не в силах его насытить? Этот полузамороженный тип с фальшивой полуулыбкой на иконописно-величавом лице, едва сподобившийся снизойти до рукопожатия и способный лишь имитировать жест, которым спутницу приобнимают за плечи, приглашая следовать за собой. Одетый безукоризненно строго, говорящий безукоризненно вежливо. И воспринимающий как естественный фон то густое облако обожания, почитания и преклонения, в которое его заключили. Господи, да они все едва не молились на его Светлейшее Величие! И это всеобщее благоговение действительно просто не предполагало, что этому… идолу лучших сортов отмороженной древесины может в принципе понадобиться любовница.
О, нет, ученица, послушница в его храме, посредник между людьми и отмороженными… эм, в смысле, Великими. Но для плотских утех? Сия заиндевелая плоть в столь суетном не нуждается.
Хотелось плеваться. Или напиться. Или треснуть его чем-нибудь тяжелым по башке, чтоб отмер, чтоб стал собой, чтоб перестал глядеть на все и на всех с этой чуть высокомерной снисходительностью. Чтоб вновь стал ее Аром – таким теплым, таким живым, таким настоящим! Но фантасмагория продолжалось. Его Отмороженное Величество желало, облекая повеления в форму просьбы, чтоб его деве показали то, объяснили это, провели туда-то. И ей с самым почтительным видом объясняли, показывали, рассказывали. Словно и на нее упал отсвет его величия, и ей где-то давали подержать Святой Грааль или живьем свозили в Рай на экскурсию.
Она, конечно, пыталась держаться, пыталась соответствовать. Но, словно стремясь подсознательно компенсировать его холодность и отстраненность, интересовалась всем излишне пристально, излишне живо, излишне восторженно. И, наверное, слишком напоминая при этом ребенка. Того самого, рядом с которым Его Светлейшеству и стоять-то зазорно. Но он стоял, встречая снисходительной полуулыбкой и ее вопросы, и их ответы.
Наконец, он отправил ее и все начальство в заводскую столовую – вот в этом Великий от Артема не отличался, о еде для своей подопечной не забывал – а сам отбыл вновь в экспериментальный цех, ознакомиться с результатами начатого под его руководством тестирования.
Без Аршеза стало чуть проще. Если, конечно, можно описать словом «проще» необходимость обедать в обществе директора огромного предприятия. Но этот солидный мужчина, вполне годящийся ей в дедушки, хотя бы перестал раболепствовать перед напыщенным мальчишкой. Он остался, конечно, безукоризненно вежлив с ней, но за рамки разумного это уже не выходило.
- Где вы учитесь, Анна, горно-металлургический? – поинтересовался директор, степенно дегустируя первое.
- Да нет, если честно, - а вот о деталях ее биографии они с Аршезом не договаривались. Надо ли ей выдавать себя за студентку? Да нет, было б надо, он бы предупредил. Да и не похожа она на студентку.
- Ну конечно. Чернометский политехнический, я должен был догадаться.
- Почему? – недоуменно поднимает на него глаза девочка.
- Наши лучшие кадры выходят из стен нашего самого прославленного вуза, это естественно.
- Но…почему вы вообще уверены, что я лучшая? Я обычная…
- Позвольте вам не поверить, Анна. Будь вы обычной, вам бы никогда не удалось привлечь внимания куратора. Он бы просто не стал тратить на вас свое драгоценное время.
Наверное, в этом была правда. Обидная правда, она сама столько раз думала о том, что не будь она единственной девочкой в том автобусе, он выбрал бы не ее. Ни один из них ее не выбрал. Ни один, начиная с Рината. И будь у Аршеза возможность выбора, то и его внимания она бы не привлекла. И, наверное, от обиды, от горечи осознания этой истины она не смолчала.
- То есть вы полагаете, что ваш идол… ваш святейший… светлейший куратор – это такое холодное расчетливое создание, глядящее на людей исключительно с прагматическим интересом?
- Анна… - директор аж поперхнулся.
