Должен он ее чувствовать. Вышел на крышу, чтоб не отвлекали энергетические напластования квартиры, сосредоточился. И сумел уловить направление. Машину брать не стал, взлетел так, надеясь, что в сгущающихся сумерках его не заметят. Фонари уже зажгли, и они надежно светили в глаза всякому, кто вздумал бы поднять лицо к небу.
Свою девочку нашел в парке – опустевшем и темном, совсем одну. Сидела, сгорбившись, на скамейке, что-то крепко сжимая в кулаке. Чуть вздрогнула, почувствовав его приближение, но сбежать уже не успела, он не дал. А может, и не собиралась она никуда бежать, вот только выяснять это желания не было. Стремительно опустился за ее спиной, положил руки на ее плечи:
- Поймал, - очень мягко шепнул ей в волосы.
Она прерывисто вздохнула, но отстраняться не стала. Да и страха он в ней не почувствовал. Только тоску.
- Можно я присяду?
Она кивнула. Он обошел скамейку и сел рядом.
- Уже поздно, а ты так и не ужинала.
Вновь вздохнула. Устало, обреченно, раздраженно.
- Это все, что тебя волнует? Что бы ни случилось, ты переживаешь только о еде?
Он осторожно протянул руку и обнял ее за талию. Потянул на себя, вынуждая прижаться. Она чуть вздрогнула, соприкасаясь с ним так плотно, попыталась бороться с собой, но не выдержала, опустила голову ему на плечо. Закрыла глаза, почувствовав, что холод, сковавший сердце, чуть отступает.
- Через несколько лет после моего рождения, - негромко начал он, - по нашей стране прокатилась страшная эпидемия. Она была чудовищна сама по себе, смерть забирала, казалось, все живое. А одним из ее последствий стал голод. Он продолжался не один год, мы питались случайным образом, раз в несколько дней, если повезет. Но самым ужасным было не то, что тебя тошнит желчью, пустой желудок скручивают спазмы, и голова разрывается от боли. Это физиология, к ней привыкаешь. Самым жутким было чувствовать страх моей матери… Мы открыты эмоциям друг друга, я вроде рассказывал… И день за днем, год за годом в своем очень раннем детстве я чувствовал ее страх. Страх, что она не сможет найти мне еду, страх, что я не выживу на таких скудных порциях, что она не вытянет меня, что я умру от голода у нее на руках. Она не боялась за себя, только за меня, за ребенка… Этот страх очень трудно забыть. И где-то в глубине меня он все еще живет – этот панический страх за голодное дитя. Что я не сумею тебя накормить, а значит, не сумею и защитить. Потому что еда – это защита. Хорошая, полноценная еда – это защита.
- От чего? – очень тихо и подавленно спросила девочка.
- Для людей – от последствий общения с нами, для нас – от солнца.
- От солнца?
- Да. К моему народу оно неласково. Пойдем домой, Анют. Уже совсем темно, а нам неблизко.
Она кивнула, н тут вспомнила о том, что сжимала в руке.
- Ар, ты… ты сможешь меня простить? Пожалуйста, Аршез, я… я столько тебе наговорила, я не должна была… Я… я просто испугалась, что тебя теряю, что того Аршеза, которого я знаю, больше нет… и не было, наверное, а тот, какой ты… каким ты… как они тебя видят… Прости, мне так стыдно. Ты всегда был так добр ко мне, а я… сама же все и разрушила… Ты меня теперь, наверное, только о еде и будешь спрашивать?
- Ну, с чего ты взяла, маленькая, что ты? – он нежно провел рукой по ее волосам, радуясь, что более серьезного повода для ее отчаянья не нашлось, погладил щечку, по которой уже скользили слезинки.
- Ты сломал его. Уничтожил. Не хочешь больше его для меня делать.
- Что сломал, ребенок?
Она разжала кулачок, показывая ему свое сокровище – искусно вырезанный из дерева листик ивы, длинный и тонкий, вот только обломанный почти посередине.
- Просто брак, маленькая, - легко соврал он. – Неудачно сделал надрез, пошла трещина… Такое случается, досадно, но не более того. Я заменю этот фрагмент, это не сложно, там и следа не останется.
