Не знаю, сколько прошло времени. Наверное, немало. Когда я очнулась и вытерла заплаканное лицо, солнце уже шло к закату. Мне ни на минуту не пришло в голову, что всё ещё можно изменить, план свой отложить или вообще забыть о нём. Всё уже было предрешено, как будто мной управляла какая-то высшая сила. Думаю, что тогда я пролила последние слёзы в моей жизни. Когда я дошла домой, мои слёзы окончательно высохли. Ни мама, ни прислуга не заметили в моём лице ничего необычного. Впрочем они и не особо вглядывались.
Затем я деловито высморкалась, собрала, свои вещи, валяющиеся тут же на траве, и отправилась домой. Пора было провести последнюю репетицию.
Наревевшись вдоволь, я подошла к реке и буквально окунула в неё свою голову. Я остервенело умывалась, возила головой, точно какой зверь и, наконец, управившись, медленно отправилась домой, предвкушая вопросы от родителей, как только они вернутся.
К счастью, дома снова никого не оказалось, даже кухарки. Зато я нашла новое письмо с хорватскими марками, и где адресантом значился Ненад Манджукич. «А вот и наш король двухстрочных писем», — с раздражением подумала я, вскрывая конверт. Обида на Ненада всё ещё оставалась в моей душе неприятным осадком, помню, что я ему написала тогда, выразив «признание» за такое скупое письмо, намекая, что это именно то, что девушка может ждать увидеть. А вдруг он всё же внял моим словам?..
Действительно… В этот раз Ненад был куда более многословен. Он рассказывал мне об учебных буднях, о своих друзьях и обо всём, что только можно было рассказать.
«…ты уж извини, — гласило письмо. — Просто я не люблю всякие сантименты и прочую ерунду. Но не думай, что я о тебе забыл. Я просто не знаю, как в письме выражать свои чувства. Ну, не то это, совершенно не то — вот когда будем рядом, тогда и можно, а так чего лишний раз душу травить? У Марко вон, сестра есть, так её жених в отъезде, и стоило ему пару раз написать, как он её любит и скучает, всё — девка всю ночь ревёт в подушку, хотя казалось бы, радуйся, что тебя кто-то ждёт! Вот и я с тех пор зарёкся подобные вещи писать»…
Всё-таки он обо мне не забыл… Облегчённо вздохнув, я снова раскрыла учебник химии, доставшийся мне от Ненада. Делом чести было разобраться в непонятных формулах, и всё-таки выяснить, могу ли я полностью рассчитывать на «отложенный взрыв» в подвале. Ведь если толстые перекрытия всё-таки выдержат, то весь мой план пойдёт насмарку. Разобраться с текстом учебника мне так и не удалось. Ну почему в нашей стране химии учат в гимназиях только мальчиков? Чему учат нас? Классической литературе? Закону Божьему? Домоводству? Зачем мне домоводство? Для того, чтобы выйти замуж за одного из своих пресыщенных толстых соотечественников? Одного из этих мещан, которые ничего не понимают, кроме вкусного обеда или разговора о банковских операциях? Нарожать кучу сопливых ребятишек, которым уготована та же участь? Или ещё лучше: пойти преподавать потом в ту же гимназию, вроде Инги!
Вспомнив Ингу, я вздрогнула. С Ингой надо было что-то делать.