- Что? Разве это не ваши мысли я озвучила? Он заботится обо мне, потому что я лучшая. Потому что потом на что-то ему сгожусь. А была бы не лучшей, а бесполезной, так прошел бы мимо, да еще и ногой наподдал? Такого вы о нем мнения? Это ваш идеал?
- Анна, не стоит передергивать. Я и близко такого в виду не имел.
- Нет, я не учусь в политехе, - она продолжала с напором, будто не слыша. - Я вообще в школе еще учусь. И он не выбирал. Просто мне нужна была помощь, а больше некому было. Понимаете разницу? Не избрал расчетливо ради какой-то цели, а просто помог – потому что он живой, добрый, заботливый. Потому что просто не мог оставить человека в беде. Не самого лучшего. Не самого выдающегося. А того, который достался. Вот просто появился на его пути, нуждаясь в помощи. И он помог. Поддержал, согрел, утешил. Теперь вот… жизни пытается научить, - на последних словах она словно сдулась. Осознала, что не о том она… да и не с теми… и вокруг – та самая реальность, к которой Аршез так рвался ее приобщить. Идолопоклонство. Раболепие. Пресмыкание перед расой Высших. Или нет, Великих. Что, впрочем, еще хуже. Ибо выглядит эта «высшая раса»… вернее, даже Аршез в роли представителя «высшей расы» выглядит омерзительно. А ведь про него она точно знает, что он хороший. Она-то знает. А вот они… поклоняются ему, но при этом представляют каким-то чудовищем.
Она сосредоточенно ела, не поднимая взгляда от тарелки. Директор тоже не спешил продолжить разговор.
- В чем-то вы, наверное, правы, Анна, - он все же нашел возможность согласиться с девой пару минут спустя. - Но что же делать, если человеческая вера в справедливость невольно искажает порой образ тех, в чьей доброте и бескорыстной заботе о людях у нас нет повода сомневаться?
- Но… вера в справедливость-то тут причем? – Аня запуталась.
- Видимо, в том, что, будучи лучшим в чем-то, человек невольно ожидает награды. Признания своих заслуг. Верит в то, что может быть особенно полезен благодаря своим достоинствам. Но – что может быть большей наградой, чем быть избранным одним из Великих? Какая самореализация может быть большей, чем быть полезным создателям нашим?.. Вот и появилась у людей убежденность, что Избранничество – это награда. Признание заслуг, которое ждет лишь достойных. И я не думаю, что в этом есть что-то крамольное. Или что подобные чаянья как-то задевают или, не дай светоч, оскорбляют Великих.
- Да. Конечно. Простите. Извините за эту глупую вспышку, Ар… Аршезаридор просил меня ни с кем не спорить, я и не хотела. Просто обидно стало. Он… вы даже представить себе не можете, насколько он замечательный. Сколько он сделал всего для меня, и вовсе не потому, что… Просто он не может по-другому, понимаете? Если он делает, то всей душей, всем сердцем. Он отзывчивый, внимательный, чуткий. А вовсе не это… что он вам тут изображает.
- Что значит «это»? – брови директора вновь поползли вверх.
- Ну, как бы вам объяснить?.. Вот, - она с облегчением кивнула на вошедшего в столовую Аршеза. Идеально-совершенного, невозмутимо-величавого, с легкой полуулыбкой на устах.
- Всем приятного аппетита, - обронил с королевским достоинством сидящим за столиками людям. Которые, напротив, при его приближении теряли всякую невозмутимость, забывали, зачем они здесь, что делают. Замирали, не донеся ложку до рта, нелепо выпучив глаза, некрасиво разинув рот. Не все, не поголовно. Но таких было много. Слишком много.
А его светлейшество шествовал к ним. Ане казалось, у него даже походка другая стала. Нечеловечески плавная, скользящая, идеально-отточенная. И это… нервировало, раздражало, бесило. Ее Ар таким не был, он был простой, родной, обычный. Или… и не было его вовсе? Сам же сказал, Артем – это только маска. Что же тогда реальность, вот это?
