Меня, наоборот, охватил азарт и жажда приключений. Выбравшись из шкафа, я подошла к окну и посмотрела вниз. Девочки, репетировавшие концерт, парами выходили из дверей гимназии, некоторых вели за руки родители или прислуга. Скоро входную дверь запрут, сторож наверняка отправится ужинать в свою квартирку в конце правого крыла, и здание останется полностью в моём распоряжении.
Я почти подскакивала от нетерпения. Всё было так загадочно и необычно.
Когда совсем стемнело, я осторожно зажгла свечу, и, прикрывая её ладонью, вышла в коридор.
Старые половицы скрипели под ногами. Днём я никогда не слышала этого скрипа, заглушаемого множеством голосов. Скрип то напоминал стрекот кузнечиков, то, если я, забывшись, нажимала ногой чуть сильнее – всхлипывания какого-нибудь животного. На стенах лежал мертвенный жёлтый отсвет от свечи, который постоянно колебался, а тень от руки, которой я заслоняла свечу, приобретала загадочные очертания. Портреты немецких классиков под стеклом, развешанные на стенах, казались живыми, возникало ощущение, что они вот-вот выйдут из рам, а в их глазах появлялся потусторонний блеск.
Коридор в эту позднюю пору казался гораздо длиннее, чем он был на самом деле. Пока я дошла до поворота на лестницу, казалось, прошло минут десять, хотя на самом деле, скорее всего, шла я не больше минуты. Теперь надо было решиться, и, развернувшись на девяносто градусов, начать спускаться с лестницы.
Теоретически, гардеробщик (он же ночной сторож) мог ещё оставаться на своём месте, но ждать дольше я не могла. Маленький световой круг от моей свечи не давал мне никакого представления о том, что творится на первом этаже. Но если бы внизу кто-то был, он бы меня увидел.
И тут мне в голову пришла неожиданная и странная мысль, что если там, за барьером гардероба кто-то будет, я постараюсь от него избавиться. Подумал это как будто бы какой-то другой человек, взрослый, сильный, опытный и хладнокровный.
К счастью, внизу никого не было.
Я вытащила из сумки ножницы и, поставив свечу на барьер, стала ковырять их концом в замочке шкатулки. Шкатулка не открывалась. Тогда я просто вставила ножницы в щель и сломала замок. Он поддался очень легко. На поверхности шкатулки даже не осталось следов взлома. Конечно, гардеробщик поймёт, что с замком что-то не то, но я надеялась, что больших подозрений это не вызовет.
Приблизив свечу к горке ключей, я выбрала нужный и опустила крышку шкатулки.
Новый висячий замок на двери, ведущей в подвал, открывался очень легко. Не то, что старый, ржавый. Входить в подвал было немножко страшновато. Казалось, что какое-то страшное существо таится за тяжёлой железной дверью, и стоит мне переступить порог, захлопнет эту дверь, и я навсегда останусь погребена заживо под этими тяжёлыми мрачными сводами.
Про себя я отметила с интересом постороннего наблюдателя, что первый раз, когда я проникла сюда днём во время занятий, подобных страхов и следа не было. Тогда я боялась совсем другого, что меня кто-то может в подвале застать. Сейчас же на волю вырвались какие-то другие, мистические страхи, о наличии которых в моём подсознании я и не подозревала. Несколько раз глубоко вздохнув, я успокоила бешено колотящееся сердце и вошла в подвал.
Ничего страшного там не было. При свете свечи старые стены и пыльные бутыли с керосином выглядели, скорее, скучно. Я была очень довольна, что керосин так и остался стоять посередине помещения, как я его оставила.
Установив свечу на один из шкафов, я стала снимать с полок коробки с мелом и выносить их на лестницу. Мне нужно было, чтобы в ближайшие дни входить в подвал никому не понадобилось, а войти туда могли только за мелом, так как с утра было ещё относительно светло, и керосиновые лампы пока нужны не были.