Несмотря на полное непонимание, после чтения учебника химии у меня всё-таки сложилось интуитивное ощущение, что взрыва в подвале будет недостаточно. И тут я вспомнила о здании старой заброшенной прядильной фабрики. По преданиям, в этом здании с самого начала завелась нечистая сила. Первый хозяин, который здание и построил, очень быстро разорился, и фабрику выкупил какой-то приезжий, человек он был богатый, дело поставил на широкую ногу, в городе его любили, так как он давал балы и устраивал благотворительные базары. Но лет восемь назад и этот хозяин внезапно разорился, причём скрылся из города он очень поспешно, и зарплату рабочим не выплатил. Пару лет фабрика стояла закрытая, потом постепенно мальчишки выбили окна, местные бродяги повадились устраивать там ночлег, и однажды на фабрике случился пожар. Крыша и всё, что было внутри, выгорело, теперь здание торчало посреди города, как огромный гнилой зуб. Я знала, что в бывшей прядильной фабрике имеются довольно обширные подвалы. Среди детей ходили страшные истории о том, что в этих подвалах однажды заблудился какой-то мальчик, и когда родители его нашли, от него остался только обглоданный крысами скелет. Толщина стен заброшенной фабрики, по моему мнению, была точно такой же, как и толщина стен нашей гимназии, и я решила на свой страх и риск провести эксперимент — последнюю репетицию. Правда, для этого мне надо было снова проникнуть в дом Манджукичей, так как если я использую имеющуюся у меня взрывчатку на репетицию, на взрыв в гимназии у меня уже ничего не останется. Но решать эту проблему я решила уже потом. Поздно вечером я, захватив с собою железный фонарь «летучая мышь», свои пакеты, несколько свечей и бутылку керосина, отправилась к зданию бывшей прядильной фабрики. Моросил дождик, на улице не было ни души, хотя ещё и не до конца стемнело. Пересекая по диагонали площадь перед ратушей, я увидела маленькую сгорбленную фигурку в клетчатом дождевике. Поравнявшись с ней, я оглянулась и с удивлением узнала первоклассницу, с которой я разговаривала сегодня утром.
— Ты чего это здесь делаешь? — спросила я.
— Гуляю, — ответила малышка и зачерпнула башмаком воду из лужи.
— Ты что делаешь? — я дёрнула её за руку, выдернув из лужи.
— Ну ты же сама сказала, в гимназию лучше не ходить… — взросло усмехнулась она, — вот сейчас я заболею, и в гимназию ходить не буду.
— Не выход, — ответила я, — в твоём возрасте я часто проделывала подобные штуки, но ни разу у меня не получилось заболеть. А заболевала я как раз тогда, когда не хотела, на каникулах, например.
— А у меня получится, — упрямо сказала первоклассница, атакуя очередную лужу.
— Но ведь можно не болеть, а просто гулять, — ответила я.
— Если мама меня увидит на улице, или ей расскажет кто-нибудь из наших знакомых…
— А кто твои родители? — спросила я, — как тебя зовут?
Девочка шмыгнула носом и ответила:
— Герда Хаусвальд.
Фамилия Хаусвальд показалась мне знакомой.
— А родители твои — кто? — повторила я свой вопрос.
— Отец умер, — мрачно ответила малышка, а мама… она очень строгая, — она помолчала, а потом добавила, — только знаешь, мне кажется, что мой отец всё-таки жив, хоть мне об этом и не говорят.
— Почему? — спросила я.
— Он присылает нам деньги, и мне всякие хорошие вещи.
— Значит, хорошие вещи? — повторила за ней я и с сомнением посмотрела на её истоптанные ботинки.
Она поймала мой взгляд и кивнула:
— Ну да, это старые ботинки, это не хорошие. Хорошие дома. Мама мне их разрешает носить только в церковь.
— Твоя мама получает пенсион? — спросила я.
— Нет, — ответила Герда, и посмотрела на меня расширенными глазами, — а что это такое?
— Ну откуда-то же она берёт деньги? Вот, в гимназии тебя учит…
— Лучше бы не было этих денег и этой гимназии, — пробурчала Герда.
— Так как, ты говоришь, зовут твою маму?
— Эрмина Хаусвальд.
И тут я остановилась, как вкопанная. ЭрминаХаусвальд. Ну да, это та самая одноклассница Инги, о которой та говорила с математиком! И если я правильно помню, то именно эта Эрмина была в своё время отчислена из гимназии за общественно-опасное поведение. И вот же, как интересно складывается судьба! Это же надо было мне столкнуться с её дочерью! Решив расспросить родителей об этой Эрмине, я продолжила свой путь, а малышка тащилась за мной следом.
Потом я подумала — а почему бы и нет? В моём деле не помешает вот такая помощница, на которую точно никто ничего не подумает.