- Вы позволите присоединиться? – вселенская вежливость коснулась длинными белыми пальцами спинки свободного стула. Ему что-то ответили, он присел. А Аня все никак не могла отвести взгляда от этих пальцев, теперь изящно накрывших столешницу. И почему она прежде не замечала, какая белая у него кожа?
- Все настолько плохо? – ей показалось, или в его голосе что-то оттаяло, когда он взглянул на нее. И даже сочувствие – искреннее, совсем не наигранное – померещилось. Или ей просто очень хотелось его услышать?
- Отвратительно. Гнусно. Мерзко. Ты хоть в зеркало на себя смотришь, когда?.. Неужели это нормально? Вот скажи, неужели для тебя это все абсолютно нормально? – она закрыла лицо руками, чувствуя, что скатывается в какую-то глупую детскую истерику. Пытаясь успокоиться и просто не справляясь с эмоциями.
- Это данность, Анют. Я могу влететь сюда на метле или въехать на детском самокате – в их отношении ко мне это ничего не изменит. Я уже говорил, это не почтение лично ко мне, это почтение к моему народу.
- Это не почтение, это идолопоклонство в чистом виде. И если бы ты въехал сюда на самокате…
- Я ввел бы в моду самокаты в заводских столовых. На этом все. Пользы никому никакой, а травматизм на производстве повысился бы в разы. Когда каждый твой жест имеет значение, приходится быть крайне избирательным в жестах. И очень существенно себя в них ограничивать.
- Но… но ты не такой! Ты корчишь из себя какого-то сноба, жлоба, морального урода…
- Анют, - укоризненно. Не просто укоризненно, демонстративно-укоризненно. И это разозлило еще больше.
- Что «Анют»? А они таким тебя и представляют. Их идол – сноб и жлоб, который умирающему от жажды стакан воды не подаст, пока тот ему диплом с отличием не продемонстрирует.
- Вы крайне не объективны… - начинает было директор, весьма задетый тем, как девочка пытается представить ситуацию. Но замолкает, повинуясь резкому жесту своего гостя.
- Вот и вся твоя «избирательность жестов». Да лучше б самокаты, честное слово, - Аня и не замечает, что ее пытались прервать. Ей больно. Ей просто больно. Ее Аршез – он оказался вымыслом, его нет.
- Публичность диктует свои законы, ребенок. И искажения смыслов при этом возможны, но едва ли они столь критичны. Надо просто принять, что и такое отношение бывает. И относиться с улыбкой.
- С улыбкой? Когда я смотрю на тебя, мне кажется, что ты даже улыбаться тут разучился.
- Разве? – он хмурится чуть недоуменно. – Мне казалось, я только и делаю, что улыбаюсь.
- Фальшиво!
- Так, все, ребенок, не воюй. Лучше поешь. Ты посмотри, все уже заканчивают, и только ты сидишь с полной тарелкой, - и вот что ему теперь делать со светлейшим Николаем Оцепаловым, директором металлургического комбината, доктором технических наук и почетным членом каких-то там академий? Память стирать? Так не молод уже, этак можно и вовсе без памяти оставить, он ему и так уже запрет на употребление ряда слов имплантировал.
- Не хочу, - упрямо качает головой девочка. - Кусок в горло не лезет в такой обстановке. Все вокруг глазеют, словно… Сам же ты прилюдно не ешь.
Директор закашлялся. Он вообще как-то не слишком хорошо выглядел. С каждой минутой все больше мрачнел, да и нижнее веко уже начало подергиваться.
- Ну почему, у нашего народа тоже существует традиция публичных трапез, - и лишь святой… ээ… светлейший Аршезаридор оставался ангельски невозмутимым. – Вот только люди едят прилюдно, а мы – среди своих соплеменников. А смешивать – увы, не принято. И – мне не хочется тебя заставлять, но – если ты ничего не съешь, повара уволят.
