— Злость и гнев выматывают, лишают сил, — нарушая тишину, произносит Кейн очередную бредовую муть убийственно-спокойным тоном, и я действительно чувствую смертельную усталость. — Они отвлекают. Не разбрасывайся эмоциями, Шерри. Это бессмысленная трата времени.
Он прав, черт бы его побрал. Из нас двоих я одна веду себя, как свихнувшаяся истеричка, хотя обещала удивить непредсказуемыми реакциями. Не удивила, а выставила себя травмированной бешеной дурой. Не понимаю, почему каждое его слово дергает нервные импульсы внутри, вскрывая бездну ярости.
Ларец с червями, кажется, я все-таки открыла его. Измученная улыбка дрожит на губах. Бросив карандаш, встаю рядом с Оливером, повторяя его позу.
— Ты хочешь заставить меня поверить в то, что был со мной в доме Хадсона? — запоздало пытаюсь наладить контакт и в очередной раз даю себе зарок не принимать в штыки все, что скажет Кейн, даже если это покажется мне чистым безумием.
— Официально он принадлежал его матери, — дежурным тоном поправил Кейн.
— Я в курсе, — киваю. — Тебя не могло там быть, Оливер. Уолтер Хадсон… ну, он был по девочкам. Взрослым девочкам. Меня он не тронул, — повернув голову, смотрю на правильный профиль Оливера. И когда этот сумасшедший поворачивает голову и впивается в меня своим вскрывающим словно скальпель взглядом, снова начинаю сомневаться в собственных словах.
Мне известен психологический прием, используемый Кейном, я знаю, как он работает (подразумевается одна из форм психологических манипуляций под названием Гозлайтинг, главная задача которого заставить человека сомневаться в адекватности своего восприятия окружающей действительности, тем самым выставив индивида ненормальным, «дефективным»). Двойные интонации, двойной смысл, двойная подача во всем, что он говорит или делает. Это намеренный эффект, чтобы впоследствии оспорить и перевернуть сказанное в удобном ему ключе. Оливер вдумчиво и методично сводит меня с ума. Противостоять сложно, даже если четко осознаешь что происходит, но я обязана попытаться.
— Я действительно ничего не помню. Ни боли, ни страха. Пустота. Сплошное темное пятно. Я была ребенком с не оформившейся психикой, когда в один страшный день очнулась в больнице, узнала, что побывала в аду и чудом вернулась оттуда, но потеряла там свою сестру. Зачем ты хочешь, чтобы я прошла через все это снова? — он смотрит на меня без всякого выражения, не считая нужным ответить на вопрос. Густая тьма из непроницаемых глаз вырывается наружу. Единственная лампочка гаснет, пару раз моргнув на прощание. Я опускаю ресницы, прячась от окружающего сюрреализма, и говорю то, что Оливер Кейн ожидает услышать от перепуганной до смерти жертвы.
— Не проходит ни дня, чтобы я не думала о Руби, о том, что могла спасти её или облегчить страдания. Мне отчаянно хочется верить, что я попыталась… — набрав полные лёгкие кислорода, упираюсь затылком в прохладную цементную стену и продолжаю: — Не знаю, почему Хадсон похитил нас, как он это сделал, почему выбрал именно Руби и отпустил меня, не знаю, что происходило в течении двух месяцев плена, и как я оказалась в больнице. Не помню ничего из того, что говорил или делал этот монстр, каким образом убивал и пытал Руби. Впервые я увидела его лицо на фото во время допросов и после в новостях, и оно не вызвало во мне ни малейшего отклика.
— Я вызываю в тебе отклик, Шерри? — Оливер нарушает молчание, но на этот раз я готова. Вопрос звучит иначе, с новой вибрирующей вкрадчивой интонацией. — Что ты чувствуешь, когда смотришь на меня?