Мы приблизились к разрушенной фабрике.
— Зачем мы сюда пришли? — спросила Герда, тоскливо оглядывая почерневшие развалины, — я слышала, здесь нечистая сила!
— В нечистую силу верят только неграмотные старые бабки, — ответила я ей, — а у нас здесь с тобой интересное дело.
Я видела, что девочка боится, но показывать этого не хочет, и поэтому начала её подзадоривать:
— Помнишь, я тебе говорила про большой «бах»? Сейчас мы посмотрим, как это делается… Или, может быть, ты боишься?
— Да ничего я не боюсь, — ответила Герда, глядя в сторону.
— Ну хорошо, если не боишься, тогда пойдём.
На улице уже почти совсем стемнело. Мы прошли в пролом в стене и оказались в помещении, заполненном битым кирпичом и обломками досок.
Я установила свечку в фонарь и стала обходить здание по периметру, ища спуск в подвал. Люк, который, видимо, закрывал проход в подвал, оказался под наполовину обрушившейся лестницей.
Сверху были навалены куски железа, покорёженного огнём, разбухшие от влаги доски с торчащими из них ржавыми гвоздями, какие-то тряпки и ещё бог знает что. Я с ужасом смотрела на всё это, не представляя, как можно всё это сдвинуть с места, и хватит ли у меня на это сил.
В это время Герда, которая шла позади меня, внезапно вскрикнула.
Я обернулась и направила на неё свет фонаря.
— Я застряла! — прошипела она.
Я увидела, что одна нога Герды попала в дыру между гнилыми досками пола. Я подошла к девочке и с радостью увидела, что здесь находится другой люк, гораздо меньше основного, видимо, предназначенный для спуска тюков с товаром. Освободив свою маленькую спутницу, я привязала фонарь на верёвку и, выломав полностью гнилую доску, стала осторожно спускать фонарь в подвал. Высота здесь была впечатляющей, и кирпичные своды подвала в толщине ничуть не уступали сводам подвала гимназического. Верёвки у меня не хватило. С одной стороны, это было неплохо, для чистоты эксперимента это было как раз то, что надо. Но я пока что понятия не имела, каким образом смогу спуститься в подвал. Видимо, подготавливать взрыв надо будет здесь, а спускать его потом на верёвке, только верёвку надо будет принести подлиннее. Герда, окончательно освоившись, совсем перестала бояться. Она наблюдала за моими манипуляциями с большим интересом. Когда я вытащила фонарь обратно, она спросила:
— И когда же будет большой «бах»?
— По всей видимости, завтра… — ответила я, — я кое-что не учла, и не совсем хорошо подготовилась.
— Зааавтра… — протянула Герда разочарованно, — завтра я, может быть, уже заболею…
— На твоём месте я бы на это не надеялась, — сказала я ей, — пойдём обратно.
Спрятав взрывчатку и керосин под гнилыми досками, я закидала всё сверху тряпками, и мы отправились в обратный путь. То и дело спотыкаясь о битые кирпичи, мы вышли на улицу. Здесь уже стояла непроглядная ночь.
— Мама твоя ругать тебя будет, наверное, — спросила я.
— Не знаю, — ответила Герда неуверенно, — может быть, она спит. Она часто спит. Даже днём.
«Мда», подумала я, «по всей видимости, эта дамочка ещё и выпивает»…
Я прибавила шагу.
— А на девчонок не обращай внимания, — поучала я свою маленькую спутницу, — кто там тебя обижает?
— Ева Гюнст, — ответила она. А ещё Симона Вильхельм.
— Ну так в чём дело, возьми булавку да и уколи эту Симону в заднее место!
— А так можно? — спросила она с сомнением, — что, прямо так, взять булавку — и уколоть?
— Ну конечно, — широко улыбнулась я, — или вот ещё, они разлили чернила у тебя в сумке, да?
— Да, — вздохнула Герда.
— Так ты завтра возьми бутылочку чернил, и вылей ей на голову, этой, как там её, Еве или Симоне!
— Но меня же выгонят из гимназии!
— А разве ты не этого хочешь?
