Мариян мажет взглядом по комнате. «Музыкальные инструменты. Значит я музыкант», едва кивает Мариян. «Мы где-то играем, и решаю это я».
Иногда я слежу за этим до конца, иногда подгоняю.
– Ну, только у магазина? Или на площадь тоже пойдем?
– Мы музыканты, мы играем, – говорит Мариян, память наконец подгружается, – у магазина на Карлсплатц. Там магазин обувной, «Tretter»!
Радостно вспоминает он.
– Вот там мы будем играть.
– Ну да, мы там почти каждый вечер, – говорю я.
Он чуть сбивается.
– Я спрашиваю, днем-то пойдем?
– А днем мы играем на Одеонсплатц, у парка, – продолжает он цепляться за данные. Он больше говорит это себе, чтобы стабилизироваться в ветке. Напрасный труд, она поменяется еще кучу раз.
– Ну да, и вот вопрос в том, играем ли мы у этого парка сегодня.
– Конечно! – возмущается он, – мы же музыканты! Мы каждый день играем! Каждый день, независимо от погоды, что бы ни было, мы играем.
– Так вот же, вчера не играли, – усмехаюсь я.
Он изумленно на меня смотрит. В этой ветке он вчера, вероятно, играл. Хочет возразить, набирает воздух.
Иногда, смеха ради, я даю ему сказать откровенное не то, иногда тепло мотаю головой и улыбаюсь, чтобы он подумал еще.
– Как не играли?! Каждый день играем!
– Мариян, мы сейчас в той реальности, где вчера был дождь, и мы решили остаться дома, помнишь, мы зашли в ресторан, вернулись в хостел, выпили пива и пошли в комнату, решили, что людей не будет.
Он недоверчиво смотрит на меня. Божен жалостливо смотрит на него.
– Мариянче, мы отдыхали вчера.
Асен испуган, хотя мог бы уже привыкнуть. А может такие скачки по веткам начались только после того, как я его нашел. Я не знаю, но вряд ли, вероятно, сначала он по ним скакал, чтобы со мной встретиться.
Мариян смотрит на меня, я его единственное стабильное данное, даже если иногда он с ним не согласен. Иногда память долго не подгружается, тогда он пытается заявить свое и убегает куда-нибудь прочь.
Божен и Асен всегда пугаются в такие моменты. Я успокаиваю их:
– Старая контузия, сейчас придет.
Мариян возвращается, как ни в чем не бывало, и начинает новую тему.
Сейчас мы пьем кофе, я ожидаю новых гадостей от новых веток, потому что в приятных мы задерживаемся редко и ненадолго. Это адски неприятно, когда манум тебя не узнает по сто раз на дню, а как только начинает узнавать, переходит в другую ветку, где снова не узнает, и хоть он это делает, чтобы снова узнать, с любым багажом, с любыми принципами, любым мировоззрением, травмами, невежеством – узнать, и пойти дальше, чтобы не осталось ни одного варианта, где мы можем друг друга не узнать, это все равно неприятно. Я ревнивый, я собственник, я неромантичный, я истеричный. Меня раздражают любые сбои в моем мире счастья. Я слишком рано стал счастливым и слишком долго им был, чтобы мириться с отклонениями.
Мы играем до вечера, часов до семи, а потом идем в арабский ресторан «Sindbad». Владелец ресторана, как и все, в восторге от Марияна, но владельца мы видели один раз, и ни на обслуживание, ни на качество еды это не повлияло. Зато познакомились с потешным официантом. Он удивительно органично вписался в абсурд поездки. Выглядит этот ресторан как российская забегаловка, правда второй этаж оформлен очень прилично, действительно, словно ты в ресторане. Поэтому мы никогда не ели на втором этаже, разумеется. Сидели в шумной забегаловке внизу. Официально потому, что следили через окно за вещами, которые оставляли на велосипедах. Но это называется именно ресторан. В меню все красиво. Я люблю южную кухню, только советская южная кухня и европейская южная кухня, это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Кофемашина у них сломалась (на весь срок, что я там был), и первый раз мне горячей воды принесли, – а у меня чай и кофе в пакетиках с собой всегда, – а потом они, вероятно, оскорбились, и больше мне горячей воды не приносили. Нет горячей воды в ресторане в центре Мюнхена. Ну, то есть понятно, что есть, но им было обидно, что я свой кофе пью, хотя у них заказать кофе было тоже невозможно. Конечно, в другое время, в другом месте, я бы поскандалил, но тут не за что было копья ломать, я решил наблюдать всю дичь и весь убогий и античеловечный абсурд, с которым столкнусь тут. Хотя бы чтобы было что сказать любителям набрехать полную панамку про сервис в Европе.