Но я подумала, что с осуществлением моего плана надо поторопиться, нельзя откладывать назначенный час на срок более долгий, чем двадцатые числа октября.
Выйдя обратно на лестницу, я густо смазала дужку замка клеем и вставила её в замок. Теперь он казался закрытым, и я могла свободно положить ключ на место. Но стоило дёрнуть замок посильнее, и он бы открылся.
Затем я осмотрела кладовку в левом крыле третьего этажа. Подвал, в котором я планировала основной взрыв, проходил под правым крылом. Та его часть, которая шла под левое крыло, была заброшена и никогда не открывалась. Поэтому я решила, что одновременно со взрывом необходимо устроить поджог здания с другой стороны. Кладовка, наполненная старыми плакатами и пыльными географическими картами, для этой цели подходила идеально. К тому же она, как и большинство помещений на третьем этаже, не запиралась.
Последующие два часа я разносила коробки с мелом по классам. Делать это, держа в одной руке свечу и стараясь не накапать на пол воском, довольно проблематично, а кто не верит – пусть попробует.
Под конец я так устала, что была готова лечь спать прямо на полу в своём классе. Потом я вспомнила про библиотеку. Там стоял старый, потёртый, но вполне удобный диван. Днём на нём всегда хихикали девчонки. Иногда сидели с книжкой учителя. Но сейчас, ночью он будет полностью в моём распоряжении.
Я опять спустилась на первый этаж, выбрала в шкатулке ключ от библиотеки, открыла её, не забыла положить ключ на место и с ощущением хорошо сделанной работы устроилась на старом диване. Свечка у меня полностью догорела. Зажигать вторую мне не хотелось. Я неплохо видела при том скудном лунном свете, который проникал в давно не мытое окно библиотеки. «А зрение у меня, как у волка» - усмехнулась я про себя и заснула.
Когда я открыла глаза, было совсем светло. Людей в библиотеке не было, из чего я сделала заключение, что занятия ещё не начались. Я уже хотела спокойно пересечь вестибюль, взять ключ и закрыть за собой библиотеку, как вдруг до меня донёсся бой часов на городской ратуше, они били десять часов. Даже дома, в выходной день я никогда не просыпалась так поздно. Удивительно, что меня не заметила библиотекарша, когда пришла на работу. Впрочем, её пока видно не было.
«У Вас железные нервы, фройляйн!» – сказал кто-то новый, взрослый, хладнокровный и опытный в моей голове. Я внутренне хихикнула. Это ж надо, как мне повезло, что никто меня не обнаружил.
До звонка делать было нечего. Я прошла в самый дальний конец библиотеки и спряталась за высокими шкафами. Здесь стояли коробки с подшивками старых газет. Газеты, видимо, приготовили на списание.
От нечего делать я начала перелистывать их, и вдруг знакомое имя привлекло моё внимание. Это была газета за семнадцатое марта примерно пятилетней давности. На том месте, где был напечатан год, газету проткнули шилом, чтобы присоединить к подшивке.
В статье говорилось о полицейском расследовании ограбления дома одного из старейших городских жителей ростовщика Лейзермана.
С интересом и удивлением я нашла в статье имя Зеппа и с ещё большим удивлением прочла, что неоценимую помощь полиции в этом деле оказала преподавательница нашей гимназии Ингрид Лауэр.
«Инга?» – удивилась я, и стала листать подшивку в обратном направлении.
История была довольно любопытная. В то время по малолетству я ничего не могла о ней знать. Тогда Инга мне казалась почти ангелом. Но судя по этим газетным публикациям, она может быть очень упорной и беспощадной, и если уж она решит чего-то добиться, то добьётся обязательно.
Красотка, обладающая такой невинной и безобидной внешностью, смогла растормошить целое полицейское отделение.
