Но, едва ступила на первую ступеньку высокого крыльца, мысли да вопросы враз из головы вылетели.
Дом пугал. Давил. Будто недоволен был, не желал впустить чужачку. Виалин попыталась нащупать брошку-оберег, пальцы соскользнули по гладкому меху теплой шубы, и тут ведьма подхватила под локоть. Прикрикнула:
— Не балуй, дурная ты хата! Свои. А ты входи, не пугайся. Ритуал проведем, признает.
Ступеньки недовольно заскрипели под ногами. Дверь тоже отворилась со скрипом, протяжным, пронзительным. Над головой вспыхнул светлячок, неяркий, меньше свечки, но темноту разогнал. В крошечном закутке за дверью стоял веник, и ничего больше. Виалин смотрела, изумляясь, как ведьма обметает с ног снег, приговаривая речитатив незнакомого наговора. В их доме такого заведено не было. А когда веник и по ее ногам прошелся, не выдержала, спросила:
— А зачем?
— А чтоб грязь в дом не нести, — ответила ведьма. — Ни вот такую, — показала на натекшую с обуви лужицу, — ни вот эдакую, — шевельнула ладонью как-то по-особенному, и девушка увидала вдруг что-то мерзкое, черное, вроде жирных раскормленных червей, только не настоящих, а… призрачных, что ли? Веник шоркнул по полу, и их не стало.
— Что это?..
— Чьи-то мысли дурные, пожелания нехорошие. Да нынче ясно, чьи, небось Пройдоха не обрадовался, что выгодная покупка сорвалась. Раздевайся, шубу, вон, на крючок вешай. Завтра вернем хозяйке. Туфли в руки бери и ступай за мной. Закончим дело, и спать.
За дверью Виалин ожидала увидеть что угодно, только не то, что увидела на самом деле — самую обычную прихожую с сундуком для обуви и крючками для одежды, с бронзовой масляной лампой, подвешенной к низкому потолку, с беленой изнанкой кухонной печи и крутой лестницей наверх. Даже половик полосатый почти такой же, как в отчем доме был. И ступить на него босиком оказалось приятно, будто в детство вернулась. Но долго босой оставаться не пришлось, ведьма достала из сундука толстые вязаные следы:
— Держи. Заморозила ноги, поди.
Крышка сундука клацнула, будто зверь зубищами лязгнул. А ведьма распахнула дверь в кухню, обернулась, поторапливая. Девушка по наитию поклонилась, входя за ней следом, проговорила:
— Добра дому и сердцу его. Тепла да радости.
Словно ответом на ее слова, затеплился под потолком огонек: лампа зажглась. А дальше… дальше Виалин увидела самую настоящую ведьмовскую ворожбу! Да не ту, что творится перед всеми на площади, а тайную, домашнюю.
Взмах руки – и в печке разгорелось пламя. Не робкий огонек, который еще раздуть надо, а сразу сильное, горячее. Мановение ладони – и на пол перед печкой с грохотом прилетела огромная деревянная лохань, и тут же наполнилась водой, словно из ниоткуда. Посыпались в воду растертые травки, полилось, пузырясь, зелье, и кухню наполнил кружащий голову аромат цветущей липы, меда и парного молока. Лета и солнца. Тепла.
— Раздевайся и ныряй, — приказала ведьма, и в суровом голосе отчего-то почудилось веселье.
Горячая вода обняла, тепло пробежало по каждой жилочке, а уж как приятно стало замерзшим ногам, слов нет. Виалин блаженно прикрыла глаза — и тут же открыла, услышав, как изменился голос ведьмы. Страшным стал, глухим, неживым будто.
— Забери, огонь, злую судьбу, пеплом развей! Гори, что на имя завязано, пылай, что к имени привязано, жить не мешай! Нет больше Виалин! — и полетели в печку, прямо в огонь, ее растоптанные до дыр туфли, изношенное платье да старая теткина кофта. Затрещали, рассыпая искры, задымили, и почудилось, что взвыло что-то там, в огне, да так страшно! Вой заметался в трубе, улетел к небу вместе с дымом, а огонь вдруг погас, как не было. И пепла не осталось!