– Что ты будешь? – спросил меня Мариян.
– Ну, закажи мне что-нибудь, на свой вкус, – я знаю, что это ошибка, если хочешь поесть вкусно. У моего аверче какая-то изумляющая способность выбирать из еды самый трэш. Но я не голоден, и мне все равно что жевать, я тут пробовать.
Он советует нечто похожее на шаурму. Ребята берут разное, я буду пробовать у них. Я не говорил, конечно, вдобавок ко всей дичи, Мариян вегетарианец. Ведет он себя как идейный вегетарианец, правда, иногда ест курицу и рыбу, нет, точнее сказать не «правда», а, в его случае – «и поэтому». Не ест свинину, потому что свиньи – они же совсем как мы! Это тонко, конечно. Я ему говорю, что лучше выбрать тогда религиозные соображения, а не хиппи– прогрессивные, если его не устраивает именно свинина. А история его вегетарианства проста – он как-то съел колбаску, которую оставил на балконе, на жаре на три дня. Зачем съел? Вы к концу книги поймете, что он не мог ее не съесть. Я пробую еду у ребят, но она вся одного вкуса – никакого. Европейские южане не умеют готовить. Возможно, потому что они готовят из европейских продуктов. Официант этот очень любит нас обслуживать, Мариян его помнит еще со времен, когда он жил тут, мой прожил в Мюнхене четыре года.
Этот официант даже как-то поругался за нас с коллегой, который нас усадил. Вернее, тот с «нашим» поругался. Потому что «наш» не может ругаться ни с кем. Он просто игнорировал того, кто на него кричал. Стоял, молчал, смотрел в точку, а потом просто ушел. Это худший официант из всех, что я встречал! Он кидается к нашему столику, как только нас видит, принимает заказ и приносит половину. Позвать, дозаказать, напомнить невозможно. Он проходит мимо и смотрит на нас, но, если его окликнуть, он, не сводя с нас взгляда, пройдет дальше. Он игнорирует нас очень явно. Марияну постоянно что-то нужно – приправы, соль, хлеб.
Мариян кричит ему:
– Bruder, эй, bruder!
Тот проходит мимо, разве что язык не показывает. Мариан вздыхает и начинает бродить по залу сам, сгребая со столиков какую-то потравку, какая ему там нужна. Божена официант обделяет всегда, принося только часть его заказа.
Парни говорят с ним на английском. Я заговорил с ним по– немецки, и он попытался проигнорировать меня тоже.
– Вы не понимаете и по– немецки? – спросил я жестко, на арабском, – с вами говорить на арабском? Организовать вам домашний уют?
Он распахнул глаза, недоверчиво глядя на меня. Я начал повторять свой заказ на арабском, и он кивнул.
– Я понял, я говорю по– немецки.
Поэтому, не считая горячей воды, со мной он не связывался. Да мне от него ничего и не было нужно.
На какой-то раз я сказал аверче:
– Мне кажется, что он когда-нибудь тебе скажет, слушай, bruder, ну что ты все меня дергаешь, видишь же, я тебя иг-но-ри-ру-ю.
Нет, он не специально, не со злобности, он просто какой-то угашенный, но все время. Человек такой.
Так как уличным музыкантам кидают монетки, у нас всегда много мелочи. Ее не везде любят, не везде берут даже, парни иногда ругаются с кем-то. Я часто ребятам отдавал банкноты, забирая мелочь. Божен смущался всегда больше всех и говорил: да куда ты-то ее денешь? У тебя же тоже ее не будут брать.
