Чувствую, что там не менее весело, чем в других ваших землях. Непонятно, почему Жиль сбежал оттуда. Как известно, от добра добра не ищут.
— Я слышал, что дофин Карл обещал бретонскую корону Оливье Пентьевру, — сказал Жиль.
— Ваш дофин, несмотря на юность, представляется мне подающим надежды интриганом, — усмехнулся лекарь, — ему выгодны междоусобицы в вашем герцогстве.
Позже Жиль повёл речь о Нормандии, заметив, что Мишелю нужно посетить храм своего небесного покровителя, находящийся на горе Мон-Сен-Мишель в Нормандии. Барнабе и Абу-Аль-Хаир усмехнулись, поняв, что Жиль оказался в своей стихии, найдя в Мишеля благодарного слушателя.
— Раньше там находилось святилище друидов, которые раньше обитали в Бретани и Нормандии. Сей остров раньше носил название «Могильная гора». Я читал сочинение Иакова Ворагинского «Золотая легенда». Там рассказывается, что Святой Михаил дал епископу Оберу задание построить храм. Но сей прелат оказался не очень сообразительным, и понял свою задачу с третьего раза, когда разгневанный архангел постучал перстом по его голове. В 708 году было построено сиё аббатство. Нигде нет таких сильнейших приливов и отливов, а зыбучие пески стали могилой многих неосторожных людей. И тем не менее аббатство на горе Мон-Томб может называться одним из чудес света, как и гора Пюи-де-Дом. Прилив мчится со скоростью доброго скакуна, а ещё там живут тюлени. Стоит взглянуть и на риф сотовых червей, создавшим свои жилища из золотого песка и белых, как слоновая кость ракушек.
— Решено, — заявила Катрин, — после Бургундии мы просто обязаны посетить Нормандию, а после ты, Жиль, вернёшься к своему дедушке.
— Это я всегда успею сделать. Он, наверное, волнуется.
— Ещё бы. И всё же хорошо, что ты не стал рассказывать про Мон-Сен-Мишель при моей прабабушке. А то она пожелала бы перенести тюленей и рифы в Овернь.
Прабабушка Катрин, впрочем, оказалась довольной новым жилищем. Пруд казался ей намного живописнее и просторнее горного потока. Она нежилась в камышах, вылавливала раков из их нор ради забавы, а позже отпускала их обратно, но главным предметом её восторга оказались водяные лилии, болотные ирисы, растущие рядом с водой, ивы и осока. Привлёк её внимание и запущенный сад, за которым водяница решила ухаживать. Леони искренне возмущалась нерадивой Бертой, которая привела в такое запустение некогда великолепный сад. Катрин пошла навстречу желанию прабабушки и посадила несколько розовых кустов.
Девушка грустно подумала о том, что ещё долго она не вернётся в Овернь, в которой обрела покой после всех странствий. Свою жизнь Катрин могла сравнить с мощным приливом, о котором с таким восторгом говорил Жиль. А пребывание в Оверни было подобно тихой заводи или тому пруду, который стал домом для её родственников и Луи. Но Луи был из тех созданий, что пускают свои корни в родной почве, а Катрин была похожа на семечко, которое ветер странствий несёт по всему свету. Она побывала во многих странах, бежала из мятежного Парижа, а теперь покидала Овернь, чтобы вернуться в Бургундию на короткое время. А куда дальше приведёт её судьба? В Бретань, населённую древними духами? В Нормандию, где когда-то хозяйничали викинги, бывшие предками английских королей? Пятьсот лет назад эти язычники были настоящим бичом франкских земель.
