— Ты когда-нибудь хотел уйти отсюда? — однажды спросила у меня девочка с янтарными глазами и белокурыми волосами. Она тоже умела видеть в темноте и не боялась в ней потеряться. Я сидел в углу, а ее голова покоилась на моих коленях. Лунные локоны светились серебром, и медленно пропуская их сквозь пальцы, я представлял, что касаюсь звезд. Она осветила мою тьму своими волосами.
— Я могу это сделать в любой момент.
Она недоверчиво вздохнула, опустив ресницы.
— Почему не уходишь?
— Потому что я нужен тебе, Шерри. Нужен здесь.
— Тогда давай уйдем вместе. Мне страшно оставлять тебя одного, — с дрожью в голосе призналась она.
— Неправда, Шерри. Ты боишься не справиться и хочешь, чтобы я все сделал за тебя.
— Ты же можешь… — в ее угасающем голосе прозвучала мольба, неприкрытая и жалостливая.
— Ты тоже.
— Тогда я не сдержу обещание и никогда не вернусь за тобой, — разозлившись, она отстранилась и, отвернувшись, обняла прижатые к груди колени. Нечеловеческий вопль боли взорвал повисшую обиженную тишину, звуковым рикошетом отлетел от стен, наполняя тесное пространство металлическим запахом обреченности.
— Ты вернешься, — уверенно улыбнулся я, когда задрожав от страха, Шерри забралась ко мне на колени и спрятала лицо на груди.
— Почитай мне, Дилан, — всхлипнула она, и на этот раз ее просьба была абсолютно искренна».
Скрежет поворачиваемого ключа в замочной скважине вынуждает меня отвлечься от единственного доступного развлечения. Повернув голову, я прислушиваюсь к доносящимся звукам. Приглушенный хлопок первой двери, стремительные шаги, приближающиеся ко второй. Оливер… Как обычно с претензиями и без настроения. Он всегда звучит громче, когда зол. Эмоции отвлекают, мешают сосредоточиться, заставляют забыть об осторожности. Гвен приходит гораздо тише и не скрывает своего страха. Они такие разные, но боятся одного и того же.
Не меня. Совсем не меня.
Они боятся, что меня не существует.
Гвен — сильнее. Ведь если это правда, то они оба сумасшедшие.
— Где чертова кошка, Дилан? — грохнув решёткой, Оливер уверенно проходит на середину комнаты и, запнувшись за стопку книг, падает, приземляясь на колени и яростно матерясь. А это еще одно единственное доступное развлечение — расставлять ловушки для Оливера перед его приходом. Когда он на взводе, как сейчас, то всегда попадается. — Если я расшибу голову, ты сдохнешь от голода, — рявкает он. Оли безнадежен. Как можно за столько лет не научиться предугадывать мои безобидные шалости? Я же даже не стараюсь.
С легким раздражением и глубоким разочарованием откладываю в сторону карандаш и сдвигаю листы бумаги на самый край. Встав на ноги, Оливер движется наугад, натыкаясь то на стул, то на коробку с бумагой. Сегодня я перестарался с ловушками, и чтобы он действительно ненароком не расхерачил себе голову, делаю ему одолжение и включаю светильник, свисающий над столом на длинном проводе. Много раз собирался его обрезать, но я же заботливый брат. Никогда не кричу и не брызгаю слюной, не хлопаю дверями, не угрожаю заморить кого-либо голодом, не воняю так, словно в моей комнате отсутствует душ. Если смотреть с этой позиции, то я гораздо более хороший парень, чем Оливер.
— Доброе утро, Оли, — развернувшись вместе с креслом, сдержанно приветствую брата. Между нами пара шагов, не больше. Он стоит, я сижу. Глядя на меня сверху-вниз Оливер чувствует себя гораздо увереннее, чем когда мы оказываемся лицом к лицу. Его непримиримый взгляд впивается в меня, не вызывая во мне никаких эмоций, кроме скуки. Интересно, а Оливер догадывается, что нуждается во мне больше, чем я в нем, что без моего присутствия он давно бы застрелился от тоски или залез в петлю от ощущения собственной бесполезности.