На что я усмехался:
– Со мной такого не бывает, пусть попробуют не взять.
Поэтому в ресторане мы тоже расплачивались монетками. Разложили кучки по евро, эта причуда божьей силы подошел, развалил наши кучки, считал, пересчитывал, до– о– о– лго, потом сгреб все, часть монеток мелких оставил на столе, с усилием попытался закрыть свой кошелек, с мелочью, не получилось, но он не отчаялся, пошел себе дальше, иногда рассыпая евро по полу.
– О, брат твой, из секты позитивного мышления, – кивнул я Марияну.
Аверче только и сверкнул искоркой улыбки.
ХХХХ
У Асена остался друг в Бургасе, который с нами не поехал. Додо. Сокращение. Асен связался с ним по видео, и стал рассказывать, как мы тут устроились.
Мариян тут же взбесился.
– Нечего ему звонить! Кто не поехал, тот не поехал! Не надо ему ничего показывать и рассказывать, вон, переписывайся, а видео с комнаты не показывай.
Асен удивился, он распрощался, и тут же влез в склоку с Марияном.
– Тебе-то чем это мешает?
– Созванивайся с ним, чтобы я не видел! Или вали к нему, в Бургас!
Божен попытался сгладить конфликт:
– Асен, ну, мы же наши дела обсуждаем, действительно, ему-то зачем?
Асен выскочил из номера с телефоном.
Я не стал на этот раз вмешиваться. Я вмешаюсь завтра.
Мариян привык первым выбирать постель, какая ему удобнее, остальные разбирают по остаточному принципу.
– Мне нужна розетка рядом, – говорю я, – в остальном мне все равно.
Как выясняется, это Мариян занял постель у розетки.
Я пожимаю плечами, и только хочу насмешливо сказать, что займу ее и буду бренчать гаджетами всю ночь у него под ухом, но не успеваю. Он тоже размышляет, вероятно, над тем же, конечно, когда вечность думаешь в одном направлении, не нужно даже разговаривать. По делу не нужно, а так-то нужно. Всегда нужно разговаривать. Да, с близкими должно быть удобно молчать, но, если вы близки, то вам друг с другом удобно в любой момент заговорить. Не верьте всем этим фразочкам про молчание. Говорить – это путь к близости, путь к любви, если бы люди умели говорить друг с другом, а не понимали друг друга с полусло…нёнка, в мире бы было гораздо меньше проблем. Не верьте в молчаливую любовь, она лжива. Никогда не знаешь, да и человек не знает, что он там любит у себя в голове, если он молчит. Общение – краеугольный камень любви. Аверче сидит на кровати и довольно улыбается, глядя на меня. Я лезу на второй этаж, над ним. Так мы спали только один раз, оно, казалось бы, ближе, но так друг друга не видно. А мы и так не виделись чуть больше сорока лет. И теперь нужно видеть друг друга.
ХХХХ
Тут же как сделано, выселение из хостела в десять утра, заселение в два. Причем, даже если у тебя куплена комната на два дня, это могут быть разные комнаты, даже если комната того же тарифа. Понимаете? С трудом, думаю. Ну, в хостеле есть комнаты на восемь человек, на шесть и на четыре. Понятно, что чем больше комната, тем она дешевле. Если ты покупаешь комнату на сегодня самую дешевую, а на завтра подороже, то хоть как-то понятно, почему тебя выселяют в десять. Но бывает, что у тебя на несколько дней куплена комната, например, на шесть человек. И ты каждый день будешь переезжать, потому что это разные комнаты же, ну! Нет, тебя нельзя тут оставить, а перевести другого человека, который только въезжает.
Почему? Ну, Европа, цивилизация, технологии. Иди ты куда подальше, вот почему. Вспомните об этом, когда будете ругаться на нечеловеческую бюрократию у вас там.
И с десяти до двух ты ждешь на ресепшене. С вещами. Можешь ими обложиться, можешь сложить их в кладовку, в хостеле есть специальная комнатка.
– А тут в хостеле постирать-то можно где-то? – спрашиваю я.
Асен с воодушевлением рассказывает мне про прачечную. Типа, приходишь, бросаешь монетку и стираешь. Я такие видел в американских фильмах нулевых годов, и мне очень, очень нравится эта идея.