- Не смешно, - она не поверила.
- Согласен. Но ты – моя дева, и если дева Великого не смогла оценить ни одно блюдо, значит, повар не угодил, причем – лично мне. В нюансы твоей тонкой душевной организации вдаваться никто не станет.
Она поела. Давилась, но… кто их знает, этих убогих идиотов. С такими замашками ведь и впрямь – уволят и не поморщатся.
А дальше – просто сбежала. Аршез говорил, что ему осталось совсем недолго, небольшое итоговое совещание, и он свободен, и готов отвезти ее… Она не хотела. Ей казалось, она не выдержит больше ни секунды, ее раздражало даже его общество. И она не представляла, как теперь она останется с ним наедине. Что говорить, о чем, как? Ей надо было успокоиться. Подумать, разобраться. Просто побыть одной.
Он отпустил. Лишь вздохнул, глядя, как она уходит прочь с человеком, командированным проводить ее до проходной. А ведь это еще только вершина айсберга. Только самая-самая вершина. Что же будет, когда она узнает суть?
- Я действительно выгляжу столь неестественно? – задумчиво перевел он взгляд на все еще сидящего напротив него человека.
- О чем вы, Великий? – во взгляде большого человеческого начальника светилось лишь праведное негодование. - Вам не стоит даже внимания обращать на подобные…
Он стер ему память. Не задумываясь и не сожалея. О последнем дне его жизни, а может, и еще что случайно прихватил. Спросит, не в пустыне ж он день провел. Расскажут вкратце. Ну а начинающийся склероз неплохой повод подумать о пенсии.
На совещании устроил разнос. Испытания прошли не так уж плохо, не без недочетов, конечно, но все же главное было достигнуто, и в иной ситуации он бы хвалил, выражая уверенность, что и недочеты будут в скорейшем времени доработаны. А сегодня ругал. За лень, косорукость, формализм, безынициативность. За неспособность довести до ума хорошее начинание, за прошлогодний снег… Нет, за снег, кажется, все же не ругал, сумел сдержаться. И даже дверью, их покидая, умудрился не хлопнуть.
Сел в машину и взвился бездумно в небо. Строго по прямой – вверх, вверх, вверх. Пока преобразователь, привычно тявкнув, не взял очередной бессрочный отпуск, и забава «удержи в воздухе предмет, для полетов не предназначенный» не поглотила все его силы и внимание.
К тому моменту, как полет удалось выровнять, он уже успокоился. Вот только домой все равно не хотелось. И он решил осчастливить своим визитом Чернометский политехнический, тем более что Гизар давно звал.
Привычно припарковался на крыше, сбросил достававшую его всю дорогу удавку галстука, расстегнул несколько пуговиц сорочки, небрежным жестом перекинул через плечо рабочий пиджак. Добавил к образу темные очки и напускную безмятежность. И отправился разыскивать светлейшего Гизариадара, вычленяя след его нечеловечески мощной ауры из прочих энергетических напластований.
- Артем? – когда он практически дошел до цели, его окликнули. Присмотрелся – тот самый мальчик, в чьей компании они в мяч на пляже играли. Вениамин. А мир порой удивительно тесен. В те минуты, когда этого совершенно не требуется, преимущественно.
- Привет, Вень. Как экзамены, путем? – дружелюбие пришлось изображать. Старательно изображать, чтоб хоть мальчик в него поверил.
- Так… Представляешь, к нам куратор на экзамен пришел. Сидит, слушает.
- Некоторым везет.
- Везет, как же!.. Впрочем, если только тем, кто до его прихода ответить успел. А мне уже сейчас идти, и не похоже, чтоб он уходить собирался.
- Так чего теряешься, Венька? Куратор же не от скуки пришел. Он ищет талантливых ребят, выбирает самых способных. Сможешь произвести на него впечатление – тебе все дороги будут открыты. Практики в ведущих научных центрах, трудоустройство, карьерный рост.