— Сейчас? — озадаченно уточняю я, и получаю подтверждающий кивок. — Злость, по большей части, — неловко улыбаюсь, заправляя волосы за уши. — Хочется свернуть тебе шею, когда ты ведешь психодробительные игры. Согласись, все это, — обвожу взглядом тёмную комнату, — мало способствует откровенности и симпатии. Ночью мне казал…
— Я спрашиваю про сейчас, — он ненавязчиво останавливает меня. Это наводит на вполне определённые мысли. У парня серьезные проблемы с самооценкой и самоидентификацией. Как же, черт возьми, все это не вяжется с образом нежного и внимательного любовника, чутко настроенного на желания партнёрши. Моя женская суть уверенно вопит, что парень, стоящий рядом со мной, на подобное не способен. Этот Оливер Кейн твердый и непробиваемый, как стена за нашими спинами.
— Я могу говорить предельно откровенно? — уточняю на случай возникновения неадекватных реакций. Напрасно. Эмоциональный фон Кейна перенастроен и наглухо закрыт.
— Можешь. Здесь нет никого кроме нас двоих. Все, что ты скажешь, останется внутри.
— Хорошо, — выдыхаю, собравшись с мыслями. — Ты не проявляешь агрессии, не угрожаешь физически, я уверена, что ты ничего мне не сделаешь. Во всяком случае, на данном этапе.
— И какова моя цель, по-твоему?
— Твоя? — переспрашиваю я и, дождавшись кивка, уточняю: — Мы сейчас не говорим о Гвен и ее мотивах, которые более чем прозрачны?
— Нет, мы не говорим о Гвендолен, — замечаю, что даже имя сестры в устах преобразившегося Оливера звучит иначе. Официально, бесчувственно. Еще вчера была стопроцентная уверенность, что они очень близки, и он по-своему балует Гвен, заботится и гордится её успехами.
— До того, как я вошла сюда, мнение было другим, но сейчас считаю, что у тебя имеются определённые проблемы психологического плана. Ты не определен, не собран, находишься в поиске себя.
— Социопат, — подсказывает Кейн.
— Да, если одним словом. Социопат с навязчивыми фантазиями, — немного расширяю «диагноз». Чувствую себя по-идиотски, словно снова оказалась в кресле доктора Гилбер и обсуждаю нюансы маминого заболевания.
— Какого рода? — интересуется далеко «не безмолвный» пациент (Отсылка к роману Алекса Михаэлидеса «Безмолвный пациент»). И я захожу издалека, чтобы плавно подойти к сути:
— Вся ситуация в целом, начиная с моего появления в доме, тщательно срежиссирована: загадочная рукопись, неизвестный автор, тайные послания, подброшенный ключ. Даже эта комната является идеальной декорацией к запланированной сцене, неоднократно проигранной в твоей голове. Согласен?
— Отчасти, — уклончиво отзывается Кейн.
— Ты не выносишь людей, но нуждаешься в их энергии. Не любой энергии, ты тщательно выбираешь объект для фантазий. Так же, как выбрал меня, — я могла бы выразиться объемнее, но для подачи моей позиции достаточно сказанного.
— Что в тебе могло привлечь социопата с фантазиями? — вопрос ставит меня в тупик своей неожиданностью. Повернув голову, я тщетно пытаюсь уловить скрытые мысли или эмоции на лице Оливера. На меня он больше не смотрит, взгляд устремлен вглубь погруженной в темноту комнаты.
— Ты иронизируешь?
— Нет, конкретизирую вопрос, — сначала отвечает, а только потом отрицательно качает головой. Несовпадение слов и жестов — тревожный симптом, но одного его недостаточно, чтобы строить выводы.
— Я думаю, в глубине души ты извращенец, но стыдишься этого и тщательно скрываешь, — стараюсь смягчить формулировку и, сделав небольшую паузу, сразу продолжаю мысль. — Согласись, фантазия о маленькой девочке, запертой наедине с серийным убийцей — не есть норма. Ты зациклен на моих воспоминаниях и делаешь все, чтобы я рассказала о том, что Хадсон делал или не делал со мной, попутно сочиняя собственную версию.
— Не соглашусь, — Оливер впервые открыто и категорично возражает мне. — В моей версии нет ни сексуальной подоплеки, ни описания страданий и смакования боли.
— Но ты занимался сексом со мной, — привожу главный аргумент в подтверждение своей правоты. — С девочкой, умоляющей о помощи на страницах рукописи.