Ведь судя по газетным статьям, поначалу в ограблении подозревали совсем не заезжую банду, а какого-то деревенского дурачка. Этот бедняга меня интересовал мало, а вот Инга…
На днях я своими ушами слышала её разговор с математиком, касаемо моей скромной персоны. Она с горячим убеждением доказывала своему старшему коллеге, что добьётся того, чтобы фрау Вельзер исключила меня из гимназии. В разговоре упоминалась какая-то Эрмина Хаусвальд. Ещё одна бедолага, которую не устраивала травля «милых девочек» из класса. Насколько я поняла, она была одноклассницей Инги, происходила из бедной многодетной семьи, где отец пил, а мать едва сводила концы с концами, отдавала все силы, чтобы обучать дочку в гимназии. И вот Эрмина однажды нагрубила инспектору и была за это исключена. Инга что-то ещё говорила про эту неизвестную мне Эрмину, я тогда не особо вслушивалась.
Если раньше это меня не слишком заботило, то сейчас, когда всё уже было решено, я не хотела бы, чтобы Инга путалась под ногами. Наверняка она за мной будет следить при любой подвернувшейся возможности. Ну что ж, тем хуже для неё. Всё равно я их всех убью, значит, Ингу надо убить первой. Конечно, будет полицейское дознание, но насколько можно судить по этой газетной истории, дело это не быстрое и не всегда успешное. Пока все будут заняты убийством Инги, я смогу осуществить свой план, и вся эта ненавистная мне компания взлетит на воздух.
Внезапно раздались тихие лёгкие шаги. Я осторожно выглянула из-за шкафа с книгами и увидела девочку, лет девяти. Видимо, первоклассницу. Она опустилась на продавленный диван, где я так чудесно проспала эту ночь, и заплакала. Щёки у малышки были грязные, на руках чернильные пятна.
Потихоньку выйдя из-за шкафа, я приблизилась к девочке и опустилась перед ней на корточки.
– Чего ревёшь? – спросила я не слишком грубо.
Я думала, что ребёнок меня испугается. Но девочка только вздохнула, вытерла сопли рукавом и взросло сказала:
– Я их всех ненавижу.
– Тебя дразнят? – спросила я.
Она промолчала и отвела глаза в сторону.
– Ты хочешь их всех убить? – змей-искуситель в моём лице продолжал свой допрос.
Малышка не отвечала, но её лицо было красноречивей любых слов.
– Ну что ж… – я сделала вид, как будто раздумываю, – это можно устроить.
– Что устроить? – спросила девочка осипшим от слёз голосом.
– Устроить такой большой «бах» – ответила я, – Представляешь, «бах» – и гимназии нет!
– Хорошо бы… – тяжело вздохнула первоклассница, – да только как же его устроишь… Так не бывает.
– Кто знает, – подпустила я загадочности, – иногда, если очень хочется, то бывает.
Она первый раз внимательно посмотрела мне в лицо, и спросила:
– Ты кто?
– Да какая разница, – я махнула рукой, – главное, что я тебя понимаю.
– Тебя тоже дразнят? – спросила она, – но ведь ты же большая, ты можешь дать сдачи!
Она полезла в карман форменного фартука, достала червивое яблоко и протянула мне.
– Да, – снова улыбнулась я, – как раз собираюсь это сделать.
– А ты можешь наказать Еву Гюнст?
– Что за Ева? – спросила я, впиваясь зубами в яблоко.
– Да так… – девочка пыталась стереть с пальцев чернильные пятна грязным платком, – на два класса старше меня. Сегодня отобрала мою сумку и швырнула на пол, там была чернильница. Чернила разлились, все книги и тетради в чернилах, руки вот, – она показала свои грязные ладошки, – классная дама выгнала меня, сказала пойти помыться, я мыла, мыла, а чернила не отмываются.
– Это ещё только начало, – философски проговорила я, – тебя ещё не заражали вшами, не брили налысо, не запирали в шкафах, не оставляли в туалете на целую ночь…
Девочка смотрела на меня явно непонимающим взглядом.
– А что, кого-то оставляют здесь на ночь в туалете? – сказала она скорее с любопытством, чем с ужасом.
– Ну, это я так, для примера, – проговорила я и швырнула огрызок в ближайшую мусорную корзину.