— Меня мама будет ругать…
— Ну поругает сначала… Не убьёт же она тебя. Да и не думаю, чтобы тебя выгнали из гимназии в первом классе. Скажу тебе по секрету, из гимназии в первом классе никого не выгоняют, только грозятся и проводят душещипательные беседы. А вот одноклассницы тебя после такого точно трогать не будут.
— Какая ты смелая… — восхищённо прошептала Герда.
— Жизнь научила, — вздохнула я.
На следующий день у меня было запланировано два дела. Во-первых, мне надо было из подвала гимназии стащить побольше керосина, так как брать керосин дома было небезопасно. Сегодня утром мама уже ругала прислугу за пропавшую бутылку. Во-вторых, вечером меня ждала репетиция «отложенного взрыва». К воровству керосина я хотела привлечь свою новую маленькую знакомую. Хочет же она посмотреть большой «бах», пусть постарается.
Но день не задался с самого утра. Прямо у гимназических дверей я столкнулась с математиком Бекермайером. Из всего состава наших учителей только этот человек обладал каким-то гипнотическим влиянием. Причём, как я замечала, не только на меня.
— Решили почтить нас всё-таки сегодня своим присутствием, фройляйнЗигель? — спросил математик с иезуитской усмешкой.
Моя попытка проскользнуть мимо успехом не увенчалась, так как учитель загородил мне дорогу.
— Иду на занятия, господин учитель, — пробормотала я, глядя под ноги.
— И где же Ваши книги? — спросил он уже серьёзно.
Я ничего не ответила, потому что отвечать было нечего.
— Так, я жду Вашего ответа! — не отставал Бекермайер.
— Я оставила их у Сары Манджукич, — на ходу придумала я отговорку, — мы с ней вчера занимались вместе немецким языком, и она должна была захватить их сегодня с утра.
— Самое печальное, — твёрдо произнёс математик, глядя мне в лицо, — что вы обладаете недюжинными интеллектуальными способностями. Если бы Вы их направили, например, на мой предмет, добились бы немалых успехов, но к сожалению, для этого уже поздно. Предупреждать о чём-то Вас бесполезно. Но имейте в виду, что каждый Ваш шаг в этом здании находится под моим личным контролем. Я знаю, что Вы за человек.
— Ха-ха, — произнёс внутри меня новый взрослый ироничный голос, — так уж и каждый шаг, может, ты скажешь, где я провела позапрошлую ночь?
Но математик уже быстро удалялся по длинному коридору, и фалды зелёного сюртука трепетали позади него.
Я заметила, что шёл он как раз по направлению к первым классам. Если Герде вчера так и не удалось простудиться, ей предстоит сомнительное удовольствие через несколько минут присутствовать на уроке Бекермайера.
Интересно, как он к ней относится? Наверняка ничуть не лучше, чем ко мне. Тем более, он знает, чья она дочь.
От нечего делать я поднялась в свой класс. Вокруг Симоны Кауффельдт толпились одноклассницы. Она, прислонившись к своей парте, читала какое-то письмо вслух.
Переступив порог, я услышала:
— Ну вы посмотрите, девочки, какой он душка! «Когда мы с тобой поженимся, я куплю особняк как раз в этом районе, здесь живут все сливки общества». Тут ещё и карточка вложена, смотрите, девочки, какая красота!
— А знает ли он, что ты дочь лавочника? — со смешком спросила гренадерша.
— Ну почему лавочника, — жеманно улыбнулась Симона, — я ему писала, что мой отец сделал своё состояние на торговле, а что, разве это неправда?
И она тоненько захихикала.
Вот интересное дело, когда я не вижу своих одноклассниц, я даже могу думать о них спокойно. Но стоило мне увидеть эти опостылевшие лица, услышать это противное хихиканье, как ненависть снова всколыхнулась во мне.
