Если нужно было посчитать литры воды, втекающие или вытекающие из бассейна, девочка абсолютно серьёзно пугалась и быстро-быстро начинала рассказывать про то, как однажды чуть не утонула в бассейне, когда ездила с папочкой в Баден-Баден.
Четыре математических действия она могла производить только в пределах десятка, так как, несмотря на свой уже далеко не младенческий возраст, до сих пор считала на пальцах. При всём этом Катюша не была дурочкой в полном смысле слова. Она могла поддержать разговор о погоде, разбиралась в моде, читала журналы (в основном модные и юмористические), писала длинные, в меру бессмысленные письма брату за границу и чувствовала себя в жизни вполне счастливо.
Порой Лена с трудом удерживалась, чтобы не дать ей подзатыльник, но прекрасно понимала, что этот день станет последним её днём в доме генерала Бахметова, а других уроков не предвиделось. Дьячкова дочь Зина, с лицом, покрытым оспинами и конопушками, неловкая и костлявая, по сравнению с Катюшей казалась умной и понятливой. Лена вспоминала её в особенно тяжкие моменты своего общения с дочерью генерала и говорила себе: «Ничего, я выдержу, я не сорвусь. Ведь есть же и другие дети, с которыми у меня всё получается».
В конце концов, Лена поняла, что пытаться заставить Катюшу хотя бы вникнуть в смысл предлагаемых учебником задач бесполезно. Учебник был забыт, и Лена начала составлять задачи для Катюши сама. В них фигурировали только приглашения на танец, которые ученица получит на ближайшем детском благотворительном вечере в пользу раненых, или платья, которые купит Катюше папочка, узнав о её необыкновенных успехах в учебе.
В руки девочке во время работы над задачей давался какой-нибудь новый предмет, который она тут же начинала вертеть в руках — шёлковый платочек, золотая зубочистка или колечко от ключей. Руки были заняты, и пользоваться пальцами для счёта ученица уже не могла.
Едва только первые намёки на улучшение забрезжили в работе с генеральской дочерью, как заболела Соня Костантиниди, попросив Лену себя подменить. Соня уже давно хлюпала носом и зябко куталась в большой платок из козьего пуха, но вот настал день, когда она вообще не вышла на учёбу. Навестив подругу после занятий, Лена узнала, что у Сони сильнейший бронхит, и в семинарии она не появится, по крайней мере, недели три.
От временного исполнения обязанностей помощницы учительницы в приютском училище Лена с удовольствием бы отказалась, если бы не крайняя нужда в деньгах. Найти уроки в холодном строгом, переполненном студентами Петрограде было намного труднее, чем в провинциальной Твери. Тут уж выбирать не приходилось.
Заверив Соню, что с удовольствием подменит её на время болезни, Лена отправилась к начальнице договариваться.
— Только это вам не практика семинарская, — строго предупредила Лену начальница, — это работа. Дети у нас не ангелы, к ним нужно подход иметь, спуску не давать.
— Я справлюсь, — твёрдо ответила Лена, вскинув подбородок. Подозрение в том, что она может не справиться с какой-либо работой, всегда задевало Лену, от кого бы оно не исходило.
Между тем, продлевать общение с приютскими детьми кроме обязательных практических занятий ещё на несколько часов в день ей совсем не хотелось. Она даже поплакала ночью в подушку, вспоминая особенно неприятных детей, с которыми ей теперь предстояло иметь дело каждый день. Накануне она посетила дьячкову дочку Зину и предупредила, что будет теперь приходить вместо вторника и пятницы по субботам и заниматься дольше. Уроки с Катюшей были перенесены на вечер, что вызвало у ученицы явное недовольство. Но Лене было не до настроений генеральской дочки.
В классе, где ей предстояло заменять Соню, учился маленький заморыш с землистым цветом лица и заячьей губой. Если быть совсем уж честной с самой собой, Лена считала, что таких детей надо убивать во младенчестве, как это делали в Древней Спарте. Вот зачем живёт на свете это существо? Родители его давно умерли от пьянства, родственников нет, у окружающих он может вызывать только брезгливую жалость, а у сверстников — насмешки и издевательства.