Прозвенел звонок, моя собеседница вздрогнула и вскочила на ноги.
– Я должна идти, – затравленно проговорила она, моя сумка в коридоре, сейчас они её найдут и начнут смеяться, и разбрасывать тетрадки, и вообще… – она снова заплакала.
– Не стоит плакать, – сказала я, – Фортуна переменчива. Кто знает, что ждёт твоих обидчиц.
В библиотеку вошли какие-то ученицы, дверь в противоположной стене распахнулась, в помещение вплыла важная библиотекарша с напудренной причёской.
– Так что не переживай! Не забывай про большой «бах»! И я не советую тебе в ближайшие две недели ходить на уроки, – шепнула я на ухо первокласснице.
– А что мне делать? Если я буду сидеть дома, мама меня накажет…
– Кроме школы, вокруг в городе столько всего интересного, – подмигнула я ей, – ну давай, беги-беги…
Выйдя из библиотеки, я последовала своему собственному совету, и отправилась не на уроки, а в лес.
Не знаю, что на меня нашло в тот день. Может быть, встреча со своим собственным детством в образе этой малышки повлияла. Раньше я никогда не отличалась слезливостью, и уже не помнила, когда плакала в последний раз. Но придя на знакомую полянку, где мы с Ненадом устраивали «отложенный взрыв», я опустилась на пожухлую траву и разрыдалась. Я оплакивала свою дурацкую загубленную жизнь, свою несостоявшуюся любовь, вспоминала сухое, до неприличия короткое письмо Ненада, вспоминала все насмешки и издевательства последних лет, равнодушие родителей, несправедливость учителей.
Не знаю, сколько прошло времени. Наверное, немало. Когда я очнулась и вытерла заплаканное лицо, солнце уже шло к закату. Мне ни на минуту не пришло в голову, что всё ещё можно изменить, план свой отложить или вообще забыть о нём. Всё уже было предрешено, как будто мной управляла какая-то высшая сила. Как я тогда думала, тогда я пролила последние слёзы в моей жизни, но я ошибалась…
Затем я деловито высморкалась, собрала свои вещи, валяющиеся тут же на траве, и отправилась домой. Пора было провести последнюю репетицию.
Когда я дошла домой, мои слёзы окончательно высохли. Ни мама, ни прислуга не заметили в выражении моего лица ничего необычного. Впрочем, они и не особо вглядывались.
Я снова раскрыла учебник химии, доставшийся мне от Ненада. Делом чести было разобраться в непонятных формулах, и всё-таки выяснить, могу ли я полностью рассчитывать на «отложенный взрыв» в подвале. Ведь если толстые перекрытия всё-таки выдержат, то весь мой план пойдёт насмарку. Разобраться с текстом учебника мне так и не удалось. Ну почему в нашей стране химии учат в гимназиях только мальчиков? Чему учат нас? Классической литературе? Закону Божьему? Домоводству? Зачем мне домоводство? Для того, чтобы выйти замуж за одного из своих пресыщенных толстых соотечественников? Одного из этих мещан, которые ничего не понимают, кроме вкусного обеда или разговора о банковских операциях? Нарожать кучу сопливых ребятишек, которым уготована та же участь? Или ещё лучше: пойти преподавать потом в ту же гимназию, вроде Инги!
Вспомнив Ингу, я вздрогнула. С Ингой надо было что-то делать.
Несмотря на полное непонимание, после чтения учебника химии у меня всё-таки сложилось интуитивное ощущение, что взрыва в подвале будет недостаточно.
И тут я вспомнила о здании старой заброшенной прядильной фабрики. По преданиям, в этом здании с самого начала завелась нечистая сила. Первый хозяин, который здание и построил, очень быстро разорился, и фабрику выкупил какой-то приезжий, человек он был богатый, дело поставил на широкую ногу, в городе его любили, так как он давал балы и устраивал благотворительные базары. Но лет восемь назад и этот хозяин внезапно разорился, причём скрылся из города он очень поспешно, и зарплату рабочим не выплатил.
