— Да-да, — пробормотала бледная, перепуганная Симона, — мне просто надо выйти.
— Может быть, послать кого-то из девочек, чтобы тебя проводили? — предложила учительница.
— Нет, — очень твёрдо, ответила Симона и выбежала из класса.
Вернулась она минут через двадцать, и не глядя ни на кого, села на своё место.
— Всё в порядке? — поинтересовалась Инга.
— Да, — ответила Симона, опустив глаза.
После урока, едва только за Ингой закрылась дверь, Симона подбежала к двери и прокричала:
— Девочки, внимание! У меня кто-то стащил копилку с деньгами на подарок.
— Как стащили? Кто стащил? — раздались отовсюду голоса. Одноклассницы перестали раскладывать на партах швейные наборы и ножницы, необходимые для следующего урока домоводства и уставились на Симону.
— Она стояла вот здесь, — показывала Симона, почти плача, мы ушли на обед, а когда вернулись, то вот… нет…
— Ты, наверное, забрала копилку с собой в кафе и там забыла — предположила Тильда фон Штауфенберг.
— Я тоже так подумала, — убитым голосом сказала Симона, — я отпросилась у Инги для того, чтобы сбегать в кафе и проверить, не находили ли там банку. Но там тоже ничего нет…
— Нет, ты не брала банку с собой, — зашумели некоторые девочки.
— Брала, брала, ты несла её с собой, — к моему удивлению, утверждали другие.
Потом, когда я столкнулась с судебным следствием, я поняла, что даже самые добросовестные и честные свидетели какого-нибудь события всегда говорят разное. Так устроена человеческая память. Некоторые люди искренне верят, что видели то, чего не было и в принципе не могло быть. Представляю, как потом их мучил этот пиявка-инспектор.
— Пора признаваться, — прошептала я в ухо Саре.
— Подожди, — отмахнулась она, — не надо. Пусть подумают, что стащили в кафе.
Но в это время кто-то спросил:
— А кто у нас оставался в классе?
— Я обедаю всегда дома, — сообщила Тильда.
— И я…
— И я… — раздались голоса ещё двух или трёх девочек.
— Оставались блохастые! — провозгласила Хильда. Ну-ка, показывай, что у тебя тут, — и она заглянула в парту к Миле.
— Ты с ума сошла, — крикнула Сара, — она всё время была со мной, нет у неё ничего!
В это время Хильда повернулась от Милы ко мне и схватила мой мешок для бутербродов, прежде, чем я успела что-либо сделать.
На свет была тут же извлечена злополучная копилка.
— Я не воровала! — закричала я, — мы просто хотели проучить Симону, чтобы она не бросала деньги без присмотра.
— Так мы тебе и поверили! — закричала Хильда Майер, — мы ведь знаем, что ты уже когда-то проворовалась!
— Это неправда! Я никогда ничего не воровала!
— А кто стащил портрет жениха из портфеля Инги в прошлом году?
— Это не был её жених! И вообще…
— Ага, откуда ты знаешь?! Это ты его стащила!
В меня полетела мокрая тряпка, которой стирали с доски.
Одноклассницы толкали меня, щипали со всех сторон, бросали в меня учебники.
Сара хотела было вмешаться, но остальные буквально облепили её, тем самым отрезав ей путь до меня.
— Прекратите немедленно! — кричали синхронно Сара и Мила, но их голоса тонули в общем гаме. К тому же Сару ловко скрутила Хельга Мильке. Эта великанша была единственной, кто имел власть над хорваткой, остальные побаивались боевитую Манджукич.
Пожалуй, только она не верила в то, что копилку украла я, да и то лишь потому, что сама знала, кто это сделал. Но не выдала ни себя, ни Милу, ни меня, хотя я просто наблюдала за тем, не идёт ли кто.
— Двери, двери держите, а то убежит! — кричала Ирма Нойманн.
Я поняла, что мне не избежать расправы, ведь сейчас мне отрезан даже путь к отступлению. Помочь некому, и в этом был весь ужас.
Рядом на парте уже лежали приготовленные кем-то из девочек к уроку домоводства отрез ткани, игольница, ножницы и маленькое шило, с помощью которого надо было проделывать отверстия в поясе платьев, которые мы тогда учились шить.