А ведьма опрокинула над головой безымянной теперь девочки ковш с водой и снова заговорила, теперь тихо да ласково:
— Народись с новой судьбой, прими имя новое — Аня, Аннушка, Анюта. Новое имя, новая судьба, нет больше старого зла. Вылезай, и спать. Остальное до завтра потерпит.
Аня и сама не поняла, как оказалась в кровати, на мягкой перине, теплым одеялом укутана. Блаженно вздохнула, закрыла глаза и тут же заснула.
Разбудил солнечный луч, защекотавший ресницы. Это сколько же она проспала? Зимой солнце поздно встает…
Но никто ее не будил, не подгонял подниматься и приниматься за работу, а стоило открыть глаза и увидеть незнакомую комнату, как тут же вспомнилось вчерашнее. Все сразу, сумбурно и вперемешку, и Анюта принялась раскладывать в голове все по порядку, начиная с похода в лавку ювелира. Его «латунь и стекляшки» и свою растерянность, и отчаяние с едкой горечью пополам, и вмешательство городской ведьмы. Пирожки — настоящие, свежие, праздничные! Давно позабытое чувство не просто сытости, а удовольствия от вкусной еды — тетка на пропитание много не тратила, берегла на чем могла. Добрую трактирщицу и ее теплую шубу, каменные дома Аптекарской, скрипучие ступеньки…
Отчетливо вспомнилось недовольство ведьминого дома, муторно-страшные призрачные черви, которых ведьма так запросто смела веником, треск горящей одежды и злобный вой в трубе, и так же отчетливо Анюта поняла, что дом перестал злиться, как только стих тот вой. И сейчас ей было спокойно, так безмятежно и радостно, как бывало только в детстве…
Дом не хотел впускать чужую девушку со злой судьбой, зато сразу принял Аннушку-Анюту, ведьмину ученицу.
Надо было вставать. Аня потянулась, села на постели и осмотрелась. В крохотной спаленке помещались узкая кровать и небольшой сундук с плоской крышкой, а на стене у окна висело большое зеркало в овальной раме, на полочке под ним лежали папина брошка-оберег, расческа и ленты для кос.
Когда же она в последний раз неторопливо и тщательно расчесывалась и заплетала косы перед зеркалом? За месяц, что у дядьки с теткой живет, ни разу такого не было. Всего месяц, а кажется, целая вечность прошла. Как же далеко теперь прошлая счастливая жизнь! Одна надежда, что и несчастливое время так же позабудется.
А на спинке кровати ждали новое белье и платье, теплые чулки, кофта…
Все пришлось впору. В платье из тонкого темно-синего шерстяного сукна и сизо-серой кофте из теплого козьего пуха, с голубыми лентами в косах, Аня стала похожа на себя прежнюю, до того, как тетка обрядила ее в обноски.
Долго перед зеркалом вертеться не стала, решила ведьму поискать. Из спальни вышла в большую комнату, аж на три окна и совсем пустую. Одно окно смотрело во двор, а два были плотно закрыты ставнями. В комнате топилась печка, а за печкой еще одна дверь вела в спальню, такую же маленькую, как та, в которой девушка проснулась. Узкая кровать была аккуратно застелена, подушка стояла торчком уголком кверху. Аня попятилась и тихо закрыла дверь.
Оставалась последняя дверь, напротив окна во двор. За ней обнаружилась уже знакомая прихожая. Надо же, совсем маленький домик у городской ведьмы, с дядькиным не сравнить, да и из роскоши только одно зеркало. На полу не ковры, а простые полосатые половики, печка беленая, никаких шелковых или кружевных занавесей на окнах, да и чего-нибудь волшебного, ведьминского, тоже не видно.
Но где же сама ведьма?
Аня заглянула в кухню. Ведьма сидела за столом, перед ней стояла большая глиняная кружка, миска с пирожками, кажется, вчерашними из «Румяной свинки», и лежала… книга? Похожая на ту, в которой дядька записывает свои расходы, только гораздо толще.
— Проснулась? — ведьма подняла голову. — Иди чай пить.
— Чай?
Ведьма недовольно заглянула в кружку.
— От чая здесь, прямо скажем, одно название, но хоть что-то. Зато пирожки вкусные. Как спалось на новом месте?