Пару лет фабрика стояла закрытая, потом постепенно мальчишки выбили окна, местные бродяги повадились устраивать там ночлег, и однажды на фабрике случился пожар.
Я почти подскакивала от нетерпения. Всё было так загадочно и необычно.
Когда совсем стемнело, я осторожно зажгла свечу, и, прикрывая её ладонью, вышла в коридор.
Старые половицы скрипели под ногами. Днём я никогда не слышала этого скрипа, заглушаемого множеством голосов. Скрип то напоминал стрекот кузнечиков, то, если я, забывшись, нажимала ногой чуть сильнее – всхлипывания какого-нибудь животного. На стенах лежал мертвенный жёлтый отсвет от свечи, который постоянно колебался, а тень от руки, которой я заслоняла свечу, приобретала загадочные очертания. Портреты немецких классиков под стеклом, развешанные на стенах, казались живыми, возникало ощущение, что они вот-вот выйдут из рам, а в их глазах появлялся потусторонний блеск.
Коридор в эту позднюю пору казался гораздо длиннее, чем он был на самом деле. Пока я дошла до поворота на лестницу, казалось, прошло минут десять, хотя на самом деле, скорее всего, шла я не больше минуты. Теперь надо было решиться, и, развернувшись на девяносто градусов, начать спускаться с лестницы.
Теоретически, гардеробщик (он же ночной сторож) мог ещё оставаться на своём месте, но ждать дольше я не могла. Маленький световой круг от моей свечи не давал мне никакого представления о том, что творится на первом этаже. Но если бы внизу кто-то был, он бы меня увидел.
И тут мне в голову пришла неожиданная и странная мысль, что если там, за барьером гардероба кто-то будет, я постараюсь от него избавиться. Подумал это как будто бы какой-то другой человек, взрослый, сильный, опытный и хладнокровный.
К счастью, внизу никого не было.
Я вытащила из сумки ножницы и, поставив свечу на барьер, стала ковырять их концом в замочке шкатулки. Шкатулка не открывалась. Тогда я просто вставила ножницы в щель и сломала замок. Он поддался очень легко. На поверхности шкатулки даже не осталось следов взлома. Конечно, гардеробщик поймёт, что с замком что-то не то, но я надеялась, что больших подозрений это не вызовет.
Приблизив свечу к горке ключей, я выбрала нужный и опустила крышку шкатулки.
Новый висячий замок на двери, ведущей в подвал, открывался очень легко. Не то, что старый, ржавый. Входить в подвал было немножко страшновато. Казалось, что какое-то страшное существо таится за тяжёлой железной дверью, и стоит мне переступить порог, захлопнет эту дверь, и я навсегда останусь погребена заживо под этими тяжёлыми мрачными сводами.
Про себя я отметила с интересом постороннего наблюдателя, что первый раз, когда я проникла сюда днём во время занятий, подобных страхов и следа не было. Тогда я боялась совсем другого, что меня кто-то может в подвале застать. Сейчас же на волю вырвались какие-то другие, мистические страхи, о наличии которых в моём подсознании я и не подозревала. Несколько раз глубоко вздохнув, я успокоила бешено колотящееся сердце и вошла в подвал.
Ничего страшного там не было. При свете свечи старые стены и пыльные бутыли с керосином выглядели, скорее, скучно. Я была очень довольна, что керосин так и остался стоять посередине помещения, как я его оставила.
Установив свечу на один из шкафов, я стала снимать с полок коробки с мелом и выносить их на лестницу. Мне нужно было, чтобы в ближайшие дни входить в подвал никому не понадобилось, а войти туда могли только за мелом, так как с утра было ещё относительно светло, и керосиновые лампы пока нужны не были.
Но я подумала, что с осуществлением моего плана надо поторопиться, нельзя откладывать назначенный час на срок более долгий, чем двадцатые числа октября.
Выйдя обратно на лестницу, я густо смазала дужку замка клеем и вставила её в замок. Теперь он казался закрытым, и я могла свободно положить ключ на место. Но стоило дёрнуть замок посильнее, и он бы открылся.
