– Что?
– Хвост русалки, серебристый, с чешуей!
– Да померещилось тебе, Леська. Это все от вина и звезд.
Чуть дальше опять послышался звук, похожий на удар по воде.
– Слышишь – это точно рыба плывет? Может быть здесь и, правда, живут русалки?
Сергей мрачно засмеялся:
– Кроме тебя, ни одной. Но и этого вполне хватает:
Олеся зачерпнула воду в ладони и умыла лицо. Вода пролилась на шею и намочила платье, обрисовав грудь девушки. Огромная луна, захватившая небо, светила ярко и резко. Сергей поймал ее свет, ухмыльнулся и остановил лодку на середине реки:
– Значит, сегодня я твой любимый?
Парень протянул руку и дотронулся груди девушки. Олеся брезгливо отодвинулась:
– Ты не в себе что ли, придурок?
– Раз в такую ночь нельзя без любви, то сегодня здесь я и буду любить тебя. Это ведь и есть свобода, так?
– Ты совсем с катушек съехал что ли? Греби обратно, шизик. Влад голову тебе оторвет.
– Ну, нет, любимая, зря ты что ли венок плела.
Сергей схватил девушку за ноги и рывком положил на пол лодки. Леся с грохотом упала, проехавшись головой по лавке. Она хрипло закричала
– Влад, Влааад помоги, помогите!
Сергей ударил Лесю с размаху по лицу, разорвал платье и связал его лоскутами руки и ноги. Из куска трикотажа скатал кляп и крики прекратились.
– Любимая, я так долго ждал этого момента. Как ты там сказала – вот это все и есть свобода. Прости, но нежно не получится, тем более тебе это не нравится. Так ведь?
Он стащил с девушки белье и медленно начал касаться пальцами шеи, ключиц, груди, живота, бедер. От этих касаний её тело покрылось гусиной кожей. Сергей наигранно испуганно спросил:
– Замёрзла, может куртку накинуть? Хотя зачем куртка, я тебя сам сейчас согрею. Мы недолго, а то Влад заждется.
Он развернул Лесю боком и стал расстёгивать себе ширинку на джинсах. В змейку попал кусок ткани, и он начал вырывать коттон из ловушки. В этот момент серебристый хвост вновь блеснул около лодки и мощным ударом качнул её несколько раз. Посудина наклонилась и перекинулась, закрыв круглым, тяжелым корпусом Лесю и Сергея. Бульбы воды казались похожими на всхлипывания, а отражавшиеся звёзды напоминали переливы радужных чешуек.
Стало тихо и светло. Сквозь воду мелькнуло несколько хвостов и женских лиц. Одно из них – белое, как снег и точь-в-точь напоминало Олесино.
***
Рита проснулась от тревожного щебетания птиц. Воздух в палатке был прохладный и влажный, рядом никого не было. Она удивилась и неспешно вылезла из спальника. Высунув голову из дверного проёма, она увидела, что костёр почти потух. Около него, спиной к девушке сидел Владислав. На его голову был водружён тот венок с маками, что сплела Олеся. Марго подошла к нему, зевнула и спросила:
– А где Леська с Серым?– парень ничего не отвечал.
– Аууу, Влад, ты слышишь меня, где наши лодочники?
На Риткины вопросы Влад отвечал полным игнором. “Дрыхнет походу” – сказала она себе и глянула на реку. Малиновый рассвет размазался по небу неровными линиями. Ветер бодрил и тянул за собой запах реки. Марго потянулась и обошла Влада, чтобы наконец-то разбудить:
–Эй, Ромео…
Когда она увидела его спереди, то заорала так сильно, что испуганные птицы перестали петь. Из груди несчастного торчал шампур, в малиновую лужу под стулом падали редкие, загустевшие капли.
Ритка отшатнулась, обожгла ногу о золу костра, упала и закричала ещё громче. На этот дикий ор прибежали несколько рыбаков. Было очевидно, что Влад мёртв. Девушка не могла прийти в себя, повторяя в истерике скомканные фразы «ведьма, русалка, убила». Она казалась совершенно обезумевшей. Несколько дней опытные водолазы искали тела Леси и Влада, но кроме перевернувшейся лодки так ничего и не смогли обнаружить. Они как будто сгинули, растворились в этой воде.