— Куда подевалась Шерри? — обшарив комнату взглядом, требовательно спрашивает Оли.
— Тебе лучше знать, это ты только что вылез из ее постели, — мне неприятно это говорить, но запах… вонь выделений во время секса сложно спутать с чем-то другим. К тому же я уверен, что брат специально пришел сюда, не удосужившись принять душ, потому что знает, как остро развито мое обоняние. Это глупый и нечистоплотный поступок. Оливер ведет себя как животное, тупое и примитивное животное.
— Я говорю о кошке, Дилан. Где она? — раздраженный и разочарованный моим равнодушным тоном, Оли отходит на пару шагов назад. Дышать легче не становится, но я оценил попытку.
— Оливер, — покачав головой, складываю руки на груди и внимательно смотрю на брата. Глаза в глаза, прямо и уверенно. — Я не понимаю о какой кошке речь, — продолжаю ровным тоном, не разрывая зрительного контакта. — Здесь никогда не было животных. Ни собак, ни кошек, ни тем более мышей. Здесь обитая только я, и иногда ты.
— Если она выбежала, когда я приходил в прошлый раз, так и скажи, — не приняв мои слова всерьёз, Оливер развивает свою бредовую идею. Сумасшедшим всегда мерещится то, чего нет. Их иллюзии бывают весьма правдоподобны, достоверны, продуманы до мельчайших деталей. Цвета, запахи, имена, клички…
— Я найду ее и верну обратно. Или тебе плевать, что твоя кошка может выскочить из дома, потеряться, попасть под колеса автомобиля? — Оливер упорно настаивает на существовании некого живого существа, по его мнению, принадлежащему мне. Абсолютный псих.
— Мне было бы не плевать, будь у меня кошка, Оли, — невозмутимо киваю, удрученно потирая пальцами подбородок. Оливер сжимает кулаки, разъярённо раздувая ноздри. — Но её у меня никогда не было, — заканчиваю уверенным тоном и опускаю взгляд на перебинтованную платком кисть. — А вот у тебя, видимо, по всей видимости, завелась и выпускает когти.
— Ты думаешь, это смешно? — грозно огрызается Оли, в действительности чувствуя себя беспомощным и жалким.
— Похоже, что я смеюсь? — бесстрастно уточняю, вставая на ноги. Оливер отступает назад, непроизвольно убирая руки за спину. В глубине расширившихся зрачков проскальзывает сомнение и страх. Вот так зарождается неуверенность в реальности окружающей действительности. Даже мизерные ростки сомнения способны привести к полному крушению. Мы должны четко осознавать, кто мы, и принимать себя любыми, иначе кто угодно сможет оспорить наше существование.
— Нет, — нервно качает головой Оливер. — Ты издеваешься и намеренно строишь из себя идиота, — идиот в этой комнате один, и это не я, но не стоит озвучивать мои выводы вслух. — Кошка была, и мы оба об этом знаем, — утверждает Оли с паталогической настойчивостью.
— Если она была, то почему ее сейчас нет? Как я мог выпустить несуществующую кошку, если ключ у тебя? — простые и прямые вопросы ставят Оливера в тупик. — Если бы у меня имелась возможность выпустить отсюда кого-либо, — сделав паузу, бесшумно приближаюсь к оцепеневшему брату, — как думаешь, кто бы вышел первым?
Оливер молча и трусливо ретируется за металлическую решетку, запирая ее на ключ. Пристально смотрит на меня сквозь толстые железные звенья, обдумывая что-то своим ограниченным умишком.
— Ты, кажется, забыл кое-что, — повернувшись к столу, беру пару рукописных листов и тут же кладу обратно. Одного взгляда на потемневшее лицо Оливера достаточно, чтобы понять ход его мыслей. Склонив голову на бок, я оставляю страницы на своем месте и с холодным равнодушием взираю на брата, вцепившегося побелевшими пальцами в решетку. — Тебе больше не интересно узнать, что произошло в тот день, когда сгорел дом Клариссы Хадсон?