Однако, с удивлением, она увидела, что всё совсем не так, как она думала. Да, дети вели себя с несчастным Егоркой безобразно, но учительница постоянно хвалила его. Учился Егорка совсем неплохо. Во всяком случае, лучше её учениц Зины и Катюши вместе взятых.
На свой второй или третий день работы Лена попала в очень неприятную ситуацию. Дети выполняли уроки, склонясь над тетрадями, а Лена ходила между рядами, периодически заглядывая в их работы. Егорка сидел за первой партой у окна и в ту сторону, как всегда, время от времени летели шарики из хлебного мякиша и жёванные бумажки. Лена видела происходящее, но понимала, что сделать с этим что-то немедленно не сможет, а совсем уж портить отношения с классом ей не хотелось. Хватало и того, что дети с неприязнью восприняли то, что их «барышню-душеньку» Соню заменяет новый человек, который им не очень-то нравится. Мало того, что стоит над всеми Цербером, так наверняка ещё и на взыскания щедра. Вскоре так и случилось.
Когда Лена, глядя в чью-то тетрадь говорила что-то о пользе чистописания, со стороны двери вдруг раздался властный голос начальницы:
— Елена Васильевна, что тут у вас происходит! Разве вы не видите вопиющего нарушения дисциплины?! У нас не принято обижать физически слабых детей безнаказанно, да ещё и в присутствии помощницы учительницы! Если я ещё раз такое увижу, я сниму вас с этой временной должности и поищу на замену другого человека.
— Кто бросал в Егора весь этот мусор? — строго спросила Лена, подойдя к парте Егорки, и поднимая с пола скатанный в твердый шарик бумажный листок.
Дети молчали, глядя на неё почти издевательски. Кто только не бросал! Конечно, больше всех только некоторые, но, по сути, обижали несчастного все.
— Ну, хорошо, — так же строго и твёрдо продолжила Лена, — в таком случае всем необходимо, кроме заданного, написать на отдельном листе тридцать раз следующие слова…
Лена подошла к доске и написала на ней мелом: «Я больше никогда не буду обижать слабых и нарушать дисциплину в классе»
— А если кто-то допустит хотя бы одну ошибку, будет переписывать всё по новой.
Класс возмущённо загудел.
— Может быть, мы опять позовём начальницу, кажется, она ещё недалеко ушла, — предложила Лена.
Заметив, что Егорка из-за которого и случилась эта неприятность, сидит и с интересом смотрит на одноклассников, Лена спросила:
— А ты почему не пишешь?
— Я? Но ведь я… Ведь это меня…
— Я сказала — все пишут!
— Это нечестно! — раздались отовсюду несмелые голоса.
— Я ничего не бросал в него!
— И я не бросал!
— А он сам-то в чём виноват?
— Вы учитесь вместе в одном классе. Вы ничего не сделали для того, чтобы прекратить эту травлю. И он сам ничего не сделал. Может быть ему это нравилось?
— Нет! — закричали дети вразнобой, — ему не нравилось!
— Так чего же он это терпел? Может быть, он все эти издевательства заслужил? И был сам виноват? Теперь пусть будет наказан, как все.
— Он не виноват!
— Мы сами! — кричали дети.
— Хорошо. Если вы так уверены, что он не виноват, тогда так и быть, он пусть не пишет. А остальные должны выполнить это задание.
К безмерному удивлению Лены, дети успокоились. Зашуршали тетради, из которых начали вырывать листы, заскрипели перья. «А ведь я, кажется, справилась» — подумала Лена, оглядывая класс. Методы Казимировны работали!
Тут сами собой к ней нахлынули воспоминания. В первом и втором классах Свету Заикину постоянно передразннивали. Даже заступничество Лены не помогало. Она старалась поддержать Заику, подбодрить её, но это было каплей в море. На «Заику» она давно не обижалась, поскольку ещё в раннем детстве часто слышала это слово в свой адрес, даже учительница, готовившая её к школе, сочувственно спросила:
— Ты, наверное, заика?