Хотя, честно сказать, мне очень– очень нравится идея в «Туманности Андромеды», когда все квартиры одинаковые и все обставлены, и тебе, переезжая, не надо таскать все это цыганское барахло с собой, в виде микроволновок, чайников, холодильников и прочего. Но в этой жалкой пародии на жизнь и прачечные самообслуживания кажутся достижением.
Конечно, и эту идею изгадили, как могли. Все в этом мире устроено для разобщения людей – социальные сети, которые убрали главные страницы, лишая вас права на информацию, что гордо вписано, как неотъемлемое право, в каждую Конституцию (даже в пакистанскую, я читал!), чтобы вы не видели полной картины мира, чтобы сидели по своим болотцам «друзьяшек», не задумывались, почему вдруг лента «новостей» названа feed? Чтобы вы чавкали только то, что вам показывают. Вы же даже не можете ее настроить, не можете получать актуальную информацию, поисковики режут индексацию, вы не можете найти теперь книгу по строке из нее, потому что это не популярно. А поисковик выдает только то, что популярно. Еще двадцать лет назад поисковик был поисковиком, а сейчас, по сути, это тот же feed запросов толпы. И цены для одиноких. Дорого ли двенадцать евро за ночь? Если ты один – нет. Дорого ли постирать в прачечной? Восемь евро, десять с сушкой. Если ты один – нет. Дорого ли получать вид на жительство? Да нет, если ты один.
Батончик за евро, кофе за три. Сколько тебе надо одному? Но если ты не один… плати. За боль ненуженок.
– Давайте вы пойдете играть, а я постираю шмотье, вселюсь, перетащу наши вещи в комнату и приеду? – предлагаю я.
Я планирую потаскаться по Мюнхену, нужно успокоить паранойю выживальщика, узнать подходы и отходы, магазины и прочее. На случай. Мы все-таки в Мюнхене.
Мариян недоволен. Хотя ребята всегда уезжают на велосипедах, а я еду на метро до площади или иду пешком (как пойду сегодня), у меня нет тут велосипеда, и я не умею на нем кататься. Я научился уже после Мюнхена. Так что какая разница, я все равно около полутора часов где-то шарюсь. Но он недоволен и злобно каждый раз шипит, когда видит оставленный кем-то велосипед, что я мог бы поехать на нем.
Наверное, в принципе, мог бы. Да даже и собирался доучиться в Мюнхене.
Знаете же наверняка как радостно бьется сердчишко в таких случаях. Люди всегда думают, вот велосипед и все наладится, вот восстановишь навык игры на фортепиано или флейте и все наладится. Нет. Не наладится. Это аберрированная общая реальность. Не так это налаживается. Вы все попадаете в такую ловушку. Когда один человек идет навстречу другому и согласен интегрироваться всеми способами в его жизнь, но ничего не выйдет, если человек не идет навстречу. Да, все драные цитатки про это пишут, но вы все равно не слушаете. Потому что когда у вас есть мотив интегрироваться в чью-то жизнь, вы ведомы этим мотивом, вам все равно на то, что делает человек, вы руководствуетесь своим мотивом. Это верно. Это правильно. Только у вас потом разочарование будет, потому что вы же в конце ждете, что станете для человека причиной и мотивом идти навстречу вам. Я на понятном примере объясню. Если человек говорит – похудеть бы тебе, Маша, тогда я тебя полюблю. Уходите, если можете, если не можете, худейте или не худейте. Но знайте, что не полюбит. Потому что это значит, человек хочет любить какой-то паттерн в башке, а не вас. Вы можете выполнить все условия. И, может, даже это хорошо будет для вас. Показать себе, что так это не работает. Настоящие отношения – это другое. Если на пути «любви» или «дружбы» стоит ваш вес, велосипеды, Париж или Лондон (помните, как у Касселя и Белуччи? Он любил Париж, а она Лондон и поэтому они не жили вместе, а летали друг к другу и пели песенки миру о любви. Ладно хоть спустя годы перестали врать и себе и другим), то, что вы делаете или не делаете, запах – это значит нет между вами там, ни любви, ни дружбы.