— Нет, — рявкает он и, сделав усилие над собой, продолжает более спокойным тоном. — Признайся, Дилан, ты не собирался ничего мне рассказывать. Хотел затащить сюда девчонку, залезть в ее мозги и напугать до полусмерти? Зачем тебе это нужно? Чего ты добиваешься?
— Знаешь, в чем твоя проблема, Оливер? — удерживая взгляд брата, неторопливо пячусь к стене, пока не оказываюсь в самом темном месте комнаты. Я там, где он увидел меня впервые.
— Не тебе говорить мне о проблемах, — агрессивно и озлобленно выплёвывает Оли.
— У тебя не хватает смелости и терпения довести любое дело до конца. Ты слабый, Оли, бесполезный и беспомощный. И в глубине души понимаешь, что я прав.
— Но в клетке сижу не я, Дилан, — снисходительная усмешка возвращает Оливеру иллюзию контроля. — Можешь и дальше марать бумагу своими сумасшедшими фантазиями. Никто не собирается их читать. Неинтересно. Но знаешь, я должен все-таки тебя поблагодарить.
— Правда? — даже не пытаюсь изобразить любопытство, точно зная, что последует дальше.
— Да, — кивает он с удивительной самоуверенностью. — За Шерил. Если бы не ты, я бы никогда не узнал, какая она…
— А ты и не узнал, — я небрежно пожимаю плечами, скрестив руки на груди. — Из нас троих ты один живешь иллюзиями, видишь несуществующих кошек и влюбляешься в женщин, которые никогда не выбирают тебя. Если ты не согласен, то докажи, что я не прав. Расскажи ей правду. Прямо сейчас. Расскажи, почему она оказалась на чердаке Уолтера Хадсона и из-за кого она там оказалась.
— Не раньше, чем ты расскажешь, как ей удалось выжить.
— Тогда у тебя только один вариант выяснить правду — заставить говорить Шерри. Ты сможешь?
Шерил
Верить в порядочных добрых людей я перестала очень давно. В нашем мире действуют жестокие законы, не меняющиеся веками. Человечность, смирение, жертвенность — оставьте это для Библии. Выживает всегда победитель. Хищник, прогрызающий себе дорогу на верхушку пищевой цепочки. Однажды мне удалось. Не помню как, но я выжила в схватке с одним из самых страшных хищников нашего времени. А после … столкнулась не с сочувствием и понимаем добрых и милосердных людей, а с алчным любопытством, неприязнью и страхом. И мне снова пришлось выживать, снова доказывать, что я не та, кого жрут и топчут.
Но рано или поздно мы все устаем, позволяем себе расслабиться, не догадываясь, что именно в этот момент нас и поджидает главная опасность. Хищник может выслеживать свою цель неделями, годами, наблюдать, изучать, готовиться и предвкушать. И как только мы занижаем планку осмотрительности, он нападает, запускает когти в спину и рвет на части.
Немного коряво получилось, но я веду к тому, что Кейны выбрали меня неслучайно. Сестра — амбициозный журналист, брат — скучающий богатый бездельник в поиске себя. Ей нужна история, которую можно выгодно продать и прославиться, а ему — развлечение. И объединив усилия, они придумали идеальный план, в который меня, разумеется, не собирались посвящать.
Наивно надеяться, что вечером Оливер и Гвен на общем собрании в пафосно-роскошной, забитой антикварной дорогущей мебелью гостиной, раскроют все свои карты, попросят прощения и отправят домой с пополненным счетом на обещанную сумму. Разумеется, они так не сделают. Для меня подготовят новые правила и фальшиво-достоверную историю, в которую я просто обязана буду поверить. И они поверят, что поверила я.
А дальше? Дальше мы будем играть.
Где-то в глубине души я понимаю, что было бы проще и разумнее собрать вещи, вызвать такси и съехать из жуткого дома, вернуться в Балтимор, снова начать поиск работы, пить по вечерам чай с соседкой и заботиться о маме, оставив все случившееся на совести Кейнов, но вот в чем дилемма… Я почти уверена, что совести у них никакой нет, как нет гарантии, что вместо меня не появится очередная травмированная дурочка, которой точно так же проедутся по мозгам.