Едва я вошла в класс, десятки пар глаз уставились на меня. Я всеми силами делала вид, что мне всё безразлично, однако, поймав на себе взгляд гренадерши, решила напомнить ей о событиях почти двухлетней давности и, многозначительно глядя ей в глаза, показала жест удушения. Хельга мигом изменилась с лица и коснулась пальцами своей шеи. Всё это время она молчала о случившемся, как и я сама, а вместе со мной — Сара. Та, как ни в чём не бывало, села рядом со мной.
Затем я деловито высморкалась, собрала, свои вещи, валяющиеся тут же на траве, и отправилась домой. Пора было провести последнюю репетицию.
Глава 26. Тиски
Наревевшись вдоволь, я подошла к реке и буквально окунула в неё свою голову. Я остервенело умывалась, возила головой, точно какой зверь и, наконец, управившись, медленно отправилась домой, предвкушая вопросы от родителей, как только они вернутся.
К счастью, дома снова никого не оказалось, даже кухарки. Зато я нашла новое письмо с хорватскими марками, и где адресантом значился Ненад Манджукич. «А вот и наш король двухстрочных писем», — с раздражением подумала я, вскрывая конверт. Обида на Ненада всё ещё оставалась в моей душе неприятным осадком, помню, что я ему написала тогда, выразив «признание» за такое скупое письмо, намекая, что это именно то, что девушка может ждать увидеть. А вдруг он всё же внял моим словам?..
Действительно… В этот раз Ненад был куда более многословен. Он рассказывал мне об учебных буднях, о своих друзьях и обо всём, что только можно было рассказать.
«…ты уж извини, — гласило письмо. — Просто я не люблю всякие сантименты и прочую ерунду. Но не думай, что я о тебе забыл. Я просто не знаю, как в письме выражать свои чувства. Ну, не то это, совершенно не то — вот когда будем рядом, тогда и можно, а так чего лишний раз душу травить? У Марко вон, сестра есть, так её жених в отъезде, и стоило ему пару раз написать, как он её любит и скучает, всё — девка всю ночь ревёт в подушку, хотя казалось бы, радуйся, что тебя кто-то ждёт! Вот и я с тех пор зарёкся подобные вещи писать»…
Всё-таки он обо мне не забыл… Облегчённо вздохнув, я снова раскрыла учебник химии, доставшийся мне от Ненада. Делом чести было разобраться в непонятных формулах, и всё-таки выяснить, могу ли я полностью рассчитывать на «отложенный взрыв» в подвале. Ведь если толстые перекрытия всё-таки выдержат, то весь мой план пойдёт насмарку. Разобраться с текстом учебника мне так и не удалось. Ну почему в нашей стране химии учат в гимназиях только мальчиков? Чему учат нас? Классической литературе? Закону Божьему? Домоводству? Зачем мне домоводство? Для того, чтобы выйти замуж за одного из своих пресыщенных толстых соотечественников? Одного из этих мещан, которые ничего не понимают, кроме вкусного обеда или разговора о банковских операциях? Нарожать кучу сопливых ребятишек, которым уготована та же участь? Или ещё лучше: пойти преподавать потом в ту же гимназию, вроде Инги!
Вспомнив Ингу, я вздрогнула. С Ингой надо было что-то делать.