Иногда я слежу за этим до конца, иногда подгоняю.
– Ну, только у магазина? Или на площадь тоже пойдем?
– Мы музыканты, мы играем, – говорит Мариян, память наконец подгружается, – у магазина на Карлсплатц. Там магазин обувной, «Tretter»!
Радостно вспоминает он.
– Вот там мы будем играть.
– Ну да, мы там почти каждый вечер, – говорю я.
Он чуть сбивается.
– Я спрашиваю, днем-то пойдем?
– А днем мы играем на Одеонсплатц, у парка, – продолжает он цепляться за данные. Он больше говорит это себе, чтобы стабилизироваться в ветке. Напрасный труд, она поменяется еще кучу раз.
– Ну да, и вот вопрос в том, играем ли мы у этого парка сегодня.
– Конечно! – возмущается он, – мы же музыканты! Мы каждый день играем! Каждый день, независимо от погоды, что бы ни было, мы играем.
– Так вот же, вчера не играли, – усмехаюсь я.
Он изумленно на меня смотрит. В этой ветке он вчера, вероятно, играл. Хочет возразить, набирает воздух.
Иногда, смеха ради, я даю ему сказать откровенное не то, иногда тепло мотаю головой и улыбаюсь, чтобы он подумал еще.
– Как не играли?! Каждый день играем!
– Мариян, мы сейчас в той реальности, где вчера был дождь, и мы решили остаться дома, помнишь, мы зашли в ресторан, вернулись в хостел, выпили пива и пошли в комнату, решили, что людей не будет.
Он недоверчиво смотрит на меня. Божен жалостливо смотрит на него.
– Мариянче, мы отдыхали вчера.
Асен испуган, хотя мог бы уже привыкнуть. А может такие скачки по веткам начались только после того, как я его нашел. Я не знаю, но вряд ли, вероятно, сначала он по ним скакал, чтобы со мной встретиться.
Мариян смотрит на меня, я его единственное стабильное данное, даже если иногда он с ним не согласен. Иногда память долго не подгружается, тогда он пытается заявить свое и убегает куда-нибудь прочь.
Божен и Асен всегда пугаются в такие моменты. Я успокаиваю их:
– Старая контузия, сейчас придет.
Мариян возвращается, как ни в чем не бывало, и начинает новую тему.
Сейчас мы пьем кофе, я ожидаю новых гадостей от новых веток, потому что в приятных мы задерживаемся редко и ненадолго. Это адски неприятно, когда манум тебя не узнает по сто раз на дню, а как только начинает узнавать, переходит в другую ветку, где снова не узнает, и хоть он это делает, чтобы снова узнать, с любым багажом, с любыми принципами, любым мировоззрением, травмами, невежеством – узнать, и пойти дальше, чтобы не осталось ни одного варианта, где мы можем друг друга не узнать, это все равно неприятно. Я ревнивый, я собственник, я неромантичный, я истеричный. Меня раздражают любые сбои в моем мире счастья. Я слишком рано стал счастливым и слишком долго им был, чтобы мириться с отклонениями.
Мы играем до вечера, часов до семи, а потом идем в арабский ресторан «Sindbad». Владелец ресторана, как и все, в восторге от Марияна, но владельца мы видели один раз, и ни на обслуживание, ни на качество еды это не повлияло. Зато познакомились с потешным официантом. Он удивительно органично вписался в абсурд поездки. Выглядит этот ресторан как российская забегаловка, правда второй этаж оформлен очень прилично, действительно, словно ты в ресторане. Поэтому мы никогда не ели на втором этаже, разумеется. Сидели в шумной забегаловке внизу. Официально потому, что следили через окно за вещами, которые оставляли на велосипедах. Но это называется именно ресторан. В меню все красиво. Я люблю южную кухню, только советская южная кухня и европейская южная кухня, это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Кофемашина у них сломалась (на весь срок, что я там был), и первый раз мне горячей воды принесли, – а у меня чай и кофе в пакетиках с собой всегда, – а потом они, вероятно, оскорбились, и больше мне горячей воды не приносили. Нет горячей воды в ресторане в центре Мюнхена. Ну, то есть понятно, что есть, но им было обидно, что я свой кофе пью, хотя у них заказать кофе было тоже невозможно. Конечно, в другое время, в другом месте, я бы поскандалил, но тут не за что было копья ломать, я решил наблюдать всю дичь и весь убогий и античеловечный абсурд, с которым столкнусь тут. Хотя бы чтобы было что сказать любителям набрехать полную панамку про сервис в Европе.