В отчаянии я схватилась за шило. Кого-то ударить я бы могла только в состоянии помутнения рассудка, и кажется, сейчас я была близка к этому состоянию. Я не хотела оправдываться, поскольку знала, что они будут глухи к моим мольбам и протестам.
— Не подходи! — крикнула я, выставив шило перед собой, но было поздно — Хильда Майер, выступив вперёд, схватила меня за волосы и дёрнула с такой силой, что вырвала чуть ли не клок. Завязалась потасовка, и в следующий миг раздался громкий крик Хильды, а вскоре к нему присоединился и визг моих одноклассниц. Хильда куцей овцой бросилась в коридор, размазывая кровь и слёзы по своему лицу. Она билась в истерике и металась по коридору, точно муха на окне.
Я даже не сразу сообразила, что произошло и какое-то время бездумно таращилась на пятна крови, оставшиеся на моих пальцах и рукавах. Когда же я осознала это, я тотчас преобразилась. Впервые я увидела страх в глазах одноклассниц и решила воспользоваться этим.
— Ирма, — с нервным смешком подозвала я. — Иди-ка сюда…
Но та бросилась бежать, как антилопа. Мои одноклассницы визжали и в панике разбегались, опасаясь угодить под раздачу. В этот миг к нам стремглав примчался математик.
— Что за шум? — поинтересовался он, поправляя очки, однако увидев меня с шилом в руке и заплаканную Хильду, он сразу всё понял, и распорядился:
— Майер, срочно к врачу! А с вами, Зигель, я поговорю отдельно.
Окончание этого ужасного дня я помню, как в тумане. Помню, как математик тащил меня за руку по коридору, а все ученицы рассыпались от нас в стороны, как горох. Пока шла возня, Сара успела ополовинить копилку, без труда открыв бутафорский замок. Она пыталась заступиться за меня. Всю дорогу она шла следом и кричала, что Хильда сама виновата, и вообще место Майер в зоопарке, поскольку она терроризирует весь класс. Помню, как стояла перед начальницей гимназии и тупо отвечала что-то на её вопросы. Но что именно она спрашивала, полностью выветрилось из памяти. А может быть, я и не осознавала, о чём меня спрашивают. В конце концов, кто-то из одноклассниц был послан ко мне домой за родителями.
Затем я долго ожидала в приёмной, пока отец с матерью разговаривали с начальницей за закрытой дверью. Я слышала, как эмоционально с ними говорил наш грозный математик.
— Слушайте, мы готовы оплатить лечение Хильды и если…
— Вы меня вообще слушаете?! — спрашивал Бекермайер. — У меня впечатление, что я разговариваю со стеной! Сначала Зигель калечила себя, теперь и до других добралась. Знайте: если вы ничего не измените, то скоро вы будете собирать деньги не на лечение фройляйн Майер, а на пересылку сухарей вашей дочери. Потому, что такими темпами ей прямая дорога в тюрьму! Дай-то Бог мне ошибаться…
Домой мы попали, когда было уже совсем темно. По дороге никто из нас троих не проронил ни слова. Родители были слишком потрясены случившимся, а я слишком устала.
Дома отец с порога так налетел на прислугу, которая всего лишь спросила, подавать ли обед, что я поняла: сегодня мне покоя не будет и дома.
Видимо, в разговоре с начальницей гимназии всплыли все мои прегрешения за последние годы — прогулы, ссоры, драки, плохая успеваемость практически по всем предметам.
— И мало мне всего этого, так ещё и воровство! — гремел голос отца на весь дом, — разве ты в чём-то нуждаешься? Разве я не даю тебе карманных денег? Тебе надо было так опозорить нашу семью!
— Я не брала эти деньги, — попыталась я оправдаться.
— Ты хочешь сказать, что все в гимназии лгут? Все учителя, начальница, а ты говоришь правду? Каким же образом общие деньги оказались в твоих вещах?
Я начала подробно объяснять, как всё было, но потом вдруг остановилась. Я вдруг почувствовала, чтобы я ни сказала, чтобы ни сделала, мне всё равно не поверят. Я неожиданно испытала жгучее отвращение ко всем в мире словам. Слова — только бледные тени реальности, они не отражают ничего, каждый их понимает по-своему, и чаще всего, неправильно.