«Боже, храни нас от ярости норманнов», — как заклинание повторяли мирные жители. Теперь англичанам будет в пору воскликнуть: «Боже храни нас от ярости Катрин и её возлюбленного, Серебряного ястреба». История повторяется. Раньше викинги опустошали Францию, теперь их место заняли англичане. Но Катрин скоро совершит последний акт своей мести. Её последнее жертвоприношение освободит её и Лоизу. И тогда она закроет историю своего мщения. Она простила Этьена и своих соперниц. Теперь ей остаётся только принести в жертву герцога Бургундии, Жана Бесстрашного. Филипп де Орильяк вначале ужаснулся, но после предложил свой план. По его мнению, лучше было заручиться поддержкой дофина, у которого герцог Бургундии давно был костью в горле. Но в прекрасное летнее утро Катрин не хотелось думать о мести. Если бы не договор с Дьяволом, то она бы предоставила правителя Бургундии своей судьбе. Но теперь Катрин прощалась с Овернью, похожей на золотой прекрасный мираж в лучах рассветного солнца.
Путники бросили последний взгляд на стены замка Монсальви, утопающего в зелени. Внезапно небо потемнело. Собиралась гроза, бывшая родной стихией Катрин. Небо, словно раскололось на две части. Позади оно было лазурно-голубым, а впереди, сумрачным, как душа грешника. Катрин вздрогнула от страшного предчувствия. Ей казалось, что она оставляет позади безмятежную жизнь и начинает новую — полную горестей, тревог и неизвестности. Но рядом был Арно, а значит, грядущее будет наполнено любовью, нежностью и поддержкой.
— До свидания, Овернь, — порывисто воскликнула Катрин, — я не прощаюсь с тобой. Когда-нибудь мы вновь свидимся.
Мишель наслаждался свободой, Арно любовался Катрин, которая казалась ему воплощением могучей стихии, языческой богиней, готовой всё сокрушить на своём пути. Жиль предвкушал новые приключения и чудеса, Барнабе по привычке ворчал, Абу-Аль-Хаир сыпал цитатами восточных философов, которые умело подбирал к любому случаю жизни. Сара с грустью вспоминала своё житьё в Оверни, а вот Филипп де Орильяк был счастлив покинуть свой замок и отправиться странствовать по свету. И только Изабелла Монсальви, оставшись в одиночестве, опустилась на колени в своей молельне и принялась молиться о благополучии Мишеля и прозрении Арно.
Дорога из Оверни в Бургундию, к неимоверному разочарованию Жиля, прошла без особых происшествий, если не считать того, что неугомонная и ехидная Серафина решила увязаться за братьями де Монсальви и их небольшим отрядом. На возражения Филиппа вредная старушенция заявила, что она имеет полное право последовать за племянником, поскольку ведьма Катрин изгнала её из Оверни. Филипп решил было повернуть назад. Но тут барон встретил ехидный взгляд тётушки. Катрин же не удерживала его и не напоминала об их страшном договоре. Выбор был очевиден: проще простого было вернуться в замок, охотиться, наладить отношения с соседями, выбрать себе добрую жену и иногда коротать время с добрыми духами, подобными древнеримским ларам. Но тут Филипп поглядел в насмешливые светло-зелёные, как виноградины, глаза своей почившей тётушки. Если он повернёт назад, то будет иметь вид того самого хвастливого воина из комедии Плавта. Понятно, что Серафина снова планировала навязать племяннику свою волю. Так этого не будет.
— Можете следовать за мной, тётушка, куда угодно. Я не изменю своего решения. Воители не обращают внимания на репей.
После этого спутники поглядели на Филиппа с уважением. Мишель подумал, что на месте Филиппа он точно поскакал бы обратно. Слава богу, что Манон оказалась хорошей и понятливой девушкой, а не навязчивой, как эта преступница. При воспоминании о Манон Мишель грустно перекрестился. Его покоробило то, как Изабелла приводила в пример Катрин его былую возлюбленную, не имея ни малейшего почтения к умершим. Жиля же это происшествие ненадолго развеселило.
И вот путники прибыли в Дижон — столицу богатейшего герцогства Франции. Жиль не был особенно впечатлён городом, помнящим времена римских императоров. Он без особого интереса рассматривал дома с острыми крышами, шпили древних церквей, островки зелени между домами, цветущие сады и колодцы. Посреди улицы бежал ручей, выполняющий роль канализации. В то время бургундские власти заставляли людей подметать пространство перед своим домом и запрещали выбрасывать мусор на улицу. Когда шёл дождь, то все нечистоты смывались в Уш и Сюзон. Позже Жиль вынес свой безжалостный вердикт:
— Дижон производит впечатление принарядившейся горожанки по сравнению с прекрасной аристократкой.
