— Насколько мне известно, - просипел он, - сейчас жива только младшая дочь семейства, и её брат. Они живут в северной части города, близ дворца. Однако в тот округ лучше ближние три дня не соваться вовсе, пока поветрие не уйдёт. Ежели они их переживут, тогда сможете свидеться. Пропажу старшего сына никто так и не раскрыл. Так что даже если он жив, то вряд ли ходит по земле в человеческом обличии.
— Поветрие? — Странник заинтересованно и резко поддался вперёд, и что-то в его стремительном движении явно трактирщика встревожило, заставив отшатнуться на несколько шагов назад.
— Проклятая герцогиня Мэйнард. — С презрением процедил он. — Из всех четырёх богов решила преклониться перед чёрным отступником, и заняться чернокнижеством, и только из-за не менее проклятого мальчишки. — В глазах путника промелькнуло искреннее недоумение.
— Когда я покидал город, им правил лорд Моор Трейвас.
— Таки лорд отдал душу Бездне, даже до собственной коронации, а его враги вовремя подсуетились, чтобы устроить переворот. – Оживился трактирщик, найдя благодарного слушателя в лице постояльца. Он снова приблизился и, наклонив голову набок продолжил, заговорщически понизив голос. - Поговаривают, что Гранвиля долгое время травили, но придворные говорят, что это всё — чушь, и лорд заболел раньше. Но кто ж его разберёт? В одну ночь наёмники перебили всех, кто был во дворце. Хирам, младший из сыновей лорда, каким-то чудом спасся, и, как говорят, продал Пустому дух, чтобы отомстить за всех его родственников, и вернуть правление, да говорят в ночь Торжеств сгинул. Наместник, муж герцогини, погиб от его рук, а в эту же ночь, весь город впервые настиг морок. Герцогиню уже лет пятнадцать никто не видел, а орден Литании, как может, пытается защищать простых жителей, раздавая лекарство от хвори, но сами понимаете, что они могут сделать? Мы ведь просто люди, и с магической тварью не совладаем.
Во взгляде постояльца появилось странное выражение, а голос прозвучал как-то глухо.
— Из всех четырёх божеств, такие слухи ходят за грядой, что Вакант — единственный, чьё существование сложно отрицать. — Отстранённо проговорил Сегель, и взглянул на свои руки, скрытые под перчатками. Отголоски прошлого странной неизвестной ему мелодией прокатились по сознанию. В город его привели кошмары, и письмо от сестры. Холодная волна скользнула по спине, будто змея сомнения, и Сегель судорожно вздохнул, вздрогнув от промелькнувших в голове фрагментов.
— Ежели и этот пустотелый ублюдок есть на самом деле, - прохрипел трактирщик и хихкнул, - тада и остальные существуют. Отчего б им всем не существовать. В Храме Божеств молятся всем трём.
— Но безрезультатно. — Хмыкнул Сегель, и кротко склонил голову. — Простите, я, порой дотошен в изучении религиозного вопроса, покуда в другой части мира, откуда я ныне пришёл, верят в существовании единого божества. Многоликого и многостороннего, и оттого мне более интересен родной пантеон.
Трактирщик смотрел на него искренне оскорблённо. Сегель видел, как губы мужчины дёргаются, чтобы произнести одно слово «еретик», но он так и не высказывает его, возможно из страха, вызванного сомнением. Как любят не признавать религию приверженцы другой концессии!
— Что же тебя привело в город, незнакомец? — Наконец, мрачно поинтересовался он.
— Незаконченные дела, и прошлое. — Лаконично ответил ему странник.
...Трактир «Обжигающее пламя».
Комнаты здесь были более чем «скромными». Настолько, что, войдя в нее, чувствовалось, что в брошенном доме было бы уютнее, чем здесь. Здесь прибирались, пыли не было, но всё говорило о том, что у этих комнат давно не было жильцов. Первое, что било наотмашь – это запах затхлый и сырой. Запах пустоты и обречённости.