- Правда?
- Ну конечно. Выбрось, не стоит хранить обломок.
- Нет, - она вновь сжимает кусочек в руке. Не поверила. Молчит, пытаясь собраться с силами. – Я не подхожу тебе, да? Не гожусь в избранницы для куратора? Не умею… сиять в твоем отраженном блеске, изображать достойную из достойнейших… Выгляжу, как ребенок, веду себя еще хуже, опозорила тебя сегодня…
- Перестань. Я рад, что ты понимаешь, что действительно не слишком правильно себя повела. И мне, в самом деле, было очень обидно услышать от тебя некоторые слова, которых, как мне казалось, я не заслуживаю. Но это не значит, что ты мне не подходишь. Это значит всего лишь, что над твоим публичным образом нам надо еще поработать…
- Да, - горько вздыхает она, - конечно. Что тебе еще остается, тебе меня подсунули принудительно, теперь приходится работать с тем, что есть… Сам бы ты меня никогда не выбрал.
- Я тебя уже выбрал.
- Не надо. Там не из кого было выбирать, всех разобрали уже… Меня никто и никогда не выбирает, ни в чем. Я вечно чуть хуже, чем требуется. На любом конкурсе мое место всегда четвертое. А знаешь, почему? Медали дают за первые три. Победителями объявляют первых трех. А я… вечно следующая… Вон ведь даже этот ваш… Ринат. Он ведь очень многих взял, и совсем не по алфавиту. Значит, выбирал. Но для меня у него в автобусе не нашлось места. Зато первой, кого посадили в следующий, была я. И потом… они все выбирали. Но меня не выбрал никто. И если бы ты выбирал, ты бы тоже меня не выбрал.
- Это мой самый страшный кошмар, ребенок, - очень тихо признался он.
- Какой? – не сразу понимает она.
- Что я не выбрал тебя. Что ошибся и навсегда потерял. Или что тебя выбрал кто-то другой. И мне привезли чужую девочку. Не тебя, - он сгреб ее в охапку, пересадил к себе на колени, обнял. Она не сопротивлялась. – Да слава Светочу, что никто из них на тебя не позарился! Да слава Светочу, что мне перед этим страшным выбором стоять не пришлось! Ты моя дева, Анют. Я сейчас тебя выбираю. И никогда от своего выбора не откажусь, что бы ты ни натворила, как бы и где себя ни повела. Просто будем стараться исправить. Хорошо?
Она несмело кивает. А он прижимается губами к ее виску, зарывается пальцами в ее волосы. Как же все-таки она умопомрачительно пахнет. Ни одна из тех, с кем он был сегодня, не пахла так – непередаваемо, восхитительно, волшебно. И никто не нужен, когда есть она – так близко, такая нежная, покорная, податливая…
- Ар, - она почти всхлипнула. Испуганная даже не его действиями, а своей на них реакцией.
- Да? – он все же оторвался от ее ямочки между ключицами, до которой и сам не помнил, как добрался губами. Взглянул на нее, отмечая и затуманившийся взор, и приоткрытые в истоме губы, и участившееся дыхание. – А давай я тебя, ребенок, целоваться, что ль, научу…
Она лишь нервно сглотнула, не сумев решиться ни на «да», ни на «нет». И его губы очень нежно, почти невесомо, коснулись ее. И реальность потерялась, растворилась в волшебных касаниях этих губ. Она отвечала сначала несмело, потом… Потом она просто горела в пламени неведомой прежде страсти, пила его губы и все никак не могла напиться, уже не осознавая, где она и где он, что можно, а что нельзя, что правильно, а что преждевременно. Она наслаждалась. Таяла. Тонула. Сгорала. Растворялась в его нежности и его дыхании…
И вдруг все кончилось. Она резко отброшена на жесткое сиденье скамейки, и только ветер холодит ее горящие щеки. Аня недоуменно оглядывается. Аршез стоит метрах в пяти от нее, упираясь лбом в дерево и тяжело дыша.
- Ар? – испуганно зовет его девочка.
Он не оборачивается, лишь поднимает руку в упреждающем жесте. Не подходи. Не зови. Я сейчас.