Несмотря на полное непонимание, после чтения учебника химии у меня всё-таки сложилось интуитивное ощущение, что взрыва в подвале будет недостаточно. И тут я вспомнила о здании старой заброшенной прядильной фабрики. По преданиям, в этом здании с самого начала завелась нечистая сила. Первый хозяин, который здание и построил, очень быстро разорился, и фабрику выкупил какой-то приезжий, человек он был богатый, дело поставил на широкую ногу, в городе его любили, так как он давал балы и устраивал благотворительные базары. Но лет восемь назад и этот хозяин внезапно разорился, причём скрылся из города он очень поспешно, и зарплату рабочим не выплатил. Пару лет фабрика стояла закрытая, потом постепенно мальчишки выбили окна, местные бродяги повадились устраивать там ночлег, и однажды на фабрике случился пожар. Крыша и всё, что было внутри, выгорело, теперь здание торчало посреди города, как огромный гнилой зуб. Я знала, что в бывшей прядильной фабрике имеются довольно обширные подвалы. Среди детей ходили страшные истории о том, что в этих подвалах однажды заблудился какой-то мальчик, и когда родители его нашли, от него остался только обглоданный крысами скелет. Толщина стен заброшенной фабрики, по моему мнению, была точно такой же, как и толщина стен нашей гимназии, и я решила на свой страх и риск провести эксперимент — последнюю репетицию. Правда, для этого мне надо было снова проникнуть в дом Манджукичей, так как если я использую имеющуюся у меня взрывчатку на репетицию, на взрыв в гимназии у меня уже ничего не останется. Но решать эту проблему я решила уже потом. Поздно вечером я, захватив с собою железный фонарь «летучая мышь», свои пакеты, несколько свечей и бутылку керосина, отправилась к зданию бывшей прядильной фабрики. Моросил дождик, на улице не было ни души, хотя ещё и не до конца стемнело. Пересекая по диагонали площадь перед ратушей, я увидела маленькую сгорбленную фигурку в клетчатом дождевике. Поравнявшись с ней, я оглянулась и с удивлением узнала первоклассницу, с которой я разговаривала сегодня утром.
— Ты чего это здесь делаешь? — спросила я.
— Гуляю, — ответила малышка и зачерпнула башмаком воду из лужи.
— Ты что делаешь? — я дёрнула её за руку, выдернув из лужи.
— Ну ты же сама сказала, в гимназию лучше не ходить… — взросло усмехнулась она, — вот сейчас я заболею, и в гимназию ходить не буду.
— Не выход, — ответила я, — в твоём возрасте я часто проделывала подобные штуки, но ни разу у меня не получилось заболеть. А заболевала я как раз тогда, когда не хотела, на каникулах, например.
— А у меня получится, — упрямо сказала первоклассница, атакуя очередную лужу.
— Но ведь можно не болеть, а просто гулять, — ответила я.
— Если мама меня увидит на улице, или ей расскажет кто-нибудь из наших знакомых…
— А кто твои родители? — спросила я, — как тебя зовут?
Девочка шмыгнула носом и ответила:
— Герда Хаусвальд.
Фамилия Хаусвальд показалась мне знакомой.
— А родители твои — кто? — повторила я свой вопрос.
— Отец умер, — мрачно ответила малышка, а мама… она очень строгая, — она помолчала, а потом добавила, — только знаешь, мне кажется, что мой отец всё-таки жив, хоть мне об этом и не говорят.
— Почему? — спросила я.
— Он присылает нам деньги, и мне всякие хорошие вещи.
— Значит, хорошие вещи? — повторила за ней я и с сомнением посмотрела на её истоптанные ботинки.
Она поймала мой взгляд и кивнула:
— Ну да, это старые ботинки, это не хорошие. Хорошие дома. Мама мне их разрешает носить только в церковь.
— Твоя мама получает пенсион? — спросила я.
— Нет, — ответила Герда, и посмотрела на меня расширенными глазами, — а что это такое?
— Ну откуда-то же она берёт деньги? Вот, в гимназии тебя учит…
— Лучше бы не было этих денег и этой гимназии, — пробурчала Герда.
— Так как, ты говоришь, зовут твою маму?
— Эрмина Хаусвальд.
И тут я остановилась, как вкопанная. ЭрминаХаусвальд. Ну да, это та самая одноклассница Инги, о которой та говорила с математиком! И если я правильно помню, то именно эта Эрмина была в своё время отчислена из гимназии за общественно-опасное поведение. И вот же, как интересно складывается судьба! Это же надо было мне столкнуться с её дочерью! Решив расспросить родителей об этой Эрмине, я продолжила свой путь, а малышка тащилась за мной следом.
Потом я подумала — а почему бы и нет? В моём деле не помешает вот такая помощница, на которую точно никто ничего не подумает.
Мы приблизились к разрушенной фабрике.
— Зачем мы сюда пришли? — спросила Герда, тоскливо оглядывая почерневшие развалины, — я слышала, здесь нечистая сила!
— В нечистую силу верят только неграмотные старые бабки, — ответила я ей, — а у нас здесь с тобой интересное дело.