—Хорошо, госпожа ведь…
— Стоп! — ведьма вскинула ладонь. — Стоп-стоп-стоп. Ты ученица?
— Д-да…
— Значит, меня можешь звать наставницей.
— Хорошо… наставница, — Аня робко подошла к столу. — А как вы меня учить будете, если у меня ведьминого дара нету?
— Нет.
— А?
— Не «нету», а «нет». Ты садись, стульев здесь вроде хватает. Кружки вот, чайник на печке, наливай себе. Ах да, еще курица есть! Совсем забыла. Я ее на веранду вчера выставила, на холод. Надо, пожалуй, поесть нормально. А тебе так точно надо. Погоди, принесу.
Ведьма, то есть наставница, стремительно поднялась и вышла, а Аня наконец-то осмотрелась в кухне: ночью совсем не до того было, она, кроме лохани деревянной, ведьминых слов да жуткого воя в трубе, и не запомнила ничего. А вот верно говорят, что все-то у ведьм не как у людей! И в родном доме, и в дядькином кухня была местом для грязной работы. Там ели только слуги, туда могли пустить бродяжку погреться, там спали любимые дядькины псы. Здесь, у ведьмы, в кухне царила идеальная чистота. И красоты было больше, чем во всем остальном доме! Стол накрыт белой скатертью, печь отделана бело-голубыми узорчатыми изразцами, на окне кисейная занавесочка. На печи стоит ярко надраенный медный чайник, на столе — кувшин, вот только не глиняный, а из чистейшего стекла, прозрачного, словно вода в роднике, а в нем — три еловых ветки. И колдовские огоньки на них мерцают…
За печью виднелся край еще одной полки, но что там, Аня посмотреть не успела: вернулась наставница с блюдом в руках. На блюде красовался обложенный яблоками каплун, зажаренный до золотистой хрустящей корочки, и даже холодным он выглядел так аппетитно, что забурчало в животе. А уж какой восхитительный аромат поплыл по кухне, когда наставница провела над блюдом рукой, и курица зашкворчала от жара! Аня сглотнула, а ведьма достала откуда-то нож и принялась нарезать птицу кусками.
— Тарелки принеси, Анют. На полке за печкой.
Тарелки у ведьмы оказались дорогими, фаянсовыми с росписью. Тетка такие напоказ выставляла, а чтоб едой их пачкать или хоть руками хватать — ни-ни. И Аня, изумившись, спросила:
— Мне тоже?
— А ты собралась без тарелки есть? — ядовито спросила ведьма. И тут же совсем другим, обыденным голосом задала еще вопрос, совсем уж невероятный: — Что любишь, ножку или грудку? Крылышки, извини, мои — обожаю!
Аня робко пожала плечами. И тут же получила на красивую расписную тарелку куриную ногу, пару запеченных яблок и ломоть свежего белого хлеба.
Странно все-таки. Госпожа городская ведьма — и на кухне ест, вот только кухня — не хуже, чем у иных горожанок парадная гостиная. А комната, в которой как раз бы впору гостиную устроить, пустой стоит…
Но мысли о странностях отступили перед голодом, и Аня принялась за еду. А когда насытилась, стало как-то без разницы. Хочет наставница в своем доме именно так устроить — ее право, разве нет? Гораздо интересней все-таки узнать, как быть с ученичеством? Слыхано ли дело, ведьмовству учить ту, у которой даже крох волшебного дара нет!
— А учить… — наставница словно мысли ее прочитала. Отпила чаю и постучала пальцем по толстой книге, так и оставшейся лежать на столе. — Нашла я здесь парочку интересных методов. Опробуем.
Ух, каким страшным показалось это «опробуем»! Почти бессознательно Аня нащупала отцовский оберег. И, стоило пальцам коснуться прохладного металла, ощутить твердость камня, как тут же стало спокойно. Страшным был дядька, пугал Арис, которого тот прочил ей в мужья, а наставница ничего плохого ей пока не сделала, только хорошее. И разве не глупо бояться, не зная, чего именно боишься?
Аня надкусила пирожок. Малиновая сладкая начинка была такой вкусной! А в кухне ведьминого дома пахло пирожками, земляникой и мятой, и немного — еловой хвоей. Окно за кисейной занавеской заплели ледяные узоры, но холод не проникал сюда, огонь в печи потрескивал тихо и уютно. И девушка набралась храбрости и спросила:
— Наставница, а что это за книга? Почему она такая толстая?