— Не будь таким чопорным злюкой, Жиль. Это не идёт детям, — усмехнулась Катрин. — А вскоре ты познакомишься с цветом дижонской аристократии.
— Дело не в чопорности и не в злости, — не собирался сдавать своих позиций Жиль, — возможно, всё дело в том, что я тоскую по лесам Анжу и бретонскому морю. Я бы многое отдал, чтобы ощутить запах моря, водорослей, рыбы. Это как беззаботное детство, которое навсегда останется со мной. Но тебе не понять меня, Катрин.
— Отчего же, — возразила дочь Дьявола, — я провела своё детство в прекрасном, шумном и великолепном городе Париже. Меня никогда не привлекала стабильность, уют, однообразие. Я всегда была сладкоежкой и мечтательницей, за что получала неоднократные выговоры от нашей служанки. Я любила подолгу наблюдать за знатными клиентами моего отца, глядеть на гобелены, изображающие прекрасных дам, отважных кавалеров и мифических единорогов. Не сосчитать, сколько раз я представляла себя знатной дамой, одетой в дорогие ткани, увешанной драгоценностями и привлекающей внимание всех расфранчённых кавалеров. В мечтах я видела себя, танцующей с королями, графами и герцогами. В реальности я же ничем не отличалась от вереницы парижских девчонок. В столь юном возрасте такие мечты присущи многим девицам. Мальчишки мечтают стать воинами, героями, предводителями ополчения, освобождающего страну. А девушки мечтают о нарядах, золоте, всеобщем преклонении. После дети вырастают и с улыбкой вспоминают свои былые наивные мечты. А ещё я мечтала получить знания и завидовала школярам, которым была доступна подобная роскошь. Эта дурочка Берта упомянула о многих достойных и образованных женщинах, прославивших свои имена навечно. Их плоть давно истлела в земле, а память о них будет жить вечно. Это ли не настоящее бессмертие? А кто вспомнил бы о скромной дочке ювелира? Но эти женщины происходили из знатных семей и им была доступна такая роскошь, как образование. Даже величайшие живописцы изображают на своих полотнах знатных женщин. Но в отличие от Берты, я не желала славы любой ценой. Зависть и тщеславие были присущи мне не больше, чем любой другой из дочерей Евы. Я не стесняюсь признаться, что обладаю этими качествами, но они не портили мою жизнь. Я не ставила перед собой цель прославиться и не отдавалась своим порокам в полной мере. Но как же я любила торжественные процессии, наслаждаясь этим зрелищем, я словно переносилась в другую, более лучшую и яркую жизнь. Как я любила вдыхать аромат роз, лилий, ирисов и фиалок.
— Теперь понятно, почему ты превратила своих соперниц в цветы, — усмехнулся Жиль, слегка поражённый своеобразной исповедью Катрин. Обычно люди стеснялись признаваться в своих незначительных слабостях, стремясь выглядеть более совершенными хотя бы в глазах окружающих, не понимая, что это способствует развитию гордыни. Сам Жиль скорее дал бы себя изжарить, чем признался бы в своих недостатках. Его с детства приучали к мысли, что он должен первенствовать и одерживать победы. Признаться в обратном означало проявление слабости, а потомок де Лавалей не привык чувствовать себя слабым. А ещё Жиля поразило, что могущественная волшебница когда-то была маленькой девочкой, мечтающей о сладостях, завидующей более удачливым людям и не чуждой тщеславию и детским проказам. Почему-то Катрин представлялась ему феей Вивианой из бретонского эпоса. Но никто не рождается неуязвимым и совершенным. И зачастую баллады, романы и легенды воспевают качества и героизм, а не живых людей. День был солнечный, как глаза Катрин в момент веселья, но в это время отряд проезжал по узкой, извилистой улочке. На них бросали тень ясень, рябина и ель. Была ранняя осень, которая так прекрасна и поэтична в бургундском краю. Разноцветные листья, словно исполняли причудливый хоровод, устилая собой мостовую, крыши домов и запутываясь в волосах прохожих. Островерхие крыши домов казались причудливым узором на фоне ярко-синего неба. Каменные дома встречались достаточно редко. В основном здания были построены из дерева, глины и соломы. При этом дома своим видом напоминали пёстро одетых жонглёров. Катрин любовалась знакомыми улицами, площадьми и с лёгкой ностальгией читала старые вывески, прислушивалась к звону колоколов церкви, в которой Лоиза некогда пыталась отмолить свой невольный грех. Разумеется, никто не отпускал Лоизу туда в одиночестве. Зачастую Катрин, сопровождающая сестру, вглядывалась в скорбный лик Спасителя, словно вопрошая его о причине своих земных страданий.