Если сам трактир ещё явно посещали, то вот жить здесь могли разве что крысы — они приветственно попискивали Сегелю, убегая в норы, едва он появился. Он усмехнулся: «и вам одиноко здесь, наверное». Странник оставил дорожный мешок на крюке, вбитом в стену, и сел на кровать. Та тут же скрипнула от натуги, и он поморщился — так неприятно этот звук царапнул по нервам. Мужчина планировал провести здесь одну ночь, не больше. Возможно, даже меньше, если каким-то образом найдёт больше информации.
Чёрный оникс в подвеске приятно холодил кожу. Пока никакой опасности не было. Он откинулся на стену под всё тот же жалобный скрип панцирной сетки и открыл сознание для прошлого.
Элиза… он вспоминал её образ. Маленькая девочка с золотистыми кудрями, и большими болотно-зелёными глазами. Они смотрели на него в этот вечер, были полные слёз. Он помнил, как её маленькая ручка вцепилась в его одежду, не желая отпускать, но эта крепость со всеми жителями - это была дыра. Дыра, в которой он не хотел больше оставаться. И было ещё что-то, было интуитивное чувство, какое, наверное, бывает у крыс, покидающих тонущий корабль. И эта работёнка, на которую он подписался, была его билетом из этого загнивающего города. Денег за эту работу было столько, что он мог бы вывести из города всю семью, но отец, равно как и остальные родственники, остались, а после того, что он сделал под заказ, и вовсе перестали присылать какие-либо письма, когда он покинул город и добрался до ближайшего поселения в предгорье. Клеймо есть клеймо — и с ним он был большую часть жизни в их глазах.
Отчего же сейчас они решили вспомнить о нём? Это ему ещё предстоит выяснить. Может, он таки сможет убедить Элизу уехать с ним? Китгорф — чудесный город, где можно зарабатывать честно, и быть на частной страже — его навыки там очень высоко ценились, и он этим был горд. Ещё больше был горд тем, что теперь может тратить свои умения на что-то большее, чем срезания кошельков у пьяниц или заказные убийства. Ему даже в какой-то момент казалось, что началась новая — действительно новая! — жизнь. И буквально тут же будто бы злая ирония — весть из прошлого. Теперь Сегель был полон решимости разобраться с ним и с поганым прошлым, и с самим собой.
Поужинав кусочком вяленого мяса и ломтем хлеба с молоком — дорогой сосуд с рунами достался ему очень недёшево, но оно того, на его взгляд, явно стоило: теперь сохранность любого напитка была обеспечена весь долгий путь, — странник занялся изучением карт города. При нём была его старая карта и собственноручно исправленная схема, и уже сейчас он подметил несколько изменений. За долгие пятнадцать лет какие-то улицы перестроились, некоторые обзавелись дополнительным уровнем, возвышаясь над «старым» Гротенбергом, поэтому ему оставалось только внести несколько изменений, осторожно, углём вычерчивая их на старой бумаге. Помнится, местный картограф давно ему продал карту втридорога, и для этого ему пришлось некоторое время проходить голодным, и стараться ещё больше подворовывать на улице в ожидании хорошей работёнки. На ней даже остались пометки прошлого вроде: «тут можно словить хорошенькую сумму с такого-то по такое-то время суток», а здесь «много стражников».
Сейчас, смотря на пустующий город через запылённое окно, Сегель даже подумал, что раньше этот грязный, но многолюдный приморский городок обладал своим очарованием, но сейчас, когда на улице расхаживают лишь солдаты, одетые в лёгкий доспех, и с фонарями, излучающими магический свет из камней, он ощущал меланхолию. Что случилось с этим местом? Как давно всё пришло к этому упадку? В других городах королевства — хотя бывший форпост уже давно имел статус автономии — вовсю технологии начинали развиваться, и появлялись первые фабрики. Робкие шажки изобретателей, которые гнались за мечтой облегчить человеческий труд, поднимали и волну одобрения, и волну негодования, а это место словно застыло во времени. Вязкая атмосфера нагоняла сонливости, и походила на саван, опущенный на город. Сегель ощутил, как его клонит в сон. Долгая дорога, и изматывающий день — явный способ извести своё тело, а силы ему ещё понадобятся. Поэтому наёмник тяжело вздохнул, бросив очередной меланхоличный взгляд на этот город, и снова занялся приготовлениями ко сну.