— Слыхала такое слово: гримуар?
— Н-нет…
— Ведьмина личная книга. Сборник всяких хитростей, которые ведьма за свою жизнь придумала или от кого-нибудь как-нибудь получила. Но конкретно здесь, — она взвесила книгу в руке, — сплошь мудрость прежних поколений. На полкило мудрости три кило макулатуры, — добавила непонятно, но, как почудилось, с едкой насмешкой. — Кстати, Анютка… Ты хоть читать-писать умеешь?
— Читать да, — радостно закивала Аня. — Любую вывеску в городе прочитаю!
Наставница со стоном приложила ладонь ко лбу, как будто у нее внезапно разболелась голова. И сказала снова непонятное, но, судя по тяжкому вздоху, не очень хорошее:
— Теперь ясно, с чего начинать. Первый раз в первый класс, поздравляю! Не было у бабы заботы…
Если задаешь неудобные вопросы,
Будь готов, что тебя пошлют. Искать ответы.
— Пап, достань вон то яблоко! Вон, большое!
— Иди-ка на плечи ко мне да сам доставай.
Каршайс, которого портал вынес не куда-нибудь в тихое местечко, а под наряженную елку, аккуратно посторонился: еще немного, и столкнулся бы с папашей и сынком лоб в лоб. Перед самым носом закачалось краснобокое яблоко, и он, не сдержавшись, сорвал. Впился зубами в сочную кисло-сладкую мякоть. Хоть так праздничную ночь отметить.
Над головой расцветали всполохи ведьмовского огненного зелья, вокруг гудел народ, пьяный и веселый, прыгали вокруг елки детишки, норовя сорвать с ветки яблоко, орех или пряник. Даже ведьмы уже отработали свое и теперь могли хоть веселиться, хоть пить, хоть спать уйти. Наверное, во всем этом городишке только ему сейчас и не до праздника.
Каршайс Лой, королевский дознаватель, давно привык, что его служба праздников не предусматривает. Но все же мало радости в том, чтобы провести Три Ночи в захолустной дыре, а «славный город Киартон» иначе, чем дырой, и назвать-то нельзя. Даже гостиницы приличной нет. Можно, конечно, явиться к городскому голове, тот столичного дознавателя примет как дорогого гостя. Вот только дело, ради которого Лой явился в Киартон… Странное было дело и подозрительное. Можно даже сказать, нехорошо попахивало. Тут и самому лучше не светиться, и тем более не посвящать в проблему того, кто вполне может оказаться пусть не преступником, но лицом заинтересованным.
В провинциальном захолустье таланты рождаются не реже, чем в столице. Но мало родиться способным, нужно получить достойное обучение, а после — условия для работы. А условия лучше где? Любой скажет — к королевскому дворцу поближе. А еще — там, где сходятся в один узел множество торговых путей, куда приходят корабли из-за моря, где принимает студентов Королевская Академия. Где рынок занимает не один квартал, а целое предместье, и торговля идет каждый день, а не по праздникам. Потому и мастера ищут лучшей доли если не в самой Маринелле, то хотя бы неподалеку, и люди привыкли думать, что за любым достойным товаром лучше ехать в столицу. Там и мастеров больше, и выбор богаче, со всего света товар везут.
Но встречаются исключения. Сидят по глухим, богами позабытым медвежьим углам и творят такие шедевры, что и королю не зазорно лично мастера посетить. Нет, его величество Оарнол сам, конечно, не поедет, стар уже, но знающего человека послать не побрезгует.
Таким исключением был мастер Петрис Груади. В Киартоне родился, рос, учился, женился, и на все попытки сманить поближе к благам и наградам только смеялся: мне, мол, и тут хорошо. А клинки его работы славились не то что по всему королевству, но и у соседей, и даже за морем. Покупатели в очередь выстраивались.
Был у мастера, кроме нежелания покидать родные места, еще один неприятный заскок: он не брал заказов. Ни от кого, ни за какие деньги. «Есть подходящий товар — покупайте, нет — ждите, когда появится», — вот и весь разговор.