Теперь же Дижон напоминал многолюдный муравейник. Были слышны удары молота, жужжание прялки, крики водоносов. То бежала потерявшаяся свинья, которую преследовал невнимательный пастух, то двигался кортеж, сопровождающий знатного вельможу. Странный контраст нищеты первого и богатства второго заставил Абу-Аль-Хаира произнести следующую фразу:
— Меня никогда не отталкивала бедность человека, другое дело, если бедны его душа и помыслы.
— Снова Хайям? — спросила Катрин.
— Именно. У него найдётся мудрое изречение на все случаи жизни.
— Когда мне было двенадцать лет, — без плавного перехода начала Катрин, — то король Карл Шестой отправился сражаться с арманьяками. Тогда к моей вящей радости процессии устраивались каждый божий день. Первые из них произошли в начале мая, а последняя состоялась в самом конце июня. Босые люди несли Святой Истинный Крест Дворца. Третьего июня несколько десятков тысяч людей открыли шествие с факелами и шли до самой церкви Сен-Жермен-Ан-Грев.
Четвёртого июня я наблюдала шествие разновозрастных школяров. Даже жители парижских предместий и деревень присоединились к процессиям. Мы с Ландри и Лоизой не раз были в числе этих людей. А год спустя мы покинули город, который принёс нам столько горя. Как раз тогда я стала свидетельницей процессии раз и навсегда, отбившей у меня вкус к подобным зрелищам. Какой-то знатный арманьяк, не желающий попасть в руки врагов, наложил на себя руки. Его безжизненное тело с позор протащили по улицам Парижа, усадили в телегу, вложили в мёртвые руки крест, а затем обезглавили. Именно тогда я укрепилась в своей ненависти и презрении ко всем людям, — Катрин надолго замолчала, а потом продолжила свою историю, и её глаза при этом были похожи на чёрный бархат, — а потом добрые парижане повесили мятежного прево Дез Эссара. Я видела этого человека, который так же, как и мой отец, стал жертвой беспорядков. Его чёрный упланд, подбитый мехом куницы, был разорван. Он бесстрашно встретил свою смерть со смехом, а все присутствовующие плакали, но никто и не подумал вступиться. Эти слёзы были такими же притворными, как и все эти дурацкие обряды и церемонии. А потом прево опустился на колени, поцеловал серебряное распятие и простил палачу свою смерть. Его тело повесили на виселице, а голову выставили на рынке намного выше прочих голов. Все, кто сражается против англичан и бургиньонов, должны знать, что эта участь может постигнуть и их. Но я буду сражаться до последнего. Я помню, ЧТО толпа, подстрекаемая Марион, сделала с моими родными. И я знаю, что истинным виновником стал герцог Жан Бесстрашный, которому в пору носить прозвище Бесчестный. Я не верю ни в Бога, ни в Дьявола. Высшие силы являются для меня только орудием моей мести. Но после этого я буду защищать Францию до последней капли крови. Ибо патриотизма в приёмной дочери ювелира побольше, чем в некоторых высокородных феодалах и властителях целого края.