А потом пришла она. Боль. Она железной рукой стянула сердце, и вытащила из лёгких весь воздух. Сегель захлебнулся кашлем, и судорожно попытался вдохнуть. Этот приступ был не первый. Всё начиналось пару недель назад с простого кашля, и лёгкой нехватки воздуха. Он решил тогда, что подцепил что-то, патрулируя улицы под проливным дождём. Тогда он промёрз и промок до нитки — вот тебе и следствие. Но лекарь даже деньги не взял за осмотр, уверив, что лечить его не от чего – со здоровьем всё в порядке. И мужчина было поверил ему, но…
Затем пришли кошмары. Видения старого города, и с вершины дворца, наблюдающего за огнём, разливающимся по городу, человека в тёмной мантии и в капюшоне, наброшенном на голову. Он говорил ему: «пришло время платить по долгам, Ривгольд». И как последний штрих на его истощённых кошмарами нервах, каким ни один травяной отвар уже не помогал, — письмо. Сначала одно, от сестры, каким-то образом выведавшей его адрес, справляющейся о том, как его дела; а потом другое: с просьбой приехать, навестить.
Сначала он решил, что это мошенники, каким-то образом выведавшие его подноготную, и решившие порушить его планы подняться в звании. Потом новые письма стали изобиловать личными подробностями, которые случайный мошенник уж явно бы никак не смог выведать.
Сегель корчился от боли, полулежа на кровати, пока не скатился на пол от очередного спазма. Он стоял на коленях перед койкой, хрипло и тяжело дыша в чистое покрывало, неожиданно пахнущее фиалками и миндальным маслом. Затем боль отступила, приглушилась. Измученный этим приступом мужчина кое-как поднялся на ноги, цепляясь за мебель. Шум в голове, песня — это новое, что он услышал. Чужая песня, не такая как раньше, но было в ней что-то отдалённо знакомое. Она походила на колыбельную, и одновременно на музыкальную шкатулку, и чем-то отличалась от них.
Сегель снова рухнул на колени, будто сбитый ударом невидимки, зарылся головой в покрывало, запах которого стал терпким и удушающе сильным. Он забился, срывая плотную ткань с лица, в попытке вдохнуть полной грудью, и сдавленно вскрикнул от режущего разум песнопения. Пытаясь заглушить певца, услышать что-то, кроме песни, в которой не было различимых слов, готов был рвать зубами на себе одежду. Всё вокруг стало вдруг вязким, и мерзким. Ему чудилось, что его руки, скрытые перчатками, в крови по локоть, что он чувствует этот едкий смрад трупов вокруг. На это правая рука, словно снова вспыхнула огнём, напоминая о старой ране.
И это, как ни странно, несколько привело его в себя, скинув марево бреда, хотя песня всё ещё давлела над сознанием, но уже не глушила его.
А потом Сегель услышал шаги. Они прорвались через мелодию, но не просто прорвались, а следовали ей в такт. Это в коридоре кто-то размеренно шёл, напевая один мотив. Он совпадал с музыкой в его голове. Медленно, мыча, тянул ноту, словно погребальную песнь, и остановился напротив комнаты. Сегель повернул голову к входу, и посмотрел на то, как открывается дверь. За ней он увидел, как долговязая фигура в походном плаще на мгновение замерла, а потом направилась мимо комнаты, легко махнув, будто бы приглашая следовать за собой.