Дом пугал. Давил. Будто недоволен был, не желал впустить чужачку. Виалин попыталась нащупать брошку-оберег, пальцы соскользнули по гладкому меху теплой шубы, и тут ведьма подхватила под локоть. Прикрикнула:
— Не балуй, дурная ты хата! Свои. А ты входи, не пугайся. Ритуал проведем, признает.
Ступеньки недовольно заскрипели под ногами. Дверь тоже отворилась со скрипом, протяжным, пронзительным. Над головой вспыхнул светлячок, неяркий, меньше свечки, но темноту разогнал. В крошечном закутке за дверью стоял веник, и ничего больше. Виалин смотрела, изумляясь, как ведьма обметает с ног снег, приговаривая речитатив незнакомого наговора. В их доме такого заведено не было. А когда веник и по ее ногам прошелся, не выдержала, спросила:
— А зачем?
— А чтоб грязь в дом не нести, — ответила ведьма. — Ни вот такую, — показала на натекшую с обуви лужицу, — ни вот эдакую, — шевельнула ладонью как-то по-особенному, и девушка увидала вдруг что-то мерзкое, черное, вроде жирных раскормленных червей, только не настоящих, а… призрачных, что ли? Веник шоркнул по полу, и их не стало.
— Что это?..
— Чьи-то мысли дурные, пожелания нехорошие. Да нынче ясно, чьи, небось Пройдоха не обрадовался, что выгодная покупка сорвалась. Раздевайся, шубу, вон, на крючок вешай. Завтра вернем хозяйке. Туфли в руки бери и ступай за мной. Закончим дело, и спать.
За дверью Виалин ожидала увидеть что угодно, только не то, что увидела на самом деле — самую обычную прихожую с сундуком для обуви и крючками для одежды, с бронзовой масляной лампой, подвешенной к низкому потолку, с беленой изнанкой кухонной печи и крутой лестницей наверх. Даже половик полосатый почти такой же, как в отчем доме был. И ступить на него босиком оказалось приятно, будто в детство вернулась. Но долго босой оставаться не пришлось, ведьма достала из сундука толстые вязаные следы:
— Держи. Заморозила ноги, поди.
Крышка сундука клацнула, будто зверь зубищами лязгнул. А ведьма распахнула дверь в кухню, обернулась, поторапливая. Девушка по наитию поклонилась, входя за ней следом, проговорила:
— Добра дому и сердцу его. Тепла да радости.
Словно ответом на ее слова, затеплился под потолком огонек: лампа зажглась. А дальше… дальше Виалин увидела самую настоящую ведьмовскую ворожбу! Да не ту, что творится перед всеми на площади, а тайную, домашнюю.
Взмах руки – и в печке разгорелось пламя. Не робкий огонек, который еще раздуть надо, а сразу сильное, горячее. Мановение ладони – и на пол перед печкой с грохотом прилетела огромная деревянная лохань, и тут же наполнилась водой, словно из ниоткуда. Посыпались в воду растертые травки, полилось, пузырясь, зелье, и кухню наполнил кружащий голову аромат цветущей липы, меда и парного молока. Лета и солнца. Тепла.
— Раздевайся и ныряй, — приказала ведьма, и в суровом голосе отчего-то почудилось веселье.
Горячая вода обняла, тепло пробежало по каждой жилочке, а уж как приятно стало замерзшим ногам, слов нет. Виалин блаженно прикрыла глаза — и тут же открыла, услышав, как изменился голос ведьмы. Страшным стал, глухим, неживым будто.
— Забери, огонь, злую судьбу, пеплом развей! Гори, что на имя завязано, пылай, что к имени привязано, жить не мешай! Нет больше Виалин! — и полетели в печку, прямо в огонь, ее растоптанные до дыр туфли, изношенное платье да старая теткина кофта. Затрещали, рассыпая искры, задымили, и почудилось, что взвыло что-то там, в огне, да так страшно! Вой заметался в трубе, улетел к небу вместе с дымом, а огонь вдруг погас, как не было. И пепла не осталось!