- Ага-ага, слыхали, как же. Это хорошо в теории и о других рассуждать. А вот войти туда – и облажаться, каково, не думал? После первого же курса на всю жизнь клеймо дебила. И ни практики тебе, ни трудоустройства, ни карьеры…
- Так если не учишь, то кто тебе доктор? – Аршез кривится. Да и симпатий к мальчику не прибавляется.
О, нет, ученица, послушница в его храме, посредник между людьми и отмороженными… эм, в смысле, Великими. Но для плотских утех? Сия заиндевелая плоть в столь суетном не нуждается.
Хотелось плеваться. Или напиться. Или треснуть его чем-нибудь тяжелым по башке, чтоб отмер, чтоб стал собой, чтоб перестал глядеть на все и на всех с этой чуть высокомерной снисходительностью. Чтоб вновь стал ее Аром – таким теплым, таким живым, таким настоящим! Но фантасмагория продолжалось. Его Отмороженное Величество желало, облекая повеления в форму просьбы, чтоб его деве показали то, объяснили это, провели туда-то. И ей с самым почтительным видом объясняли, показывали, рассказывали. Словно и на нее упал отсвет его величия, и ей где-то давали подержать Святой Грааль или живьем свозили в Рай на экскурсию.
Она, конечно, пыталась держаться, пыталась соответствовать. Но, словно стремясь подсознательно компенсировать его холодность и отстраненность, интересовалась всем излишне пристально, излишне живо, излишне восторженно. И, наверное, слишком напоминая при этом ребенка. Того самого, рядом с которым Его Светлейшеству и стоять-то зазорно. Но он стоял, встречая снисходительной полуулыбкой и ее вопросы, и их ответы.
Наконец, он отправил ее и все начальство в заводскую столовую – вот в этом Великий от Артема не отличался, о еде для своей подопечной не забывал – а сам отбыл вновь в экспериментальный цех, ознакомиться с результатами начатого под его руководством тестирования.
Без Аршеза стало чуть проще. Если, конечно, можно описать словом «проще» необходимость обедать в обществе директора огромного предприятия. Но этот солидный мужчина, вполне годящийся ей в дедушки, хотя бы перестал раболепствовать перед напыщенным мальчишкой. Он остался, конечно, безукоризненно вежлив с ней, но за рамки разумного это уже не выходило.
- Где вы учитесь, Анна, горно-металлургический? – поинтересовался директор, степенно дегустируя первое.
- Да нет, если честно, - а вот о деталях ее биографии они с Аршезом не договаривались. Надо ли ей выдавать себя за студентку? Да нет, было б надо, он бы предупредил. Да и не похожа она на студентку.
- Ну конечно. Чернометский политехнический, я должен был догадаться.
- Почему? – недоуменно поднимает на него глаза девочка.
- Наши лучшие кадры выходят из стен нашего самого прославленного вуза, это естественно.
- Но…почему вы вообще уверены, что я лучшая? Я обычная…
- Позвольте вам не поверить, Анна. Будь вы обычной, вам бы никогда не удалось привлечь внимания куратора. Он бы просто не стал тратить на вас свое драгоценное время.
Наверное, в этом была правда. Обидная правда, она сама столько раз думала о том, что не будь она единственной девочкой в том автобусе, он выбрал бы не ее. Ни один из них ее не выбрал. Ни один, начиная с Рината. И будь у Аршеза возможность выбора, то и его внимания она бы не привлекла. И, наверное, от обиды, от горечи осознания этой истины она не смолчала.
- То есть вы полагаете, что ваш идол… ваш святейший… светлейший куратор – это такое холодное расчетливое создание, глядящее на людей исключительно с прагматическим интересом?
- Анна… - директор аж поперхнулся.
- Что? Разве это не ваши мысли я озвучила? Он заботится обо мне, потому что я лучшая. Потому что потом на что-то ему сгожусь. А была бы не лучшей, а бесполезной, так прошел бы мимо, да еще и ногой наподдал? Такого вы о нем мнения? Это ваш идеал?