То, что Влада убил Сергей, следователи установили быстро. Поэтому после безуспешных поисков его и Леськи- обоих пропавших объявили в розыск. Ритку положили в больницу с тяжёлым нервным расстройством, но спустя пару месяцев выписали.
Расследование не дало никаких результатов. Не было даже маленькой зацепки, объяснявшей куда пропали Олеся и Сергей. По всей стране в сводках мелькали их фотографии, и многие утверждали, что видели то одну, то другого в совершенно разных местах. Однако их так и не нашли, даже спустя месяцы. Постепенно эта история улеглась и забылась всеми, почти всеми.
Рита, с безумным взглядом, пропадала неделями в библиотеках и интернете. Она изучила все имеющиеся сведения о русалочьей реке. Там и раньше пропадали бесследно люди, происходили загадочные и странные происшествия. Случались смерти. Ни одна из них не была однозначной. Тела нескольких исчезнувших никто не нашёл. А потом, спустя время, пропавшие люди появлялись в совершенно разных местах. Так, во всяком случае, говорили те, кто случайно пересекался с ними после. Были, конечно, и скептики, утверждающие, что у реки просто глубокое дно. А встречи с умершими считали просто вымыслами, байками, достойными разве что передачи “Бой ясновидцев”.
Рите казалось, что пару раз она тоже видела сквозь толпу человека, на руке которого улыбался то ли кот, то ли демон. А у воды, где бы не находилась – слышала знакомый, похожий на крик птицы, смех подруги. Марго не боялась мертвецов, но была уверена, что это не конец. Она не сомневалась, что Олеся и Сергей живы. Или как там называется это у русалок?
3. Алтайка / Вика Беляева
?Пыльный, покрытый морщинами времени чемодан деда, Тая нашла на антресолях чердака в старом доме родителей. Деда она не знала. Только блеклая фотография в дубовой рамке с улыбающимся мужчиной на фоне гор связывало с предком. Он умер в тот год, когда Тая появилась на свет. Дед-то и уговорил родителей назвать внучку Алтаей, в честь родины:
– Вырастет, наша Таюшка-Алтаюшка, красивая, сильная, как край великий. Будете смотреть в ее глаза-озерца и деда вспоминать.
Спорить не стали. Да и имя такое редкое и солнечное, как цветы горянки на вершинах скал всем полюбилось. Так и записали в свидетельстве о рождении. Бабуля, правда, ворчала и мягко звала её Таюней. Гладила по голове внучку сухой, прохладной рукой и приговаривала:
– И норовом в деда, и лицом, ну точно Алтайка! Бедовая девка растет, как ветер ураганный, но душа-то чистая, как воздух Чемала.
Когда бабушка приболела, родители перевезли её в город, пока не поправится, а то и насовсем, оставив дом для летних бесконечных вечеров. Дом недовольно заворчал, заскрипел, жалуясь на холодное одиночество.
Бабушка тоже стала скучать по бревенчатому старикану, уже в конце апреля вернулась поближе к природе, к запаху влажной земли и первых цветов. Захватила с собой любимую внучку и кота, чтобы в дом жизнь вернул.
Так и вышло. Алтайка и бабушка грелись у печки и слушали рассказы сверчков да пташек. Бабуля смеялась, глядя на внучкины проказы – то золой себя измажет, то вороненка с подбитым крылом притащит, да из подушки гнездо сделает. А потом она вместе со своей Таюней птицу лечила. А как внучку на бочок укладывала – деда вспоминала. Один рассказ Алтайке в сердце запал на всю жизнь, пророс до чистого неба севера.