— Не я, Шерил, — мы одновременно поворачиваем головы и встречаемся взглядами. Твердая уверенность в его словах не оставляет сомнений, что передо мной патологический лжец… Или сумасшедший. — И ты не девочка.
— Хорошо, что ты это понимаешь, — теряю нить мысли, заблудившись в черных кратерах внимательных глаз.
— Маниакально одержимый фантазиями социопат обязательно бы воплотил все, что возбуждает, будоражит и питает его воображение, — произносит Оливер, не отрывая взгляда. — В реальности, а не прибегая к фальшивым заменам. Его ничто не ограничивает, он бесстрашен, безжалостен и хладнокровен. Прямо сейчас ты бы лежала абсолютно голая на холодном полу, а его нож вскрывал бы одну за другой твои артерии. Возбуждаясь от вида крови, ужаса и беспомощности, он бы трахал тебя в луже крови под аккомпанемент твоих отчаянных воплей, наслаждаясь каждой секундой агонии, а после накладывал бы жгуты и приводил в сознание, — беспощадная уверенность в голосе Кейна зашкаливает. Я шокировано смотрю на него, не в состоянии поверить, что он действительно произносит все эти жуткие вещи, отлично осознавая, какую боль причиняет каждым новым словом.
— Ты слишком хороша, чтобы умереть быстро, — Оливер продолжает все тем же размеренным безмятежным тоном. — Наслаждение острее, пока сердце трепыхается и сражается за жизнь. Он бы держал тебя здесь неделями, месяцами, резал твои сухожилия, лишая подвижности и способности к сопротивлению, превратил в безвольную куклу для удовлетворения своих сексуальных извращенных фантазий. А наигравшись, перерезал бы глотку, уверенный, что освобождает тебя от мучений. Он бы тщательно спрятал твой труп, искренне скорбел и раскаивался до тех пор, пока не выбрал бы новую жертву.
Меня трясёт мелкой дрожью, когда Кейн, наконец, замолкает. Веки горят, но слез нет, как и облегчения, которое они могут дать пролившись. Оливер только что описал сценарий зверств Балтиморского маньяка —Уолтера Хадсона. Каким-то образом Кейн добрался до материалов дела. Подобных подробностей не было ни в прессе, ни в новостях.
— Хадсон не раскаивался и не фантазировал, — резюмирует Оливер, так и не дождавшись моей реакции. — Он вымещал свою ненависть и ущербность на тех, кто были заведомо слабее.
Господи, я совсем ничего не понимаю.
— А ты… Ты хочешь сделать все … это со мной? — голос дрожит, но я ничего не могу поделать, контроль снова в руках Кейна, и скорее всего, все время был у него.
— Шерри, — склонившись ко мне, произносит он, — сотни раз в сутки я представляю дикие вещи, от которых у большинства людей волосы встанут дыбом.
— Это не ответ, — дрожь усиливается, холодный пот струится по позвоночнику. — Ты хочешь убить меня?
— Нет, — он отрицательно качает головой и внезапно накрывает мои пальцы своими. Вместо облегчения от его признания меня пронзает дикое напряжение. — Тебя нет, — добавляет Кейн, ткнувшись носом в мою макушку и шумно втягивая мой запах. Точно так же, как тогда в саду. Под дожем. Один из самых чувственных моментов в моей жизни. Сердце обрывается, жутко хочется разрыдаться.
— А других? — я не хочу знать, но обязана спросить.
— Я думаю об этом, — крепко сплетая наши пальцы, Оливер сжимает их в замок. — Постоянно. Поэтому я здесь.
— А зачем я здесь?
— Ты вернулась, чтобы освободить меня, Шерри.
Оливер
Я рассчитывал переговорить с Гвен в офисе или на нейтральной территории, подальше от посторонних ушей, чтобы вернуться домой с четкой конкретной позицией. Но в обед Гвендолен позвонила, сообщив, что ее вылет задерживается. По итогу встретились с сестрой в аэропорту около семи вечера, и всю обратную дорогу до «Кanehousgarden» мы ожесточенно спорили.
— Это рискованно, Оли. Можешь считать меня параноиком, но я думаю, что Шерил Рэмси лучше уехать, — упрямо поджимая губы, Гвен смотрит на дорогу и периодически на меня. — Ни к чему хорошему это не приведет.