Вспомнился Зепп из лавки антикварного оружия:
— Тебе, наверное, кажется, что я, как все взрослые, ничего не понимаю.
Да, все взрослые действительно ничего не понимают. Они и не хотят понять. Их единственное желание состоит в том, чтобы никто и ничто не волновало устоявшегося болота их привычного мира. А когда такое волнение начинается, они бросаются истерически обвинять вовсе не того, кто действительно виноват, а того, кто находится ближе.
— Я хочу спать, — сказала я, прервав свой рассказ.
— Она неисправима! — ахнула мать, — мы воспитали чудовище! Тебе что, вообще ни капельки не стыдно? Ты сможешь сейчас спать? Тебя не волнует здоровье несчастной девочки, которую ты поранила? Тебя не волнует то, что завтра скажут сослуживцы твоему отцу? Ведь слухи о том, что ты натворила, наверняка, уже разошлись по городу.
Да, я это знала. Город наш был небольшим. Новостей в нём было не так уж много, а у многих сослуживцев отца дочери учились в гимназии. Наверняка сейчас не в одной семье рассказывают, представляя в лицах, за ужином о моём ужасном поступке.
— Меня предупредили, — жёстко сообщил отец, — ещё одно нарушение дисциплины, и ты будешь отчислена из гимназии с волчьим билетом. Ты знаешь, что это такое?
— Знаю, — устало произнесла я, — это значит, я никогда больше не смогу поступить ни в какую другую гимназию. Не больно-то и хотелось.
— Марш в свою комнату! — не выдержал отец и затопал ногами.
Ночью у меня начался жар. Я провалялась в горячке целую неделю. Доктор, приглашенный на следующий день, не нашел следов простуды и заявил, что болезнь была, скорей всего, следствием потрясения. Не таким уж бессовестным чудовищем была я в свои четырнадцать. Ничего, с Сары я обязательно спрошу. Возможно, её же перво-наперво и «разыграю».
Посещение гимназии стало для меня сродни пытке. За то, что я сделала с Хильдой, меня могли просто избить, а я, к тому же, получила клеймо воровки. С той поры я затаила злость на Гранчар и Манджукич за то, что опять всех собак спустили на меня. Саре-то хорошо — она осталась чистенькой, к тому же потом украла половину того, что накопили. И почему это мне «прямая дорога в тюрьму»? Разве я устроила всё это? Чувство несправедливости мучило меня всё сильнее, вызывая приступы удушающей ненависти.
Неудивительно, что зайдя в класс, я поймала на себе десятки косых взглядов. В этот раз я сознательно взяла с собой шило и, на всякий случай, зажала его в кулаке, чтобы уколоть того, кто полезет ко мне. Когда я распорола Хильде лицо, что-то внутри меня сломалось, уже тогда я чувствовала, что могу взять власть над остальными. Я хочу, я желаю, чтобы ревели другие. С того момента я уже была настоящей волчицей. Часы начали обратный отчёт. До октября 1908 оставалось меньше двух лет.
Я села, как всегда, рядом с Сарой. Та посмотрела на меня с сочувствием, а Мила тотчас метнулась ко мне. Я хотела высказать обеим хорваткам всё, что о них думаю, но они меня опередили.
— Слушай, Анна, тут тебе хотели повесить табличку, подговаривали Овцу на такой шаг… На нас тут просто ушаты грязи вылили, когда мы стали возражать…
— Я вообще пострадала ни за что! — огрызнулась я. — А всё из-за тебя!
— Ну, да, признаю — хлебнула через край. Но я бы могла вообще молчать, но нет же — я твою честь отстаивала! — обиделась Сара.
— Да, — встряла Гранчар. — До моего отца тоже дошли слухи, и он тебя полностью поддержал…
«Боже мой, только вот поддержки от умалишённых мне и не хватало!»
— И на том спасибо, — ответила я. — А что, твой отец он…
— Да, он порядочный человек! — Мила даже задрала нос и говорила с истинно отцовской надменностью. — После того гадкого случая с портретом, он единственный, кто всё понял и кто поддержал нашу Ингу… Ой!..