А ведьма опрокинула над головой безымянной теперь девочки ковш с водой и снова заговорила, теперь тихо да ласково:
— Народись с новой судьбой, прими имя новое — Аня, Аннушка, Анюта. Новое имя, новая судьба, нет больше старого зла. Вылезай, и спать. Остальное до завтра потерпит.
Аня и сама не поняла, как оказалась в кровати, на мягкой перине, теплым одеялом укутана. Блаженно вздохнула, закрыла глаза и тут же заснула.
Разбудил солнечный луч, защекотавший ресницы. Это сколько же она проспала? Зимой солнце поздно встает…
Но никто ее не будил, не подгонял подниматься и приниматься за работу, а стоило открыть глаза и увидеть незнакомую комнату, как тут же вспомнилось вчерашнее. Все сразу, сумбурно и вперемешку, и Анюта принялась раскладывать в голове все по порядку, начиная с похода в лавку ювелира. Его «латунь и стекляшки» и свою растерянность, и отчаяние с едкой горечью пополам, и вмешательство городской ведьмы. Пирожки — настоящие, свежие, праздничные! Давно позабытое чувство не просто сытости, а удовольствия от вкусной еды — тетка на пропитание много не тратила, берегла на чем могла. Добрую трактирщицу и ее теплую шубу, каменные дома Аптекарской, скрипучие ступеньки…
Отчетливо вспомнилось недовольство ведьминого дома, муторно-страшные призрачные черви, которых ведьма так запросто смела веником, треск горящей одежды и злобный вой в трубе, и так же отчетливо Анюта поняла, что дом перестал злиться, как только стих тот вой. И сейчас ей было спокойно, так безмятежно и радостно, как бывало только в детстве…
Дом не хотел впускать чужую девушку со злой судьбой, зато сразу принял Аннушку-Анюту, ведьмину ученицу.
Надо было вставать. Аня потянулась, села на постели и осмотрелась. В крохотной спаленке помещались узкая кровать и небольшой сундук с плоской крышкой, а на стене у окна висело большое зеркало в овальной раме, на полочке под ним лежали папина брошка-оберег, расческа и ленты для кос.
Когда же она в последний раз неторопливо и тщательно расчесывалась и заплетала косы перед зеркалом? За месяц, что у дядьки с теткой живет, ни разу такого не было. Всего месяц, а кажется, целая вечность прошла. Как же далеко теперь прошлая счастливая жизнь! Одна надежда, что и несчастливое время так же позабудется.
А на спинке кровати ждали новое белье и платье, теплые чулки, кофта…
Все пришлось впору. В платье из тонкого темно-синего шерстяного сукна и сизо-серой кофте из теплого козьего пуха, с голубыми лентами в косах, Аня стала похожа на себя прежнюю, до того, как тетка обрядила ее в обноски.
Долго перед зеркалом вертеться не стала, решила ведьму поискать. Из спальни вышла в большую комнату, аж на три окна и совсем пустую. Одно окно смотрело во двор, а два были плотно закрыты ставнями. В комнате топилась печка, а за печкой еще одна дверь вела в спальню, такую же маленькую, как та, в которой девушка проснулась. Узкая кровать была аккуратно застелена, подушка стояла торчком уголком кверху. Аня попятилась и тихо закрыла дверь.
Оставалась последняя дверь, напротив окна во двор. За ней обнаружилась уже знакомая прихожая. Надо же, совсем маленький домик у городской ведьмы, с дядькиным не сравнить, да и из роскоши только одно зеркало. На полу не ковры, а простые полосатые половики, печка беленая, никаких шелковых или кружевных занавесей на окнах, да и чего-нибудь волшебного, ведьминского, тоже не видно.
Но где же сама ведьма?
Аня заглянула в кухню. Ведьма сидела за столом, перед ней стояла большая глиняная кружка, миска с пирожками, кажется, вчерашними из «Румяной свинки», и лежала… книга? Похожая на ту, в которой дядька записывает свои расходы, только гораздо толще.
— Проснулась? — ведьма подняла голову. — Иди чай пить.
— Чай?
Ведьма недовольно заглянула в кружку.
— От чая здесь, прямо скажем, одно название, но хоть что-то. Зато пирожки вкусные. Как спалось на новом месте?
—Хорошо, госпожа ведь…
— Стоп! — ведьма вскинула ладонь. — Стоп-стоп-стоп. Ты ученица?