— Я слышал, что дофин Карл обещал бретонскую корону Оливье Пентьевру, — сказал Жиль.
— Ваш дофин, несмотря на юность, представляется мне подающим надежды интриганом, — усмехнулся лекарь, — ему выгодны междоусобицы в вашем герцогстве.
Позже Жиль повёл речь о Нормандии, заметив, что Мишелю нужно посетить храм своего небесного покровителя, находящийся на горе Мон-Сен-Мишель в Нормандии. Барнабе и Абу-Аль-Хаир усмехнулись, поняв, что Жиль оказался в своей стихии, найдя в Мишеля благодарного слушателя.
— Раньше там находилось святилище друидов, которые раньше обитали в Бретани и Нормандии. Сей остров раньше носил название «Могильная гора». Я читал сочинение Иакова Ворагинского «Золотая легенда». Там рассказывается, что Святой Михаил дал епископу Оберу задание построить храм. Но сей прелат оказался не очень сообразительным, и понял свою задачу с третьего раза, когда разгневанный архангел постучал перстом по его голове. В 708 году было построено сиё аббатство. Нигде нет таких сильнейших приливов и отливов, а зыбучие пески стали могилой многих неосторожных людей. И тем не менее аббатство на горе Мон-Томб может называться одним из чудес света, как и гора Пюи-де-Дом. Прилив мчится со скоростью доброго скакуна, а ещё там живут тюлени. Стоит взглянуть и на риф сотовых червей, создавшим свои жилища из золотого песка и белых, как слоновая кость ракушек.
— Решено, — заявила Катрин, — после Бургундии мы просто обязаны посетить Нормандию, а после ты, Жиль, вернёшься к своему дедушке.
— Это я всегда успею сделать. Он, наверное, волнуется.
— Ещё бы. И всё же хорошо, что ты не стал рассказывать про Мон-Сен-Мишель при моей прабабушке. А то она пожелала бы перенести тюленей и рифы в Овернь.
Прабабушка Катрин, впрочем, оказалась довольной новым жилищем. Пруд казался ей намного живописнее и просторнее горного потока. Она нежилась в камышах, вылавливала раков из их нор ради забавы, а позже отпускала их обратно, но главным предметом её восторга оказались водяные лилии, болотные ирисы, растущие рядом с водой, ивы и осока. Привлёк её внимание и запущенный сад, за которым водяница решила ухаживать. Леони искренне возмущалась нерадивой Бертой, которая привела в такое запустение некогда великолепный сад. Катрин пошла навстречу желанию прабабушки и посадила несколько розовых кустов.
Девушка грустно подумала о том, что ещё долго она не вернётся в Овернь, в которой обрела покой после всех странствий. Свою жизнь Катрин могла сравнить с мощным приливом, о котором с таким восторгом говорил Жиль. А пребывание в Оверни было подобно тихой заводи или тому пруду, который стал домом для её родственников и Луи. Но Луи был из тех созданий, что пускают свои корни в родной почве, а Катрин была похожа на семечко, которое ветер странствий несёт по всему свету. Она побывала во многих странах, бежала из мятежного Парижа, а теперь покидала Овернь, чтобы вернуться в Бургундию на короткое время. А куда дальше приведёт её судьба? В Бретань, населённую древними духами? В Нормандию, где когда-то хозяйничали викинги, бывшие предками английских королей? Пятьсот лет назад эти язычники были настоящим бичом франкских земель.
«Боже, храни нас от ярости норманнов», — как заклинание повторяли мирные жители. Теперь англичанам будет в пору воскликнуть: «Боже храни нас от ярости Катрин и её возлюбленного, Серебряного ястреба». История повторяется. Раньше викинги опустошали Францию, теперь их место заняли англичане. Но Катрин скоро совершит последний акт своей мести. Её последнее жертвоприношение освободит её и Лоизу. И тогда она закроет историю своего мщения. Она простила Этьена и своих соперниц. Теперь ей остаётся только принести в жертву герцога Бургундии, Жана Бесстрашного. Филипп де Орильяк вначале ужаснулся, но после предложил свой план. По его мнению, лучше было заручиться поддержкой дофина, у которого герцог Бургундии давно был костью в горле. Но в прекрасное летнее утро Катрин не хотелось думать о мести. Если бы не договор с Дьяволом, то она бы предоставила правителя Бургундии своей судьбе. Но теперь Катрин прощалась с Овернью, похожей на золотой прекрасный мираж в лучах рассветного солнца.