Но в школе всё изменилось. Однажды Заикина даже стала стесняться отвечать на вопросы учителей, прекрасно зная, что за этим последует волна смеха и передразниваний. Это не ускользнуло от зоркого глаза Казимировны. Она сперва думала, что пройдёт само, но по прошествии года это лишь усилилось. Заика должна была отвечать выученное наизусть стихотворение, но вместо этого она молчала. Учитель уже был готов поставить ей единицу, но Казимировна тотчас вмешалась:
— Светлана себя не очень хорошо чувствует, — сказала она, подойдя к учительскому столу.
В этот момент она украдкой заглянула в глаза ученицы и, увидев, сколь убитое у неё выражение лица, поняла: задразнили. Надо с этим что-то делать. Но наставница никому ничего не сказала. Она любила преподносить провинившимся неприятные сюрпризы, огорошив их в последний момент неприятным известием.
Принимать экстренные меры понадобилось уже в тот же день. Собираясь домой, Света остановилась в вестибюле гимназии перед большим зеркалом, собираясь надеть шапочку. Весь вестибюль просматривался с места строгого вахтёра, отставного унтер-офицера Павла Силыча. Поэтому здесь Заика не ожидала ничего плохого. Несколько одноклассниц окружили её кольцом с вполне благодушными лицами.
— Какая прелестная шапочка! — воскликнула Жучка и взяла шапку из рук растерявшейся Светы, — я её хочу примерить, не возражаешь?
Она нахлобучила шапку задом наперёд и критически оглядела себя в зеркале.
— Нет, что-то она не идёт мне, — проговорила она, передавая шапку Мурке, — померяй ты, тебе получше будет.
Девочки передавали шапку Заики друг другу, и каждая старалась надеть её почуднее — то сильно сдвигая на бок, то вывернув на изнанку. Вахтёр издали благодушно наблюдал, как ученицы надевают головные уборы.
— Нет, шапка ужасная! — подытожила Жучка, — как ты только носишь такую! Пожалуй, тебе лучше идти без неё.
«Не трогай!» — хотела сказать Света, но споткнулась о трудный звук «т», который никогда не получался у неё в минуты волнения.
— Не т-т-т…. Т-т-т-т-т…
— Что ты говоришь? Что за «т»? Не «тёплая»? Не «такая, как надо»? Ну, правильно, я же говорю — ужасная шапка, лучше всего будет её выбросить! — изгалялась Жучка.
— Хватит, не надо, — вмешалась Лена, пытаясь выхватить шапку Заики у Жучки из рук, прихватив одноклассницу за косу так, что та взвизгнула. — Отдай сейчас же!
Один из длинных беличьих помпонов, которые были пришиты на концах завязок, оторвался и остался у Лены в руке. Та окинула убийственным взглядом Мурку. От неё она никак не ожидала подобных гадостей.
Увидев это, Заика резко развернулась и побежала к выходу.
— Постой, чумная! Куда ты с непокрытой головой, мороз на дворе! — закричала ей вслед Мурка.
Но Света уже выскочила за двери. Вахтёр строго посмотрел поверх очков на оставшихся девочек.
— Что случилось, барышни?
— Кто её знает, — пожала плечами Жучка, — стояла, стояла, потом как побежит…
На следующий день Света Заикина в гимназию не явилась. Вместо неё перед уроком русской словесности в класс пришёл директор гимназии Станислав Викторович и строго спросил классную даму:
— Что это, Ядвига Казимировна, происходит в вашем классе? Ко мне сегодня приходила мать ученицы Светланы Заикиной. Она утверждает, что её дочь вчера стала предметом нападок со стороны одноклассниц и теперь категорически отказывается посещать гимназию.
— Я разберусь с этим и улажу этот вопрос, — ответила Казимировна звонким холодным голосом, от которого у половины класса по коже побежали мурашки. Наказывала она только по делу, но всегда строго.