— Ты действительно думал, что сможешь отпустить прошлое, похоронить его в своем подсознании? — Раздался голос в его голове, но боль удивительным образом вновь отступила. Сегель поднялся на ноги, в замешательстве глядя в коридор. Свет лампы удалялся, и он задумался, не последовать ли за ним? Этот голос казался ему смутно знакомым. Он точно его слышал раньше. Когда? Где? Память не давала никаких подсказок.
Нет, он знал, что прошлое не отпустит его так легко. Однако пришёл именно за тем, чтобы с ним развязаться. Значит, стоит идти до конца.
Сегель нащупал на поясе пистоль, и быстро выбежал в коридор. Там, вдали, ярко выделялась чёрная лакированная дверь со знакомым белым символом: переломанные песочные часы, где песок образовывал кольцо вокруг них, словно вихрь. Символ Ваканта, считающегося предателем в пантеоне, изгнанным за близость к людям, и одновременно жестокую плату за свои услуги. Здесь живёт кто-то из его последователей? Не тот ли «прокажённый», о котором говорил трактирщик?
Вздохнув, Сегель открыл дверь. Она раскрылась бесшумно, и за ней была непроглядная тьма. Настолько непроглядная, что та казалась материальной. Наёмник протянул руку, и кисть сразу же утонула в темноте.
«Заходи, не бойся» — снова раздался мелодичный голос в его голове. Он был спокоен, насмешлив, но от него у Сегеля пробежали мурашки по спине. Мужчина не был склонен верить в магию и прочую чертовщину... с тех пор, как покинул родной город. Тут странностей было предостаточно, чтобы хотя бы усомниться несколько раз. Что-то, определённо существовало. Только те ли это описанные божества? В этом он как раз сомневался.
Нужно решиться, так или иначе.
«Нужно» — прочитал его мысли незнакомец. — «И всё равно у тебя нет другого выхода. Можешь шагнуть добровольно, или же под давлением, но люди обычно жалуются, когда их тащат куда-то силой, верно? Я же даю тебе «выбор»».
Выбор без выбора, ха...
Сегель сделал шаг во тьму, стиснув рукоять пистоля настолько крепко, насколько могла держать его трясущаяся рука. Второй. Третий. Он услышал, как за его спиной закрылась дверь, но не услышал не единого своего шага. Просто он подсознательно считал их. Шаг за шагом по пустоте, темноте.
А потом он услышал звук: его сапоги ступили на каменную поверхность, гладкую, как зеркало, в котором он увидел собственное отражение. Он взглянул себе под ноги, и в этот момент темнота расступилась, ослепляя его утренним солнцем. Он никогда не видел настолько яркого солнца в Гротенберге. Настолько, что ему пришлось прикрыть рукой глаза.
Только это был не Гротенберг.
Это пространство походило на песочные часы в эпицентре которых кто-то остановил частицы песка, а меж их волн расположил многочисленные лестницы, высеченные прямо в воздухе из единого куска белого мрамора.
Наемник понял, что стоял, задержав дыхание. Это место было противоестественным. Это место внушало ему первобытный ужас, пропитанное чужеродной энергией. Она скользила потоками ветра, поглаживая полы его плаща и снимая капюшон с головы не навязчиво. Сегель задышал. Заставил себя вдохнуть. Это было частое дыхание, как у загнанного пса, и оно словно пыталось угнаться за его сердцем стучащем в бешенном ритме.
Но в этом месте было и что-то неуловимо умиротворяющее, и едва шок от самого факта существования чего-то такого в их реальности прошел, его начало клонить в сон. Хотелось просто лечь здесь на этой платформе, свернуться как кот в клубок, и уснуть... Уснуть навсегда.
Поддаваться подобному желанию хотелось, даже очень хотелось. За последнее время его дико измучили и эти внезапные боли, и помрачения рассудка, и то и дело всплывающее во снах прошлое. Душа жаждала забытья, хотя бы на время, на короткий миг. Покой и нега – что может быть лучше? Только нельзя – и это он знал точно, ведь не смотря ни на что, ему хотелось жить!