Мила живо прикусила себе язык и опасливо оглянулась, опасаясь, как бы кто не услышал. Но никто из рядом стоящих не обратил внимание на наш разговор. «Волчат» старались избегать. Вскоре у меня не осталось и следа от обиды на Сару и Милу. В конце концов, они единственные, кто пытался отстоять мою точку зрения, другие были уже готовы повесить на меня все смертные грехи. «Чего это Мила так резко замолкла?» — думала я, однако снова совать нос в чужие дела не решалась.
— Запомни, — шепнула мне Сара. — Если попытаются тронуть, будут иметь дело со мной. И гренадерша им не поможет.
Произнеся равнодушное «спасибо», я стала готовиться к уроку.
Последние два дня меня не задевали и не били. Просто дружно игнорировали, сочтя, видимо, что я слишком опасна, чтобы ко мне вот так просто лезть. У меня теперь с собой было шило, и я старалась держать его рядом с собой. Как ни странно, я после ранения Хильды, не успокоилась. То мгновение триумфа над одноклассницами, взятие власти над их жалкими судьбами, я вспоминала как одно из самых ярких мгновений в своей жизни. Слишком уж много я от них натерпелась, чтобы просто так оставить в покое. Их кровь и слёзы, беззащитность передо мной, вот, о чём я мечтала! «На днях схожу к Зеппу», — думала я. Журналы об оружии лежали у него в подсобке, добраться до них будет не так просто. С другой стороны, у меня под рукой есть инженер — Филипп Гранчар запросто разберётся, что куда привинтить, чтобы оружие вновь стреляло.
— Девчонки, а давайте сходим кое-куда! — живо предложила Сара по окончанию уроков. — мне просто надо, чтоб вы оценили.
К моему удивлению, Сара привела нас в лавку Зеппа, любителя старины. Как только мы вошли, лавочник, не отрываясь от газеты, произнёс:
— А-а, снова ты. Не бойся, никто твоё ожерелье не унёс.
— А как вы узнали, что это была я? — усмехнулась хорватка. — Вы ведь даже не посмотрели в мою сторону.
Зепп косо усмехнулся и, опустив газету, ответил:
— Да от тебя ж духами прёт, как от той шлюхи из Вены. Жаловалась мне весь вечер, что с ней легавый задаром переспал, а потом припугнул своим удостоверением, и мало того, вышибалу потом арестовал. А она, не будь дурна, документик у него стянула, а потом и вернула. За выкуп, разумеется. Пример того, что скупой платит дважды.
Сара была оскорблена таким сравнением, однако виду не подала. Вновь примерив ожерелье, она покрасовалась перед нами.
— Мне идёт? — спрашивала она с придыханием.
— Идёт, идёт! — закивали мы.
Мы вышли из лавки, и Сара начала распинаться о том, как ей понравилось украшение, что лавочник задрал цену до небес, хотя сам почти бесплатно получил такую красивую вещь. Теперь она скопила денег, и ей не хватает пяти крон на покупку.
— Симона, не одолжишь, а? — хорватка умоляюще посмотрела на неё.
— Э… Сколько тебе нужно? — спросила она.
— Пять крон! Можешь?
— Ну… Если только отец поделится…
— Давай попробуем! — чуть ли не подскочила Сара.
Предложение мы приняли единогласно и в скором времени следовали за Симоной. Та, в свою очередь, рассказала о том, как её папа стал владельцем кафе. Он начинал, как шеф-повар в ресторане некого Эрвина Рихтера, и позже стал выкупать у ресторатора акции. Постепенно он смог стать полноценным совладельцем, а когда Рихтер заболел на старости лет, решил для облегчения задачи выдать свою сестру Эмму замуж за ресторатора, чтобы после его смерти (благо Эрвин Рихтер был бездетен) унаследовать прибыльное дело. Конечно, Рудольф рисковал, фактически, он лез на рожон. Однако всё сложилось удачно. Как — не знал никто, да и сами новые владельцы ресторана молчали об этом.
— Лишь бы тётя Эмма не была на кассе, — шепнула Симона. — У неё и геллера не допросишься.