Я видела, что девочка боится, но показывать этого не хочет, и поэтому начала её подзадоривать:
— Помнишь, я тебе говорила про большой «бах»? Сейчас мы посмотрим, как это делается… Или, может быть, ты боишься?
— Да ничего я не боюсь, — ответила Герда, глядя в сторону.
— Ну хорошо, если не боишься, тогда пойдём.
На улице уже почти совсем стемнело. Мы прошли в пролом в стене и оказались в помещении, заполненном битым кирпичом и обломками досок.
Я установила свечку в фонарь и стала обходить здание по периметру, ища спуск в подвал. Люк, который, видимо, закрывал проход в подвал, оказался под наполовину обрушившейся лестницей.
Сверху были навалены куски железа, покорёженного огнём, разбухшие от влаги доски с торчащими из них ржавыми гвоздями, какие-то тряпки и ещё бог знает что. Я с ужасом смотрела на всё это, не представляя, как можно всё это сдвинуть с места, и хватит ли у меня на это сил.
В это время Герда, которая шла позади меня, внезапно вскрикнула.
Я обернулась и направила на неё свет фонаря.
— Я застряла! — прошипела она.
Я увидела, что одна нога Герды попала в дыру между гнилыми досками пола. Я подошла к девочке и с радостью увидела, что здесь находится другой люк, гораздо меньше основного, видимо, предназначенный для спуска тюков с товаром. Освободив свою маленькую спутницу, я привязала фонарь на верёвку и, выломав полностью гнилую доску, стала осторожно спускать фонарь в подвал. Высота здесь была впечатляющей, и кирпичные своды подвала в толщине ничуть не уступали сводам подвала гимназического. Верёвки у меня не хватило. С одной стороны, это было неплохо, для чистоты эксперимента это было как раз то, что надо. Но я пока что понятия не имела, каким образом смогу спуститься в подвал. Видимо, подготавливать взрыв надо будет здесь, а спускать его потом на верёвке, только верёвку надо будет принести подлиннее. Герда, окончательно освоившись, совсем перестала бояться. Она наблюдала за моими манипуляциями с большим интересом. Когда я вытащила фонарь обратно, она спросила:
— И когда же будет большой «бах»?
— По всей видимости, завтра… — ответила я, — я кое-что не учла, и не совсем хорошо подготовилась.
— Зааавтра… — протянула Герда разочарованно, — завтра я, может быть, уже заболею…
— На твоём месте я бы на это не надеялась, — сказала я ей, — пойдём обратно.
Спрятав взрывчатку и керосин под гнилыми досками, я закидала всё сверху тряпками, и мы отправились в обратный путь. То и дело спотыкаясь о битые кирпичи, мы вышли на улицу. Здесь уже стояла непроглядная ночь.
— Мама твоя ругать тебя будет, наверное, — спросила я.
— Не знаю, — ответила Герда неуверенно, — может быть, она спит. Она часто спит. Даже днём.
«Мда», подумала я, «по всей видимости, эта дамочка ещё и выпивает»…
Я прибавила шагу.
— А на девчонок не обращай внимания, — поучала я свою маленькую спутницу, — кто там тебя обижает?
— Ева Гюнст, — ответила она. А ещё Симона Вильхельм.
— Ну так в чём дело, возьми булавку да и уколи эту Симону в заднее место!
— А так можно? — спросила она с сомнением, — что, прямо так, взять булавку — и уколоть?
— Ну конечно, — широко улыбнулась я, — или вот ещё, они разлили чернила у тебя в сумке, да?
— Да, — вздохнула Герда.
— Так ты завтра возьми бутылочку чернил, и вылей ей на голову, этой, как там её, Еве или Симоне!
— Но меня же выгонят из гимназии!
— А разве ты не этого хочешь?
— Меня мама будет ругать…
— Ну поругает сначала… Не убьёт же она тебя. Да и не думаю, чтобы тебя выгнали из гимназии в первом классе. Скажу тебе по секрету, из гимназии в первом классе никого не выгоняют, только грозятся и проводят душещипательные беседы. А вот одноклассницы тебя после такого точно трогать не будут.
