— Мне думается, Наташке лучше учительницей стать, — заметил Василий Дмитриевич, — она такая спокойная, серьёзная… А больше никто в сёстры милосердия не собирается?
— Кажется, ещё Мурка, — ответила Лена, намазывая маслом пухлую баранку.
— Ей-то куда? — усмехнулся отец. — Разве на войне место таким… чересчур восторженным?
— Почему бы и нет? — возразила Юлия Георгиевна. — Раненым не только перевязки, но и хорошее настроение требуется. И Настенька далеко не дурочка!
— Разве я говорил, что она — дурочка?
Шемякин не принимал Настю Мурину всерьёз, считая её обычной кокеткой, каких полно в русских провинциальных городах. Он был во многом прав — Настя любила помечтать, всё время витала в каких-то наивных фантазиях. Она обожала своё кошачье прозвище, и отзывалась на него, как на имя. Заливистый смех Насти повышал настроение даже самым унылым.
— Хватит вам спорить, — примирительно сказала родителям Лена. — Пойду я, пожалуй, с подругами попрощаюсь, а потом уже на вокзал.
Тверские улицы, по которым Лена спешила к тыловому госпиталю, были затоплены мягким солнечным светом. Синее небо с редкими белыми облачками дышало умиротворением и покоем. Ласковое солнце словно уговаривало хотя бы на денёк задержаться в милой Твери. Кое-где мостовые были сплошь покрыты коврами из рано опавшей золотой листвы.
Как упоительны были последние дни августа! Лена ощущала пронзительную печаль — не хотелось покидать родной город, ехать в чужую холодную столицу, где не увидишь ни одного знакомого лица. Девушка всегда тяжело переносила смену обстановки. Бывало, приехав в гости, двое суток не могла заснуть. Её томили тревожные мысли. С кем ей придётся учиться? Удастся ли найти в семинарии хороших подруг?
У входа в госпиталь Лена спросила у дежурных сестру милосердия Мордвинову. Наташа появилась быстро, в сопровождении кликнула двух бывших одноклассниц, которые тоже решили посвятить себя фронтовой медицине. Четыре девушки уселись на скамеечке во дворе госпиталя. Им было о чём побеседовать — делились новостями, рассказывали, чего ждут от жизни в ближайшее время. Глядя на молоденьких сестёр милосердия, Лена невольно заулыбалась. Пухленькая Мурина, долговязая Чибрякова и тихая Мордвинова стали одинаково неловкими в накрахмаленных косынках и белых передниках с нашитыми на груди красными крестами.
— А вы теперь похожи! — усмехнулась Лена. — Вылитые сёстры!
— Так мы ж и есть сёстры! — весело отозвалась Мурка.
— Так точно! — хором произнесли три девушки, и по очереди назвались:
— Сестра милосердия Зоя.
— Сестра милосердия Наталья.
— Сестра милосердия Анастасия.
В одинаковой униформе их можно было спутать друг с другом, хотя девушки отличались ростом и комплекцией. Скромнее всех выглядела Мордвинова. Лена подумала, что отец прав — её лучшей подруге стоило выбрать педагогическую стезю. Наташа всегда была спокойная, ответственная и серьёзная, как настоящая учительница. Лена, наоборот, часто вспыхивала по пустякам, а это качество слишком-то к лицу педагогу.
После выпуска прошло всего два месяца, а девушкам казалось, что это было давным-давно: прощание, аттестаты зрелости, фотография на набережной.
— Помните нашу карточку, девочки? — спросила Лена.
На этой карточке пять подруг — Шемякина, Мордвинова, Чибрякова, Мурина и Заикина стоят, соединив поднятые вверх руки, а сзади сверкает под солнцем Волга…
— Да, так красиво получилось! — мечтательно сказала Чибрякова.
— Теперь не до красоты, — возразила Мурка, — я скорее на фронт хочу, чтобы принести пользу России!
— Подожди, скоро окажешься там. Авось, поймёшь, что это не развлекательная поездка, — насмешливо сказала Наташа.
— Ох, Морда, ты невыносима! Разве можно быть такой занудой! — возмутилась Мурка.
— А ты, Лена, твёрдо решила насчёт учительской карьеры? — спросила Зоя.