— Может быть, послать кого-то из девочек, чтобы тебя проводили? — предложила учительница.
— Нет, — очень твёрдо, ответила Симона и выбежала из класса.
Вернулась она минут через двадцать, и не глядя ни на кого, села на своё место.
— Всё в порядке? — поинтересовалась Инга.
— Да, — ответила Симона, опустив глаза.
После урока, едва только за Ингой закрылась дверь, Симона подбежала к двери и прокричала:
— Девочки, внимание! У меня кто-то стащил копилку с деньгами на подарок.
— Как стащили? Кто стащил? — раздались отовсюду голоса. Одноклассницы перестали раскладывать на партах швейные наборы и ножницы, необходимые для следующего урока домоводства и уставились на Симону.
— Она стояла вот здесь, — показывала Симона, почти плача, мы ушли на обед, а когда вернулись, то вот… нет…
— Ты, наверное, забрала копилку с собой в кафе и там забыла — предположила Тильда фон Штауфенберг.
— Я тоже так подумала, — убитым голосом сказала Симона, — я отпросилась у Инги для того, чтобы сбегать в кафе и проверить, не находили ли там банку. Но там тоже ничего нет…
— Нет, ты не брала банку с собой, — зашумели некоторые девочки.
— Брала, брала, ты несла её с собой, — к моему удивлению, утверждали другие.
Потом, когда я столкнулась с судебным следствием, я поняла, что даже самые добросовестные и честные свидетели какого-нибудь события всегда говорят разное. Так устроена человеческая память. Некоторые люди искренне верят, что видели то, чего не было и в принципе не могло быть. Представляю, как потом их мучил этот пиявка-инспектор.
— Пора признаваться, — прошептала я в ухо Саре.
— Подожди, — отмахнулась она, — не надо. Пусть подумают, что стащили в кафе.
Но в это время кто-то спросил:
— А кто у нас оставался в классе?
— Я обедаю всегда дома, — сообщила Тильда.
— И я…
— И я… — раздались голоса ещё двух или трёх девочек.
— Оставались блохастые! — провозгласила Хильда. Ну-ка, показывай, что у тебя тут, — и она заглянула в парту к Миле.
— Ты с ума сошла, — крикнула Сара, — она всё время была со мной, нет у неё ничего!
В это время Хильда повернулась от Милы ко мне и схватила мой мешок для бутербродов, прежде, чем я успела что-либо сделать.
На свет была тут же извлечена злополучная копилка.
— Я не воровала! — закричала я, — мы просто хотели проучить Симону, чтобы она не бросала деньги без присмотра.
— Так мы тебе и поверили! — закричала Хильда Майер, — мы ведь знаем, что ты уже когда-то проворовалась!
— Это неправда! Я никогда ничего не воровала!
— А кто стащил портрет жениха из портфеля Инги в прошлом году?
— Это не был её жених! И вообще…
— Ага, откуда ты знаешь?! Это ты его стащила!
В меня полетела мокрая тряпка, которой стирали с доски.
Одноклассницы толкали меня, щипали со всех сторон, бросали в меня учебники.
Сара хотела было вмешаться, но остальные буквально облепили её, тем самым отрезав ей путь до меня.
— Прекратите немедленно! — кричали синхронно Сара и Мила, но их голоса тонули в общем гаме. К тому же Сару ловко скрутила Хельга Мильке. Эта великанша была единственной, кто имел власть над хорваткой, остальные побаивались боевитую Манджукич.
Пожалуй, только она не верила в то, что копилку украла я, да и то лишь потому, что сама знала, кто это сделал. Но не выдала ни себя, ни Милу, ни меня, хотя я просто наблюдала за тем, не идёт ли кто.
— Двери, двери держите, а то убежит! — кричала Ирма Нойманн.
Я поняла, что мне не избежать расправы, ведь сейчас мне отрезан даже путь к отступлению. Помочь некому, и в этом был весь ужас.
Рядом на парте уже лежали приготовленные кем-то из девочек к уроку домоводства отрез ткани, игольница, ножницы и маленькое шило, с помощью которого надо было проделывать отверстия в поясе платьев, которые мы тогда учились шить.