- У тебя все в порядке? – все же уточняет тихо и неуверенно.
И вновь в ответ лишь жест. Да, все хорошо. Жди.
Она ждет, все сильнее ощущая неловкость, все больше смущаясь – и их поцелуя, и его странной на него реакцией. Наконец он отмер, отцепился от дерева, подошел.
- Все, малыш, отпустило, - он протягивает ей руки, помогая встать. А затем целует ее кисти – одной и другой руки. – Я тебя не обидел?
Она лишь пожимает плечами, не в силах решить, как ей относиться к подобному поведению. Что это было вообще? Сам же начал…
- Прости, что так резко отстранился. Но мы ведь договаривались только на поцелуй, верно? А выполнять договор так не хотелось… Я совсем теряю от тебя голову, моя маленькая нежная девочка, - он с улыбкой вздохнул, сведя ее руки вместе и целуя уже ее пальчики. – Давай донесу до дома, Анют. Пешком далеко.
- А ты?
- А я… - он загадочно улыбнулся и подхватил ее на руки. – Ты ведь хотела узнать, как высоко я могу взлететь. Держись крепче, ребенок, и ничего не бойся. Ты мне веришь?
Она кивнула, радуясь возможности вновь прижаться к нему. И он взлетел. Так легко, будто и не держал ее на руках. Бережно пронес над темным парком, над засыпающим городом. И опустил на родную крышу.
- Не испугалась? – спросил скорее из вежливости. И сам ведь чувствовал – страх в ее душе не мелькнул ни на миг, там было лишь бесконечное умиротворение. Словно лететь над вечерним городом у него на руках – это самое правильное, что только могло с ней случиться.
- Нет, я же с тобой, - в ее глазах все еще светились звезды.
Он вновь коснулся губами ее губ. На этот раз совсем легко, и тут же отстранился, опасаясь вновь раздуть пожар страсти, с которым в прошлый раз едва совладал.
- Идем в дом, ты совсем продрогла.
А потом она готовила ужин, а он сидел и смотрел на нее. Как уверенно движется она по своей маленькой кухне. Как быстро и ловко нарезает что-то, держа пальчики так опасно близко к мелькающему лезвию. И сам не заметил, как мысль «только б не порезалась» трансформировалась в «пусть порежется». Не сильно, маленькая ранка, это ведь не должно быть больно. А он бы зализал… Представил, как слизывает капельку крови, выступившую на ее пораненном пальце, как она вздрагивает от удовольствия, волной прокатывающегося по ее телу…
Встал и молча отобрал у нее нож. Чмокнул в щечку, пытаясь сгладить категоричность своих действий, пододвинул себе доску и начал сосредоточенно шинковать недорезанную Аней морковку. Принцип он понял.
Она застыла на миг от подобной бесцеремонности.
- Ар! Да прекрати ты уже делать все за меня!
- Ййй-а не все, - сложно было только начать, дальше с речью он справился. – У тебя там шипит что-то, - он кивнул на кастрюлю (или сковородку?), - плиту заливает. Ты отвлекаться не будешь, а мне попробовать интересно.
- И не заливает вовсе, три капли капнуло. Иногда ты бываешь невыносим, ты в курсе?
- Ага, - легко согласился он, - просто дай, что еще порезать нужно.
Вздохнула, покачала головой, улыбнулась… А потом учила его резать овощи. Картошку так, огурцы этак, помидоры иначе… Можно еще капусту в салат добавить, а ее вот так надо… Вышло даже весело. А еще очень тепло, потому что рядом и дружно.
А когда с ее ужином было покончено, он устроился в кресле в гостиной, усадил ее на колени и предложил вместе купленные ею книжки рассматривать.
- Ты не сердишься на меня, что я их купила? – спросила Анюта, доверчиво к нему прижимаясь.
- Почему я должен сердиться? Ты совершенно права, надо уже спокойно и обстоятельно со своей новой родиной знакомиться.
И будет лучше, если знакомиться она под его непосредственным руководством станет. А то вычитает еще невесть что в этих книжках, перепугается… Да нет, как раз прекрасно известно, что она в этих книжках вычитает. И пора ему уже прекратить малодушничать, и рассказать самому. Вот с помощью книжек и рассказать. И держать в процессе покрепче, чтоб не сбежала, не дослушав.