Поэтому – нет, нет, и ещё раз нет!
И этот морок также быстро спал, как и прежний. Это место на него влияло. Определенно прощупывало его сущность.
— Поветрие? — Странник заинтересованно и резко поддался вперёд, и что-то в его стремительном движении явно трактирщика встревожило, заставив отшатнуться на несколько шагов назад.
— Проклятая герцогиня Мэйнард. — С презрением процедил он. — Из всех четырёх богов решила преклониться перед чёрным отступником, и заняться чернокнижеством, и только из-за не менее проклятого мальчишки. — В глазах путника промелькнуло искреннее недоумение.
— Когда я покидал город, им правил лорд Моор Трейвас.
— Таки лорд отдал душу Бездне, даже до собственной коронации, а его враги вовремя подсуетились, чтобы устроить переворот. – Оживился трактирщик, найдя благодарного слушателя в лице постояльца. Он снова приблизился и, наклонив голову набок продолжил, заговорщически понизив голос. - Поговаривают, что Гранвиля долгое время травили, но придворные говорят, что это всё — чушь, и лорд заболел раньше. Но кто ж его разберёт? В одну ночь наёмники перебили всех, кто был во дворце. Хирам, младший из сыновей лорда, каким-то чудом спасся, и, как говорят, продал Пустому дух, чтобы отомстить за всех его родственников, и вернуть правление, да говорят в ночь Торжеств сгинул. Наместник, муж герцогини, погиб от его рук, а в эту же ночь, весь город впервые настиг морок. Герцогиню уже лет пятнадцать никто не видел, а орден Литании, как может, пытается защищать простых жителей, раздавая лекарство от хвори, но сами понимаете, что они могут сделать? Мы ведь просто люди, и с магической тварью не совладаем.
Во взгляде постояльца появилось странное выражение, а голос прозвучал как-то глухо.
— Из всех четырёх божеств, такие слухи ходят за грядой, что Вакант — единственный, чьё существование сложно отрицать. — Отстранённо проговорил Сегель, и взглянул на свои руки, скрытые под перчатками. Отголоски прошлого странной неизвестной ему мелодией прокатились по сознанию. В город его привели кошмары, и письмо от сестры. Холодная волна скользнула по спине, будто змея сомнения, и Сегель судорожно вздохнул, вздрогнув от промелькнувших в голове фрагментов.
— Ежели и этот пустотелый ублюдок есть на самом деле, - прохрипел трактирщик и хихкнул, - тада и остальные существуют. Отчего б им всем не существовать. В Храме Божеств молятся всем трём.
— Но безрезультатно. — Хмыкнул Сегель, и кротко склонил голову. — Простите, я, порой дотошен в изучении религиозного вопроса, покуда в другой части мира, откуда я ныне пришёл, верят в существовании единого божества. Многоликого и многостороннего, и оттого мне более интересен родной пантеон.
Трактирщик смотрел на него искренне оскорблённо. Сегель видел, как губы мужчины дёргаются, чтобы произнести одно слово «еретик», но он так и не высказывает его, возможно из страха, вызванного сомнением. Как любят не признавать религию приверженцы другой концессии!
— Что же тебя привело в город, незнакомец? — Наконец, мрачно поинтересовался он.
— Незаконченные дела, и прошлое. — Лаконично ответил ему странник.
Глава 2 — Вечер. День первый
...Трактир «Обжигающее пламя».
Комнаты здесь были более чем «скромными». Настолько, что, войдя в нее, чувствовалось, что в брошенном доме было бы уютнее, чем здесь. Здесь прибирались, пыли не было, но всё говорило о том, что у этих комнат давно не было жильцов. Первое, что било наотмашь – это запах затхлый и сырой. Запах пустоты и обречённости.
