Если барон узнает хоть что-то, он не остановится ни перед чем. А Ания сейчас, в своём положении, была беззащитной и слабой. Её живот, который не скрывали ни платья, ни шали, делал её уязвимой и даже жалкой. Если раньше она могла начать спорить с мужем, то сейчас просто молча сносила все его словесные выпады и придирки, и отвечала на все вопросы. Она знала, что малейший толчок, падение, ссора с бароном могут стоить ей самого дорогого, того, кого она уже не сможет вернуть.
Она стала молчаливой и замкнутой, больше времени старалась проводить сама с собой, читала и гуляла одна или в сопровождении услужливой камеристки или служанки, готовых броситься к ней по первому же слову. Подолгу молилась и просто неподвижно сидела в своей комнате в немом оцепенении, уставившись в огонь камина. Никого не видела и не хотела замечать.
Один за другим проходили новогодние праздники: Рождество, Крещение, приезжали и уезжали гости, дарились подарки, накрывались столы, звучала музыка и песни, а Ания жила в эти дни словно в своём особом мире, будто всё, что творилось рядом, творилось само по себе, без её участия. Ей хотелось одного: оберегать себя и своего ребёнка, оберегать от всех и вся, замкнуться в своём тесном пространстве тёплой шали или длинного плаща и никого в него не пускать.
Она общалась со своим ребёнком, мысленно вела разговор с его отцом, снова и снова переживала последнюю встречу, единственную ночь, подарившую ей новый мир и надежду. Жила ожиданием нового, встречей со своим ребёнком, жила и ждала его рождения больше, чем кто-либо в этом замке.
Она представляла себе, каким он будет, гадала, на кого он будет похож, ощущала, как сердце её наполняется нежной незнакомой до этого любовью, любовью матери к ребёнку от любимого человека.
Что может быть дороже и ценнее для каждой женщины?
Она ласково гладила себя по животу, с улыбкой чувствовала движения своего ребёнка внутри себя и любила, любила каждый этот миг.
Она уже была матерью и ждала только рождения своего ребёнка.
* * * * *
Эрвин остановил коня на опушке и долго смотрел вперёд, думая о своём. Воздух, наполненный светом и теплом нагретой земли, мягко обволакивал, касался лица, открытых рук. Весна! Снег уже сошёл, вернулись птицы, зеленели почки на ветвях деревьев, и небо светилось яркой пронзительной синевой, какая бывает только весной.
Скоро Пасха. Мир ожил, всё наполнялось жизнью, желанием жить, каждая ветка, каждый уголок леса, каждая выбоина и низина дышали жизнью. Вот уж действительно, весна творила чудеса! После зимы, бескрайних однообразных пустошей, холодной одинокой тоски, длинных ночей, весна ударяла по всем чувствам ярким, сочным букетом цвета, звуков, запахов. Хотелось жить, хотелось бороться, дышать во всю грудь.
Эрвин глубоко вздохнул, перебирая поводья. Наступала пора двигаться дальше, он не может сидеть на месте, барон не тот человек, что может ему помочь. Он – слуга личного врага Эрвина, дяди Вольфа, графа Гавардского. И, слава Богу, что за все эти месяцы Эрвин так ни разу и не столкнулся с ним лицом к лицу. Вот и сейчас барон Элвуд уехал к сеньору, не взяв с собой Эрвина. Он даже не стал спрашивать мнения своего оруженосца, просто уехал и всё.
Эта мысль вызвала хмурую полуулыбку. Да. Так получилось, Эрвин заметил это уже давно, если точнее, сразу после Нового года. Барон изменил своё отношение: стал отдаляться, потерял своё восторженное принятие слуги, каким оно было раньше. Он уже не сидел, как прежде подолгу за шахматами со своим оруженосцем, не приходил посмотреть тренировки и упражнения с мечом, копьём, арбалетом, не звал сопровождать на конных прогулках. Отношения между бароном и оруженосцем стали деловыми, ни больше, ни меньше. И Эрвин догадывался, почему это случилось.