После занятий девочки узнали, что весь класс оставлен без обеда. Оставление «без обеда» было самым распространённым наказанием в тверской женской гимназии. По сути это означало, что девочка оставалась в классе после окончания уроков ещё на три часа. Оставляли обычно одну ученицу или двоих. Закрытые в пустой классной комнате девочки на протяжение этих трёх часов делали домашнее задание или, высунувшись в форточку бросали записки проходящим под окнами мальчикам; мужская гимназия была расположена дальше по улице.
И вдруг весь класс! Ученицы недовольно зашумели. Большинство из них вообще не имели понятия о случившемся, за что же их наказывать?
После уроков, вместо того, чтобы запереть класс со стороны коридора, Казимировна вошла в помещение и заперла его изнутри, а затем направилась к учительскому столу, на ходу доставая их портфеля книгу.
— У нас будет дополнительный урок? — робко спросил кто-то из девочек.
— Нет, — ответила наставница, — просто мы все оставлены без обеда.
— Но как же вы…
— Да, и я тоже. Ведь все мы знали, что Свету Заикину некоторые девочки обижают. Но ничем не смогли ей помочь. В том числе и я не смогла ей помочь. Отсидев три часа, мы все вместе пойдём к Свете домой, и если она захочет нас видеть, попросим у неё прощения. Саранцева, Филиппова, Жукова, вас это особенно касается!
— А если не захочет? — пискнула Наташа.
— Значит, мы придём в другой раз.
Когда она вернулась домой позже обычного, тотчас с порога мать засыпала её вопросами, а когда Лена рассказала, в чём дело, Юлия Георгиевна раскрыла рот от удивления.
Казарменные методы, которыми Казимировна насаждала порядок, казались ей немного дикими, зато отец сказал, что Казимировна права. Недаром этому генералу в юбке поручали самые шумные классы.
Вспоминая этот случай, Лена мысленно благодарила наставницу за урок, не замечая, насколько сильно её решение проблемы отличалось от решения Казимировны, у которой поверх железной руки была надета бархатная перчатка. Лена же предпочитала всех держать железной клешнёй, не давая спуску никому.
В тот вечер она пришла к Соне окрылённая. Она навещала её почти каждый день, зная, как тоскливо ей одной в пустой тесной квартире. Соня стеснялась этой тесной комнатушки, расположенной в полуподвале, где когда-то жил её брат. До сих пор на подоконнике лежала куча линеек и бумажных листов. С ней проведать подругу пошла и Аля Кравченко. Соня встретила их красными глазами, распухшим носом и хрипящим кашлем. Лена одолжила ей пару своих свитеров. Гречанка была тронута такой заботой подруги, хотя в плечах она была шире своей подруги.
— Ой, да хоть лечишься-то? — воскликнула Аля.
— Лечусь, — кашляла Соня, — мне уже лучше, только вот до завтра мне никак не поправиться.
— А что будет завтра? — поинтересовалась Лена.
— Мама выслала мне передачу феодосийским поездом, тёплые вещи, кое-что из домашних продуктов… Поезд прибывает утром в половине одиннадцатого…
— Мы встретим и всё доставим в лучшем виде! Правда, Лена? — горячо проговорила Аля.
— Да, конечно. Мы отпросимся с урока Закона Божия. Чуев нас отпустит ради благого дела, — усмехнулась Лена.
— Посылка будет довольно объёмистая, — предупредила Соня.
— Ничего, ничего, — легкомысленно махнула рукой Аля, — я сильная, да и Лена не слабачка, дотащим от извозчика, а до извозчика носильщика наймём.
Однако на следующий день Аля на занятия не явилась. Отпросившись у законоучителя, Лена побежала к ней на квартиру. Аля лежала в постели в жару с мокрой тряпицей на голове. Ну конечно, заразилась от Сони.
— Сама заболела, не могу с тобой ехать, — бормотала она.