— Сбежать от проблем — позиция страуса. Ты сама не раз это повторяла, — напоминаю ненавязчиво и вполне миролюбиво. Опускаю стекло и прикуриваю от зажигалки. Гвендолен мгновенно вспыхивает, как огонек, поджигающий сигарету.
— Я же просила не курить в машине!
— В твоей, а это моя, — широко и беззлобно ухмыляюсь я. — Шерил останется, — добавляю непререкаемым тоном, выпуская в окно струйку дыма. — И мы расскажем ей все, как есть.
— Она мне не нравится, Оли, — демонстративно прикрывая нос ладошкой, морщится Гвен. — До ее появления все было спокойно. Ты был спокойнее, а сейчас словно помешался на этой … Шерри.
— Ты просто ревнуешь, — расплываюсь в улыбке, стараясь разрядить напряжение.
— Не смешно, — недовольно ворчит Гвен, не разделяя моего легкомысленного настроя. — Я давно говорю, что тебе нужно найти постоянную хорошую девушку без проблем и сложностей.
— А чем плоха Шерил Рэмси? — с искусственной небрежностью осведомляюсь, подмигивая оглянувшейся девушке из пролетевшего мимо кабриолета.
— Ты специально дразнишь меня или говоришь серьёзно? — кожей чувствую, как Гвендолен препарирует меня наживую острым дотошным взглядом.
— Серьезно, Гвен, — постукивая пальцами правой руки по рулю, левой подношу к губам сигарету и глубоко затягиваюсь. — Между нами есть какая-то связь. Она не такая, как все. У нас все серьезно, понимаешь?
— Что у тебя с рукой? — Гвендолен резко меняет тему, переключая спектр внимания на унылый пейзаж за окном. Блеклые осенние краски не способствуют оптимистическому настроению. Гвен не умеет расслабляться, слишком много думает и работает.
— Поранился, — пожав плечами, отвечаю на заданный вопрос.
— Как?
— Гвен, да какая разница?
— Разница есть, — настаивает сестра.
— Порезался в кабинете канцелярским ножом.
— Ты не был сегодня в офисе, Оливер.
— Гвен, я звонил тебе с офисного телефона, — осторожно оспариваю я, бросив на сестру вопросительный взгляд. Она странно себя ведет сегодня, задает какие-то нелепые вопросы.
— Я звонила тебе на твой сотовый. Ты трахаешься с ней. В этом все дело? — с откровенной агрессией бросает Гвен, оборачиваясь ко мне.
— Что? С кем? — у меня случается когнитивный диссонанс от отсутствия связи и какой-либо логики в услышанных словах. Резко крутанув руль, съезжаю на обочину. — Ты в своем уме, Гвен? — вырубив двигатель, всем корпусом разворачиваюсь к сестре.
— В своем, — с вызовом кивает она, прострелив меня свирепым взглядом. Я сто лет не видел ее в такой ярости. Неужели у несчастной, страдающей комплексом вины девочки прорезались зубки и характер? Это феномен нужно срочно изучить и подавить, пока ситуация не вышла из-под контроля. — А вот ты вряд ли. Тебя тянет на ненормальных, Оли.
— Что в твоём понятии «ненормальные»? — уточняю сквозь зубы, прикладывая максимум усилий, чтобы не сорваться и не наговорить лишнего. Иногда Гвен бывает чересчур грубой и прямолинейной, но я знаю, что внутри она совсем другая. Ее агрессивные эмоции — это способ защиты. Гвен паникует, когда чувствует опасность и реагирует. Обычно я терпим к случающимся припадкам. Обычно, но…
— Психически нестабильные больные нимфоманки. Твоя последняя подружка была такой же, — с отвращением выплёвывает Гвен. Сегодня она явно перегибает.
— Прекрати! — приказываю командным тоном, который всегда действует безотказно.
— Тогда ты тоже ходил с блаженной улыбкой, с ног до головы исполосованный когтями, — вырвав недокуренную сигарету из моих пальцев, Гвен швыряет ее в окно. В индиговых глазах пляшут адские огни, губы кривятся в злой усмешке.