Шемякина ответила уверенно:
— Конечно. Не зря же я в семинарию поступила.
— Придётся Казимировне исполнить своё обещание — передать тебе свой пост, — сказала Мурка, — представляю, как наша Ленка будет муштровать бедных первоклашек!
Девушки рассмеялись. Лене было так легко с подругами, что она и не заметила, как пролетели два часа. Кстати, девушки сообщили ей, что Заикина тоже собирается пойти в сёстры милосердия.
— Ладно, девочки, рада была увидеть вас, — Лена вскочила и стала ро очереди обнимать и целовать подруг. — Надеюсь, увидимся ещё!
— Дай Бог, — серьёзно проговорила Чибрякова. — Нас ведь, верно, в разные места пошлют… Вместе, конечно, веселее было бы.
— Может, хоть с кем-то вместе окажемся, — бодрым тоном перебила Мурка.
Милая, никогда не унывающая Мурка! Всегда верит в лучшее. И сейчас сияет, словно не на войну поедет, а на праздник. Вглядываясь в знакомые с детства, ставшие родными лица подруг, Лена чувствовала, как ноет сердце. «Но-но, без сантиментов! — одёрнула она себя любимой отцовской фразой. — Спокойно, Шемякина! Вернутся девочки живыми-здоровыми. Они ведь не солдаты — им пули не грозят!»
Но на душе всё равно было неспокойно. Она шла домой с неясным предчувствием беды.
Прода от 31.12.2018
Глава III
Чем ближе время приближалось к полудню, тем печальнее становилась Лена. Она всё сильнее ощущала тоску от расставания с родителями, подругами, родным городом. Настроение менялось каждый час. Девушка то сидела неподвижно, думая: «Хотя бы денёк ещё провести дома!», то вскакивала с места и быстро ходила из комнаты в комнату.
Часы с кукушкой, равнодушно тикавшие на стене, показывали, что до отхода поезда осталось всего полтора часа. Мать засуетилась, в последний раз проверяя багаж Лены.
— Тёплые вещи положила? — спрашивала Юлия Георгиевна. — В Питере рано холодает, бывает, уже в октябре снег ложится… А варенье-то, варенье забыли! С чем чай будешь пить?
Лена не возражала — укладывала и варенье, и шерстяные чулки маминой вязки, и меховые рукавички… Мать всегда была такая — суетливая, беспокойная. По каждому пустяку давала десятки советов.
Подошёл и отец. С улыбкой кивнул на уродливую куклу, сшитую Леной в детстве:
— А этот памятник собственной глупости не возьмёшь?
— Нет уж, спасибо, — отмахнулась дочь, — это чудище лучше смотрится тут, на подоконнике!
Лена до сих пор испытывала лёгкий стыд, вспоминая, как изувечила чудесные игрушки маминой работы. И в памяти Василия Дмитриевича отчётливо запечатлелся тот день. Вернувшись домой, он увидел, что дочь сидит на полу между трюмо и комодом, хмурая и красная, как рак. Рядом лежала куча самодельных игрушек. Лена мрачно орудовала ножницами, распарывая нитки.
— Что стряслось? На кого надулась, царевна Несмеяна? — спросил отец, потрепав девочку по голове.
— Меня мама наказала, — пробурчала Лена.
— Что ж ты такого натворила?
Подоспела Юлия Георгиевна.
— А вот погляди! — мать подняла с пола пару кукол, у которых были зашиты рты. — Полюбуйся, что наша доченька от безделья натворила!
Как Василий не старался показать отцовскую суровость, всё-таки не выдержал — в голос расхохотался.
— Да уж, дочка, недурно потрудилась! Это же надо — каких кикимор наделала!
Но под строгим взглядом жены Василий Дмитриевич вмиг стал серьёзным.
— Надеюсь, ты поняла, что нельзя портить чужую работу?
Вообще-то, Лена не в первый раз попадала впросак с тряпичными куклами. Однажды перед Рождеством Юлия Георгиевна сшила из ярких лоскутков смешных уродцев. Лена пришла от них в восторг и уговаривала маму украсить куклами ёлку. Юлия Георгиевна пообещала сделать это, когда вернётся из лавки с покупками.