Лена, взяв у Али адрес гатчинской тётки, и пообещав связаться с этой тёткой в ближайшее время, поспешила на вокзал.
Четыре математических действия она могла производить только в пределах десятка, так как, несмотря на свой уже далеко не младенческий возраст, до сих пор считала на пальцах. При всём этом Катюша не была дурочкой в полном смысле слова. Она могла поддержать разговор о погоде, разбиралась в моде, читала журналы (в основном модные и юмористические), писала длинные, в меру бессмысленные письма брату за границу и чувствовала себя в жизни вполне счастливо.
Порой Лена с трудом удерживалась, чтобы не дать ей подзатыльник, но прекрасно понимала, что этот день станет последним её днём в доме генерала Бахметова, а других уроков не предвиделось. Дьячкова дочь Зина, с лицом, покрытым оспинами и конопушками, неловкая и костлявая, по сравнению с Катюшей казалась умной и понятливой. Лена вспоминала её в особенно тяжкие моменты своего общения с дочерью генерала и говорила себе: «Ничего, я выдержу, я не сорвусь. Ведь есть же и другие дети, с которыми у меня всё получается».
В конце концов, Лена поняла, что пытаться заставить Катюшу хотя бы вникнуть в смысл предлагаемых учебником задач бесполезно. Учебник был забыт, и Лена начала составлять задачи для Катюши сама. В них фигурировали только приглашения на танец, которые ученица получит на ближайшем детском благотворительном вечере в пользу раненых, или платья, которые купит Катюше папочка, узнав о её необыкновенных успехах в учебе.
В руки девочке во время работы над задачей давался какой-нибудь новый предмет, который она тут же начинала вертеть в руках — шёлковый платочек, золотая зубочистка или колечко от ключей. Руки были заняты, и пользоваться пальцами для счёта ученица уже не могла.
Едва только первые намёки на улучшение забрезжили в работе с генеральской дочерью, как заболела Соня Костантиниди, попросив Лену себя подменить. Соня уже давно хлюпала носом и зябко куталась в большой платок из козьего пуха, но вот настал день, когда она вообще не вышла на учёбу. Навестив подругу после занятий, Лена узнала, что у Сони сильнейший бронхит, и в семинарии она не появится, по крайней мере, недели три.
От временного исполнения обязанностей помощницы учительницы в приютском училище Лена с удовольствием бы отказалась, если бы не крайняя нужда в деньгах. Найти уроки в холодном строгом, переполненном студентами Петрограде было намного труднее, чем в провинциальной Твери. Тут уж выбирать не приходилось.
Заверив Соню, что с удовольствием подменит её на время болезни, Лена отправилась к начальнице договариваться.
— Только это вам не практика семинарская, — строго предупредила Лену начальница, — это работа. Дети у нас не ангелы, к ним нужно подход иметь, спуску не давать.
— Я справлюсь, — твёрдо ответила Лена, вскинув подбородок. Подозрение в том, что она может не справиться с какой-либо работой, всегда задевало Лену, от кого бы оно не исходило.
Между тем, продлевать общение с приютскими детьми кроме обязательных практических занятий ещё на несколько часов в день ей совсем не хотелось. Она даже поплакала ночью в подушку, вспоминая особенно неприятных детей, с которыми ей теперь предстояло иметь дело каждый день. Накануне она посетила дьячкову дочку Зину и предупредила, что будет теперь приходить вместо вторника и пятницы по субботам и заниматься дольше. Уроки с Катюшей были перенесены на вечер, что вызвало у ученицы явное недовольство. Но Лене было не до настроений генеральской дочки.
В классе, где ей предстояло заменять Соню, учился маленький заморыш с землистым цветом лица и заячьей губой. Если быть совсем уж честной с самой собой, Лена считала, что таких детей надо убивать во младенчестве, как это делали в Древней Спарте. Вот зачем живёт на свете это существо? Родители его давно умерли от пьянства, родственников нет, у окружающих он может вызывать только брезгливую жалость, а у сверстников — насмешки и издевательства.