Затем я осмотрела кладовку в левом крыле третьего этажа. Подвал, в котором я планировала основной взрыв, проходил под правым крылом. Та его часть, которая шла под левое крыло, была заброшена и никогда не открывалась. Поэтому я решила, что одновременно со взрывом необходимо устроить поджог здания с другой стороны. Кладовка, наполненная старыми плакатами и пыльными географическими картами, для этой цели подходила идеально. К тому же она, как и большинство помещений на третьем этаже, не запиралась.
Последующие два часа я разносила коробки с мелом по классам. Делать это, держа в одной руке свечу и стараясь не накапать на пол воском, довольно проблематично, а кто не верит – пусть попробует.
Под конец я так устала, что была готова лечь спать прямо на полу в своём классе. Потом я вспомнила про библиотеку. Там стоял старый, потёртый, но вполне удобный диван. Днём на нём всегда хихикали девчонки. Иногда сидели с книжкой учителя. Но сейчас, ночью он будет полностью в моём распоряжении.
Я опять спустилась на первый этаж, выбрала в шкатулке ключ от библиотеки, открыла её, не забыла положить ключ на место и с ощущением хорошо сделанной работы устроилась на старом диване. Свечка у меня полностью догорела. Зажигать вторую мне не хотелось. Я неплохо видела при том скудном лунном свете, который проникал в давно не мытое окно библиотеки. «А зрение у меня, как у волка» - усмехнулась я про себя и заснула.
Когда я открыла глаза, было совсем светло. Людей в библиотеке не было, из чего я сделала заключение, что занятия ещё не начались. Я уже хотела спокойно пересечь вестибюль, взять ключ и закрыть за собой библиотеку, как вдруг до меня донёсся бой часов на городской ратуше, они били десять часов. Даже дома, в выходной день я никогда не просыпалась так поздно. Удивительно, что меня не заметила библиотекарша, когда пришла на работу. Впрочем, её пока видно не было.
«У Вас железные нервы, фройляйн!» – сказал кто-то новый, взрослый, хладнокровный и опытный в моей голове. Я внутренне хихикнула. Это ж надо, как мне повезло, что никто меня не обнаружил.
До звонка делать было нечего. Я прошла в самый дальний конец библиотеки и спряталась за высокими шкафами. Здесь стояли коробки с подшивками старых газет. Газеты, видимо, приготовили на списание.
От нечего делать я начала перелистывать их, и вдруг знакомое имя привлекло моё внимание. Это была газета за семнадцатое марта примерно пятилетней давности. На том месте, где был напечатан год, газету проткнули шилом, чтобы присоединить к подшивке.
В статье говорилось о полицейском расследовании ограбления дома одного из старейших городских жителей ростовщика Лейзермана.
С интересом и удивлением я нашла в статье имя Зеппа и с ещё большим удивлением прочла, что неоценимую помощь полиции в этом деле оказала преподавательница нашей гимназии Ингрид Лауэр.
«Инга?» – удивилась я, и стала листать подшивку в обратном направлении.
История была довольно любопытная. В то время по малолетству я ничего не могла о ней знать. Тогда Инга мне казалась почти ангелом. Но судя по этим газетным публикациям, она может быть очень упорной и беспощадной, и если уж она решит чего-то добиться, то добьётся обязательно.
Красотка, обладающая такой невинной и безобидной внешностью, смогла растормошить целое полицейское отделение.
Ведь судя по газетным статьям, поначалу в ограблении подозревали совсем не заезжую банду, а какого-то деревенского дурачка. Этот бедняга меня интересовал мало, а вот Инга…
На днях я своими ушами слышала её разговор с математиком, касаемо моей скромной персоны. Она с горячим убеждением доказывала своему старшему коллеге, что добьётся того, чтобы фрау Вельзер исключила меня из гимназии. В разговоре упоминалась какая-то Эрмина Хаусвальд. Ещё одна бедолага, которую не устраивала травля «милых девочек» из класса. Насколько я поняла, она была одноклассницей Инги, происходила из бедной многодетной семьи, где отец пил, а мать едва сводила концы с концами, отдавала все силы, чтобы обучать дочку в гимназии. И вот Эрмина однажды нагрубила инспектору и была за это исключена. Инга что-то ещё говорила про эту неизвестную мне Эрмину, я тогда не особо вслушивалась.