На Новый год, сразу после Рождества, барон по одному вызывал к себе своих людей из окружения, особенно новых, тех, кто появился недавно. Вёл какие-то беседы, задавал вопросы, дарил небольшие подарки, а потом... потом он угощал вином из своего волшебного кубка. Вот в чём была загвоздка.
Эрвин сразу же его узнал, он врезался в память навечно! Кто знает, может быть, если бы он ничего не знал, то и выпил бы спокойно без проблем из этого проклятого кубка. Но он-то ведь знал, знал, ради чего все эти улыбки, подарочки, разговоры. Знал и начал нервничать, и пусть в горле пересохло, он не смог заставить себя даже взять этот кубок в руки. Он просто отказался от ненавязчивого предложения барона выпить с сеньором вина в честь начала нового года. Вот и всё. И этого было достаточно.
Барон стал держать оруженосца на некотором расстоянии от себя, стал настороженно наблюдательным. И Эрвин это хорошо понял.
Это уже потом он злился на барона, на его жену, проклинал этот кубок, злился на самого себя, и утвердился в решении, что своей земли от барона ему не видать, как собственных ушей. А значит, понятно, что пора уходить, здесь, в Дарнте, ему делать больше нечего.
Эрвин толкнул коня в бок и поехал вниз с холма. Старая собака ещё прежнего молодого барона не отставала, бежала следом почти у самых ног коня. Уже подъезжая к замку, Эрвин услышал колокольный звон и понял, что что-то случилось. Хорошее или плохое, просто так в колокола бить не будут. Тревога шевельнулась в сердце, но мальчишка с конюшни, принимающий коня, успокоил, сказав, что звонят по радостному событию: молодая баронесса родила сына.
Эрвин усмехнулся, но поймал себя на мысли, что усмешка эта была без издёвки или сарказма, наоборот, он почему-то почувствовал облегчение. Слава Богу! Хорошо, что всё обошлось, и малыш, и его мама чувствуют себя хорошо. Вот уж порадуется старый барон рождению долгожданного наследника.
А вечером приехал и сам барон, узнал о сыне, проведал жену, осмотрел лица всех домашних задумчивым и хмурым взглядом. Все надеялись на пир по случаю хороших новостей, но барон закрылся у себя и не выходил два дня.
Только позже Эрвин узнал, что приехал барон от своего сеньора с плохими новостями: с наступлением весны снова возобновляются военные действия между графами Гавард и Мард.
Просить барона отпустить его сейчас со службы, было бы плохой идеей, и Эрвин решил пока отложить этот нелёгкий разговор на неопределённое время. Видеть недовольное и хмурое лицо милорда лишний раз – ой! – как не хотелось.
* * * * *
Она не могла насмотреться на него, могла долго-долго просто сидеть рядом или держать его на руках и смотреть ему в лицо, когда он спал, ел и сам наблюдал за ней. Это просто чудо какое-то! Он был таким крошечным и казался беспомощным и хрупким, что хотелось держать его бережно и осторожно. И Ания первые дни боялась даже прижать его к себе, придавить случайно неосторожным движением.
Это был удивительный ребёнок! Очень спокойный, терпеливый, он мало плакал, хотя Ания готова была сорваться к нему по первому же зову, ей не составляло труда вставать к нему по ночам, заботиться о нём. Её переполняло чувство любви, непонятного внутреннего восторга, даже счастья.
Теперь она была не одна. Рядом с ней был её мальчик, её сын, родная кровь, ребёнок любимого человека. Он придавал ей сил, уверенности, казалось ей, что она не боится больше ничего, кроме как за него самого.
По приказу барона к новорожденному была приставлена кормилица, но Ания по возможности старалась сама кормить его. Молока у неё было немного, но она радовалась этим мгновениям побыть вместе с ребёнком. Ласково касалась его ладонями, трогала кончиками пальцев лоб, щёчки, тихо-тихо дула ему в лицо и улыбалась, когда он смешно морщился и закрывал глаза.