— Поверь, я взрослая девочка и знаю, как выглядят следы безумной страсти, — поднимает руки вверх и несколько раз сгибает указательные и безымянные пальцы, изображая кавычки.
Он прав, черт бы его побрал. Из нас двоих я одна веду себя, как свихнувшаяся истеричка, хотя обещала удивить непредсказуемыми реакциями. Не удивила, а выставила себя травмированной бешеной дурой. Не понимаю, почему каждое его слово дергает нервные импульсы внутри, вскрывая бездну ярости.
Ларец с червями, кажется, я все-таки открыла его. Измученная улыбка дрожит на губах. Бросив карандаш, встаю рядом с Оливером, повторяя его позу.
— Ты хочешь заставить меня поверить в то, что был со мной в доме Хадсона? — запоздало пытаюсь наладить контакт и в очередной раз даю себе зарок не принимать в штыки все, что скажет Кейн, даже если это покажется мне чистым безумием.
— Официально он принадлежал его матери, — дежурным тоном поправил Кейн.
— Я в курсе, — киваю. — Тебя не могло там быть, Оливер. Уолтер Хадсон… ну, он был по девочкам. Взрослым девочкам. Меня он не тронул, — повернув голову, смотрю на правильный профиль Оливера. И когда этот сумасшедший поворачивает голову и впивается в меня своим вскрывающим словно скальпель взглядом, снова начинаю сомневаться в собственных словах.
Мне известен психологический прием, используемый Кейном, я знаю, как он работает (подразумевается одна из форм психологических манипуляций под названием Гозлайтинг, главная задача которого заставить человека сомневаться в адекватности своего восприятия окружающей действительности, тем самым выставив индивида ненормальным, «дефективным»). Двойные интонации, двойной смысл, двойная подача во всем, что он говорит или делает. Это намеренный эффект, чтобы впоследствии оспорить и перевернуть сказанное в удобном ему ключе. Оливер вдумчиво и методично сводит меня с ума. Противостоять сложно, даже если четко осознаешь что происходит, но я обязана попытаться.
— Я действительно ничего не помню. Ни боли, ни страха. Пустота. Сплошное темное пятно. Я была ребенком с не оформившейся психикой, когда в один страшный день очнулась в больнице, узнала, что побывала в аду и чудом вернулась оттуда, но потеряла там свою сестру. Зачем ты хочешь, чтобы я прошла через все это снова? — он смотрит на меня без всякого выражения, не считая нужным ответить на вопрос. Густая тьма из непроницаемых глаз вырывается наружу. Единственная лампочка гаснет, пару раз моргнув на прощание. Я опускаю ресницы, прячась от окружающего сюрреализма, и говорю то, что Оливер Кейн ожидает услышать от перепуганной до смерти жертвы.
— Не проходит ни дня, чтобы я не думала о Руби, о том, что могла спасти её или облегчить страдания. Мне отчаянно хочется верить, что я попыталась… — набрав полные лёгкие кислорода, упираюсь затылком в прохладную цементную стену и продолжаю: — Не знаю, почему Хадсон похитил нас, как он это сделал, почему выбрал именно Руби и отпустил меня, не знаю, что происходило в течении двух месяцев плена, и как я оказалась в больнице. Не помню ничего из того, что говорил или делал этот монстр, каким образом убивал и пытал Руби. Впервые я увидела его лицо на фото во время допросов и после в новостях, и оно не вызвало во мне ни малейшего отклика.
— Я вызываю в тебе отклик, Шерри? — Оливер нарушает молчание, но на этот раз я готова. Вопрос звучит иначе, с новой вибрирующей вкрадчивой интонацией. — Что ты чувствуешь, когда смотришь на меня?
— Сейчас? — озадаченно уточняю я, и получаю подтверждающий кивок. — Злость, по большей части, — неловко улыбаюсь, заправляя волосы за уши. — Хочется свернуть тебе шею, когда ты ведешь психодробительные игры. Согласись, все это, — обвожу взглядом тёмную комнату, — мало способствует откровенности и симпатии. Ночью мне казал…
— Я спрашиваю про сейчас, — он ненавязчиво останавливает меня. Это наводит на вполне определённые мысли. У парня серьезные проблемы с самооценкой и самоидентификацией. Как же, черт возьми, все это не вяжется с образом нежного и внимательного любовника, чутко настроенного на желания партнёрши. Моя женская суть уверенно вопит, что парень, стоящий рядом со мной, на подобное не способен. Этот Оливер Кейн твердый и непробиваемый, как стена за нашими спинами.