– Что ты будешь? – спросил меня Мариян.
– Ну, закажи мне что-нибудь, на свой вкус, – я знаю, что это ошибка, если хочешь поесть вкусно. У моего аверче какая-то изумляющая способность выбирать из еды самый трэш. Но я не голоден, и мне все равно что жевать, я тут пробовать.
Он советует нечто похожее на шаурму. Ребята берут разное, я буду пробовать у них. Я не говорил, конечно, вдобавок ко всей дичи, Мариян вегетарианец. Ведет он себя как идейный вегетарианец, правда, иногда ест курицу и рыбу, нет, точнее сказать не «правда», а, в его случае – «и поэтому». Не ест свинину, потому что свиньи – они же совсем как мы! Это тонко, конечно. Я ему говорю, что лучше выбрать тогда религиозные соображения, а не хиппи– прогрессивные, если его не устраивает именно свинина. А история его вегетарианства проста – он как-то съел колбаску, которую оставил на балконе, на жаре на три дня. Зачем съел? Вы к концу книги поймете, что он не мог ее не съесть. Я пробую еду у ребят, но она вся одного вкуса – никакого. Европейские южане не умеют готовить. Возможно, потому что они готовят из европейских продуктов. Официант этот очень любит нас обслуживать, Мариян его помнит еще со времен, когда он жил тут, мой прожил в Мюнхене четыре года.
Этот официант даже как-то поругался за нас с коллегой, который нас усадил. Вернее, тот с «нашим» поругался. Потому что «наш» не может ругаться ни с кем. Он просто игнорировал того, кто на него кричал. Стоял, молчал, смотрел в точку, а потом просто ушел. Это худший официант из всех, что я встречал! Он кидается к нашему столику, как только нас видит, принимает заказ и приносит половину. Позвать, дозаказать, напомнить невозможно. Он проходит мимо и смотрит на нас, но, если его окликнуть, он, не сводя с нас взгляда, пройдет дальше. Он игнорирует нас очень явно. Марияну постоянно что-то нужно – приправы, соль, хлеб.
Мариян кричит ему:
– Bruder, эй, bruder!
Тот проходит мимо, разве что язык не показывает. Мариан вздыхает и начинает бродить по залу сам, сгребая со столиков какую-то потравку, какая ему там нужна. Божена официант обделяет всегда, принося только часть его заказа.
Парни говорят с ним на английском. Я заговорил с ним по– немецки, и он попытался проигнорировать меня тоже.
– Вы не понимаете и по– немецки? – спросил я жестко, на арабском, – с вами говорить на арабском? Организовать вам домашний уют?
Он распахнул глаза, недоверчиво глядя на меня. Я начал повторять свой заказ на арабском, и он кивнул.
– Я понял, я говорю по– немецки.
Поэтому, не считая горячей воды, со мной он не связывался. Да мне от него ничего и не было нужно.
На какой-то раз я сказал аверче:
– Мне кажется, что он когда-нибудь тебе скажет, слушай, bruder, ну что ты все меня дергаешь, видишь же, я тебя иг-но-ри-ру-ю.
Нет, он не специально, не со злобности, он просто какой-то угашенный, но все время. Человек такой.
Так как уличным музыкантам кидают монетки, у нас всегда много мелочи. Ее не везде любят, не везде берут даже, парни иногда ругаются с кем-то. Я часто ребятам отдавал банкноты, забирая мелочь. Божен смущался всегда больше всех и говорил: да куда ты-то ее денешь? У тебя же тоже ее не будут брать.
На что я усмехался:
– Со мной такого не бывает, пусть попробуют не взять.