Путники бросили последний взгляд на стены замка Монсальви, утопающего в зелени. Внезапно небо потемнело. Собиралась гроза, бывшая родной стихией Катрин. Небо, словно раскололось на две части. Позади оно было лазурно-голубым, а впереди, сумрачным, как душа грешника. Катрин вздрогнула от страшного предчувствия. Ей казалось, что она оставляет позади безмятежную жизнь и начинает новую — полную горестей, тревог и неизвестности. Но рядом был Арно, а значит, грядущее будет наполнено любовью, нежностью и поддержкой.
— До свидания, Овернь, — порывисто воскликнула Катрин, — я не прощаюсь с тобой. Когда-нибудь мы вновь свидимся.
Мишель наслаждался свободой, Арно любовался Катрин, которая казалась ему воплощением могучей стихии, языческой богиней, готовой всё сокрушить на своём пути. Жиль предвкушал новые приключения и чудеса, Барнабе по привычке ворчал, Абу-Аль-Хаир сыпал цитатами восточных философов, которые умело подбирал к любому случаю жизни. Сара с грустью вспоминала своё житьё в Оверни, а вот Филипп де Орильяк был счастлив покинуть свой замок и отправиться странствовать по свету. И только Изабелла Монсальви, оставшись в одиночестве, опустилась на колени в своей молельне и принялась молиться о благополучии Мишеля и прозрении Арно.
Прода от 28.08.2025, 10:23
Дорога из Оверни в Бургундию, к неимоверному разочарованию Жиля, прошла без особых происшествий, если не считать того, что неугомонная и ехидная Серафина решила увязаться за братьями де Монсальви и их небольшим отрядом. На возражения Филиппа вредная старушенция заявила, что она имеет полное право последовать за племянником, поскольку ведьма Катрин изгнала её из Оверни. Филипп решил было повернуть назад. Но тут барон встретил ехидный взгляд тётушки. Катрин же не удерживала его и не напоминала об их страшном договоре. Выбор был очевиден: проще простого было вернуться в замок, охотиться, наладить отношения с соседями, выбрать себе добрую жену и иногда коротать время с добрыми духами, подобными древнеримским ларам. Но тут Филипп поглядел в насмешливые светло-зелёные, как виноградины, глаза своей почившей тётушки. Если он повернёт назад, то будет иметь вид того самого хвастливого воина из комедии Плавта. Понятно, что Серафина снова планировала навязать племяннику свою волю. Так этого не будет.
— Можете следовать за мной, тётушка, куда угодно. Я не изменю своего решения. Воители не обращают внимания на репей.
После этого спутники поглядели на Филиппа с уважением. Мишель подумал, что на месте Филиппа он точно поскакал бы обратно. Слава богу, что Манон оказалась хорошей и понятливой девушкой, а не навязчивой, как эта преступница. При воспоминании о Манон Мишель грустно перекрестился. Его покоробило то, как Изабелла приводила в пример Катрин его былую возлюбленную, не имея ни малейшего почтения к умершим. Жиля же это происшествие ненадолго развеселило.
И вот путники прибыли в Дижон — столицу богатейшего герцогства Франции. Жиль не был особенно впечатлён городом, помнящим времена римских императоров. Он без особого интереса рассматривал дома с острыми крышами, шпили древних церквей, островки зелени между домами, цветущие сады и колодцы. Посреди улицы бежал ручей, выполняющий роль канализации. В то время бургундские власти заставляли людей подметать пространство перед своим домом и запрещали выбрасывать мусор на улицу. Когда шёл дождь, то все нечистоты смывались в Уш и Сюзон. Позже Жиль вынес свой безжалостный вердикт:
— Дижон производит впечатление принарядившейся горожанки по сравнению с прекрасной аристократкой.