- Они все-таки дорогие, – виновато вздохнула девочка. Ее совсем другие проблемы мучили. – А ты ведь мне на еду деньги оставлял… Я хотела что-то попроще, но с картинками представить легче, да и сложно мне пока ваши тексты читать – и буквы разняться, и слов чужих много…
- Анют, ты чего? Я не только на еду, я на все необходимое оставлял. Книги в список необходимого входят. И не настолько уж они дороги, чтоб переживать из-за их покупки. Нам на книги пока хватает, - с улыбкой успокоил он девочку. - Ты, главное, записывать не забывай все, что тратишь, чтоб нам к концу месяца как-то представлять, сколько на твои нужды уходит и на будущее планировать.
- Я записываю, - она послушно кивает. Вот не может он без инструкций. Даже если все уже сказано, и он в сотый раз повторяется.
- Ладно, давай начнем. Какую первую изучать будем? «Города» или «Достопримечательности»?
- Ну, наверное, «Города», чтоб сначала как-то структуру понять, потом достопримечательности проще с конкретными местами соотносить будет.
- Давай так, - согласился с девочкой Аршез. – А потом можно будет маршрут составить, на какие места вживую посмотреть хочется. А в выходные попутешествуем. Хорошо?
Кивает.
- А мы за один день много облететь сможем?
- Насколько сил хватит, с дальностью перелетов проблемы нет. Если где-то задержимся, можем на ночь в гостинице остановиться.
- Здорово. А эту вашу… Бездну, ее можно как-то увидеть?
- Можно и Бездну… - его прервала мелодичная трель. – А это мне, похоже, из дома звонят. Погоди, я сейчас.
Звонила мама. Расстроенная, взвинченная.
- Арик, ты можешь прилететь?
- Сейчас? – это было последнее, чего бы ему хотелось.
- Пожалуйста, Ар, - его реакцию женщина почувствовала. – Я не справлюсь сама, ты же знаешь. Я пыталась, но он не стал меня даже слушать. Улетел в «Эритэру», а ты же знаешь, он там опять сорвется, и мы опять будем годами оплачивать последствия, а еще клиника… И врачи сказали, что держать его больше не могут, не видят смысла, надо искать другое место, но я даже не знаю… - она расплакалась. Искренне, безнадежно. Она не справлялась, он знал. Надо было ему. Его отец еще слушал. Временами, но это тоже было больше, чем ничего.
- Хорошо, вылетаю.
Отключил связь и вернулся в гостиную. Молча сгреб своего ребенка в охапку, сел на ее место, усадил на колени. Так же без слов отнял книжку и отбросил на столик. Зарылся носом в Анины волосы и замер, бессильно закрыв глаза. Даже целовать не хотелось.
Вот как он ее сейчас оставит? С кем? За одну ночь ему точно не управиться. Если отца уже даже из клиники выкинули, не выдержав вывертов его больной психики…
- Ар? – недоуменно дернулась девочка.
- Шшш, - лишь сжал чуть крепче, да коснулся губами виска. – С книжками придется повременить. Мне надо слетать домой, ребенок.
- На выходные? – не поняла она. – И наша экскурсия откладывается?
- Нет, маленький, прямо сейчас. К выходным я, надеюсь, вернусь… Как тебя здесь одну оставить, не представляю.
- Ну, хочешь, я съезжу с тобой.
- Нельзя, малыш. Через эту границу тебе ни в коем случае нельзя…
Что же делать? Ведь ей же даже позвонить некому, случись что. Не может он ее одну оставить, совсем не может.
- Ладно, малыш, давай так. Я оставлю тебе телефон моего друга. Он куратор в политехническом институте, с молодежью общаться привык, тебя ни при каких обстоятельствах не обидит. Если возникнут любые проблемы с представителями власти – людьми, нелюдьми - неважно, да хоть штраф тебе за переход дороги в неположенном месте начнут выписывать – немедленно звонишь ему. Сразу говоришь, что телефон тебе дал я, ты моя Избранница (постесняешься – скажи подопечная, он поймет), меня нет в стране, а у тебя проблемы. И объясняешь суть, он приедет и разберется. Договорились?