За полчаса, проведенные под горячим душем, я успеваю обдумать свои следующие шаги и манеру поведения. Кожа зудит и покраснела от тщательного натирания губкой. Я отмываюсь не от прикосновений Оливера Кейна. Секс с ним был неплох, безопасен. Он предохранялся и всячески пытался угодить мне. Ему удалось. Не на сто процентов, но на шестьдесят, как минимум. Лучший любовник — это исключительно для тщеславных мужских ушей. В это он тоже должен поверить. Так же, как я поверила ему, ненадолго, но поверила. Вранье всегда попахивает дерьмом. Я отмываюсь от собственной глупости.
А после тщательно сушу волосы, одеваюсь в белый банный халат с рукавами, натягиваю на босые ноги теплые носки и, бросив в карман «нечаянно» оставленный Оливером ключ, выглядываю в коридор. Убедившись, что на горизонте никого нет, выхожу полностью и осторожно прикрываю за собой дверь. Я специально отказалась от каблуков, чтобы передвигаться максимально бесшумно. Прислушиваясь к каждому шороху, на цыпочках крадусь вдоль анфилады запертых комнат. Я не задерживаюсь, чтобы проверить не подходит ли ключ ни у одной из дверей. У меня имеется вполне определенная цель, и это не заросшая паутиной спальня с бесполезным хламом. Мне нужен чердак. Уверена, что начинать стоит с него. Слишком часто он упоминался в разговорах с Оливером Кейном и в рукописи, написанной им же (в его авторстве уже не сомневаюсь).
Обшарив половину дома, где поселили меня, никаких намеков на чердак, к сожалению, обнаружить не удалось, хотя если бы я хотела что-то очень хорошо спрятать, то сделала бы это здесь, а не на жилой половине, где болтается много народу. Насчёт много я загнула, конечно, но убирают там точно чаще.
Слегка расстроившись, что поиски затянулись, передислоцируюсь в коридор с хозяйскими спальнями. И там снова никого. Это или везение, или ловушка, или за мной следят через камеры скрытого наблюдения. Или, как вариант, ленивый обслуживающий персонал просиживает задницы в гостевом домике, без умолка треща на своем корейском. Я предпочитаю последнее. Так спокойнее.
Озираясь по сторонам, пару раз прохожу взад-вперед по коридору и останавливаюсь на середине, задумчиво ощупывая взглядом стены и потолок. Возможно, я что-то упускаю. Дом огромный: цокольный этаж, на котором я ни разу не была, первый с гостиной зоной, столовой и кухней, второй — спальни. Чердак должен быть, как и вход на него. Думай, Шерри, думай. Мозги нужны не только для того, чтобы есть.
Может быть, лестница на чердак находится за одной из запертых дверей. Точно! Так и есть. Кажется, в рукописи говорилось что-то про три двери или три замка… Черт. Точно не помню. Надо перечитать гребаный шифр. К тому же я напротив. Толкнув массивную дверь в библиотеку, со всех ног бросаюсь к компьютеру и, с трудом дождавшись, когда тот загрузится, открываю файл и торопливо кручу ролик компьютерной мыши.
— Так-так-так. Стоп. Вот оно:
«Некоторые тайны лучше никогда не раскрывать, спрятать подальше от любопытных глаз, замуровать за стальными дверями и заживо похоронить в кромешной темноте. Стеречь и охранять, словно сокровище, даже если внутри драгоценного черного ларца с секретами копошатся черви.
А если этот червь — ты, то смысл вышесказанного кардинальным образом меняется, правда? Если червь ты, то единственный путь к спасению — просочиться в узкую замочную скважину. А если их три, то какую выбрать?»
— Ну что, червяк, готов прогуляться? — усмехнувшись, откидываюсь на спинку кресла. Итак, мы ищем стальную дверь и три замочные скважины. Круть. Мне начинает нравиться этот дом.