В отчаянии я схватилась за шило. Кого-то ударить я бы могла только в состоянии помутнения рассудка, и кажется, сейчас я была близка к этому состоянию. Я не хотела оправдываться, поскольку знала, что они будут глухи к моим мольбам и протестам.
— Не подходи! — крикнула я, выставив шило перед собой, но было поздно — Хильда Майер, выступив вперёд, схватила меня за волосы и дёрнула с такой силой, что вырвала чуть ли не клок. Завязалась потасовка, и в следующий миг раздался громкий крик Хильды, а вскоре к нему присоединился и визг моих одноклассниц. Хильда куцей овцой бросилась в коридор, размазывая кровь и слёзы по своему лицу. Она билась в истерике и металась по коридору, точно муха на окне.
Я даже не сразу сообразила, что произошло и какое-то время бездумно таращилась на пятна крови, оставшиеся на моих пальцах и рукавах. Когда же я осознала это, я тотчас преобразилась. Впервые я увидела страх в глазах одноклассниц и решила воспользоваться этим.
— Ирма, — с нервным смешком подозвала я. — Иди-ка сюда…
Но та бросилась бежать, как антилопа. Мои одноклассницы визжали и в панике разбегались, опасаясь угодить под раздачу. В этот миг к нам стремглав примчался математик.
— Что за шум? — поинтересовался он, поправляя очки, однако увидев меня с шилом в руке и заплаканную Хильду, он сразу всё понял, и распорядился:
— Майер, срочно к врачу! А с вами, Зигель, я поговорю отдельно.
Окончание этого ужасного дня я помню, как в тумане. Помню, как математик тащил меня за руку по коридору, а все ученицы рассыпались от нас в стороны, как горох. Пока шла возня, Сара успела ополовинить копилку, без труда открыв бутафорский замок. Она пыталась заступиться за меня. Всю дорогу она шла следом и кричала, что Хильда сама виновата, и вообще место Майер в зоопарке, поскольку она терроризирует весь класс. Помню, как стояла перед начальницей гимназии и тупо отвечала что-то на её вопросы. Но что именно она спрашивала, полностью выветрилось из памяти. А может быть, я и не осознавала, о чём меня спрашивают. В конце концов, кто-то из одноклассниц был послан ко мне домой за родителями.
Затем я долго ожидала в приёмной, пока отец с матерью разговаривали с начальницей за закрытой дверью. Я слышала, как эмоционально с ними говорил наш грозный математик.
— Слушайте, мы готовы оплатить лечение Хильды и если…
— Вы меня вообще слушаете?! — спрашивал Бекермайер. — У меня впечатление, что я разговариваю со стеной! Сначала Зигель калечила себя, теперь и до других добралась. Знайте: если вы ничего не измените, то скоро вы будете собирать деньги не на лечение фройляйн Майер, а на пересылку сухарей вашей дочери. Потому, что такими темпами ей прямая дорога в тюрьму! Дай-то Бог мне ошибаться…
Домой мы попали, когда было уже совсем темно. По дороге никто из нас троих не проронил ни слова. Родители были слишком потрясены случившимся, а я слишком устала.
Дома отец с порога так налетел на прислугу, которая всего лишь спросила, подавать ли обед, что я поняла: сегодня мне покоя не будет и дома.
Видимо, в разговоре с начальницей гимназии всплыли все мои прегрешения за последние годы — прогулы, ссоры, драки, плохая успеваемость практически по всем предметам.
— И мало мне всего этого, так ещё и воровство! — гремел голос отца на весь дом, — разве ты в чём-то нуждаешься? Разве я не даю тебе карманных денег? Тебе надо было так опозорить нашу семью!
— Я не брала эти деньги, — попыталась я оправдаться.
— Ты хочешь сказать, что все в гимназии лгут? Все учителя, начальница, а ты говоришь правду? Каким же образом общие деньги оказались в твоих вещах?
Я начала подробно объяснять, как всё было, но потом вдруг остановилась. Я вдруг почувствовала, чтобы я ни сказала, чтобы ни сделала, мне всё равно не поверят. Я неожиданно испытала жгучее отвращение ко всем в мире словам. Слова — только бледные тени реальности, они не отражают ничего, каждый их понимает по-своему, и чаще всего, неправильно.