— Я могу говорить предельно откровенно? — уточняю на случай возникновения неадекватных реакций. Напрасно. Эмоциональный фон Кейна перенастроен и наглухо закрыт.
— Можешь. Здесь нет никого кроме нас двоих. Все, что ты скажешь, останется внутри.
— Хорошо, — выдыхаю, собравшись с мыслями. — Ты не проявляешь агрессии, не угрожаешь физически, я уверена, что ты ничего мне не сделаешь. Во всяком случае, на данном этапе.
— И какова моя цель, по-твоему?
— Твоя? — переспрашиваю я и, дождавшись кивка, уточняю: — Мы сейчас не говорим о Гвен и ее мотивах, которые более чем прозрачны?
— Нет, мы не говорим о Гвендолен, — замечаю, что даже имя сестры в устах преобразившегося Оливера звучит иначе. Официально, бесчувственно. Еще вчера была стопроцентная уверенность, что они очень близки, и он по-своему балует Гвен, заботится и гордится её успехами.
— До того, как я вошла сюда, мнение было другим, но сейчас считаю, что у тебя имеются определённые проблемы психологического плана. Ты не определен, не собран, находишься в поиске себя.
— Социопат, — подсказывает Кейн.
— Да, если одним словом. Социопат с навязчивыми фантазиями, — немного расширяю «диагноз». Чувствую себя по-идиотски, словно снова оказалась в кресле доктора Гилбер и обсуждаю нюансы маминого заболевания.
— Какого рода? — интересуется далеко «не безмолвный» пациент (Отсылка к роману Алекса Михаэлидеса «Безмолвный пациент»). И я захожу издалека, чтобы плавно подойти к сути:
— Вся ситуация в целом, начиная с моего появления в доме, тщательно срежиссирована: загадочная рукопись, неизвестный автор, тайные послания, подброшенный ключ. Даже эта комната является идеальной декорацией к запланированной сцене, неоднократно проигранной в твоей голове. Согласен?
— Отчасти, — уклончиво отзывается Кейн.
— Ты не выносишь людей, но нуждаешься в их энергии. Не любой энергии, ты тщательно выбираешь объект для фантазий. Так же, как выбрал меня, — я могла бы выразиться объемнее, но для подачи моей позиции достаточно сказанного.
— Что в тебе могло привлечь социопата с фантазиями? — вопрос ставит меня в тупик своей неожиданностью. Повернув голову, я тщетно пытаюсь уловить скрытые мысли или эмоции на лице Оливера. На меня он больше не смотрит, взгляд устремлен вглубь погруженной в темноту комнаты.
— Ты иронизируешь?
— Нет, конкретизирую вопрос, — сначала отвечает, а только потом отрицательно качает головой. Несовпадение слов и жестов — тревожный симптом, но одного его недостаточно, чтобы строить выводы.
— Я думаю, в глубине души ты извращенец, но стыдишься этого и тщательно скрываешь, — стараюсь смягчить формулировку и, сделав небольшую паузу, сразу продолжаю мысль. — Согласись, фантазия о маленькой девочке, запертой наедине с серийным убийцей — не есть норма. Ты зациклен на моих воспоминаниях и делаешь все, чтобы я рассказала о том, что Хадсон делал или не делал со мной, попутно сочиняя собственную версию.
— Не соглашусь, — Оливер впервые открыто и категорично возражает мне. — В моей версии нет ни сексуальной подоплеки, ни описания страданий и смакования боли.
— Но ты занимался сексом со мной, — привожу главный аргумент в подтверждение своей правоты. — С девочкой, умоляющей о помощи на страницах рукописи.
— Не я, Шерил, — мы одновременно поворачиваем головы и встречаемся взглядами. Твердая уверенность в его словах не оставляет сомнений, что передо мной патологический лжец… Или сумасшедший. — И ты не девочка.
— Хорошо, что ты это понимаешь, — теряю нить мысли, заблудившись в черных кратерах внимательных глаз.