— Д-да…
— Значит, меня можешь звать наставницей.
— Хорошо… наставница, — Аня робко подошла к столу. — А как вы меня учить будете, если у меня ведьминого дара нету?
— Нет.
— А?
— Не «нету», а «нет». Ты садись, стульев здесь вроде хватает. Кружки вот, чайник на печке, наливай себе. Ах да, еще курица есть! Совсем забыла. Я ее на веранду вчера выставила, на холод. Надо, пожалуй, поесть нормально. А тебе так точно надо. Погоди, принесу.
Ведьма, то есть наставница, стремительно поднялась и вышла, а Аня наконец-то осмотрелась в кухне: ночью совсем не до того было, она, кроме лохани деревянной, ведьминых слов да жуткого воя в трубе, и не запомнила ничего. А вот верно говорят, что все-то у ведьм не как у людей! И в родном доме, и в дядькином кухня была местом для грязной работы. Там ели только слуги, туда могли пустить бродяжку погреться, там спали любимые дядькины псы. Здесь, у ведьмы, в кухне царила идеальная чистота. И красоты было больше, чем во всем остальном доме! Стол накрыт белой скатертью, печь отделана бело-голубыми узорчатыми изразцами, на окне кисейная занавесочка. На печи стоит ярко надраенный медный чайник, на столе — кувшин, вот только не глиняный, а из чистейшего стекла, прозрачного, словно вода в роднике, а в нем — три еловых ветки. И колдовские огоньки на них мерцают…
За печью виднелся край еще одной полки, но что там, Аня посмотреть не успела: вернулась наставница с блюдом в руках. На блюде красовался обложенный яблоками каплун, зажаренный до золотистой хрустящей корочки, и даже холодным он выглядел так аппетитно, что забурчало в животе. А уж какой восхитительный аромат поплыл по кухне, когда наставница провела над блюдом рукой, и курица зашкворчала от жара! Аня сглотнула, а ведьма достала откуда-то нож и принялась нарезать птицу кусками.
— Тарелки принеси, Анют. На полке за печкой.
Тарелки у ведьмы оказались дорогими, фаянсовыми с росписью. Тетка такие напоказ выставляла, а чтоб едой их пачкать или хоть руками хватать — ни-ни. И Аня, изумившись, спросила:
— Мне тоже?
— А ты собралась без тарелки есть? — ядовито спросила ведьма. И тут же совсем другим, обыденным голосом задала еще вопрос, совсем уж невероятный: — Что любишь, ножку или грудку? Крылышки, извини, мои — обожаю!
Аня робко пожала плечами. И тут же получила на красивую расписную тарелку куриную ногу, пару запеченных яблок и ломоть свежего белого хлеба.
Странно все-таки. Госпожа городская ведьма — и на кухне ест, вот только кухня — не хуже, чем у иных горожанок парадная гостиная. А комната, в которой как раз бы впору гостиную устроить, пустой стоит…
Но мысли о странностях отступили перед голодом, и Аня принялась за еду. А когда насытилась, стало как-то без разницы. Хочет наставница в своем доме именно так устроить — ее право, разве нет? Гораздо интересней все-таки узнать, как быть с ученичеством? Слыхано ли дело, ведьмовству учить ту, у которой даже крох волшебного дара нет!
— А учить… — наставница словно мысли ее прочитала. Отпила чаю и постучала пальцем по толстой книге, так и оставшейся лежать на столе. — Нашла я здесь парочку интересных методов. Опробуем.
Ух, каким страшным показалось это «опробуем»! Почти бессознательно Аня нащупала отцовский оберег. И, стоило пальцам коснуться прохладного металла, ощутить твердость камня, как тут же стало спокойно. Страшным был дядька, пугал Арис, которого тот прочил ей в мужья, а наставница ничего плохого ей пока не сделала, только хорошее. И разве не глупо бояться, не зная, чего именно боишься?
Аня надкусила пирожок. Малиновая сладкая начинка была такой вкусной! А в кухне ведьминого дома пахло пирожками, земляникой и мятой, и немного — еловой хвоей. Окно за кисейной занавеской заплели ледяные узоры, но холод не проникал сюда, огонь в печи потрескивал тихо и уютно. И девушка набралась храбрости и спросила:
— Наставница, а что это за книга? Почему она такая толстая?