Вспомнился Зепп из лавки антикварного оружия:
— Тебе, наверное, кажется, что я, как все взрослые, ничего не понимаю.
Да, все взрослые действительно ничего не понимают. Они и не хотят понять. Их единственное желание состоит в том, чтобы никто и ничто не волновало устоявшегося болота их привычного мира. А когда такое волнение начинается, они бросаются истерически обвинять вовсе не того, кто действительно виноват, а того, кто находится ближе.
— Я хочу спать, — сказала я, прервав свой рассказ.
— Она неисправима! — ахнула мать, — мы воспитали чудовище! Тебе что, вообще ни капельки не стыдно? Ты сможешь сейчас спать? Тебя не волнует здоровье несчастной девочки, которую ты поранила? Тебя не волнует то, что завтра скажут сослуживцы твоему отцу? Ведь слухи о том, что ты натворила, наверняка, уже разошлись по городу.
Да, я это знала. Город наш был небольшим. Новостей в нём было не так уж много, а у многих сослуживцев отца дочери учились в гимназии. Наверняка сейчас не в одной семье рассказывают, представляя в лицах, за ужином о моём ужасном поступке.
— Меня предупредили, — жёстко сообщил отец, — ещё одно нарушение дисциплины, и ты будешь отчислена из гимназии с волчьим билетом. Ты знаешь, что это такое?
— Знаю, — устало произнесла я, — это значит, я никогда больше не смогу поступить ни в какую другую гимназию. Не больно-то и хотелось.
— Марш в свою комнату! — не выдержал отец и затопал ногами.
Ночью у меня начался жар. Я провалялась в горячке целую неделю. Доктор, приглашенный на следующий день, не нашел следов простуды и заявил, что болезнь была, скорей всего, следствием потрясения. Не таким уж бессовестным чудовищем была я в свои четырнадцать. Ничего, с Сары я обязательно спрошу. Возможно, её же перво-наперво и «разыграю».
Глава 16. Новая кража
Посещение гимназии стало для меня сродни пытке. За то, что я сделала с Хильдой, меня могли просто избить, а я, к тому же, получила клеймо воровки. С той поры я затаила злость на Гранчар и Манджукич за то, что опять всех собак спустили на меня. Саре-то хорошо — она осталась чистенькой, к тому же потом украла половину того, что накопили. И почему это мне «прямая дорога в тюрьму»? Разве я устроила всё это? Чувство несправедливости мучило меня всё сильнее, вызывая приступы удушающей ненависти.
Неудивительно, что зайдя в класс, я поймала на себе десятки косых взглядов. В этот раз я сознательно взяла с собой шило и, на всякий случай, зажала его в кулаке, чтобы уколоть того, кто полезет ко мне. Когда я распорола Хильде лицо, что-то внутри меня сломалось, уже тогда я чувствовала, что могу взять власть над остальными. Я хочу, я желаю, чтобы ревели другие. С того момента я уже была настоящей волчицей. Часы начали обратный отчёт. До октября 1908 оставалось меньше двух лет.
Я села, как всегда, рядом с Сарой. Та посмотрела на меня с сочувствием, а Мила тотчас метнулась ко мне. Я хотела высказать обеим хорваткам всё, что о них думаю, но они меня опередили.
— Слушай, Анна, тут тебе хотели повесить табличку, подговаривали Овцу на такой шаг… На нас тут просто ушаты грязи вылили, когда мы стали возражать…
— Я вообще пострадала ни за что! — огрызнулась я. — А всё из-за тебя!
— Ну, да, признаю — хлебнула через край. Но я бы могла вообще молчать, но нет же — я твою честь отстаивала! — обиделась Сара.
— Да, — встряла Гранчар. — До моего отца тоже дошли слухи, и он тебя полностью поддержал…
«Боже мой, только вот поддержки от умалишённых мне и не хватало!»
— И на том спасибо, — ответила я. — А что, твой отец он…
— Да, он порядочный человек! — Мила даже задрала нос и говорила с истинно отцовской надменностью. — После того гадкого случая с портретом, он единственный, кто всё понял и кто поддержал нашу Ингу… Ой!..