Если раньше это меня не слишком заботило, то сейчас, когда всё уже было решено, я не хотела бы, чтобы Инга путалась под ногами. Наверняка она за мной будет следить при любой подвернувшейся возможности. Ну что ж, тем хуже для неё. Всё равно я их всех убью, значит, Ингу надо убить первой. Конечно, будет полицейское дознание, но насколько можно судить по этой газетной истории, дело это не быстрое и не всегда успешное. Пока все будут заняты убийством Инги, я смогу осуществить свой план, и вся эта ненавистная мне компания взлетит на воздух.
Глава 39. Герда
Внезапно раздались тихие лёгкие шаги. Я осторожно выглянула из-за шкафа с книгами и увидела девочку, лет девяти. Видимо, первоклассницу. Она опустилась на продавленный диван, где я так чудесно проспала эту ночь, и заплакала. Щёки у малышки были грязные, на руках чернильные пятна.
Потихоньку выйдя из-за шкафа, я приблизилась к девочке и опустилась перед ней на корточки.
– Чего ревёшь? – спросила я не слишком грубо.
Я думала, что ребёнок меня испугается. Но девочка только вздохнула, вытерла сопли рукавом и взросло сказала:
– Я их всех ненавижу.
– Тебя дразнят? – спросила я.
Она промолчала и отвела глаза в сторону.
– Ты хочешь их всех убить? – змей-искуситель в моём лице продолжал свой допрос.
Малышка не отвечала, но её лицо было красноречивей любых слов.
– Ну что ж… – я сделала вид, как будто раздумываю, – это можно устроить.
– Что устроить? – спросила девочка осипшим от слёз голосом.
– Устроить такой большой «бах» – ответила я, – Представляешь, «бах» – и гимназии нет!
– Хорошо бы… – тяжело вздохнула первоклассница, – да только как же его устроишь… Так не бывает.
– Кто знает, – подпустила я загадочности, – иногда, если очень хочется, то бывает.
Она первый раз внимательно посмотрела мне в лицо, и спросила:
– Ты кто?
– Да какая разница, – я махнула рукой, – главное, что я тебя понимаю.
– Тебя тоже дразнят? – спросила она, – но ведь ты же большая, ты можешь дать сдачи!
Она полезла в карман форменного фартука, достала червивое яблоко и протянула мне.
– Да, – снова улыбнулась я, – как раз собираюсь это сделать.
– А ты можешь наказать Еву Гюнст?
– Что за Ева? – спросила я, впиваясь зубами в яблоко.
– Да так… – девочка пыталась стереть с пальцев чернильные пятна грязным платком, – на два класса старше меня. Сегодня отобрала мою сумку и швырнула на пол, там была чернильница. Чернила разлились, все книги и тетради в чернилах, руки вот, – она показала свои грязные ладошки, – классная дама выгнала меня, сказала пойти помыться, я мыла, мыла, а чернила не отмываются.
– Это ещё только начало, – философски проговорила я, – тебя ещё не заражали вшами, не брили налысо, не запирали в шкафах, не оставляли в туалете на целую ночь…
Девочка смотрела на меня явно непонимающим взглядом.
– А что, кого-то оставляют здесь на ночь в туалете? – сказала она скорее с любопытством, чем с ужасом.
– Ну, это я так, для примера, – проговорила я и швырнула огрызок в ближайшую мусорную корзину.
Прозвенел звонок, моя собеседница вздрогнула и вскочила на ноги.
– Я должна идти, – затравленно проговорила она, моя сумка в коридоре, сейчас они её найдут и начнут смеяться, и разбрасывать тетрадки, и вообще… – она снова заплакала.