Но девочке не терпелось осуществить свою фантазию. Вооружившись мотком бечёвки, она пыталась подвесить тряпичных человечков за руки. Оказалось, что это довольно трудно… Недолго думая, Лена завязала петли на длинных шеях кукол. Ей казалось, что получилось очень мило, и она ожидала от мамы похвалы. Но в глазах Юлии Георгиевны отразился ужас — уж слишком ёлка напоминала виселицу.
За тот поступок Лену не ругали, она ведь сделала это по детскому недомыслию. Испорченные куклы — совсем другое дело. Девочке пришлось попыхтеть, распарывая зашитые рты. Вдобавок её лишили прогулок, что было для Лены страшнее порки. Впрочем, её родители не признавали телесных наказаний. Василий Дмитриевич считал, что люди, которых били в детстве, позже отыгрываются на состарившихся родителях.
Гораздо правильнее — заставить ребёнка своими руками исправить то, что натворил. Лена частенько возвращалась с прогулок в разорванной одежде и грязных ботинках. Поскольку словесные внушения не действовали, Юлия Георгиевна объявила, что отныне девочка сама обязана приводить в порядок свои вещи. Сначала Лена не приняла угрозу всерьёз. Но когда ей на самом деле пришлось штопать разорванные варежки и стирать платье в огромной лохани, поняла, что труд следует уважать.
Эти детские воспоминания яркой вереницей пролетели в сознании Лены. Минута — и девушка вернулась в реальность, где её ожидали дорожная накидка и перетянутый ремнями чемодан. Василий Дмитриевич приподнял его и воскликнул удивлённо:
— Чего вы туда нагрузили? Даже мне тяжело!
— Ничего, везде носильщики имеются, — махнула рукой жена. — К тому же, хозяин обещал встретить Лену на вокзале. Небось, поможет девочке с чемоданом.
— Да ты что, — возразил Василий. — Он уже старик, куда ему тяжести носить!
— Уток с охоты целыми связками таскает, — усмехнулась Юлия Георгиевна, — как-нибудь и с чемоданом справится!
Лена, завязывавшая перед зеркалом ленты на шляпке, вмешалась в спор родителей:
— Папа, а мой хозяин — какой он?
— Фёдор Григорьевич? Приятный человек, душевный. Он у меня в Академии стрельбу преподавал. Частенько мы с ним на рыбалку ездили, а по осени — на уток. Когда он узнал, что я для дочери жильё ищу, сам предложил — давай, Василий, я твою Ленку на квартиру возьму. Он ворчливый немного, но добродушный. Привыкнешь!
В этот момент кукушка в часах принялась назойливо куковать. Словно твердила: «Пора! Пора!». Шемякины присели «на дорожку». Через минуту все трое уже спешили по дороге к вокзалу.
***
На перроне уже собралась пёстрая толпа. Смех, плач и говор смешивались с музыкой оркестра. Глядя поверх бесчисленных шляпок, фуражек и картузов, Лена увидела, что двери поезда открыты, а в вагонах уже мелькают силуэты пассажиров. Она поспешила занять своё место. Отец нёс чемодан в вагон, продолжая наставлять девушку:
— Смотри, не трать деньги на всякую ерунду! И лекции не пропускай. Сама понимаешь, это уже не гимназия. Ты однажды столько прогуляла, что на единицы съехала…
— Ну, такое у всех бывает, — с лёгкой печалью в голосе отвечала Лена. — Неужели ты сам никогда школу не прогуливал?
— Было дело, — усмехнулся Василий Дмитриевич. — Но я вовремя за ум взялся.
Здесь, на вокзале отец и мать как будто поменялись местами. Юлия, которая прежде не упускала случая дать дочери сто наставлений на все случаи жизни, теперь стояла молча. Зато отец волновался, суетился, нервно притопывал.
Поглядев Лене прямо в глаза, мать перекрестила её и прошептала:
— Доченька, не забывай нас, пиши почаще!
— Конечно, каждую неделю буду писать, — Лена крепко обняла мать, а следом отца. — Не переживайте! На рождественские каникулы я приеду!
Раздался звонок. Побежал по коридору проводник, выкрикивая:
— Поезд отправляется! Господа провожающие, покиньте вагоны!