Поэтому в ресторане мы тоже расплачивались монетками. Разложили кучки по евро, эта причуда божьей силы подошел, развалил наши кучки, считал, пересчитывал, до– о– о– лго, потом сгреб все, часть монеток мелких оставил на столе, с усилием попытался закрыть свой кошелек, с мелочью, не получилось, но он не отчаялся, пошел себе дальше, иногда рассыпая евро по полу.
– О, брат твой, из секты позитивного мышления, – кивнул я Марияну.
Аверче только и сверкнул искоркой улыбки.
ХХХХ
У Асена остался друг в Бургасе, который с нами не поехал. Додо. Сокращение. Асен связался с ним по видео, и стал рассказывать, как мы тут устроились.
Мариян тут же взбесился.
– Нечего ему звонить! Кто не поехал, тот не поехал! Не надо ему ничего показывать и рассказывать, вон, переписывайся, а видео с комнаты не показывай.
Асен удивился, он распрощался, и тут же влез в склоку с Марияном.
– Тебе-то чем это мешает?
– Созванивайся с ним, чтобы я не видел! Или вали к нему, в Бургас!
Божен попытался сгладить конфликт:
– Асен, ну, мы же наши дела обсуждаем, действительно, ему-то зачем?
Асен выскочил из номера с телефоном.
Я не стал на этот раз вмешиваться. Я вмешаюсь завтра.
Мариян привык первым выбирать постель, какая ему удобнее, остальные разбирают по остаточному принципу.
– Мне нужна розетка рядом, – говорю я, – в остальном мне все равно.
Как выясняется, это Мариян занял постель у розетки.
Я пожимаю плечами, и только хочу насмешливо сказать, что займу ее и буду бренчать гаджетами всю ночь у него под ухом, но не успеваю. Он тоже размышляет, вероятно, над тем же, конечно, когда вечность думаешь в одном направлении, не нужно даже разговаривать. По делу не нужно, а так-то нужно. Всегда нужно разговаривать. Да, с близкими должно быть удобно молчать, но, если вы близки, то вам друг с другом удобно в любой момент заговорить. Не верьте всем этим фразочкам про молчание. Говорить – это путь к близости, путь к любви, если бы люди умели говорить друг с другом, а не понимали друг друга с полусло…нёнка, в мире бы было гораздо меньше проблем. Не верьте в молчаливую любовь, она лжива. Никогда не знаешь, да и человек не знает, что он там любит у себя в голове, если он молчит. Общение – краеугольный камень любви. Аверче сидит на кровати и довольно улыбается, глядя на меня. Я лезу на второй этаж, над ним. Так мы спали только один раз, оно, казалось бы, ближе, но так друг друга не видно. А мы и так не виделись чуть больше сорока лет. И теперь нужно видеть друг друга.
ХХХХ
Тут же как сделано, выселение из хостела в десять утра, заселение в два. Причем, даже если у тебя куплена комната на два дня, это могут быть разные комнаты, даже если комната того же тарифа. Понимаете? С трудом, думаю. Ну, в хостеле есть комнаты на восемь человек, на шесть и на четыре. Понятно, что чем больше комната, тем она дешевле. Если ты покупаешь комнату на сегодня самую дешевую, а на завтра подороже, то хоть как-то понятно, почему тебя выселяют в десять. Но бывает, что у тебя на несколько дней куплена комната, например, на шесть человек. И ты каждый день будешь переезжать, потому что это разные комнаты же, ну! Нет, тебя нельзя тут оставить, а перевести другого человека, который только въезжает.
Почему? Ну, Европа, цивилизация, технологии. Иди ты куда подальше, вот почему. Вспомните об этом, когда будете ругаться на нечеловеческую бюрократию у вас там.
И с десяти до двух ты ждешь на ресепшене. С вещами. Можешь ими обложиться, можешь сложить их в кладовку, в хостеле есть специальная комнатка.
– А тут в хостеле постирать-то можно где-то? – спрашиваю я.
Асен с воодушевлением рассказывает мне про прачечную. Типа, приходишь, бросаешь монетку и стираешь. Я такие видел в американских фильмах нулевых годов, и мне очень, очень нравится эта идея.