— Какая ты смелая… — восхищённо прошептала Герда.
— Жизнь научила, — вздохнула я.
На следующий день у меня было запланировано два дела. Во-первых, мне надо было из подвала гимназии стащить побольше керосина, так как брать керосин дома было небезопасно. Сегодня утром мама уже ругала прислугу за пропавшую бутылку. Во-вторых, вечером меня ждала репетиция «отложенного взрыва». К воровству керосина я хотела привлечь свою новую маленькую знакомую. Хочет же она посмотреть большой «бах», пусть постарается.
Но день не задался с самого утра. Прямо у гимназических дверей я столкнулась с математиком Бекермайером. Из всего состава наших учителей только этот человек обладал каким-то гипнотическим влиянием. Причём, как я замечала, не только на меня.
— Решили почтить нас всё-таки сегодня своим присутствием, фройляйнЗигель? — спросил математик с иезуитской усмешкой.
Моя попытка проскользнуть мимо успехом не увенчалась, так как учитель загородил мне дорогу.
— Иду на занятия, господин учитель, — пробормотала я, глядя под ноги.
— И где же Ваши книги? — спросил он уже серьёзно.
Я ничего не ответила, потому что отвечать было нечего.
— Так, я жду Вашего ответа! — не отставал Бекермайер.
— Я оставила их у Сары Манджукич, — на ходу придумала я отговорку, — мы с ней вчера занимались вместе немецким языком, и она должна была захватить их сегодня с утра.
— Самое печальное, — твёрдо произнёс математик, глядя мне в лицо, — что вы обладаете недюжинными интеллектуальными способностями. Если бы Вы их направили, например, на мой предмет, добились бы немалых успехов, но к сожалению, для этого уже поздно. Предупреждать о чём-то Вас бесполезно. Но имейте в виду, что каждый Ваш шаг в этом здании находится под моим личным контролем. Я знаю, что Вы за человек.
— Ха-ха, — произнёс внутри меня новый взрослый ироничный голос, — так уж и каждый шаг, может, ты скажешь, где я провела позапрошлую ночь?
Но математик уже быстро удалялся по длинному коридору, и фалды зелёного сюртука трепетали позади него.
Я заметила, что шёл он как раз по направлению к первым классам. Если Герде вчера так и не удалось простудиться, ей предстоит сомнительное удовольствие через несколько минут присутствовать на уроке Бекермайера.
Интересно, как он к ней относится? Наверняка ничуть не лучше, чем ко мне. Тем более, он знает, чья она дочь.
От нечего делать я поднялась в свой класс. Вокруг Симоны Кауффельдт толпились одноклассницы. Она, прислонившись к своей парте, читала какое-то письмо вслух.
Переступив порог, я услышала:
— Ну вы посмотрите, девочки, какой он душка! «Когда мы с тобой поженимся, я куплю особняк как раз в этом районе, здесь живут все сливки общества». Тут ещё и карточка вложена, смотрите, девочки, какая красота!
— А знает ли он, что ты дочь лавочника? — со смешком спросила гренадерша.
— Ну почему лавочника, — жеманно улыбнулась Симона, — я ему писала, что мой отец сделал своё состояние на торговле, а что, разве это неправда?
И она тоненько захихикала.
Вот интересное дело, когда я не вижу своих одноклассниц, я даже могу думать о них спокойно. Но стоило мне увидеть эти опостылевшие лица, услышать это противное хихиканье, как ненависть снова всколыхнулась во мне.
Едва я вошла в класс, десятки пар глаз уставились на меня. Я всеми силами делала вид, что мне всё безразлично, однако, поймав на себе взгляд гренадерши, решила напомнить ей о событиях почти двухлетней давности и, многозначительно глядя ей в глаза, показала жест удушения. Хельга мигом изменилась с лица и коснулась пальцами своей шеи. Всё это время она молчала о случившемся, как и я сама, а вместе со мной — Сара. Та, как ни в чём не бывало, села рядом со мной.