— Не будь таким чопорным злюкой, Жиль. Это не идёт детям, — усмехнулась Катрин. — А вскоре ты познакомишься с цветом дижонской аристократии.
— Дело не в чопорности и не в злости, — не собирался сдавать своих позиций Жиль, — возможно, всё дело в том, что я тоскую по лесам Анжу и бретонскому морю. Я бы многое отдал, чтобы ощутить запах моря, водорослей, рыбы. Это как беззаботное детство, которое навсегда останется со мной. Но тебе не понять меня, Катрин.
— Отчего же, — возразила дочь Дьявола, — я провела своё детство в прекрасном, шумном и великолепном городе Париже. Меня никогда не привлекала стабильность, уют, однообразие. Я всегда была сладкоежкой и мечтательницей, за что получала неоднократные выговоры от нашей служанки. Я любила подолгу наблюдать за знатными клиентами моего отца, глядеть на гобелены, изображающие прекрасных дам, отважных кавалеров и мифических единорогов. Не сосчитать, сколько раз я представляла себя знатной дамой, одетой в дорогие ткани, увешанной драгоценностями и привлекающей внимание всех расфранчённых кавалеров. В мечтах я видела себя, танцующей с королями, графами и герцогами. В реальности я же ничем не отличалась от вереницы парижских девчонок. В столь юном возрасте такие мечты присущи многим девицам. Мальчишки мечтают стать воинами, героями, предводителями ополчения, освобождающего страну. А девушки мечтают о нарядах, золоте, всеобщем преклонении. После дети вырастают и с улыбкой вспоминают свои былые наивные мечты. А ещё я мечтала получить знания и завидовала школярам, которым была доступна подобная роскошь. Эта дурочка Берта упомянула о многих достойных и образованных женщинах, прославивших свои имена навечно. Их плоть давно истлела в земле, а память о них будет жить вечно. Это ли не настоящее бессмертие? А кто вспомнил бы о скромной дочке ювелира? Но эти женщины происходили из знатных семей и им была доступна такая роскошь, как образование. Даже величайшие живописцы изображают на своих полотнах знатных женщин. Но в отличие от Берты, я не желала славы любой ценой. Зависть и тщеславие были присущи мне не больше, чем любой другой из дочерей Евы. Я не стесняюсь признаться, что обладаю этими качествами, но они не портили мою жизнь. Я не ставила перед собой цель прославиться и не отдавалась своим порокам в полной мере. Но как же я любила торжественные процессии, наслаждаясь этим зрелищем, я словно переносилась в другую, более лучшую и яркую жизнь. Как я любила вдыхать аромат роз, лилий, ирисов и фиалок.
— Теперь понятно, почему ты превратила своих соперниц в цветы, — усмехнулся Жиль, слегка поражённый своеобразной исповедью Катрин. Обычно люди стеснялись признаваться в своих незначительных слабостях, стремясь выглядеть более совершенными хотя бы в глазах окружающих, не понимая, что это способствует развитию гордыни. Сам Жиль скорее дал бы себя изжарить, чем признался бы в своих недостатках. Его с детства приучали к мысли, что он должен первенствовать и одерживать победы. Признаться в обратном означало проявление слабости, а потомок де Лавалей не привык чувствовать себя слабым. А ещё Жиля поразило, что могущественная волшебница когда-то была маленькой девочкой, мечтающей о сладостях, завидующей более удачливым людям и не чуждой тщеславию и детским проказам. Почему-то Катрин представлялась ему феей Вивианой из бретонского эпоса. Но никто не рождается неуязвимым и совершенным. И зачастую баллады, романы и легенды воспевают качества и героизм, а не живых людей. День был солнечный, как глаза Катрин в момент веселья, но в это время отряд проезжал по узкой, извилистой улочке. На них бросали тень ясень, рябина и ель. Была ранняя осень, которая так прекрасна и поэтична в бургундском краю. Разноцветные листья, словно исполняли причудливый хоровод, устилая собой мостовую, крыши домов и запутываясь в волосах прохожих. Островерхие крыши домов казались причудливым узором на фоне ярко-синего неба. Каменные дома встречались достаточно редко. В основном здания были построены из дерева, глины и соломы. При этом дома своим видом напоминали пёстро одетых жонглёров. Катрин любовалась знакомыми улицами, площадьми и с лёгкой ностальгией читала старые вывески, прислушивалась к звону колоколов церкви, в которой Лоиза некогда пыталась отмолить свой невольный грех. Разумеется, никто не отпускал Лоизу туда в одиночестве. Зачастую Катрин, сопровождающая сестру, вглядывалась в скорбный лик Спасителя, словно вопрошая его о причине своих земных страданий.