Свою девочку нашел в парке – опустевшем и темном, совсем одну. Сидела, сгорбившись, на скамейке, что-то крепко сжимая в кулаке. Чуть вздрогнула, почувствовав его приближение, но сбежать уже не успела, он не дал. А может, и не собиралась она никуда бежать, вот только выяснять это желания не было. Стремительно опустился за ее спиной, положил руки на ее плечи:
- Поймал, - очень мягко шепнул ей в волосы.
Она прерывисто вздохнула, но отстраняться не стала. Да и страха он в ней не почувствовал. Только тоску.
- Можно я присяду?
Она кивнула. Он обошел скамейку и сел рядом.
- Уже поздно, а ты так и не ужинала.
Вновь вздохнула. Устало, обреченно, раздраженно.
- Это все, что тебя волнует? Что бы ни случилось, ты переживаешь только о еде?
Он осторожно протянул руку и обнял ее за талию. Потянул на себя, вынуждая прижаться. Она чуть вздрогнула, соприкасаясь с ним так плотно, попыталась бороться с собой, но не выдержала, опустила голову ему на плечо. Закрыла глаза, почувствовав, что холод, сковавший сердце, чуть отступает.
- Через несколько лет после моего рождения, - негромко начал он, - по нашей стране прокатилась страшная эпидемия. Она была чудовищна сама по себе, смерть забирала, казалось, все живое. А одним из ее последствий стал голод. Он продолжался не один год, мы питались случайным образом, раз в несколько дней, если повезет. Но самым ужасным было не то, что тебя тошнит желчью, пустой желудок скручивают спазмы, и голова разрывается от боли. Это физиология, к ней привыкаешь. Самым жутким было чувствовать страх моей матери… Мы открыты эмоциям друг друга, я вроде рассказывал… И день за днем, год за годом в своем очень раннем детстве я чувствовал ее страх. Страх, что она не сможет найти мне еду, страх, что я не выживу на таких скудных порциях, что она не вытянет меня, что я умру от голода у нее на руках. Она не боялась за себя, только за меня, за ребенка… Этот страх очень трудно забыть. И где-то в глубине меня он все еще живет – этот панический страх за голодное дитя. Что я не сумею тебя накормить, а значит, не сумею и защитить. Потому что еда – это защита. Хорошая, полноценная еда – это защита.
- От чего? – очень тихо и подавленно спросила девочка.
- Для людей – от последствий общения с нами, для нас – от солнца.
- От солнца?
- Да. К моему народу оно неласково. Пойдем домой, Анют. Уже совсем темно, а нам неблизко.
Она кивнула, н тут вспомнила о том, что сжимала в руке.
- Ар, ты… ты сможешь меня простить? Пожалуйста, Аршез, я… я столько тебе наговорила, я не должна была… Я… я просто испугалась, что тебя теряю, что того Аршеза, которого я знаю, больше нет… и не было, наверное, а тот, какой ты… каким ты… как они тебя видят… Прости, мне так стыдно. Ты всегда был так добр ко мне, а я… сама же все и разрушила… Ты меня теперь, наверное, только о еде и будешь спрашивать?
- Ну, с чего ты взяла, маленькая, что ты? – он нежно провел рукой по ее волосам, радуясь, что более серьезного повода для ее отчаянья не нашлось, погладил щечку, по которой уже скользили слезинки.
- Ты сломал его. Уничтожил. Не хочешь больше его для меня делать.
- Что сломал, ребенок?
Она разжала кулачок, показывая ему свое сокровище – искусно вырезанный из дерева листик ивы, длинный и тонкий, вот только обломанный почти посередине.
- Просто брак, маленькая, - легко соврал он. – Неудачно сделал надрез, пошла трещина… Такое случается, досадно, но не более того. Я заменю этот фрагмент, это не сложно, там и следа не останется.
- Правда?
- Ну конечно. Выбрось, не стоит хранить обломок.