Если сам трактир ещё явно посещали, то вот жить здесь могли разве что крысы — они приветственно попискивали Сегелю, убегая в норы, едва он появился. Он усмехнулся: «и вам одиноко здесь, наверное». Странник оставил дорожный мешок на крюке, вбитом в стену, и сел на кровать. Та тут же скрипнула от натуги, и он поморщился — так неприятно этот звук царапнул по нервам. Мужчина планировал провести здесь одну ночь, не больше. Возможно, даже меньше, если каким-то образом найдёт больше информации.
Чёрный оникс в подвеске приятно холодил кожу. Пока никакой опасности не было. Он откинулся на стену под всё тот же жалобный скрип панцирной сетки и открыл сознание для прошлого.
Элиза… он вспоминал её образ. Маленькая девочка с золотистыми кудрями, и большими болотно-зелёными глазами. Они смотрели на него в этот вечер, были полные слёз. Он помнил, как её маленькая ручка вцепилась в его одежду, не желая отпускать, но эта крепость со всеми жителями - это была дыра. Дыра, в которой он не хотел больше оставаться. И было ещё что-то, было интуитивное чувство, какое, наверное, бывает у крыс, покидающих тонущий корабль. И эта работёнка, на которую он подписался, была его билетом из этого загнивающего города. Денег за эту работу было столько, что он мог бы вывести из города всю семью, но отец, равно как и остальные родственники, остались, а после того, что он сделал под заказ, и вовсе перестали присылать какие-либо письма, когда он покинул город и добрался до ближайшего поселения в предгорье. Клеймо есть клеймо — и с ним он был большую часть жизни в их глазах.
Отчего же сейчас они решили вспомнить о нём? Это ему ещё предстоит выяснить. Может, он таки сможет убедить Элизу уехать с ним? Китгорф — чудесный город, где можно зарабатывать честно, и быть на частной страже — его навыки там очень высоко ценились, и он этим был горд. Ещё больше был горд тем, что теперь может тратить свои умения на что-то большее, чем срезания кошельков у пьяниц или заказные убийства. Ему даже в какой-то момент казалось, что началась новая — действительно новая! — жизнь. И буквально тут же будто бы злая ирония — весть из прошлого. Теперь Сегель был полон решимости разобраться с ним и с поганым прошлым, и с самим собой.
Поужинав кусочком вяленого мяса и ломтем хлеба с молоком — дорогой сосуд с рунами достался ему очень недёшево, но оно того, на его взгляд, явно стоило: теперь сохранность любого напитка была обеспечена весь долгий путь, — странник занялся изучением карт города. При нём была его старая карта и собственноручно исправленная схема, и уже сейчас он подметил несколько изменений. За долгие пятнадцать лет какие-то улицы перестроились, некоторые обзавелись дополнительным уровнем, возвышаясь над «старым» Гротенбергом, поэтому ему оставалось только внести несколько изменений, осторожно, углём вычерчивая их на старой бумаге. Помнится, местный картограф давно ему продал карту втридорога, и для этого ему пришлось некоторое время проходить голодным, и стараться ещё больше подворовывать на улице в ожидании хорошей работёнки. На ней даже остались пометки прошлого вроде: «тут можно словить хорошенькую сумму с такого-то по такое-то время суток», а здесь «много стражников».
Сейчас, смотря на пустующий город через запылённое окно, Сегель даже подумал, что раньше этот грязный, но многолюдный приморский городок обладал своим очарованием, но сейчас, когда на улице расхаживают лишь солдаты, одетые в лёгкий доспех, и с фонарями, излучающими магический свет из камней, он ощущал меланхолию. Что случилось с этим местом? Как давно всё пришло к этому упадку? В других городах королевства — хотя бывший форпост уже давно имел статус автономии — вовсю технологии начинали развиваться, и появлялись первые фабрики. Робкие шажки изобретателей, которые гнались за мечтой облегчить человеческий труд, поднимали и волну одобрения, и волну негодования, а это место словно застыло во времени. Вязкая атмосфера нагоняла сонливости, и походила на саван, опущенный на город. Сегель ощутил, как его клонит в сон. Долгая дорога, и изматывающий день — явный способ извести своё тело, а силы ему ещё понадобятся. Поэтому наёмник тяжело вздохнул, бросив очередной меланхоличный взгляд на этот город, и снова занялся приготовлениями ко сну.