Однако, с удивлением, она увидела, что всё совсем не так, как она думала. Да, дети вели себя с несчастным Егоркой безобразно, но учительница постоянно хвалила его. Учился Егорка совсем неплохо. Во всяком случае, лучше её учениц Зины и Катюши вместе взятых.
На свой второй или третий день работы Лена попала в очень неприятную ситуацию. Дети выполняли уроки, склонясь над тетрадями, а Лена ходила между рядами, периодически заглядывая в их работы. Егорка сидел за первой партой у окна и в ту сторону, как всегда, время от времени летели шарики из хлебного мякиша и жёванные бумажки. Лена видела происходящее, но понимала, что сделать с этим что-то немедленно не сможет, а совсем уж портить отношения с классом ей не хотелось. Хватало и того, что дети с неприязнью восприняли то, что их «барышню-душеньку» Соню заменяет новый человек, который им не очень-то нравится. Мало того, что стоит над всеми Цербером, так наверняка ещё и на взыскания щедра. Вскоре так и случилось.
Когда Лена, глядя в чью-то тетрадь говорила что-то о пользе чистописания, со стороны двери вдруг раздался властный голос начальницы:
— Елена Васильевна, что тут у вас происходит! Разве вы не видите вопиющего нарушения дисциплины?! У нас не принято обижать физически слабых детей безнаказанно, да ещё и в присутствии помощницы учительницы! Если я ещё раз такое увижу, я сниму вас с этой временной должности и поищу на замену другого человека.
— Кто бросал в Егора весь этот мусор? — строго спросила Лена, подойдя к парте Егорки, и поднимая с пола скатанный в твердый шарик бумажный листок.
Дети молчали, глядя на неё почти издевательски. Кто только не бросал! Конечно, больше всех только некоторые, но, по сути, обижали несчастного все.
— Ну, хорошо, — так же строго и твёрдо продолжила Лена, — в таком случае всем необходимо, кроме заданного, написать на отдельном листе тридцать раз следующие слова…
Лена подошла к доске и написала на ней мелом: «Я больше никогда не буду обижать слабых и нарушать дисциплину в классе»
— А если кто-то допустит хотя бы одну ошибку, будет переписывать всё по новой.
Класс возмущённо загудел.
— Может быть, мы опять позовём начальницу, кажется, она ещё недалеко ушла, — предложила Лена.
Заметив, что Егорка из-за которого и случилась эта неприятность, сидит и с интересом смотрит на одноклассников, Лена спросила:
— А ты почему не пишешь?
— Я? Но ведь я… Ведь это меня…
— Я сказала — все пишут!
— Это нечестно! — раздались отовсюду несмелые голоса.
— Я ничего не бросал в него!
— И я не бросал!
— А он сам-то в чём виноват?
— Вы учитесь вместе в одном классе. Вы ничего не сделали для того, чтобы прекратить эту травлю. И он сам ничего не сделал. Может быть ему это нравилось?
— Нет! — закричали дети вразнобой, — ему не нравилось!
— Так чего же он это терпел? Может быть, он все эти издевательства заслужил? И был сам виноват? Теперь пусть будет наказан, как все.
— Он не виноват!
— Мы сами! — кричали дети.
— Хорошо. Если вы так уверены, что он не виноват, тогда так и быть, он пусть не пишет. А остальные должны выполнить это задание.
К безмерному удивлению Лены, дети успокоились. Зашуршали тетради, из которых начали вырывать листы, заскрипели перья. «А ведь я, кажется, справилась» — подумала Лена, оглядывая класс. Методы Казимировны работали!
Тут сами собой к ней нахлынули воспоминания. В первом и втором классах Свету Заикину постоянно передразннивали. Даже заступничество Лены не помогало. Она старалась поддержать Заику, подбодрить её, но это было каплей в море. На «Заику» она давно не обижалась, поскольку ещё в раннем детстве часто слышала это слово в свой адрес, даже учительница, готовившая её к школе, сочувственно спросила:
— Ты, наверное, заика?