— Маниакально одержимый фантазиями социопат обязательно бы воплотил все, что возбуждает, будоражит и питает его воображение, — произносит Оливер, не отрывая взгляда. — В реальности, а не прибегая к фальшивым заменам. Его ничто не ограничивает, он бесстрашен, безжалостен и хладнокровен. Прямо сейчас ты бы лежала абсолютно голая на холодном полу, а его нож вскрывал бы одну за другой твои артерии. Возбуждаясь от вида крови, ужаса и беспомощности, он бы трахал тебя в луже крови под аккомпанемент твоих отчаянных воплей, наслаждаясь каждой секундой агонии, а после накладывал бы жгуты и приводил в сознание, — беспощадная уверенность в голосе Кейна зашкаливает. Я шокировано смотрю на него, не в состоянии поверить, что он действительно произносит все эти жуткие вещи, отлично осознавая, какую боль причиняет каждым новым словом.
— Ты слишком хороша, чтобы умереть быстро, — Оливер продолжает все тем же размеренным безмятежным тоном. — Наслаждение острее, пока сердце трепыхается и сражается за жизнь. Он бы держал тебя здесь неделями, месяцами, резал твои сухожилия, лишая подвижности и способности к сопротивлению, превратил в безвольную куклу для удовлетворения своих сексуальных извращенных фантазий. А наигравшись, перерезал бы глотку, уверенный, что освобождает тебя от мучений. Он бы тщательно спрятал твой труп, искренне скорбел и раскаивался до тех пор, пока не выбрал бы новую жертву.
Меня трясёт мелкой дрожью, когда Кейн, наконец, замолкает. Веки горят, но слез нет, как и облегчения, которое они могут дать пролившись. Оливер только что описал сценарий зверств Балтиморского маньяка —Уолтера Хадсона. Каким-то образом Кейн добрался до материалов дела. Подобных подробностей не было ни в прессе, ни в новостях.
— Хадсон не раскаивался и не фантазировал, — резюмирует Оливер, так и не дождавшись моей реакции. — Он вымещал свою ненависть и ущербность на тех, кто были заведомо слабее.
Господи, я совсем ничего не понимаю.
— А ты… Ты хочешь сделать все … это со мной? — голос дрожит, но я ничего не могу поделать, контроль снова в руках Кейна, и скорее всего, все время был у него.
— Шерри, — склонившись ко мне, произносит он, — сотни раз в сутки я представляю дикие вещи, от которых у большинства людей волосы встанут дыбом.
— Это не ответ, — дрожь усиливается, холодный пот струится по позвоночнику. — Ты хочешь убить меня?
— Нет, — он отрицательно качает головой и внезапно накрывает мои пальцы своими. Вместо облегчения от его признания меня пронзает дикое напряжение. — Тебя нет, — добавляет Кейн, ткнувшись носом в мою макушку и шумно втягивая мой запах. Точно так же, как тогда в саду. Под дожем. Один из самых чувственных моментов в моей жизни. Сердце обрывается, жутко хочется разрыдаться.
— А других? — я не хочу знать, но обязана спросить.
— Я думаю об этом, — крепко сплетая наши пальцы, Оливер сжимает их в замок. — Постоянно. Поэтому я здесь.
— А зачем я здесь?
— Ты вернулась, чтобы освободить меня, Шерри.
Прода от 31.03.2020, 12:10ГЛАВА 14
Оливер
Я рассчитывал переговорить с Гвен в офисе или на нейтральной территории, подальше от посторонних ушей, чтобы вернуться домой с четкой конкретной позицией. Но в обед Гвендолен позвонила, сообщив, что ее вылет задерживается. По итогу встретились с сестрой в аэропорту около семи вечера, и всю обратную дорогу до «Кanehousgarden» мы ожесточенно спорили.
— Это рискованно, Оли. Можешь считать меня параноиком, но я думаю, что Шерил Рэмси лучше уехать, — упрямо поджимая губы, Гвен смотрит на дорогу и периодически на меня. — Ни к чему хорошему это не приведет.