- Анна, не стоит передергивать. Я и близко такого в виду не имел.
- Нет, я не учусь в политехе, - она продолжала с напором, будто не слыша. - Я вообще в школе еще учусь. И он не выбирал. Просто мне нужна была помощь, а больше некому было. Понимаете разницу? Не избрал расчетливо ради какой-то цели, а просто помог – потому что он живой, добрый, заботливый. Потому что просто не мог оставить человека в беде. Не самого лучшего. Не самого выдающегося. А того, который достался. Вот просто появился на его пути, нуждаясь в помощи. И он помог. Поддержал, согрел, утешил. Теперь вот… жизни пытается научить, - на последних словах она словно сдулась. Осознала, что не о том она… да и не с теми… и вокруг – та самая реальность, к которой Аршез так рвался ее приобщить. Идолопоклонство. Раболепие. Пресмыкание перед расой Высших. Или нет, Великих. Что, впрочем, еще хуже. Ибо выглядит эта «высшая раса»… вернее, даже Аршез в роли представителя «высшей расы» выглядит омерзительно. А ведь про него она точно знает, что он хороший. Она-то знает. А вот они… поклоняются ему, но при этом представляют каким-то чудовищем.
Она сосредоточенно ела, не поднимая взгляда от тарелки. Директор тоже не спешил продолжить разговор.
- В чем-то вы, наверное, правы, Анна, - он все же нашел возможность согласиться с девой пару минут спустя. - Но что же делать, если человеческая вера в справедливость невольно искажает порой образ тех, в чьей доброте и бескорыстной заботе о людях у нас нет повода сомневаться?
- Но… вера в справедливость-то тут причем? – Аня запуталась.
- Видимо, в том, что, будучи лучшим в чем-то, человек невольно ожидает награды. Признания своих заслуг. Верит в то, что может быть особенно полезен благодаря своим достоинствам. Но – что может быть большей наградой, чем быть избранным одним из Великих? Какая самореализация может быть большей, чем быть полезным создателям нашим?.. Вот и появилась у людей убежденность, что Избранничество – это награда. Признание заслуг, которое ждет лишь достойных. И я не думаю, что в этом есть что-то крамольное. Или что подобные чаянья как-то задевают или, не дай светоч, оскорбляют Великих.
- Да. Конечно. Простите. Извините за эту глупую вспышку, Ар… Аршезаридор просил меня ни с кем не спорить, я и не хотела. Просто обидно стало. Он… вы даже представить себе не можете, насколько он замечательный. Сколько он сделал всего для меня, и вовсе не потому, что… Просто он не может по-другому, понимаете? Если он делает, то всей душей, всем сердцем. Он отзывчивый, внимательный, чуткий. А вовсе не это… что он вам тут изображает.
- Что значит «это»? – брови директора вновь поползли вверх.
- Ну, как бы вам объяснить?.. Вот, - она с облегчением кивнула на вошедшего в столовую Аршеза. Идеально-совершенного, невозмутимо-величавого, с легкой полуулыбкой на устах.
- Всем приятного аппетита, - обронил с королевским достоинством сидящим за столиками людям. Которые, напротив, при его приближении теряли всякую невозмутимость, забывали, зачем они здесь, что делают. Замирали, не донеся ложку до рта, нелепо выпучив глаза, некрасиво разинув рот. Не все, не поголовно. Но таких было много. Слишком много.
А его светлейшество шествовал к ним. Ане казалось, у него даже походка другая стала. Нечеловечески плавная, скользящая, идеально-отточенная. И это… нервировало, раздражало, бесило. Ее Ар таким не был, он был простой, родной, обычный. Или… и не было его вовсе? Сам же сказал, Артем – это только маска. Что же тогда реальность, вот это?
- Вы позволите присоединиться? – вселенская вежливость коснулась длинными белыми пальцами спинки свободного стула. Ему что-то ответили, он присел. А Аня все никак не могла отвести взгляда от этих пальцев, теперь изящно накрывших столешницу. И почему она прежде не замечала, какая белая у него кожа?