А потом пришла она. Боль. Она железной рукой стянула сердце, и вытащила из лёгких весь воздух. Сегель захлебнулся кашлем, и судорожно попытался вдохнуть. Этот приступ был не первый. Всё начиналось пару недель назад с простого кашля, и лёгкой нехватки воздуха. Он решил тогда, что подцепил что-то, патрулируя улицы под проливным дождём. Тогда он промёрз и промок до нитки — вот тебе и следствие. Но лекарь даже деньги не взял за осмотр, уверив, что лечить его не от чего – со здоровьем всё в порядке. И мужчина было поверил ему, но…
Затем пришли кошмары. Видения старого города, и с вершины дворца, наблюдающего за огнём, разливающимся по городу, человека в тёмной мантии и в капюшоне, наброшенном на голову. Он говорил ему: «пришло время платить по долгам, Ривгольд». И как последний штрих на его истощённых кошмарами нервах, каким ни один травяной отвар уже не помогал, — письмо. Сначала одно, от сестры, каким-то образом выведавшей его адрес, справляющейся о том, как его дела; а потом другое: с просьбой приехать, навестить.
Сначала он решил, что это мошенники, каким-то образом выведавшие его подноготную, и решившие порушить его планы подняться в звании. Потом новые письма стали изобиловать личными подробностями, которые случайный мошенник уж явно бы никак не смог выведать.
Сегель корчился от боли, полулежа на кровати, пока не скатился на пол от очередного спазма. Он стоял на коленях перед койкой, хрипло и тяжело дыша в чистое покрывало, неожиданно пахнущее фиалками и миндальным маслом. Затем боль отступила, приглушилась. Измученный этим приступом мужчина кое-как поднялся на ноги, цепляясь за мебель. Шум в голове, песня — это новое, что он услышал. Чужая песня, не такая как раньше, но было в ней что-то отдалённо знакомое. Она походила на колыбельную, и одновременно на музыкальную шкатулку, и чем-то отличалась от них.
Сегель снова рухнул на колени, будто сбитый ударом невидимки, зарылся головой в покрывало, запах которого стал терпким и удушающе сильным. Он забился, срывая плотную ткань с лица, в попытке вдохнуть полной грудью, и сдавленно вскрикнул от режущего разум песнопения. Пытаясь заглушить певца, услышать что-то, кроме песни, в которой не было различимых слов, готов был рвать зубами на себе одежду. Всё вокруг стало вдруг вязким, и мерзким. Ему чудилось, что его руки, скрытые перчатками, в крови по локоть, что он чувствует этот едкий смрад трупов вокруг. На это правая рука, словно снова вспыхнула огнём, напоминая о старой ране.
И это, как ни странно, несколько привело его в себя, скинув марево бреда, хотя песня всё ещё давлела над сознанием, но уже не глушила его.
А потом Сегель услышал шаги. Они прорвались через мелодию, но не просто прорвались, а следовали ей в такт. Это в коридоре кто-то размеренно шёл, напевая один мотив. Он совпадал с музыкой в его голове. Медленно, мыча, тянул ноту, словно погребальную песнь, и остановился напротив комнаты. Сегель повернул голову к входу, и посмотрел на то, как открывается дверь. За ней он увидел, как долговязая фигура в походном плаще на мгновение замерла, а потом направилась мимо комнаты, легко махнув, будто бы приглашая следовать за собой.
— Ты действительно думал, что сможешь отпустить прошлое, похоронить его в своем подсознании? — Раздался голос в его голове, но боль удивительным образом вновь отступила. Сегель поднялся на ноги, в замешательстве глядя в коридор. Свет лампы удалялся, и он задумался, не последовать ли за ним? Этот голос казался ему смутно знакомым. Он точно его слышал раньше. Когда? Где? Память не давала никаких подсказок.