Кормилица – молодая женщина из деревни, потерявшая ребёнка при рождении – помогала Ании во всём, поддерживала и давала советы по ухаживанию за ребёнком, и Ании с ней было легко и свободно.
При крещении мальчику дали имя Артин, и Ания рада была посетить церковь, выйти на люди с ребёнком на руках, предстать, как мать будущего барона. Лицо баронессы светилось от счастья, когда все глядели на неё во время службы, когда она ненароком встречалась с взглядом своего мужа. Ничто не могло сейчас омрачить её! Ни хмурый взгляд старого барона, ни накрапывающий ранний дождь, ни долгая служба. Она любила, была любима, и Господь подарил ей любимое создание – крошечную часть любимого человека.
Могла ли она большего желать здесь и сейчас?
Если только вместо старого мужа рядом был бы его сын, Орвил, и он смотрел бы сейчас на неё и ребёнка совсем другими глазами, не то, что этот старик. От него она услышала только одну фразу: «Я знал, что ты родишь мне сына, и, дай Бог, не единственного...»
И даже это не могло испортить ей настроение. Да ну тебя! Всё затмевала одна большая бесконечная любовь, наполнившая её сердце. Её ребёнок! Её малыш. Её Артин...
Всё остальное меркло по сравнению с этим всем. Она готова была летать от переживаемых ощущений.
«Ничего,- успокаивали её и камеристка и кормилица,- это пройдёт, это только в первое время, потом вы привыкните, это только у молодых матерей при рождении первенцев. Такое бывает...»
Но она не хотела привыкать! Она хотела утонуть в этих эмоциях, в своих чувствах, хотела сохранить их, не дать им померкнуть, задержать, чтобы не прошло всё наваждением, утренним сном.
Иногда она ловила себя на мысли, что благодарна Богу, всем святым, что одарили её таким подарком, и тут же боялась, что подарок этот в виде этого ребёнка не должен был быть у неё, ведь это ребёнок не мужа. Она боялась расплаты за это. Но радость материнства затмевала все сомнения, отгоняла всё прочь!
И бывали моменты, когда, оставаясь одна, Ания думала, что слишком хорошо всё сложилось у неё, что удача нечаянная вдруг одарила её так щедро, и неожиданный страх шевелился где-то глубоко в душе, страх потерять всё приобретённое ею, страх лишиться того, что у неё есть. И она молилась тогда в такие моменты, молилась горячо и самозабвенно.
Перед завтраком Ания зашла в замковую часовню помолиться. На сердце было тяжело и больно. Такой боли она не испытывала уже давно, с тех самых пор, как стала матерью. Заболел её ребёнок. Заболел маленький Артин.
Второй день он капризничал, отказывался от груди, был вялым, перестал улыбаться.
Всё это время Ания практически не отпускала его с рук, баюкала, гладила ладонью по спине и держала у самого сердца, стараясь передать всё своё тепло, всю любовь и жалость, что разрывали сердце. Мальчик капризно хныкал, пряча лицо на груди матери, его ничего не могло успокоить: ни ласковые руки няньки, ни голос и забота кормилицы... И хотя практически все говорили, что такое часто бывает с детьми, что это пройдёт, Ания не могла найти себе места, не могла успокоиться. Нет! Неправда!
Непонятная тревога уже прокралась в её сердце и поселилась там, рождая страх. Это не пройдёт, это что-то серьёзное, что-то плохое на пороге. Ания чувствовала это.
Все врачи замка осмотрели ребёнка и ничего не нашли, советовали то одно, то другое, но никто не знал, что это за болезнь. И Анию это пугало. Если они не знают, что лечить, разве они могут что-то вылечить? Она мучилась, рвала себе душу, разрываясь между детской и часовней, ночь напролёт просидела у кроватки ребёнка, шепча одну молитву за другой.
Нет! Нет! Этого не может быть! Господь не может сначала дать ей ребёнка, а потом без жалости забрать его, лишить её этого счастья.
