только оно больше смахивало на завершение. Прокурор поднялась со стула и подытожила всё сказанное на сегодняшнем суде. Как мы и думали, улики посчитали косвенными. Майор–юрист была права, и суд не признал чистосердечное признание Пехотинца за достоверное. Мотивом подброса мне наркотиков в карман пальто была названа его зависимость и, вызванная ей, эмоциональная нестабильность. Он бы получил 15 лет в колонии общего режима, учитывая смягчающие обстоятельства, да только отпустил себя на волю раньше времени. Судья была обвинена в нарушенной презумпции невиновности, за что обязывалась выплатить мне штраф. Свекровь и майор–юрист остались и вовсе не при чём.
«Если прокурору, адвокатам и свидетелям больше нечего добавить, то суд готов огласить окончательный вердикт и привести его к незамедлительному исполнению», – официально объявил судья.
«Мой клиент желает сказать пару слов», – внезапно промолвил майорский адвокат. Неторопливой, тяжелой походкой муж подошел к прокурору и передал какие–то бумаги в её руки, после чего обратился к судье трудным свинцовым тоном:
«Перед скоропостижной смертью моя мать оставила записку в своём секретере. Эта записка предназначалась мне. В ней мама признаётся в ненависти к невестке и описывает в точных деталях как сговорилась с судьёй через майора–юриста о том, чтобы упечь мою жену в тюрьму. Она указывает сумму и число, когда перевела большие деньги на счёт майора–юриста, которая в свою очередь обязывалась передать взятку судье. Позвольте зачитаю по памяти отрывок из записки: «Сынок, всё это я рассказываю тебе для того, чтобы однажды, когда ты поймешь, что за змею ты пригрел на груди, а меня уже не будет рядом, ты улыбнулся, поняв, что мама любила и защищала тебя, как могла. К тому моменту ты и сам возненавидишь свою сельскую девицу и, я надеюсь, насладишься каждой деталью моей заблаговременной мести ей. Жаль, что она не сдохла в колонии, но я надеюсь, что ты вскоре протрезвеешь от любви и бросишь эту шафку сам». Эту записку я обнаружен после смерти своей мамы, когда освобождал фамильный особняк перед продажей».
Зал замер, когда майор закончил свою речь, и я застыла, как и все, не веря в то, что происходит.
«Мой клиент попросил меня заказать экспертизу на подлинность подчерка его матери. И вы, уважаемые прокурор и судья, держите в руках её результат и оригинал самой записки. Думаю, что этой улики более, чем достаточного для вынесения справедливого вердикта и обращения косвенных доказательств в прямые», – пояснил адвокат супруга.
– Почему Вы только сейчас отдали документ в руки правосудия? – обратился судья к майору.
– Я человек в чинах, со статусом, владелец собственного бизнеса. Вы сами понимаете, как сильно пострадает честь моей семьи после этого слушания.
– Так что же изменилось? Почему Вы всё–таки обнародовали компромат?
– Я мог бы солгать, сказав, что сделал это из чувства справедливости, но правда в том, что я люблю свою жену и не желаю видеть её слёзы. Однажды наш достопочтенный министр спросил меня, что бы я предпочел, выбирая между супругой и собственным делом. Так вот, я ответил ему только что, раскрыв козырную карту.
«Суд удаляется на пересмотр дела в связи с новыми данными. Мы должны перепроверить информацию и сверить цифры с датами в счетах подсудимых и записке матери майора», – объявил судья.
В зале стояла тишина, а по моей щеке текла слеза. Слеза благодарности и любви к супругу, вернувшегося на скамью свидетелей. Я смотрела на него, глядящего в пол, убившего репутацию матери ради меня, испытывавшего стыд за её злодеяние. Я смотрела на мужчину, поступившего по–мужски, и гордилась им.
«Как ты мог так поступить со мной, майор? – выкрикнула стерва–юрист, – я же тебе помогла избавиться от старого полковника, а ты предал меня и память своей матери!».
Муж не ответил ни слова в ответ.
Вернулись представители суда и огласили приговор:
«В связи со смертью двух из обвиняемых, уголовное дело против них прекращено. Майор–юрист – организатор и посредник преступного сговора, лишается всех званий и приговаривается к 12 годам, поверх уже установленного срока, в исправительной колонии строгого режима за получение взятки, организацию передачи взяток и фальсификацию доказательств. Судья – взяточник и злоупотребитель должностными полномочиями лишается всех званий и приговаривается к 14 годам свыше уже установленных в исправительной колонии строгого режима, за получение взятки и вынесение заведомо неправосудного приговора при отсутствии доказательств. Обе осужденные обязуются выплатить штраф пострадавшей в качестве моральной компенсации. Приговор вступает в силу незамедлительно и обжалованию не подлежит!», – ударил он молотком по подставке и меня охватили эмоции, настолько сильные, что стало тяжело дышать.
«Я выиграл, выиграл суд! Напишите об этом в своей статье!», – вскочил со стула, возбужденный адвокат министра, и весело захохотал, подняв длинные руки к небесам.
«Поздравляю!», – сухо произнёс чиновник, занятый ревностью и злобой на майора. А муж, мой муж покинул зал суда. Нам всем ещё предстояло встретиться на пресс–конференции, но сейчас каждому хотелось побыть наедине с самим собой. Наверное, лишним будет описывать, какой счастливой я была, вновь обретя спокойствие измученной души. Напоследок, я задержалась у ворот, за которыми к отправке в колонии готовили майора–юриста и судью.
– Будь проклята, сучка министерская, – выкрикнула мне стерва–юрист, ведомая к тюремному фургону.
– Ты ошибаешься, змея, я – супруга своего майора и больше никто! – гордо ответила я, наблюдая, как старую занозу заперли в транспорте.