Стальных, точнее металлических дверей оказывается две. Одну я отметаю, так как на ней установлен сенсорный замок. А вот вторая у меня вызывает прилив воодушевления. У нее есть замочная скважина! Подпрыгнув от радости, я достаю ключ из кармана и с замиранием сердца подношу к отверстию. Тада-дам…
— Я могу это сделать в любой момент.
Она недоверчиво вздохнула, опустив ресницы.
— Почему не уходишь?
— Потому что я нужен тебе, Шерри. Нужен здесь.
— Тогда давай уйдем вместе. Мне страшно оставлять тебя одного, — с дрожью в голосе призналась она.
— Неправда, Шерри. Ты боишься не справиться и хочешь, чтобы я все сделал за тебя.
— Ты же можешь… — в ее угасающем голосе прозвучала мольба, неприкрытая и жалостливая.
— Ты тоже.
— Тогда я не сдержу обещание и никогда не вернусь за тобой, — разозлившись, она отстранилась и, отвернувшись, обняла прижатые к груди колени. Нечеловеческий вопль боли взорвал повисшую обиженную тишину, звуковым рикошетом отлетел от стен, наполняя тесное пространство металлическим запахом обреченности.
— Ты вернешься, — уверенно улыбнулся я, когда задрожав от страха, Шерри забралась ко мне на колени и спрятала лицо на груди.
— Почитай мне, Дилан, — всхлипнула она, и на этот раз ее просьба была абсолютно искренна».
Скрежет поворачиваемого ключа в замочной скважине вынуждает меня отвлечься от единственного доступного развлечения. Повернув голову, я прислушиваюсь к доносящимся звукам. Приглушенный хлопок первой двери, стремительные шаги, приближающиеся ко второй. Оливер… Как обычно с претензиями и без настроения. Он всегда звучит громче, когда зол. Эмоции отвлекают, мешают сосредоточиться, заставляют забыть об осторожности. Гвен приходит гораздо тише и не скрывает своего страха. Они такие разные, но боятся одного и того же.
Не меня. Совсем не меня.
Они боятся, что меня не существует.
Гвен — сильнее. Ведь если это правда, то они оба сумасшедшие.
— Где чертова кошка, Дилан? — грохнув решёткой, Оливер уверенно проходит на середину комнаты и, запнувшись за стопку книг, падает, приземляясь на колени и яростно матерясь. А это еще одно единственное доступное развлечение — расставлять ловушки для Оливера перед его приходом. Когда он на взводе, как сейчас, то всегда попадается. — Если я расшибу голову, ты сдохнешь от голода, — рявкает он. Оли безнадежен. Как можно за столько лет не научиться предугадывать мои безобидные шалости? Я же даже не стараюсь.
С легким раздражением и глубоким разочарованием откладываю в сторону карандаш и сдвигаю листы бумаги на самый край. Встав на ноги, Оливер движется наугад, натыкаясь то на стул, то на коробку с бумагой. Сегодня я перестарался с ловушками, и чтобы он действительно ненароком не расхерачил себе голову, делаю ему одолжение и включаю светильник, свисающий над столом на длинном проводе. Много раз собирался его обрезать, но я же заботливый брат. Никогда не кричу и не брызгаю слюной, не хлопаю дверями, не угрожаю заморить кого-либо голодом, не воняю так, словно в моей комнате отсутствует душ. Если смотреть с этой позиции, то я гораздо более хороший парень, чем Оливер.
— Доброе утро, Оли, — развернувшись вместе с креслом, сдержанно приветствую брата. Между нами пара шагов, не больше. Он стоит, я сижу. Глядя на меня сверху-вниз Оливер чувствует себя гораздо увереннее, чем когда мы оказываемся лицом к лицу. Его непримиримый взгляд впивается в меня, не вызывая во мне никаких эмоций, кроме скуки. Интересно, а Оливер догадывается, что нуждается во мне больше, чем я в нем, что без моего присутствия он давно бы застрелился от тоски или залез в петлю от ощущения собственной бесполезности.
— Куда подевалась Шерри? — обшарив комнату взглядом, требовательно спрашивает Оли.