- Нет, - она вновь сжимает кусочек в руке. Не поверила. Молчит, пытаясь собраться с силами. – Я не подхожу тебе, да? Не гожусь в избранницы для куратора? Не умею… сиять в твоем отраженном блеске, изображать достойную из достойнейших… Выгляжу, как ребенок, веду себя еще хуже, опозорила тебя сегодня…
- Перестань. Я рад, что ты понимаешь, что действительно не слишком правильно себя повела. И мне, в самом деле, было очень обидно услышать от тебя некоторые слова, которых, как мне казалось, я не заслуживаю. Но это не значит, что ты мне не подходишь. Это значит всего лишь, что над твоим публичным образом нам надо еще поработать…
- Да, - горько вздыхает она, - конечно. Что тебе еще остается, тебе меня подсунули принудительно, теперь приходится работать с тем, что есть… Сам бы ты меня никогда не выбрал.
- Я тебя уже выбрал.
- Не надо. Там не из кого было выбирать, всех разобрали уже… Меня никто и никогда не выбирает, ни в чем. Я вечно чуть хуже, чем требуется. На любом конкурсе мое место всегда четвертое. А знаешь, почему? Медали дают за первые три. Победителями объявляют первых трех. А я… вечно следующая… Вон ведь даже этот ваш… Ринат. Он ведь очень многих взял, и совсем не по алфавиту. Значит, выбирал. Но для меня у него в автобусе не нашлось места. Зато первой, кого посадили в следующий, была я. И потом… они все выбирали. Но меня не выбрал никто. И если бы ты выбирал, ты бы тоже меня не выбрал.
- Это мой самый страшный кошмар, ребенок, - очень тихо признался он.
- Какой? – не сразу понимает она.
- Что я не выбрал тебя. Что ошибся и навсегда потерял. Или что тебя выбрал кто-то другой. И мне привезли чужую девочку. Не тебя, - он сгреб ее в охапку, пересадил к себе на колени, обнял. Она не сопротивлялась. – Да слава Светочу, что никто из них на тебя не позарился! Да слава Светочу, что мне перед этим страшным выбором стоять не пришлось! Ты моя дева, Анют. Я сейчас тебя выбираю. И никогда от своего выбора не откажусь, что бы ты ни натворила, как бы и где себя ни повела. Просто будем стараться исправить. Хорошо?
Она несмело кивает. А он прижимается губами к ее виску, зарывается пальцами в ее волосы. Как же все-таки она умопомрачительно пахнет. Ни одна из тех, с кем он был сегодня, не пахла так – непередаваемо, восхитительно, волшебно. И никто не нужен, когда есть она – так близко, такая нежная, покорная, податливая…
- Ар, - она почти всхлипнула. Испуганная даже не его действиями, а своей на них реакцией.
- Да? – он все же оторвался от ее ямочки между ключицами, до которой и сам не помнил, как добрался губами. Взглянул на нее, отмечая и затуманившийся взор, и приоткрытые в истоме губы, и участившееся дыхание. – А давай я тебя, ребенок, целоваться, что ль, научу…
Она лишь нервно сглотнула, не сумев решиться ни на «да», ни на «нет». И его губы очень нежно, почти невесомо, коснулись ее. И реальность потерялась, растворилась в волшебных касаниях этих губ. Она отвечала сначала несмело, потом… Потом она просто горела в пламени неведомой прежде страсти, пила его губы и все никак не могла напиться, уже не осознавая, где она и где он, что можно, а что нельзя, что правильно, а что преждевременно. Она наслаждалась. Таяла. Тонула. Сгорала. Растворялась в его нежности и его дыхании…
И вдруг все кончилось. Она резко отброшена на жесткое сиденье скамейки, и только ветер холодит ее горящие щеки. Аня недоуменно оглядывается. Аршез стоит метрах в пяти от нее, упираясь лбом в дерево и тяжело дыша.
- Ар? – испуганно зовет его девочка.
Он не оборачивается, лишь поднимает руку в упреждающем жесте. Не подходи. Не зови. Я сейчас.
- У тебя все в порядке? – все же уточняет тихо и неуверенно.
И вновь в ответ лишь жест. Да, все хорошо. Жди.