Хотя, честно сказать, мне очень– очень нравится идея в «Туманности Андромеды», когда все квартиры одинаковые и все обставлены, и тебе, переезжая, не надо таскать все это цыганское барахло с собой, в виде микроволновок, чайников, холодильников и прочего. Но в этой жалкой пародии на жизнь и прачечные самообслуживания кажутся достижением.
Конечно, и эту идею изгадили, как могли. Все в этом мире устроено для разобщения людей – социальные сети, которые убрали главные страницы, лишая вас права на информацию, что гордо вписано, как неотъемлемое право, в каждую Конституцию (даже в пакистанскую, я читал!), чтобы вы не видели полной картины мира, чтобы сидели по своим болотцам «друзьяшек», не задумывались, почему вдруг лента «новостей» названа feed? Чтобы вы чавкали только то, что вам показывают. Вы же даже не можете ее настроить, не можете получать актуальную информацию, поисковики режут индексацию, вы не можете найти теперь книгу по строке из нее, потому что это не популярно. А поисковик выдает только то, что популярно. Еще двадцать лет назад поисковик был поисковиком, а сейчас, по сути, это тот же feed запросов толпы. И цены для одиноких. Дорого ли двенадцать евро за ночь? Если ты один – нет. Дорого ли постирать в прачечной? Восемь евро, десять с сушкой. Если ты один – нет. Дорого ли получать вид на жительство? Да нет, если ты один.
Батончик за евро, кофе за три. Сколько тебе надо одному? Но если ты не один… плати. За боль ненуженок.
– Давайте вы пойдете играть, а я постираю шмотье, вселюсь, перетащу наши вещи в комнату и приеду? – предлагаю я.
Я планирую потаскаться по Мюнхену, нужно успокоить паранойю выживальщика, узнать подходы и отходы, магазины и прочее. На случай. Мы все-таки в Мюнхене.
Мариян недоволен. Хотя ребята всегда уезжают на велосипедах, а я еду на метро до площади или иду пешком (как пойду сегодня), у меня нет тут велосипеда, и я не умею на нем кататься. Я научился уже после Мюнхена. Так что какая разница, я все равно около полутора часов где-то шарюсь. Но он недоволен и злобно каждый раз шипит, когда видит оставленный кем-то велосипед, что я мог бы поехать на нем.
Наверное, в принципе, мог бы. Да даже и собирался доучиться в Мюнхене.
Знаете же наверняка как радостно бьется сердчишко в таких случаях. Люди всегда думают, вот велосипед и все наладится, вот восстановишь навык игры на фортепиано или флейте и все наладится. Нет. Не наладится. Это аберрированная общая реальность. Не так это налаживается. Вы все попадаете в такую ловушку. Когда один человек идет навстречу другому и согласен интегрироваться всеми способами в его жизнь, но ничего не выйдет, если человек не идет навстречу. Да, все драные цитатки про это пишут, но вы все равно не слушаете. Потому что когда у вас есть мотив интегрироваться в чью-то жизнь, вы ведомы этим мотивом, вам все равно на то, что делает человек, вы руководствуетесь своим мотивом. Это верно. Это правильно. Только у вас потом разочарование будет, потому что вы же в конце ждете, что станете для человека причиной и мотивом идти навстречу вам. Я на понятном примере объясню. Если человек говорит – похудеть бы тебе, Маша, тогда я тебя полюблю. Уходите, если можете, если не можете, худейте или не худейте. Но знайте, что не полюбит. Потому что это значит, человек хочет любить какой-то паттерн в башке, а не вас. Вы можете выполнить все условия. И, может, даже это хорошо будет для вас. Показать себе, что так это не работает. Настоящие отношения – это другое. Если на пути «любви» или «дружбы» стоит ваш вес, велосипеды, Париж или Лондон (помните, как у Касселя и Белуччи? Он любил Париж, а она Лондон и поэтому они не жили вместе, а летали друг к другу и пели песенки миру о любви. Ладно хоть спустя годы перестали врать и себе и другим), то, что вы делаете или не делаете, запах – это значит нет между вами там, ни любви, ни дружбы.