Теперь же Дижон напоминал многолюдный муравейник. Были слышны удары молота, жужжание прялки, крики водоносов. То бежала потерявшаяся свинья, которую преследовал невнимательный пастух, то двигался кортеж, сопровождающий знатного вельможу. Странный контраст нищеты первого и богатства второго заставил Абу-Аль-Хаира произнести следующую фразу:
— Меня никогда не отталкивала бедность человека, другое дело, если бедны его душа и помыслы.
— Снова Хайям? — спросила Катрин.
— Именно. У него найдётся мудрое изречение на все случаи жизни.
— Когда мне было двенадцать лет, — без плавного перехода начала Катрин, — то король Карл Шестой отправился сражаться с арманьяками. Тогда к моей вящей радости процессии устраивались каждый божий день. Первые из них произошли в начале мая, а последняя состоялась в самом конце июня. Босые люди несли Святой Истинный Крест Дворца. Третьего июня несколько десятков тысяч людей открыли шествие с факелами и шли до самой церкви Сен-Жермен-Ан-Грев.
Четвёртого июня я наблюдала шествие разновозрастных школяров. Даже жители парижских предместий и деревень присоединились к процессиям. Мы с Ландри и Лоизой не раз были в числе этих людей. А год спустя мы покинули город, который принёс нам столько горя. Как раз тогда я стала свидетельницей процессии раз и навсегда, отбившей у меня вкус к подобным зрелищам. Какой-то знатный арманьяк, не желающий попасть в руки врагов, наложил на себя руки. Его безжизненное тело с позор протащили по улицам Парижа, усадили в телегу, вложили в мёртвые руки крест, а затем обезглавили. Именно тогда я укрепилась в своей ненависти и презрении ко всем людям, — Катрин надолго замолчала, а потом продолжила свою историю, и её глаза при этом были похожи на чёрный бархат, — а потом добрые парижане повесили мятежного прево Дез Эссара. Я видела этого человека, который так же, как и мой отец, стал жертвой беспорядков. Его чёрный упланд, подбитый мехом куницы, был разорван. Он бесстрашно встретил свою смерть со смехом, а все присутствовующие плакали, но никто и не подумал вступиться. Эти слёзы были такими же притворными, как и все эти дурацкие обряды и церемонии. А потом прево опустился на колени, поцеловал серебряное распятие и простил палачу свою смерть. Его тело повесили на виселице, а голову выставили на рынке намного выше прочих голов. Все, кто сражается против англичан и бургиньонов, должны знать, что эта участь может постигнуть и их. Но я буду сражаться до последнего. Я помню, ЧТО толпа, подстрекаемая Марион, сделала с моими родными. И я знаю, что истинным виновником стал герцог Жан Бесстрашный, которому в пору носить прозвище Бесчестный. Я не верю ни в Бога, ни в Дьявола. Высшие силы являются для меня только орудием моей мести. Но после этого я буду защищать Францию до последней капли крови. Ибо патриотизма в приёмной дочери ювелира побольше, чем в некоторых высокородных феодалах и властителях целого края.