Она с горечью вспоминала первые мартовские дни после рождения сына, какие чувства жили в её сердце, что за счастье переживала она тогда, какой безумно глупой и наивной она была, радуясь, будто миг этот будет продолжаться вечно.
И вот сейчас, когда маленькому Артину исполнилось три месяца, когда вокруг замка всё благоухало летней зеленью, когда всё жило и цвело, он заболел. И никто не мог ему помочь!
Конечно, можно было бы отправить кого-нибудь за помощью в ближайший монастырь, но... Это было невозможно! Потому что неприятности посыпались одна за другой. С началом июня продолжилась война, и войска графа Мард, совершив неожиданный марш, вторглись в земли Дарнта и взяли в осаду замок, а самого барона – хозяина – в этот момент не было здесь: он уехал к своему сеньору в Гавард.
Вот уже три дня, как Дарнт в осаде, и никто не может выйти из ворот или войти в них. После первого неудачного штурма, который защитники замка успешно отбили, войска баронов графа Мард остались под стенами замка, и сколько это продлится – неизвестно.
Пока объявится барон Элвуд – с войсками или без – враги не уйдут добровольно, а это значит, что Ания просто должна ждать, молиться и надеяться на чудо, смотреть, как болеет её ребёнок и не знать, что делать. И ждать! Просто ждать! Ждать! Ждать!
Она не могла, она не хотела ждать! Ей надо было спасти своего сына, привести помощь сюда. Каждый день ожидания буквально разбивал ей сердце.
Она искала виноватых, ругала барона-мужа, который неожиданно уехал, бросив здесь все дела на сержантов и рыцарей. Это он проглядел этот внезапный штурм земель Дарнта, это он бросил Анию одну в замке, заставив защищаться, и одновременно думать о маленьком больном сыне. И сейчас она должна решать всё сама!
Ей несли какие-то донесения, докладывали о событиях на стенах и башнях, сообщали о действиях врагов внизу, а все мысли Ании были заняты совсем другим. Она хотела никого не видеть и не слышать, просто сесть куда-нибудь, где её никто не увидит, согреть на руках своего больного сыночка и тихо молиться. Но позволить себе это она смогла только ночью...
Сейчас усталость и моральное опустошение лишали её сил; с самого утра шли люди с какими-то докладами и новостями, и во всё надо было вникнуть, что-то сказать.
Знали ли они там, внизу, под стенами замка, что оборону его держат баронесса и рыцари с сержантами, что самого барона там нет? И что баронесса эта разрывается между часовней и детской, а по пути её перехватывают слуги, посланные то с одной башни, то с другой, то со стены замка, то от ворот.
- Госпожа? Миледи?- позвала её одна из служанок, выводя из тяжёлых мыслей.
- М-м-м,- отозвалась Ания, чуть двинув головой, от чего лёгкое головное покрывало на ней слегка качнулось.
- Пройдите в детскую, пожалуйста...
- Что случилось?- Ания резко поднялась на ноги, остановив молитву на полуслове.- Что с ним? Говори!
- Кормилица послала за вами, говорит, стало хуже...
Ания сорвалась с места, бежала по винтовой лестнице, не чуя ног под собой, влетела и схватила ребёнка на руки.
Что ему стало хуже, она поняла это и сама. Вялый, измученный болезнью ребёнок уже не мог сам держать голову. Ания пыталась поддерживать его за спинку и шею, но мальчик буквально падал в её руках.
Нет! Нет! Не может этого быть! Да что же это!
Господь Милосердный! Пресвятая Дева! Раны Христовы!
Нет! Не оставляйте меня! Боже... Боже мой...
Она прижала ребёнка к груди, вслушиваясь в его дыхание, все мысли, всё вылетело из головы, одна бездонная пустота. Взгляд сам собой остановился на тревожном лице кормилицы. И в памяти почему-то вдруг сама собой встала та ночь с Орвилом, после которой она поняла, что беременна. Что пережила она тогда, когда провела ночь с любимым мужчиной, когда от любви, казалось, останавливалось сердце и замирало дыхание. Как ждала она рождения своего сына! Какое счастье испытала, став матерью! И что? Что теперь?