Бабуля трогала сухой ладонью волосы внучки и говорила:
– Ой, моя ягодка, ну точный портрет Кондраши моего. Я вот один случай расскажу. Было то давно, хоть и отгремела война, но в памяти следы, как патроны застряли. Дед на родину свою северную вернулся, душу природой матушкой лечить. А на Алтае она самая, что ни на есть великая, мудрая, настоящая. Вот и начал он мир восстанавливать, как с измальства от своего деда научился, егерем в заказник устроился. И я за ним последовала, как нитка за иголкой. Но ведь Отец Алтай, милая моя, как фунт лиха, эта целая местность живых деревьев да трав, рек да скал. Нас еще в помине у Божьего промысла не было, а природа уже дышала, светилась солнышком и снегом. А водопадная водица, что сказать – чудо небесное: теплая, как дыхание матери, купайся, хоть целый день. Что уж о рыбалке говорить – сазаны, как киты, по тридцать килограммов весу. Чешуя точно зеркало. В один из дней то ли ранней осени, то ли весны, пошел на обход по заказнику дед наш. Что-то послышалось ему. В ту порю браконьеры зачастили, от этих гадов всегда спасу нет, а тогда их голод подгонял. Кондрат ружье взял, бинокль и помощника своего Яшку. С фронта товарищами ходили. Браконьеров вычислили, скрутили, милиции дождались и сдали. Все чин чином. Но не в том история. Дед после нашествия этих чертей всегда по-новому обходил вотчину. Мало ли – говорил, а вдруг там живность какая останется, в капкан угодит или ищо чего. Вот и в тот раз не изменил своему правилу. Где-то у предгорья услыхал то ли боли крик, то ли ребенка плач и помчался, как ешкин кот на звуки. После рассказывал: “До того остро орала живая душа, что казалось сердце разорвется.”
Нашел, в траве, еще и цветы какие рядом, а меж них сокол раненый, криком кричит, о помощи просит. Те самые браконьеры, видать, подстрели сапсана. А он, хоть и могучая, сильная птица, но ничего супротив боли сделать не может. Глянул дед – ранена птаха свинцовой дробью. Что ты будешь делать? Дед уважал очень птиц этих, да и вообще любую живность. Обернул крылатика в плащ брезентовый, спасать ведь надо было сокола: “ Тише, тише, вылечим твою душу пернатую!“
А он, ты представляешь, Таюшка, будто и понимал, что Кондрат его от смерти спасти хочет, затих, не поранил клювом. И вот идет дед обратно, в сторожку нашу, да не тут-то было. Слышит, крик птичий, громкий, но только сверху, как из неба летит к нему голос. Он остановился. Глаза у деда зорче хищных были, глянул, а за ними следом охрана соколиная. Дед тогда все понял, чай не зазря с природой на одной ноге ходил. Ты – говорит, не шуми, матушка, – мы суженого твоего лечить будем. Да что-то нашептал еще видать, птице хитрец старый. Она и не тронула деда, только следом полетела. А сапсан подстреленный совсем плохой был. Думала – не выходим. Дед чего только не испробовал, нянькался, точно с дитем. И пошел наш соколик на поправку. А невеста его небесная, каждый день к нам подлетала. Кондраша в сенях местечко выделил своему питомцу. Прикармливал и соколиху. Она осторожничала, но потом попривыкла. Даже еду принимать стала. А когда оправился совсем соколик, такие хороводы нам устраивали на пару. Потом они, конечно, упорхнули, отчалили к своему дому, к скалам. Но, оно и понятно, у них своя воля – гнезда вить, да охотиться. Но к деду наведывались часто, особенно спасенный сапсан. Да и Кондрат прикипел к птахе.
А потом уж улетели сапсаны куда-то или еще чего приключилось, только пропали через несколько весен. А мы, как те соколики, на всю жизнь вместе остались. И сейчас, пока летает мой светлый по небу, я здесь семейное гнездо вью. Бабушка улыбалась, глядела на карточку своего Кондрата, смахивала уголком платочка следу и продолжала:
– Ну, спи, ягодка, засыпай, счастье насыпай.