Нет, он знал, что прошлое не отпустит его так легко. Однако пришёл именно за тем, чтобы с ним развязаться. Значит, стоит идти до конца.
Сегель нащупал на поясе пистоль, и быстро выбежал в коридор. Там, вдали, ярко выделялась чёрная лакированная дверь со знакомым белым символом: переломанные песочные часы, где песок образовывал кольцо вокруг них, словно вихрь. Символ Ваканта, считающегося предателем в пантеоне, изгнанным за близость к людям, и одновременно жестокую плату за свои услуги. Здесь живёт кто-то из его последователей? Не тот ли «прокажённый», о котором говорил трактирщик?
Вздохнув, Сегель открыл дверь. Она раскрылась бесшумно, и за ней была непроглядная тьма. Настолько непроглядная, что та казалась материальной. Наёмник протянул руку, и кисть сразу же утонула в темноте.
«Заходи, не бойся» — снова раздался мелодичный голос в его голове. Он был спокоен, насмешлив, но от него у Сегеля пробежали мурашки по спине. Мужчина не был склонен верить в магию и прочую чертовщину... с тех пор, как покинул родной город. Тут странностей было предостаточно, чтобы хотя бы усомниться несколько раз. Что-то, определённо существовало. Только те ли это описанные божества? В этом он как раз сомневался.
Нужно решиться, так или иначе.
«Нужно» — прочитал его мысли незнакомец. — «И всё равно у тебя нет другого выхода. Можешь шагнуть добровольно, или же под давлением, но люди обычно жалуются, когда их тащат куда-то силой, верно? Я же даю тебе «выбор»».
Выбор без выбора, ха...
Сегель сделал шаг во тьму, стиснув рукоять пистоля настолько крепко, насколько могла держать его трясущаяся рука. Второй. Третий. Он услышал, как за его спиной закрылась дверь, но не услышал не единого своего шага. Просто он подсознательно считал их. Шаг за шагом по пустоте, темноте.
А потом он услышал звук: его сапоги ступили на каменную поверхность, гладкую, как зеркало, в котором он увидел собственное отражение. Он взглянул себе под ноги, и в этот момент темнота расступилась, ослепляя его утренним солнцем. Он никогда не видел настолько яркого солнца в Гротенберге. Настолько, что ему пришлось прикрыть рукой глаза.
Только это был не Гротенберг.
Это пространство походило на песочные часы в эпицентре которых кто-то остановил частицы песка, а меж их волн расположил многочисленные лестницы, высеченные прямо в воздухе из единого куска белого мрамора.
Наемник понял, что стоял, задержав дыхание. Это место было противоестественным. Это место внушало ему первобытный ужас, пропитанное чужеродной энергией. Она скользила потоками ветра, поглаживая полы его плаща и снимая капюшон с головы не навязчиво. Сегель задышал. Заставил себя вдохнуть. Это было частое дыхание, как у загнанного пса, и оно словно пыталось угнаться за его сердцем стучащем в бешенном ритме.
Но в этом месте было и что-то неуловимо умиротворяющее, и едва шок от самого факта существования чего-то такого в их реальности прошел, его начало клонить в сон. Хотелось просто лечь здесь на этой платформе, свернуться как кот в клубок, и уснуть... Уснуть навсегда.
Поддаваться подобному желанию хотелось, даже очень хотелось. За последнее время его дико измучили и эти внезапные боли, и помрачения рассудка, и то и дело всплывающее во снах прошлое. Душа жаждала забытья, хотя бы на время, на короткий миг. Покой и нега – что может быть лучше? Только нельзя – и это он знал точно, ведь не смотря ни на что, ему хотелось жить!
Поэтому – нет, нет, и ещё раз нет!
И этот морок также быстро спал, как и прежний. Это место на него влияло. Определенно прощупывало его сущность.