— Тебе лучше знать, это ты только что вылез из ее постели, — мне неприятно это говорить, но запах… вонь выделений во время секса сложно спутать с чем-то другим. К тому же я уверен, что брат специально пришел сюда, не удосужившись принять душ, потому что знает, как остро развито мое обоняние. Это глупый и нечистоплотный поступок. Оливер ведет себя как животное, тупое и примитивное животное.
— Я говорю о кошке, Дилан. Где она? — раздраженный и разочарованный моим равнодушным тоном, Оли отходит на пару шагов назад. Дышать легче не становится, но я оценил попытку.
— Оливер, — покачав головой, складываю руки на груди и внимательно смотрю на брата. Глаза в глаза, прямо и уверенно. — Я не понимаю о какой кошке речь, — продолжаю ровным тоном, не разрывая зрительного контакта. — Здесь никогда не было животных. Ни собак, ни кошек, ни тем более мышей. Здесь обитая только я, и иногда ты.
— Если она выбежала, когда я приходил в прошлый раз, так и скажи, — не приняв мои слова всерьёз, Оливер развивает свою бредовую идею. Сумасшедшим всегда мерещится то, чего нет. Их иллюзии бывают весьма правдоподобны, достоверны, продуманы до мельчайших деталей. Цвета, запахи, имена, клички…
— Я найду ее и верну обратно. Или тебе плевать, что твоя кошка может выскочить из дома, потеряться, попасть под колеса автомобиля? — Оливер упорно настаивает на существовании некого живого существа, по его мнению, принадлежащему мне. Абсолютный псих.
— Мне было бы не плевать, будь у меня кошка, Оли, — невозмутимо киваю, удрученно потирая пальцами подбородок. Оливер сжимает кулаки, разъярённо раздувая ноздри. — Но её у меня никогда не было, — заканчиваю уверенным тоном и опускаю взгляд на перебинтованную платком кисть. — А вот у тебя, видимо, по всей видимости, завелась и выпускает когти.
— Ты думаешь, это смешно? — грозно огрызается Оли, в действительности чувствуя себя беспомощным и жалким.
— Похоже, что я смеюсь? — бесстрастно уточняю, вставая на ноги. Оливер отступает назад, непроизвольно убирая руки за спину. В глубине расширившихся зрачков проскальзывает сомнение и страх. Вот так зарождается неуверенность в реальности окружающей действительности. Даже мизерные ростки сомнения способны привести к полному крушению. Мы должны четко осознавать, кто мы, и принимать себя любыми, иначе кто угодно сможет оспорить наше существование.
— Нет, — нервно качает головой Оливер. — Ты издеваешься и намеренно строишь из себя идиота, — идиот в этой комнате один, и это не я, но не стоит озвучивать мои выводы вслух. — Кошка была, и мы оба об этом знаем, — утверждает Оли с паталогической настойчивостью.
— Если она была, то почему ее сейчас нет? Как я мог выпустить несуществующую кошку, если ключ у тебя? — простые и прямые вопросы ставят Оливера в тупик. — Если бы у меня имелась возможность выпустить отсюда кого-либо, — сделав паузу, бесшумно приближаюсь к оцепеневшему брату, — как думаешь, кто бы вышел первым?
Оливер молча и трусливо ретируется за металлическую решетку, запирая ее на ключ. Пристально смотрит на меня сквозь толстые железные звенья, обдумывая что-то своим ограниченным умишком.
— Ты, кажется, забыл кое-что, — повернувшись к столу, беру пару рукописных листов и тут же кладу обратно. Одного взгляда на потемневшее лицо Оливера достаточно, чтобы понять ход его мыслей. Склонив голову на бок, я оставляю страницы на своем месте и с холодным равнодушием взираю на брата, вцепившегося побелевшими пальцами в решетку. — Тебе больше не интересно узнать, что произошло в тот день, когда сгорел дом Клариссы Хадсон?
— Нет, — рявкает он и, сделав усилие над собой, продолжает более спокойным тоном. — Признайся, Дилан, ты не собирался ничего мне рассказывать. Хотел затащить сюда девчонку, залезть в ее мозги и напугать до полусмерти? Зачем тебе это нужно? Чего ты добиваешься?