Мила живо прикусила себе язык и опасливо оглянулась, опасаясь, как бы кто не услышал. Но никто из рядом стоящих не обратил внимание на наш разговор. «Волчат» старались избегать. Вскоре у меня не осталось и следа от обиды на Сару и Милу. В конце концов, они единственные, кто пытался отстоять мою точку зрения, другие были уже готовы повесить на меня все смертные грехи. «Чего это Мила так резко замолкла?» — думала я, однако снова совать нос в чужие дела не решалась.
— Запомни, — шепнула мне Сара. — Если попытаются тронуть, будут иметь дело со мной. И гренадерша им не поможет.
Произнеся равнодушное «спасибо», я стала готовиться к уроку.
Последние два дня меня не задевали и не били. Просто дружно игнорировали, сочтя, видимо, что я слишком опасна, чтобы ко мне вот так просто лезть. У меня теперь с собой было шило, и я старалась держать его рядом с собой. Как ни странно, я после ранения Хильды, не успокоилась. То мгновение триумфа над одноклассницами, взятие власти над их жалкими судьбами, я вспоминала как одно из самых ярких мгновений в своей жизни. Слишком уж много я от них натерпелась, чтобы просто так оставить в покое. Их кровь и слёзы, беззащитность передо мной, вот, о чём я мечтала! «На днях схожу к Зеппу», — думала я. Журналы об оружии лежали у него в подсобке, добраться до них будет не так просто. С другой стороны, у меня под рукой есть инженер — Филипп Гранчар запросто разберётся, что куда привинтить, чтобы оружие вновь стреляло.
— Девчонки, а давайте сходим кое-куда! — живо предложила Сара по окончанию уроков. — мне просто надо, чтоб вы оценили.
К моему удивлению, Сара привела нас в лавку Зеппа, любителя старины. Как только мы вошли, лавочник, не отрываясь от газеты, произнёс:
— А-а, снова ты. Не бойся, никто твоё ожерелье не унёс.
— А как вы узнали, что это была я? — усмехнулась хорватка. — Вы ведь даже не посмотрели в мою сторону.
Зепп косо усмехнулся и, опустив газету, ответил:
— Да от тебя ж духами прёт, как от той шлюхи из Вены. Жаловалась мне весь вечер, что с ней легавый задаром переспал, а потом припугнул своим удостоверением, и мало того, вышибалу потом арестовал. А она, не будь дурна, документик у него стянула, а потом и вернула. За выкуп, разумеется. Пример того, что скупой платит дважды.
Сара была оскорблена таким сравнением, однако виду не подала. Вновь примерив ожерелье, она покрасовалась перед нами.
— Мне идёт? — спрашивала она с придыханием.
— Идёт, идёт! — закивали мы.
Мы вышли из лавки, и Сара начала распинаться о том, как ей понравилось украшение, что лавочник задрал цену до небес, хотя сам почти бесплатно получил такую красивую вещь. Теперь она скопила денег, и ей не хватает пяти крон на покупку.
— Симона, не одолжишь, а? — хорватка умоляюще посмотрела на неё.
— Э… Сколько тебе нужно? — спросила она.
— Пять крон! Можешь?
— Ну… Если только отец поделится…
— Давай попробуем! — чуть ли не подскочила Сара.
Предложение мы приняли единогласно и в скором времени следовали за Симоной. Та, в свою очередь, рассказала о том, как её папа стал владельцем кафе. Он начинал, как шеф-повар в ресторане некого Эрвина Рихтера, и позже стал выкупать у ресторатора акции. Постепенно он смог стать полноценным совладельцем, а когда Рихтер заболел на старости лет, решил для облегчения задачи выдать свою сестру Эмму замуж за ресторатора, чтобы после его смерти (благо Эрвин Рихтер был бездетен) унаследовать прибыльное дело. Конечно, Рудольф рисковал, фактически, он лез на рожон. Однако всё сложилось удачно. Как — не знал никто, да и сами новые владельцы ресторана молчали об этом.
— Лишь бы тётя Эмма не была на кассе, — шепнула Симона. — У неё и геллера не допросишься.