Она стала молчаливой и замкнутой, больше времени старалась проводить сама с собой, читала и гуляла одна или в сопровождении услужливой камеристки или служанки, готовых броситься к ней по первому же слову. Подолгу молилась и просто неподвижно сидела в своей комнате в немом оцепенении, уставившись в огонь камина. Никого не видела и не хотела замечать.
Один за другим проходили новогодние праздники: Рождество, Крещение, приезжали и уезжали гости, дарились подарки, накрывались столы, звучала музыка и песни, а Ания жила в эти дни словно в своём особом мире, будто всё, что творилось рядом, творилось само по себе, без её участия. Ей хотелось одного: оберегать себя и своего ребёнка, оберегать от всех и вся, замкнуться в своём тесном пространстве тёплой шали или длинного плаща и никого в него не пускать.
Она общалась со своим ребёнком, мысленно вела разговор с его отцом, снова и снова переживала последнюю встречу, единственную ночь, подарившую ей новый мир и надежду. Жила ожиданием нового, встречей со своим ребёнком, жила и ждала его рождения больше, чем кто-либо в этом замке.
Она представляла себе, каким он будет, гадала, на кого он будет похож, ощущала, как сердце её наполняется нежной незнакомой до этого любовью, любовью матери к ребёнку от любимого человека.
Что может быть дороже и ценнее для каждой женщины?
Она ласково гладила себя по животу, с улыбкой чувствовала движения своего ребёнка внутри себя и любила, любила каждый этот миг.
Она уже была матерью и ждала только рождения своего ребёнка.
* * * * *
Эрвин остановил коня на опушке и долго смотрел вперёд, думая о своём. Воздух, наполненный светом и теплом нагретой земли, мягко обволакивал, касался лица, открытых рук. Весна! Снег уже сошёл, вернулись птицы, зеленели почки на ветвях деревьев, и небо светилось яркой пронзительной синевой, какая бывает только весной.
Скоро Пасха. Мир ожил, всё наполнялось жизнью, желанием жить, каждая ветка, каждый уголок леса, каждая выбоина и низина дышали жизнью. Вот уж действительно, весна творила чудеса! После зимы, бескрайних однообразных пустошей, холодной одинокой тоски, длинных ночей, весна ударяла по всем чувствам ярким, сочным букетом цвета, звуков, запахов. Хотелось жить, хотелось бороться, дышать во всю грудь.
Эрвин глубоко вздохнул, перебирая поводья. Наступала пора двигаться дальше, он не может сидеть на месте, барон не тот человек, что может ему помочь. Он – слуга личного врага Эрвина, дяди Вольфа, графа Гавардского. И, слава Богу, что за все эти месяцы Эрвин так ни разу и не столкнулся с ним лицом к лицу. Вот и сейчас барон Элвуд уехал к сеньору, не взяв с собой Эрвина. Он даже не стал спрашивать мнения своего оруженосца, просто уехал и всё.
Эта мысль вызвала хмурую полуулыбку. Да. Так получилось, Эрвин заметил это уже давно, если точнее, сразу после Нового года. Барон изменил своё отношение: стал отдаляться, потерял своё восторженное принятие слуги, каким оно было раньше. Он уже не сидел, как прежде подолгу за шахматами со своим оруженосцем, не приходил посмотреть тренировки и упражнения с мечом, копьём, арбалетом, не звал сопровождать на конных прогулках. Отношения между бароном и оруженосцем стали деловыми, ни больше, ни меньше. И Эрвин догадывался, почему это случилось.
На Новый год, сразу после Рождества, барон по одному вызывал к себе своих людей из окружения, особенно новых, тех, кто появился недавно. Вёл какие-то беседы, задавал вопросы, дарил небольшие подарки, а потом... потом он угощал вином из своего волшебного кубка. Вот в чём была загвоздка.