— Сбежать от проблем — позиция страуса. Ты сама не раз это повторяла, — напоминаю ненавязчиво и вполне миролюбиво. Опускаю стекло и прикуриваю от зажигалки. Гвендолен мгновенно вспыхивает, как огонек, поджигающий сигарету.
— Я же просила не курить в машине!
— В твоей, а это моя, — широко и беззлобно ухмыляюсь я. — Шерил останется, — добавляю непререкаемым тоном, выпуская в окно струйку дыма. — И мы расскажем ей все, как есть.
— Она мне не нравится, Оли, — демонстративно прикрывая нос ладошкой, морщится Гвен. — До ее появления все было спокойно. Ты был спокойнее, а сейчас словно помешался на этой … Шерри.
— Ты просто ревнуешь, — расплываюсь в улыбке, стараясь разрядить напряжение.
— Не смешно, — недовольно ворчит Гвен, не разделяя моего легкомысленного настроя. — Я давно говорю, что тебе нужно найти постоянную хорошую девушку без проблем и сложностей.
— А чем плоха Шерил Рэмси? — с искусственной небрежностью осведомляюсь, подмигивая оглянувшейся девушке из пролетевшего мимо кабриолета.
— Ты специально дразнишь меня или говоришь серьёзно? — кожей чувствую, как Гвендолен препарирует меня наживую острым дотошным взглядом.
— Серьезно, Гвен, — постукивая пальцами правой руки по рулю, левой подношу к губам сигарету и глубоко затягиваюсь. — Между нами есть какая-то связь. Она не такая, как все. У нас все серьезно, понимаешь?
— Что у тебя с рукой? — Гвендолен резко меняет тему, переключая спектр внимания на унылый пейзаж за окном. Блеклые осенние краски не способствуют оптимистическому настроению. Гвен не умеет расслабляться, слишком много думает и работает.
— Поранился, — пожав плечами, отвечаю на заданный вопрос.
— Как?
— Гвен, да какая разница?
— Разница есть, — настаивает сестра.
— Порезался в кабинете канцелярским ножом.
— Ты не был сегодня в офисе, Оливер.
— Гвен, я звонил тебе с офисного телефона, — осторожно оспариваю я, бросив на сестру вопросительный взгляд. Она странно себя ведет сегодня, задает какие-то нелепые вопросы.
— Я звонила тебе на твой сотовый. Ты трахаешься с ней. В этом все дело? — с откровенной агрессией бросает Гвен, оборачиваясь ко мне.
— Что? С кем? — у меня случается когнитивный диссонанс от отсутствия связи и какой-либо логики в услышанных словах. Резко крутанув руль, съезжаю на обочину. — Ты в своем уме, Гвен? — вырубив двигатель, всем корпусом разворачиваюсь к сестре.
— В своем, — с вызовом кивает она, прострелив меня свирепым взглядом. Я сто лет не видел ее в такой ярости. Неужели у несчастной, страдающей комплексом вины девочки прорезались зубки и характер? Это феномен нужно срочно изучить и подавить, пока ситуация не вышла из-под контроля. — А вот ты вряд ли. Тебя тянет на ненормальных, Оли.
— Что в твоём понятии «ненормальные»? — уточняю сквозь зубы, прикладывая максимум усилий, чтобы не сорваться и не наговорить лишнего. Иногда Гвен бывает чересчур грубой и прямолинейной, но я знаю, что внутри она совсем другая. Ее агрессивные эмоции — это способ защиты. Гвен паникует, когда чувствует опасность и реагирует. Обычно я терпим к случающимся припадкам. Обычно, но…
— Психически нестабильные больные нимфоманки. Твоя последняя подружка была такой же, — с отвращением выплёвывает Гвен. Сегодня она явно перегибает.
— Прекрати! — приказываю командным тоном, который всегда действует безотказно.
— Тогда ты тоже ходил с блаженной улыбкой, с ног до головы исполосованный когтями, — вырвав недокуренную сигарету из моих пальцев, Гвен швыряет ее в окно. В индиговых глазах пляшут адские огни, губы кривятся в злой усмешке.
— Поверь, я взрослая девочка и знаю, как выглядят следы безумной страсти, — поднимает руки вверх и несколько раз сгибает указательные и безымянные пальцы, изображая кавычки.