Но в школе всё изменилось. Однажды Заикина даже стала стесняться отвечать на вопросы учителей, прекрасно зная, что за этим последует волна смеха и передразниваний. Это не ускользнуло от зоркого глаза Казимировны. Она сперва думала, что пройдёт само, но по прошествии года это лишь усилилось. Заика должна была отвечать выученное наизусть стихотворение, но вместо этого она молчала. Учитель уже был готов поставить ей единицу, но Казимировна тотчас вмешалась:
— Светлана себя не очень хорошо чувствует, — сказала она, подойдя к учительскому столу.
В этот момент она украдкой заглянула в глаза ученицы и, увидев, сколь убитое у неё выражение лица, поняла: задразнили. Надо с этим что-то делать. Но наставница никому ничего не сказала. Она любила преподносить провинившимся неприятные сюрпризы, огорошив их в последний момент неприятным известием.
Принимать экстренные меры понадобилось уже в тот же день. Собираясь домой, Света остановилась в вестибюле гимназии перед большим зеркалом, собираясь надеть шапочку. Весь вестибюль просматривался с места строгого вахтёра, отставного унтер-офицера Павла Силыча. Поэтому здесь Заика не ожидала ничего плохого. Несколько одноклассниц окружили её кольцом с вполне благодушными лицами.
— Какая прелестная шапочка! — воскликнула Жучка и взяла шапку из рук растерявшейся Светы, — я её хочу примерить, не возражаешь?
Она нахлобучила шапку задом наперёд и критически оглядела себя в зеркале.
— Нет, что-то она не идёт мне, — проговорила она, передавая шапку Мурке, — померяй ты, тебе получше будет.
Девочки передавали шапку Заики друг другу, и каждая старалась надеть её почуднее — то сильно сдвигая на бок, то вывернув на изнанку. Вахтёр издали благодушно наблюдал, как ученицы надевают головные уборы.
— Нет, шапка ужасная! — подытожила Жучка, — как ты только носишь такую! Пожалуй, тебе лучше идти без неё.
«Не трогай!» — хотела сказать Света, но споткнулась о трудный звук «т», который никогда не получался у неё в минуты волнения.
— Не т-т-т…. Т-т-т-т-т…
— Что ты говоришь? Что за «т»? Не «тёплая»? Не «такая, как надо»? Ну, правильно, я же говорю — ужасная шапка, лучше всего будет её выбросить! — изгалялась Жучка.
— Хватит, не надо, — вмешалась Лена, пытаясь выхватить шапку Заики у Жучки из рук, прихватив одноклассницу за косу так, что та взвизгнула. — Отдай сейчас же!
Один из длинных беличьих помпонов, которые были пришиты на концах завязок, оторвался и остался у Лены в руке. Та окинула убийственным взглядом Мурку. От неё она никак не ожидала подобных гадостей.
Увидев это, Заика резко развернулась и побежала к выходу.
— Постой, чумная! Куда ты с непокрытой головой, мороз на дворе! — закричала ей вслед Мурка.
Но Света уже выскочила за двери. Вахтёр строго посмотрел поверх очков на оставшихся девочек.
— Что случилось, барышни?
— Кто её знает, — пожала плечами Жучка, — стояла, стояла, потом как побежит…
На следующий день Света Заикина в гимназию не явилась. Вместо неё перед уроком русской словесности в класс пришёл директор гимназии Станислав Викторович и строго спросил классную даму:
— Что это, Ядвига Казимировна, происходит в вашем классе? Ко мне сегодня приходила мать ученицы Светланы Заикиной. Она утверждает, что её дочь вчера стала предметом нападок со стороны одноклассниц и теперь категорически отказывается посещать гимназию.
— Я разберусь с этим и улажу этот вопрос, — ответила Казимировна звонким холодным голосом, от которого у половины класса по коже побежали мурашки. Наказывала она только по делу, но всегда строго.