Тая любила это время малинового чая, сонного ветра и лягушиных концертов. Ей нравилось, как бабушка заканчивала истории песней, едва постукивая по внучкиной спине любимыми, артритными пальцами: “Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя, то, как зверь она завоет, то заплачет, как дитя”
Потом песня превращалась в мелодичный храп и Тая, уткнувшись в бабулино колено, засыпала. Она закрывала глаза и представляла, как идет вместе с дедом по бесконечным лесам Алтайского края, где высоченные деревья пробивают небо и травы пахнут родниками. Ей мерещились то снежные шапки на горах, то конопатое звездное небо, то прозрачная речка и раскиданные по тропам следы животных. Девочка чувствовала в своей ладони большую и крепкую ладонь деда, он вел ее сквозь тропы и островки, вдоль тайги и тайны. Там пела птица, там журчало озеро, а там плащом крыла мелькнула остроухая ночница. И засыпала Алтая в тех местах, а просыпалась на железной, пружинистой кровати с резным петушком у изголовья.
После девятого класса Таюша уехала учиться в ветеринарный техникум. Семье так и объявила:
– Буду орнитологом. Хочу лечить птиц, хочу понимать их, знать. В общем, семья, не спорьте.
Родители улыбнулись, но, когда поняли, что дело серьезное, согласились. Почти перед самым окончанием Алтая вернулась в деревянный дом детства. Повод ее вызвал печальный. Умерла бабушка. Смерть всегда приходит неожиданно, хоть и знаешь, что избежать не удастся, а принять и согласиться тяжело. Проводили бабушку в последний путь там же, за городом. Только рядом со своим Кондрашенькой, как и завещала. Тая на прощание шепнула своей бабуле:
– Теперь улетела ты моя птичка, к своему соколу, встретишь его скоро-скоро. Увидитесь. Привет от меня передай. Не забудешь, знаю.
На несколько дней девушка решила остаться в доме, где все было пропитано счастьем, запахом трав, сушеных грибов, и все еще, пирожков бабушки. Решила разобрать чердак. Всегда сторонилась его, словно боялась, что встретит там привидение или лешего. А выросла и самой смешно стало. Зашла внутрь, как в сказку. Там, на шершавой полке, её и встретил коричневый чемодан. С любопытством, стряхивая с него пыльную вуаль, Тая открыла картонную крышку и отправилась в путешествие.
Среди нескольких вырезок из газеты “Жизнь Алтая”, птичьих перьев и мешочка с растениями лежал потрёпанный дневник с надписью: “Заметки Кондрата Рудова”. Тая бережно открыла тетрадь и унеслась вглубь страниц, похожих на горчичники: «Той зимой, мы заплутали, заблудились окончательно. Уже стал слышен вой волков и корсака. Снег падал, как колючая, плотная вата, а в степи стояли юрты с пастухами. Они – то и заметили нас, напоили чаем из горьких трав, накормили строганиной, а потом в повозках с лошадьми отвезли в деревню. Такое оно дело северное – ежели человек человеку не поможет, то, на что надеяться? Не на что. Не может быть каждый за себя, когда и мир весь воедино связан. Так и мы люди, выручать обязаны друг друга. Ведь братья все, по сути своей. Так бы и войн по свету не было, ежели бы все эту истину усвоили. Но это я только после понял. Север и не такие уроки даст человеку, дурь сдует ветром, а спесь отмерзнет. С ним, батюшкой, воевать ни у кого не выйдет. Тогда, те пастухи, настоящими людьми для нас стали. Усадили, отогрели, повезли.
А мы с братом, дурни, что и могли им сказать, так это свое честное-мальчишеское спасибо. И вот ехали мы в повозке по простору сильного Алтая и смотрели на звёзды. Они, светили нам, точно знали с первых дней. И не только нас, а весь этот мир севера. Такой чистоты и бархата неба я в жизни больше не встречал, но я его запрятал в сердце и, когда совсем уж небо шершавым и ненастоящим кажется, как и другое в жизни, я-то небо из памяти достаю, нельзя его забывать, оно чувствовать мир помогает».
Алтая улыбнулась, представила снежный хруст и вернулась к чтению: «А горы моего Алтая – точно упорные великаны, но их царица Белуха – самая великая, она и есть – хозяйка. В зелёном платье и с морозной шапкой Белуха любого проверит. Слабый духом, человек без чести и совести – пропадёт, сдастся, сдуется. Добрый – и в мороз спасён будет. Что ей разговоры, она в сердце заглянуть может.
– Хвост русалки, серебристый, с чешуей!
– Да померещилось тебе, Леська. Это все от вина и звезд.