Эрвин сразу же его узнал, он врезался в память навечно! Кто знает, может быть, если бы он ничего не знал, то и выпил бы спокойно без проблем из этого проклятого кубка. Но он-то ведь знал, знал, ради чего все эти улыбки, подарочки, разговоры. Знал и начал нервничать, и пусть в горле пересохло, он не смог заставить себя даже взять этот кубок в руки. Он просто отказался от ненавязчивого предложения барона выпить с сеньором вина в честь начала нового года. Вот и всё. И этого было достаточно.
Барон стал держать оруженосца на некотором расстоянии от себя, стал настороженно наблюдательным. И Эрвин это хорошо понял.
Это уже потом он злился на барона, на его жену, проклинал этот кубок, злился на самого себя, и утвердился в решении, что своей земли от барона ему не видать, как собственных ушей. А значит, понятно, что пора уходить, здесь, в Дарнте, ему делать больше нечего.
Эрвин толкнул коня в бок и поехал вниз с холма. Старая собака ещё прежнего молодого барона не отставала, бежала следом почти у самых ног коня. Уже подъезжая к замку, Эрвин услышал колокольный звон и понял, что что-то случилось. Хорошее или плохое, просто так в колокола бить не будут. Тревога шевельнулась в сердце, но мальчишка с конюшни, принимающий коня, успокоил, сказав, что звонят по радостному событию: молодая баронесса родила сына.
Эрвин усмехнулся, но поймал себя на мысли, что усмешка эта была без издёвки или сарказма, наоборот, он почему-то почувствовал облегчение. Слава Богу! Хорошо, что всё обошлось, и малыш, и его мама чувствуют себя хорошо. Вот уж порадуется старый барон рождению долгожданного наследника.
А вечером приехал и сам барон, узнал о сыне, проведал жену, осмотрел лица всех домашних задумчивым и хмурым взглядом. Все надеялись на пир по случаю хороших новостей, но барон закрылся у себя и не выходил два дня.
Только позже Эрвин узнал, что приехал барон от своего сеньора с плохими новостями: с наступлением весны снова возобновляются военные действия между графами Гавард и Мард.
Просить барона отпустить его сейчас со службы, было бы плохой идеей, и Эрвин решил пока отложить этот нелёгкий разговор на неопределённое время. Видеть недовольное и хмурое лицо милорда лишний раз – ой! – как не хотелось.
* * * * *
Она не могла насмотреться на него, могла долго-долго просто сидеть рядом или держать его на руках и смотреть ему в лицо, когда он спал, ел и сам наблюдал за ней. Это просто чудо какое-то! Он был таким крошечным и казался беспомощным и хрупким, что хотелось держать его бережно и осторожно. И Ания первые дни боялась даже прижать его к себе, придавить случайно неосторожным движением.
Это был удивительный ребёнок! Очень спокойный, терпеливый, он мало плакал, хотя Ания готова была сорваться к нему по первому же зову, ей не составляло труда вставать к нему по ночам, заботиться о нём. Её переполняло чувство любви, непонятного внутреннего восторга, даже счастья.
Теперь она была не одна. Рядом с ней был её мальчик, её сын, родная кровь, ребёнок любимого человека. Он придавал ей сил, уверенности, казалось ей, что она не боится больше ничего, кроме как за него самого.
По приказу барона к новорожденному была приставлена кормилица, но Ания по возможности старалась сама кормить его. Молока у неё было немного, но она радовалась этим мгновениям побыть вместе с ребёнком. Ласково касалась его ладонями, трогала кончиками пальцев лоб, щёчки, тихо-тихо дула ему в лицо и улыбалась, когда он смешно морщился и закрывал глаза.
Кормилица – молодая женщина из деревни, потерявшая ребёнка при рождении – помогала Ании во всём, поддерживала и давала советы по ухаживанию за ребёнком, и Ании с ней было легко и свободно.