Она ждет, все сильнее ощущая неловкость, все больше смущаясь – и их поцелуя, и его странной на него реакцией. Наконец он отмер, отцепился от дерева, подошел.
- Все, малыш, отпустило, - он протягивает ей руки, помогая встать. А затем целует ее кисти – одной и другой руки. – Я тебя не обидел?
Она лишь пожимает плечами, не в силах решить, как ей относиться к подобному поведению. Что это было вообще? Сам же начал…
- Прости, что так резко отстранился. Но мы ведь договаривались только на поцелуй, верно? А выполнять договор так не хотелось… Я совсем теряю от тебя голову, моя маленькая нежная девочка, - он с улыбкой вздохнул, сведя ее руки вместе и целуя уже ее пальчики. – Давай донесу до дома, Анют. Пешком далеко.
- А ты?
- А я… - он загадочно улыбнулся и подхватил ее на руки. – Ты ведь хотела узнать, как высоко я могу взлететь. Держись крепче, ребенок, и ничего не бойся. Ты мне веришь?
Она кивнула, радуясь возможности вновь прижаться к нему. И он взлетел. Так легко, будто и не держал ее на руках. Бережно пронес над темным парком, над засыпающим городом. И опустил на родную крышу.
- Не испугалась? – спросил скорее из вежливости. И сам ведь чувствовал – страх в ее душе не мелькнул ни на миг, там было лишь бесконечное умиротворение. Словно лететь над вечерним городом у него на руках – это самое правильное, что только могло с ней случиться.
- Нет, я же с тобой, - в ее глазах все еще светились звезды.
Он вновь коснулся губами ее губ. На этот раз совсем легко, и тут же отстранился, опасаясь вновь раздуть пожар страсти, с которым в прошлый раз едва совладал.
- Идем в дом, ты совсем продрогла.
А потом она готовила ужин, а он сидел и смотрел на нее. Как уверенно движется она по своей маленькой кухне. Как быстро и ловко нарезает что-то, держа пальчики так опасно близко к мелькающему лезвию. И сам не заметил, как мысль «только б не порезалась» трансформировалась в «пусть порежется». Не сильно, маленькая ранка, это ведь не должно быть больно. А он бы зализал… Представил, как слизывает капельку крови, выступившую на ее пораненном пальце, как она вздрагивает от удовольствия, волной прокатывающегося по ее телу…
Встал и молча отобрал у нее нож. Чмокнул в щечку, пытаясь сгладить категоричность своих действий, пододвинул себе доску и начал сосредоточенно шинковать недорезанную Аней морковку. Принцип он понял.
Она застыла на миг от подобной бесцеремонности.
- Ар! Да прекрати ты уже делать все за меня!
- Ййй-а не все, - сложно было только начать, дальше с речью он справился. – У тебя там шипит что-то, - он кивнул на кастрюлю (или сковородку?), - плиту заливает. Ты отвлекаться не будешь, а мне попробовать интересно.
- И не заливает вовсе, три капли капнуло. Иногда ты бываешь невыносим, ты в курсе?
- Ага, - легко согласился он, - просто дай, что еще порезать нужно.
Вздохнула, покачала головой, улыбнулась… А потом учила его резать овощи. Картошку так, огурцы этак, помидоры иначе… Можно еще капусту в салат добавить, а ее вот так надо… Вышло даже весело. А еще очень тепло, потому что рядом и дружно.
А когда с ее ужином было покончено, он устроился в кресле в гостиной, усадил ее на колени и предложил вместе купленные ею книжки рассматривать.
- Ты не сердишься на меня, что я их купила? – спросила Анюта, доверчиво к нему прижимаясь.
- Почему я должен сердиться? Ты совершенно права, надо уже спокойно и обстоятельно со своей новой родиной знакомиться.
И будет лучше, если знакомиться она под его непосредственным руководством станет. А то вычитает еще невесть что в этих книжках, перепугается… Да нет, как раз прекрасно известно, что она в этих книжках вычитает. И пора ему уже прекратить малодушничать, и рассказать самому. Вот с помощью книжек и рассказать. И держать в процессе покрепче, чтоб не сбежала, не дослушав.