— Знаешь, в чем твоя проблема, Оливер? — удерживая взгляд брата, неторопливо пячусь к стене, пока не оказываюсь в самом темном месте комнаты. Я там, где он увидел меня впервые.
— Не тебе говорить мне о проблемах, — агрессивно и озлобленно выплёвывает Оли.
— У тебя не хватает смелости и терпения довести любое дело до конца. Ты слабый, Оли, бесполезный и беспомощный. И в глубине души понимаешь, что я прав.
— Но в клетке сижу не я, Дилан, — снисходительная усмешка возвращает Оливеру иллюзию контроля. — Можешь и дальше марать бумагу своими сумасшедшими фантазиями. Никто не собирается их читать. Неинтересно. Но знаешь, я должен все-таки тебя поблагодарить.
— Правда? — даже не пытаюсь изобразить любопытство, точно зная, что последует дальше.
— Да, — кивает он с удивительной самоуверенностью. — За Шерил. Если бы не ты, я бы никогда не узнал, какая она…
— А ты и не узнал, — я небрежно пожимаю плечами, скрестив руки на груди. — Из нас троих ты один живешь иллюзиями, видишь несуществующих кошек и влюбляешься в женщин, которые никогда не выбирают тебя. Если ты не согласен, то докажи, что я не прав. Расскажи ей правду. Прямо сейчас. Расскажи, почему она оказалась на чердаке Уолтера Хадсона и из-за кого она там оказалась.
— Не раньше, чем ты расскажешь, как ей удалось выжить.
— Тогда у тебя только один вариант выяснить правду — заставить говорить Шерри. Ты сможешь?
Шерил
Верить в порядочных добрых людей я перестала очень давно. В нашем мире действуют жестокие законы, не меняющиеся веками. Человечность, смирение, жертвенность — оставьте это для Библии. Выживает всегда победитель. Хищник, прогрызающий себе дорогу на верхушку пищевой цепочки. Однажды мне удалось. Не помню как, но я выжила в схватке с одним из самых страшных хищников нашего времени. А после … столкнулась не с сочувствием и понимаем добрых и милосердных людей, а с алчным любопытством, неприязнью и страхом. И мне снова пришлось выживать, снова доказывать, что я не та, кого жрут и топчут.
Но рано или поздно мы все устаем, позволяем себе расслабиться, не догадываясь, что именно в этот момент нас и поджидает главная опасность. Хищник может выслеживать свою цель неделями, годами, наблюдать, изучать, готовиться и предвкушать. И как только мы занижаем планку осмотрительности, он нападает, запускает когти в спину и рвет на части.
Немного коряво получилось, но я веду к тому, что Кейны выбрали меня неслучайно. Сестра — амбициозный журналист, брат — скучающий богатый бездельник в поиске себя. Ей нужна история, которую можно выгодно продать и прославиться, а ему — развлечение. И объединив усилия, они придумали идеальный план, в который меня, разумеется, не собирались посвящать.
Наивно надеяться, что вечером Оливер и Гвен на общем собрании в пафосно-роскошной, забитой антикварной дорогущей мебелью гостиной, раскроют все свои карты, попросят прощения и отправят домой с пополненным счетом на обещанную сумму. Разумеется, они так не сделают. Для меня подготовят новые правила и фальшиво-достоверную историю, в которую я просто обязана буду поверить. И они поверят, что поверила я.
А дальше? Дальше мы будем играть.
Где-то в глубине души я понимаю, что было бы проще и разумнее собрать вещи, вызвать такси и съехать из жуткого дома, вернуться в Балтимор, снова начать поиск работы, пить по вечерам чай с соседкой и заботиться о маме, оставив все случившееся на совести Кейнов, но вот в чем дилемма… Я почти уверена, что совести у них никакой нет, как нет гарантии, что вместо меня не появится очередная травмированная дурочка, которой точно так же проедутся по мозгам.