При крещении мальчику дали имя Артин, и Ания рада была посетить церковь, выйти на люди с ребёнком на руках, предстать, как мать будущего барона. Лицо баронессы светилось от счастья, когда все глядели на неё во время службы, когда она ненароком встречалась с взглядом своего мужа. Ничто не могло сейчас омрачить её! Ни хмурый взгляд старого барона, ни накрапывающий ранний дождь, ни долгая служба. Она любила, была любима, и Господь подарил ей любимое создание – крошечную часть любимого человека.
Могла ли она большего желать здесь и сейчас?
Если только вместо старого мужа рядом был бы его сын, Орвил, и он смотрел бы сейчас на неё и ребёнка совсем другими глазами, не то, что этот старик. От него она услышала только одну фразу: «Я знал, что ты родишь мне сына, и, дай Бог, не единственного...»
И даже это не могло испортить ей настроение. Да ну тебя! Всё затмевала одна большая бесконечная любовь, наполнившая её сердце. Её ребёнок! Её малыш. Её Артин...
Всё остальное меркло по сравнению с этим всем. Она готова была летать от переживаемых ощущений.
«Ничего,- успокаивали её и камеристка и кормилица,- это пройдёт, это только в первое время, потом вы привыкните, это только у молодых матерей при рождении первенцев. Такое бывает...»
Но она не хотела привыкать! Она хотела утонуть в этих эмоциях, в своих чувствах, хотела сохранить их, не дать им померкнуть, задержать, чтобы не прошло всё наваждением, утренним сном.
Иногда она ловила себя на мысли, что благодарна Богу, всем святым, что одарили её таким подарком, и тут же боялась, что подарок этот в виде этого ребёнка не должен был быть у неё, ведь это ребёнок не мужа. Она боялась расплаты за это. Но радость материнства затмевала все сомнения, отгоняла всё прочь!
И бывали моменты, когда, оставаясь одна, Ания думала, что слишком хорошо всё сложилось у неё, что удача нечаянная вдруг одарила её так щедро, и неожиданный страх шевелился где-то глубоко в душе, страх потерять всё приобретённое ею, страх лишиться того, что у неё есть. И она молилась тогда в такие моменты, молилась горячо и самозабвенно.
Прода от 15.11.2019, 11:14
Глава 27
Перед завтраком Ания зашла в замковую часовню помолиться. На сердце было тяжело и больно. Такой боли она не испытывала уже давно, с тех самых пор, как стала матерью. Заболел её ребёнок. Заболел маленький Артин.
Второй день он капризничал, отказывался от груди, был вялым, перестал улыбаться.
Всё это время Ания практически не отпускала его с рук, баюкала, гладила ладонью по спине и держала у самого сердца, стараясь передать всё своё тепло, всю любовь и жалость, что разрывали сердце. Мальчик капризно хныкал, пряча лицо на груди матери, его ничего не могло успокоить: ни ласковые руки няньки, ни голос и забота кормилицы... И хотя практически все говорили, что такое часто бывает с детьми, что это пройдёт, Ания не могла найти себе места, не могла успокоиться. Нет! Неправда!
Непонятная тревога уже прокралась в её сердце и поселилась там, рождая страх. Это не пройдёт, это что-то серьёзное, что-то плохое на пороге. Ания чувствовала это.
Все врачи замка осмотрели ребёнка и ничего не нашли, советовали то одно, то другое, но никто не знал, что это за болезнь. И Анию это пугало. Если они не знают, что лечить, разве они могут что-то вылечить? Она мучилась, рвала себе душу, разрываясь между детской и часовней, ночь напролёт просидела у кроватки ребёнка, шепча одну молитву за другой.
Нет! Нет! Этого не может быть! Господь не может сначала дать ей ребёнка, а потом без жалости забрать его, лишить её этого счастья.
Она с горечью вспоминала первые мартовские дни после рождения сына, какие чувства жили в её сердце, что за счастье переживала она тогда, какой безумно глупой и наивной она была, радуясь, будто миг этот будет продолжаться вечно.