Отец сунул Лене в руку записку и сказал негромко:
— Я сказал Григорьичу, что ты — моя мини-копия. Так что должен узнать! Василий Дмитриевич усмехнулся, покосившись на жену. Супруги до сих пор не определились, на кого больше похожа Лена, и могли подолгу спорить из-за этого.
Шемякины ещё раз обняли дочь, и вышли из вагона. Лена стояла у окна и махала родителям, пока не потеряла их из вида. А родители ещё долго стояли неподвижно на платформе, глядя вслед уходящему поезду.
— Боюсь я за Лену, — с коротким вздохом произнёс Василий. — Слишком она легкомысленна. Как бы не натворила глупостей сгоряча!
— Бог даст, всё будет хорошо, — тихо ответила Юлия Георгиевна.
В этом супруги были солидарны — темперамент у их единственного чада был слишком горячий. Частенько Лена совершала импульсивные, опрометчивые поступки. Если она не научится обдумывать свои решения, может попасть в большую беду.
А Лена не задумывалась о будущем. Сначала она просто смотрела в окно, любуясь мелькающими рощами, крестьянскими избами и пасущимися на лугах стадами. Быстро проносились мимо широкие нивы, заросли алой рябины, маленькие полустанки. Но любоваться пейзажами девушке быстро наскучило. Взобравшись в кресло с ногами, она открыла последний номер «Задушевного слова». За чтением прошло несколько часов. Лена оторвалась от журнала, лишь когда начало смеркаться. Проводник зажигал газовые рожки. Пассажиры оживлённо беседовали, разворачивая свёртки со съестными припасами.
«Дома тоже сейчас ужин», — подумала Лена.
У неё был с собой узелок с заботливо уложенными матерью пирожками, огурчиками и половиной жареной курицы. Но девушка совершенно не ощущала голода. Она невольно задумалась об оставленном доме. Перед её мысленным взором возникли лица родителей. Отец, энергичный, неугомонный, всё на свете повидавший и сменивший множество профессий… Сколько интересных историй он знает! А мама, хлопотливая, строгая, но добрая… В раннем детстве Лена считала её настоящей волшебницей. Как искусно она ткала ковры, вязала платки, шила игрушки!
Замелькали в памяти знакомые тверские переулки, витрины лавочек, коридоры гимназии. Она невольно улыбалась, вспоминая уроки и весёлые проказы подруг. Как же быстро, оказывается, прошло детство! Но девушка не жалела о нём. Лену всегда привлекали романы о приключениях и путешествиях, неизведанные тайны и дальние страны. Ей казалось, в Петрограде она погрузится в новую жизнь, полную волнующих событий… Замечтавшись, Лена не заметила, как заснула, свернувшись клубочком в кресле.
Проснулась она от того, что её настойчиво трясли за плечо. Лена с трудом подняла голову. Над нею стоял проводник.
— Извините, барышня, пора вставать.
— А мы что, уже приехали? — спросила Лена.
От сна в неудобном кресле всё тело её затекло, а ноги в ботинках застыли.
— Да-с, приехали, через десять минут будем на Николаевском вокзале.
Лена встала и потянулась до хруста в суставах. Времени хватило лишь на то, чтобы наскоро умыться да надеть шляпку. С трудом волоча чемодан в толпе пассажиров, девушка вышла на перрон, озарённый бледными лучами рассвета. Она озиралась во все стороны, ища взглядом своего квартирного хозяина.
У столба с часами стоял мужчина лет шестидесяти пяти, выглядевший именно так, как отец описывал Фёдора Григорьевича. Высокий, худой, с лицом, иссечённым глубокими морщинами. Одет он был небогато — в поношенный коричневый пиджак поверх синей рубашки и потёртые твидовые брюки. Лене бросилась в глаза его манера покачиваться взад-вперёд, как маятник. Старик тоже обратил внимание на девушку — посмотрел несколько раз в её сторону, а затем подошёл, покачиваясь на ходу.
— Доброе утро, — сказал он хриплым голосом. — Вы — Елена, дочка Василия Шемякина?
— Да, это я, — Лена вынула из кармана накидки записку отца и протянула старику. — А вы, значит, Фёдор Григорьевич?
— Точно! Мне ваш батюшка позавчера телеграмму прислал. Написал, что на вокзал прибудет его «мини-копия».