За полчаса, проведенные под горячим душем, я успеваю обдумать свои следующие шаги и манеру поведения. Кожа зудит и покраснела от тщательного натирания губкой. Я отмываюсь не от прикосновений Оливера Кейна. Секс с ним был неплох, безопасен. Он предохранялся и всячески пытался угодить мне. Ему удалось. Не на сто процентов, но на шестьдесят, как минимум. Лучший любовник — это исключительно для тщеславных мужских ушей. В это он тоже должен поверить. Так же, как я поверила ему, ненадолго, но поверила. Вранье всегда попахивает дерьмом. Я отмываюсь от собственной глупости.
А после тщательно сушу волосы, одеваюсь в белый банный халат с рукавами, натягиваю на босые ноги теплые носки и, бросив в карман «нечаянно» оставленный Оливером ключ, выглядываю в коридор. Убедившись, что на горизонте никого нет, выхожу полностью и осторожно прикрываю за собой дверь. Я специально отказалась от каблуков, чтобы передвигаться максимально бесшумно. Прислушиваясь к каждому шороху, на цыпочках крадусь вдоль анфилады запертых комнат. Я не задерживаюсь, чтобы проверить не подходит ли ключ ни у одной из дверей. У меня имеется вполне определенная цель, и это не заросшая паутиной спальня с бесполезным хламом. Мне нужен чердак. Уверена, что начинать стоит с него. Слишком часто он упоминался в разговорах с Оливером Кейном и в рукописи, написанной им же (в его авторстве уже не сомневаюсь).
Обшарив половину дома, где поселили меня, никаких намеков на чердак, к сожалению, обнаружить не удалось, хотя если бы я хотела что-то очень хорошо спрятать, то сделала бы это здесь, а не на жилой половине, где болтается много народу. Насчёт много я загнула, конечно, но убирают там точно чаще.
Слегка расстроившись, что поиски затянулись, передислоцируюсь в коридор с хозяйскими спальнями. И там снова никого. Это или везение, или ловушка, или за мной следят через камеры скрытого наблюдения. Или, как вариант, ленивый обслуживающий персонал просиживает задницы в гостевом домике, без умолка треща на своем корейском. Я предпочитаю последнее. Так спокойнее.
Озираясь по сторонам, пару раз прохожу взад-вперед по коридору и останавливаюсь на середине, задумчиво ощупывая взглядом стены и потолок. Возможно, я что-то упускаю. Дом огромный: цокольный этаж, на котором я ни разу не была, первый с гостиной зоной, столовой и кухней, второй — спальни. Чердак должен быть, как и вход на него. Думай, Шерри, думай. Мозги нужны не только для того, чтобы есть.
Может быть, лестница на чердак находится за одной из запертых дверей. Точно! Так и есть. Кажется, в рукописи говорилось что-то про три двери или три замка… Черт. Точно не помню. Надо перечитать гребаный шифр. К тому же я напротив. Толкнув массивную дверь в библиотеку, со всех ног бросаюсь к компьютеру и, с трудом дождавшись, когда тот загрузится, открываю файл и торопливо кручу ролик компьютерной мыши.
— Так-так-так. Стоп. Вот оно:
«Некоторые тайны лучше никогда не раскрывать, спрятать подальше от любопытных глаз, замуровать за стальными дверями и заживо похоронить в кромешной темноте. Стеречь и охранять, словно сокровище, даже если внутри драгоценного черного ларца с секретами копошатся черви.
А если этот червь — ты, то смысл вышесказанного кардинальным образом меняется, правда? Если червь ты, то единственный путь к спасению — просочиться в узкую замочную скважину. А если их три, то какую выбрать?»
— Ну что, червяк, готов прогуляться? — усмехнувшись, откидываюсь на спинку кресла. Итак, мы ищем стальную дверь и три замочные скважины. Круть. Мне начинает нравиться этот дом.
Стальных, точнее металлических дверей оказывается две. Одну я отметаю, так как на ней установлен сенсорный замок. А вот вторая у меня вызывает прилив воодушевления. У нее есть замочная скважина! Подпрыгнув от радости, я достаю ключ из кармана и с замиранием сердца подношу к отверстию. Тада-дам…