— Слыхала такое слово: гримуар?
— Н-нет…
— Ведьмина личная книга. Сборник всяких хитростей, которые ведьма за свою жизнь придумала или от кого-нибудь как-нибудь получила. Но конкретно здесь, — она взвесила книгу в руке, — сплошь мудрость прежних поколений. На полкило мудрости три кило макулатуры, — добавила непонятно, но, как почудилось, с едкой насмешкой. — Кстати, Анютка… Ты хоть читать-писать умеешь?
— Читать да, — радостно закивала Аня. — Любую вывеску в городе прочитаю!
Наставница со стоном приложила ладонь ко лбу, как будто у нее внезапно разболелась голова. И сказала снова непонятное, но, судя по тяжкому вздоху, не очень хорошее:
— Теперь ясно, с чего начинать. Первый раз в первый класс, поздравляю! Не было у бабы заботы…
ГЛАВА 4. Служба праздников не знает
Если задаешь неудобные вопросы,
Будь готов, что тебя пошлют. Искать ответы.
— Пап, достань вон то яблоко! Вон, большое!
— Иди-ка на плечи ко мне да сам доставай.
Каршайс, которого портал вынес не куда-нибудь в тихое местечко, а под наряженную елку, аккуратно посторонился: еще немного, и столкнулся бы с папашей и сынком лоб в лоб. Перед самым носом закачалось краснобокое яблоко, и он, не сдержавшись, сорвал. Впился зубами в сочную кисло-сладкую мякоть. Хоть так праздничную ночь отметить.
Над головой расцветали всполохи ведьмовского огненного зелья, вокруг гудел народ, пьяный и веселый, прыгали вокруг елки детишки, норовя сорвать с ветки яблоко, орех или пряник. Даже ведьмы уже отработали свое и теперь могли хоть веселиться, хоть пить, хоть спать уйти. Наверное, во всем этом городишке только ему сейчас и не до праздника.
Каршайс Лой, королевский дознаватель, давно привык, что его служба праздников не предусматривает. Но все же мало радости в том, чтобы провести Три Ночи в захолустной дыре, а «славный город Киартон» иначе, чем дырой, и назвать-то нельзя. Даже гостиницы приличной нет. Можно, конечно, явиться к городскому голове, тот столичного дознавателя примет как дорогого гостя. Вот только дело, ради которого Лой явился в Киартон… Странное было дело и подозрительное. Можно даже сказать, нехорошо попахивало. Тут и самому лучше не светиться, и тем более не посвящать в проблему того, кто вполне может оказаться пусть не преступником, но лицом заинтересованным.
В провинциальном захолустье таланты рождаются не реже, чем в столице. Но мало родиться способным, нужно получить достойное обучение, а после — условия для работы. А условия лучше где? Любой скажет — к королевскому дворцу поближе. А еще — там, где сходятся в один узел множество торговых путей, куда приходят корабли из-за моря, где принимает студентов Королевская Академия. Где рынок занимает не один квартал, а целое предместье, и торговля идет каждый день, а не по праздникам. Потому и мастера ищут лучшей доли если не в самой Маринелле, то хотя бы неподалеку, и люди привыкли думать, что за любым достойным товаром лучше ехать в столицу. Там и мастеров больше, и выбор богаче, со всего света товар везут.
Но встречаются исключения. Сидят по глухим, богами позабытым медвежьим углам и творят такие шедевры, что и королю не зазорно лично мастера посетить. Нет, его величество Оарнол сам, конечно, не поедет, стар уже, но знающего человека послать не побрезгует.
Таким исключением был мастер Петрис Груади. В Киартоне родился, рос, учился, женился, и на все попытки сманить поближе к благам и наградам только смеялся: мне, мол, и тут хорошо. А клинки его работы славились не то что по всему королевству, но и у соседей, и даже за морем. Покупатели в очередь выстраивались.
Был у мастера, кроме нежелания покидать родные места, еще один неприятный заскок: он не брал заказов. Ни от кого, ни за какие деньги. «Есть подходящий товар — покупайте, нет — ждите, когда появится», — вот и весь разговор.