– Не стоит плакать, – сказала я, – Фортуна переменчива. Кто знает, что ждёт твоих обидчиц.
В библиотеку вошли какие-то ученицы, дверь в противоположной стене распахнулась, в помещение вплыла важная библиотекарша с напудренной причёской.
– Так что не переживай! Не забывай про большой «бах»! И я не советую тебе в ближайшие две недели ходить на уроки, – шепнула я на ухо первокласснице.
– А что мне делать? Если я буду сидеть дома, мама меня накажет…
– Кроме школы, вокруг в городе столько всего интересного, – подмигнула я ей, – ну давай, беги-беги…
Выйдя из библиотеки, я последовала своему собственному совету, и отправилась не на уроки, а в лес.
Не знаю, что на меня нашло в тот день. Может быть, встреча со своим собственным детством в образе этой малышки повлияла. Раньше я никогда не отличалась слезливостью, и уже не помнила, когда плакала в последний раз. Но придя на знакомую полянку, где мы с Ненадом устраивали «отложенный взрыв», я опустилась на пожухлую траву и разрыдалась. Я оплакивала свою дурацкую загубленную жизнь, свою несостоявшуюся любовь, вспоминала сухое, до неприличия короткое письмо Ненада, вспоминала все насмешки и издевательства последних лет, равнодушие родителей, несправедливость учителей.
Не знаю, сколько прошло времени. Наверное, немало. Когда я очнулась и вытерла заплаканное лицо, солнце уже шло к закату. Мне ни на минуту не пришло в голову, что всё ещё можно изменить, план свой отложить или вообще забыть о нём. Всё уже было предрешено, как будто мной управляла какая-то высшая сила. Как я тогда думала, тогда я пролила последние слёзы в моей жизни, но я ошибалась…
Затем я деловито высморкалась, собрала свои вещи, валяющиеся тут же на траве, и отправилась домой. Пора было провести последнюю репетицию.
Когда я дошла домой, мои слёзы окончательно высохли. Ни мама, ни прислуга не заметили в выражении моего лица ничего необычного. Впрочем, они и не особо вглядывались.
Я снова раскрыла учебник химии, доставшийся мне от Ненада. Делом чести было разобраться в непонятных формулах, и всё-таки выяснить, могу ли я полностью рассчитывать на «отложенный взрыв» в подвале. Ведь если толстые перекрытия всё-таки выдержат, то весь мой план пойдёт насмарку. Разобраться с текстом учебника мне так и не удалось. Ну почему в нашей стране химии учат в гимназиях только мальчиков? Чему учат нас? Классической литературе? Закону Божьему? Домоводству? Зачем мне домоводство? Для того, чтобы выйти замуж за одного из своих пресыщенных толстых соотечественников? Одного из этих мещан, которые ничего не понимают, кроме вкусного обеда или разговора о банковских операциях? Нарожать кучу сопливых ребятишек, которым уготована та же участь? Или ещё лучше: пойти преподавать потом в ту же гимназию, вроде Инги!
Вспомнив Ингу, я вздрогнула. С Ингой надо было что-то делать.
Несмотря на полное непонимание, после чтения учебника химии у меня всё-таки сложилось интуитивное ощущение, что взрыва в подвале будет недостаточно.
И тут я вспомнила о здании старой заброшенной прядильной фабрики. По преданиям, в этом здании с самого начала завелась нечистая сила. Первый хозяин, который здание и построил, очень быстро разорился, и фабрику выкупил какой-то приезжий, человек он был богатый, дело поставил на широкую ногу, в городе его любили, так как он давал балы и устраивал благотворительные базары. Но лет восемь назад и этот хозяин внезапно разорился, причём скрылся из города он очень поспешно, и зарплату рабочим не выплатил.
Пару лет фабрика стояла закрытая, потом постепенно мальчишки выбили окна, местные бродяги повадились устраивать там ночлег, и однажды на фабрике случился пожар.