И вот сейчас, когда маленькому Артину исполнилось три месяца, когда вокруг замка всё благоухало летней зеленью, когда всё жило и цвело, он заболел. И никто не мог ему помочь!
Конечно, можно было бы отправить кого-нибудь за помощью в ближайший монастырь, но... Это было невозможно! Потому что неприятности посыпались одна за другой. С началом июня продолжилась война, и войска графа Мард, совершив неожиданный марш, вторглись в земли Дарнта и взяли в осаду замок, а самого барона – хозяина – в этот момент не было здесь: он уехал к своему сеньору в Гавард.
Вот уже три дня, как Дарнт в осаде, и никто не может выйти из ворот или войти в них. После первого неудачного штурма, который защитники замка успешно отбили, войска баронов графа Мард остались под стенами замка, и сколько это продлится – неизвестно.
Пока объявится барон Элвуд – с войсками или без – враги не уйдут добровольно, а это значит, что Ания просто должна ждать, молиться и надеяться на чудо, смотреть, как болеет её ребёнок и не знать, что делать. И ждать! Просто ждать! Ждать! Ждать!
Она не могла, она не хотела ждать! Ей надо было спасти своего сына, привести помощь сюда. Каждый день ожидания буквально разбивал ей сердце.
Она искала виноватых, ругала барона-мужа, который неожиданно уехал, бросив здесь все дела на сержантов и рыцарей. Это он проглядел этот внезапный штурм земель Дарнта, это он бросил Анию одну в замке, заставив защищаться, и одновременно думать о маленьком больном сыне. И сейчас она должна решать всё сама!
Ей несли какие-то донесения, докладывали о событиях на стенах и башнях, сообщали о действиях врагов внизу, а все мысли Ании были заняты совсем другим. Она хотела никого не видеть и не слышать, просто сесть куда-нибудь, где её никто не увидит, согреть на руках своего больного сыночка и тихо молиться. Но позволить себе это она смогла только ночью...
Сейчас усталость и моральное опустошение лишали её сил; с самого утра шли люди с какими-то докладами и новостями, и во всё надо было вникнуть, что-то сказать.
Знали ли они там, внизу, под стенами замка, что оборону его держат баронесса и рыцари с сержантами, что самого барона там нет? И что баронесса эта разрывается между часовней и детской, а по пути её перехватывают слуги, посланные то с одной башни, то с другой, то со стены замка, то от ворот.
- Госпожа? Миледи?- позвала её одна из служанок, выводя из тяжёлых мыслей.
- М-м-м,- отозвалась Ания, чуть двинув головой, от чего лёгкое головное покрывало на ней слегка качнулось.
- Пройдите в детскую, пожалуйста...
- Что случилось?- Ания резко поднялась на ноги, остановив молитву на полуслове.- Что с ним? Говори!
- Кормилица послала за вами, говорит, стало хуже...
Ания сорвалась с места, бежала по винтовой лестнице, не чуя ног под собой, влетела и схватила ребёнка на руки.
Что ему стало хуже, она поняла это и сама. Вялый, измученный болезнью ребёнок уже не мог сам держать голову. Ания пыталась поддерживать его за спинку и шею, но мальчик буквально падал в её руках.
Нет! Нет! Не может этого быть! Да что же это!
Господь Милосердный! Пресвятая Дева! Раны Христовы!
Нет! Не оставляйте меня! Боже... Боже мой...
Она прижала ребёнка к груди, вслушиваясь в его дыхание, все мысли, всё вылетело из головы, одна бездонная пустота. Взгляд сам собой остановился на тревожном лице кормилицы. И в памяти почему-то вдруг сама собой встала та ночь с Орвилом, после которой она поняла, что беременна. Что пережила она тогда, когда провела ночь с любимым мужчиной, когда от любви, казалось, останавливалось сердце и замирало дыхание. Как ждала она рождения своего сына! Какое счастье испытала, став матерью! И что? Что теперь?