- Все настолько плохо? – ей показалось, или в его голосе что-то оттаяло, когда он взглянул на нее. И даже сочувствие – искреннее, совсем не наигранное – померещилось. Или ей просто очень хотелось его услышать?
- Отвратительно. Гнусно. Мерзко. Ты хоть в зеркало на себя смотришь, когда?.. Неужели это нормально? Вот скажи, неужели для тебя это все абсолютно нормально? – она закрыла лицо руками, чувствуя, что скатывается в какую-то глупую детскую истерику. Пытаясь успокоиться и просто не справляясь с эмоциями.
- Это данность, Анют. Я могу влететь сюда на метле или въехать на детском самокате – в их отношении ко мне это ничего не изменит. Я уже говорил, это не почтение лично ко мне, это почтение к моему народу.
- Это не почтение, это идолопоклонство в чистом виде. И если бы ты въехал сюда на самокате…
- Я ввел бы в моду самокаты в заводских столовых. На этом все. Пользы никому никакой, а травматизм на производстве повысился бы в разы. Когда каждый твой жест имеет значение, приходится быть крайне избирательным в жестах. И очень существенно себя в них ограничивать.
- Но… но ты не такой! Ты корчишь из себя какого-то сноба, жлоба, морального урода…
- Анют, - укоризненно. Не просто укоризненно, демонстративно-укоризненно. И это разозлило еще больше.
- Что «Анют»? А они таким тебя и представляют. Их идол – сноб и жлоб, который умирающему от жажды стакан воды не подаст, пока тот ему диплом с отличием не продемонстрирует.
- Вы крайне не объективны… - начинает было директор, весьма задетый тем, как девочка пытается представить ситуацию. Но замолкает, повинуясь резкому жесту своего гостя.
- Вот и вся твоя «избирательность жестов». Да лучше б самокаты, честное слово, - Аня и не замечает, что ее пытались прервать. Ей больно. Ей просто больно. Ее Аршез – он оказался вымыслом, его нет.
- Публичность диктует свои законы, ребенок. И искажения смыслов при этом возможны, но едва ли они столь критичны. Надо просто принять, что и такое отношение бывает. И относиться с улыбкой.
- С улыбкой? Когда я смотрю на тебя, мне кажется, что ты даже улыбаться тут разучился.
- Разве? – он хмурится чуть недоуменно. – Мне казалось, я только и делаю, что улыбаюсь.
- Фальшиво!
- Так, все, ребенок, не воюй. Лучше поешь. Ты посмотри, все уже заканчивают, и только ты сидишь с полной тарелкой, - и вот что ему теперь делать со светлейшим Николаем Оцепаловым, директором металлургического комбината, доктором технических наук и почетным членом каких-то там академий? Память стирать? Так не молод уже, этак можно и вовсе без памяти оставить, он ему и так уже запрет на употребление ряда слов имплантировал.
- Не хочу, - упрямо качает головой девочка. - Кусок в горло не лезет в такой обстановке. Все вокруг глазеют, словно… Сам же ты прилюдно не ешь.
Директор закашлялся. Он вообще как-то не слишком хорошо выглядел. С каждой минутой все больше мрачнел, да и нижнее веко уже начало подергиваться.
- Ну почему, у нашего народа тоже существует традиция публичных трапез, - и лишь святой… ээ… светлейший Аршезаридор оставался ангельски невозмутимым. – Вот только люди едят прилюдно, а мы – среди своих соплеменников. А смешивать – увы, не принято. И – мне не хочется тебя заставлять, но – если ты ничего не съешь, повара уволят.
- Не смешно, - она не поверила.
- Согласен. Но ты – моя дева, и если дева Великого не смогла оценить ни одно блюдо, значит, повар не угодил, причем – лично мне. В нюансы твоей тонкой душевной организации вдаваться никто не станет.
Она поела. Давилась, но… кто их знает, этих убогих идиотов. С такими замашками ведь и впрямь – уволят и не поморщатся.