- Они все-таки дорогие, – виновато вздохнула девочка. Ее совсем другие проблемы мучили. – А ты ведь мне на еду деньги оставлял… Я хотела что-то попроще, но с картинками представить легче, да и сложно мне пока ваши тексты читать – и буквы разняться, и слов чужих много…
- Анют, ты чего? Я не только на еду, я на все необходимое оставлял. Книги в список необходимого входят. И не настолько уж они дороги, чтоб переживать из-за их покупки. Нам на книги пока хватает, - с улыбкой успокоил он девочку. - Ты, главное, записывать не забывай все, что тратишь, чтоб нам к концу месяца как-то представлять, сколько на твои нужды уходит и на будущее планировать.
- Я записываю, - она послушно кивает. Вот не может он без инструкций. Даже если все уже сказано, и он в сотый раз повторяется.
- Ладно, давай начнем. Какую первую изучать будем? «Города» или «Достопримечательности»?
- Ну, наверное, «Города», чтоб сначала как-то структуру понять, потом достопримечательности проще с конкретными местами соотносить будет.
- Давай так, - согласился с девочкой Аршез. – А потом можно будет маршрут составить, на какие места вживую посмотреть хочется. А в выходные попутешествуем. Хорошо?
Кивает.
- А мы за один день много облететь сможем?
- Насколько сил хватит, с дальностью перелетов проблемы нет. Если где-то задержимся, можем на ночь в гостинице остановиться.
- Здорово. А эту вашу… Бездну, ее можно как-то увидеть?
- Можно и Бездну… - его прервала мелодичная трель. – А это мне, похоже, из дома звонят. Погоди, я сейчас.
Звонила мама. Расстроенная, взвинченная.
- Арик, ты можешь прилететь?
- Сейчас? – это было последнее, чего бы ему хотелось.
- Пожалуйста, Ар, - его реакцию женщина почувствовала. – Я не справлюсь сама, ты же знаешь. Я пыталась, но он не стал меня даже слушать. Улетел в «Эритэру», а ты же знаешь, он там опять сорвется, и мы опять будем годами оплачивать последствия, а еще клиника… И врачи сказали, что держать его больше не могут, не видят смысла, надо искать другое место, но я даже не знаю… - она расплакалась. Искренне, безнадежно. Она не справлялась, он знал. Надо было ему. Его отец еще слушал. Временами, но это тоже было больше, чем ничего.
- Хорошо, вылетаю.
Отключил связь и вернулся в гостиную. Молча сгреб своего ребенка в охапку, сел на ее место, усадил на колени. Так же без слов отнял книжку и отбросил на столик. Зарылся носом в Анины волосы и замер, бессильно закрыв глаза. Даже целовать не хотелось.
Вот как он ее сейчас оставит? С кем? За одну ночь ему точно не управиться. Если отца уже даже из клиники выкинули, не выдержав вывертов его больной психики…
- Ар? – недоуменно дернулась девочка.
- Шшш, - лишь сжал чуть крепче, да коснулся губами виска. – С книжками придется повременить. Мне надо слетать домой, ребенок.
- На выходные? – не поняла она. – И наша экскурсия откладывается?
- Нет, маленький, прямо сейчас. К выходным я, надеюсь, вернусь… Как тебя здесь одну оставить, не представляю.
- Ну, хочешь, я съезжу с тобой.
- Нельзя, малыш. Через эту границу тебе ни в коем случае нельзя…
Что же делать? Ведь ей же даже позвонить некому, случись что. Не может он ее одну оставить, совсем не может.
- Ладно, малыш, давай так. Я оставлю тебе телефон моего друга. Он куратор в политехническом институте, с молодежью общаться привык, тебя ни при каких обстоятельствах не обидит. Если возникнут любые проблемы с представителями власти – людьми, нелюдьми - неважно, да хоть штраф тебе за переход дороги в неположенном месте начнут выписывать – немедленно звонишь ему. Сразу говоришь, что телефон тебе дал я, ты моя Избранница (постесняешься – скажи подопечная, он поймет), меня нет в стране, а у тебя проблемы. И объясняешь суть, он приедет и разберется. Договорились?