После занятий девочки узнали, что весь класс оставлен без обеда. Оставление «без обеда» было самым распространённым наказанием в тверской женской гимназии. По сути это означало, что девочка оставалась в классе после окончания уроков ещё на три часа. Оставляли обычно одну ученицу или двоих. Закрытые в пустой классной комнате девочки на протяжение этих трёх часов делали домашнее задание или, высунувшись в форточку бросали записки проходящим под окнами мальчикам; мужская гимназия была расположена дальше по улице.
И вдруг весь класс! Ученицы недовольно зашумели. Большинство из них вообще не имели понятия о случившемся, за что же их наказывать?
После уроков, вместо того, чтобы запереть класс со стороны коридора, Казимировна вошла в помещение и заперла его изнутри, а затем направилась к учительскому столу, на ходу доставая их портфеля книгу.
— У нас будет дополнительный урок? — робко спросил кто-то из девочек.
— Нет, — ответила наставница, — просто мы все оставлены без обеда.
— Но как же вы…
— Да, и я тоже. Ведь все мы знали, что Свету Заикину некоторые девочки обижают. Но ничем не смогли ей помочь. В том числе и я не смогла ей помочь. Отсидев три часа, мы все вместе пойдём к Свете домой, и если она захочет нас видеть, попросим у неё прощения. Саранцева, Филиппова, Жукова, вас это особенно касается!
— А если не захочет? — пискнула Наташа.
— Значит, мы придём в другой раз.
Когда она вернулась домой позже обычного, тотчас с порога мать засыпала её вопросами, а когда Лена рассказала, в чём дело, Юлия Георгиевна раскрыла рот от удивления.
Казарменные методы, которыми Казимировна насаждала порядок, казались ей немного дикими, зато отец сказал, что Казимировна права. Недаром этому генералу в юбке поручали самые шумные классы.
Вспоминая этот случай, Лена мысленно благодарила наставницу за урок, не замечая, насколько сильно её решение проблемы отличалось от решения Казимировны, у которой поверх железной руки была надета бархатная перчатка. Лена же предпочитала всех держать железной клешнёй, не давая спуску никому.
В тот вечер она пришла к Соне окрылённая. Она навещала её почти каждый день, зная, как тоскливо ей одной в пустой тесной квартире. Соня стеснялась этой тесной комнатушки, расположенной в полуподвале, где когда-то жил её брат. До сих пор на подоконнике лежала куча линеек и бумажных листов. С ней проведать подругу пошла и Аля Кравченко. Соня встретила их красными глазами, распухшим носом и хрипящим кашлем. Лена одолжила ей пару своих свитеров. Гречанка была тронута такой заботой подруги, хотя в плечах она была шире своей подруги.
— Ой, да хоть лечишься-то? — воскликнула Аля.
— Лечусь, — кашляла Соня, — мне уже лучше, только вот до завтра мне никак не поправиться.
— А что будет завтра? — поинтересовалась Лена.
— Мама выслала мне передачу феодосийским поездом, тёплые вещи, кое-что из домашних продуктов… Поезд прибывает утром в половине одиннадцатого…
— Мы встретим и всё доставим в лучшем виде! Правда, Лена? — горячо проговорила Аля.
— Да, конечно. Мы отпросимся с урока Закона Божия. Чуев нас отпустит ради благого дела, — усмехнулась Лена.
— Посылка будет довольно объёмистая, — предупредила Соня.
— Ничего, ничего, — легкомысленно махнула рукой Аля, — я сильная, да и Лена не слабачка, дотащим от извозчика, а до извозчика носильщика наймём.
Однако на следующий день Аля на занятия не явилась. Отпросившись у законоучителя, Лена побежала к ней на квартиру. Аля лежала в постели в жару с мокрой тряпицей на голове. Ну конечно, заразилась от Сони.
— Сама заболела, не могу с тобой ехать, — бормотала она.
Лена, взяв у Али адрес гатчинской тётки, и пообещав связаться с этой тёткой в ближайшее время, поспешила на вокзал.