А дальше – просто сбежала. Аршез говорил, что ему осталось совсем недолго, небольшое итоговое совещание, и он свободен, и готов отвезти ее… Она не хотела. Ей казалось, она не выдержит больше ни секунды, ее раздражало даже его общество. И она не представляла, как теперь она останется с ним наедине. Что говорить, о чем, как? Ей надо было успокоиться. Подумать, разобраться. Просто побыть одной.
Он отпустил. Лишь вздохнул, глядя, как она уходит прочь с человеком, командированным проводить ее до проходной. А ведь это еще только вершина айсберга. Только самая-самая вершина. Что же будет, когда она узнает суть?
- Я действительно выгляжу столь неестественно? – задумчиво перевел он взгляд на все еще сидящего напротив него человека.
- О чем вы, Великий? – во взгляде большого человеческого начальника светилось лишь праведное негодование. - Вам не стоит даже внимания обращать на подобные…
Он стер ему память. Не задумываясь и не сожалея. О последнем дне его жизни, а может, и еще что случайно прихватил. Спросит, не в пустыне ж он день провел. Расскажут вкратце. Ну а начинающийся склероз неплохой повод подумать о пенсии.
На совещании устроил разнос. Испытания прошли не так уж плохо, не без недочетов, конечно, но все же главное было достигнуто, и в иной ситуации он бы хвалил, выражая уверенность, что и недочеты будут в скорейшем времени доработаны. А сегодня ругал. За лень, косорукость, формализм, безынициативность. За неспособность довести до ума хорошее начинание, за прошлогодний снег… Нет, за снег, кажется, все же не ругал, сумел сдержаться. И даже дверью, их покидая, умудрился не хлопнуть.
Сел в машину и взвился бездумно в небо. Строго по прямой – вверх, вверх, вверх. Пока преобразователь, привычно тявкнув, не взял очередной бессрочный отпуск, и забава «удержи в воздухе предмет, для полетов не предназначенный» не поглотила все его силы и внимание.
К тому моменту, как полет удалось выровнять, он уже успокоился. Вот только домой все равно не хотелось. И он решил осчастливить своим визитом Чернометский политехнический, тем более что Гизар давно звал.
Привычно припарковался на крыше, сбросил достававшую его всю дорогу удавку галстука, расстегнул несколько пуговиц сорочки, небрежным жестом перекинул через плечо рабочий пиджак. Добавил к образу темные очки и напускную безмятежность. И отправился разыскивать светлейшего Гизариадара, вычленяя след его нечеловечески мощной ауры из прочих энергетических напластований.
- Артем? – когда он практически дошел до цели, его окликнули. Присмотрелся – тот самый мальчик, в чьей компании они в мяч на пляже играли. Вениамин. А мир порой удивительно тесен. В те минуты, когда этого совершенно не требуется, преимущественно.
- Привет, Вень. Как экзамены, путем? – дружелюбие пришлось изображать. Старательно изображать, чтоб хоть мальчик в него поверил.
- Так… Представляешь, к нам куратор на экзамен пришел. Сидит, слушает.
- Некоторым везет.
- Везет, как же!.. Впрочем, если только тем, кто до его прихода ответить успел. А мне уже сейчас идти, и не похоже, чтоб он уходить собирался.
- Так чего теряешься, Венька? Куратор же не от скуки пришел. Он ищет талантливых ребят, выбирает самых способных. Сможешь произвести на него впечатление – тебе все дороги будут открыты. Практики в ведущих научных центрах, трудоустройство, карьерный рост.
- Ага-ага, слыхали, как же. Это хорошо в теории и о других рассуждать. А вот войти туда – и облажаться, каково, не думал? После первого же курса на всю жизнь клеймо дебила. И ни практики тебе, ни трудоустройства, ни карьеры…
- Так если не учишь, то кто тебе доктор? – Аршез кривится. Да и симпатий к мальчику не прибавляется.