Чуть дальше опять послышался звук, похожий на удар по воде.
– Слышишь – это точно рыба плывет? Может быть здесь и, правда, живут русалки?
Сергей мрачно засмеялся:
– Кроме тебя, ни одной. Но и этого вполне хватает:
Олеся зачерпнула воду в ладони и умыла лицо. Вода пролилась на шею и намочила платье, обрисовав грудь девушки. Огромная луна, захватившая небо, светила ярко и резко. Сергей поймал ее свет, ухмыльнулся и остановил лодку на середине реки:
– Значит, сегодня я твой любимый?
Парень протянул руку и дотронулся груди девушки. Олеся брезгливо отодвинулась:
– Ты не в себе что ли, придурок?
– Раз в такую ночь нельзя без любви, то сегодня здесь я и буду любить тебя. Это ведь и есть свобода, так?
– Ты совсем с катушек съехал что ли? Греби обратно, шизик. Влад голову тебе оторвет.
– Ну, нет, любимая, зря ты что ли венок плела.
Сергей схватил девушку за ноги и рывком положил на пол лодки. Леся с грохотом упала, проехавшись головой по лавке. Она хрипло закричала
– Влад, Влааад помоги, помогите!
Сергей ударил Лесю с размаху по лицу, разорвал платье и связал его лоскутами руки и ноги. Из куска трикотажа скатал кляп и крики прекратились.
– Любимая, я так долго ждал этого момента. Как ты там сказала – вот это все и есть свобода. Прости, но нежно не получится, тем более тебе это не нравится. Так ведь?
Он стащил с девушки белье и медленно начал касаться пальцами шеи, ключиц, груди, живота, бедер. От этих касаний её тело покрылось гусиной кожей. Сергей наигранно испуганно спросил:
– Замёрзла, может куртку накинуть? Хотя зачем куртка, я тебя сам сейчас согрею. Мы недолго, а то Влад заждется.
Он развернул Лесю боком и стал расстёгивать себе ширинку на джинсах. В змейку попал кусок ткани, и он начал вырывать коттон из ловушки. В этот момент серебристый хвост вновь блеснул около лодки и мощным ударом качнул её несколько раз. Посудина наклонилась и перекинулась, закрыв круглым, тяжелым корпусом Лесю и Сергея. Бульбы воды казались похожими на всхлипывания, а отражавшиеся звёзды напоминали переливы радужных чешуек.
Стало тихо и светло. Сквозь воду мелькнуло несколько хвостов и женских лиц. Одно из них – белое, как снег и точь-в-точь напоминало Олесино.
***
Рита проснулась от тревожного щебетания птиц. Воздух в палатке был прохладный и влажный, рядом никого не было. Она удивилась и неспешно вылезла из спальника. Высунув голову из дверного проёма, она увидела, что костёр почти потух. Около него, спиной к девушке сидел Владислав. На его голову был водружён тот венок с маками, что сплела Олеся. Марго подошла к нему, зевнула и спросила:
– А где Леська с Серым?– парень ничего не отвечал.
– Аууу, Влад, ты слышишь меня, где наши лодочники?
На Риткины вопросы Влад отвечал полным игнором. “Дрыхнет походу” – сказала она себе и глянула на реку. Малиновый рассвет размазался по небу неровными линиями. Ветер бодрил и тянул за собой запах реки. Марго потянулась и обошла Влада, чтобы наконец-то разбудить:
–Эй, Ромео…
Когда она увидела его спереди, то заорала так сильно, что испуганные птицы перестали петь. Из груди несчастного торчал шампур, в малиновую лужу под стулом падали редкие, загустевшие капли.
Ритка отшатнулась, обожгла ногу о золу костра, упала и закричала ещё громче. На этот дикий ор прибежали несколько рыбаков. Было очевидно, что Влад мёртв. Девушка не могла прийти в себя, повторяя в истерике скомканные фразы «ведьма, русалка, убила». Она казалась совершенно обезумевшей. Несколько дней опытные водолазы искали тела Леси и Влада, но кроме перевернувшейся лодки так ничего и не смогли обнаружить. Они как будто сгинули, растворились в этой воде.
То, что Влада убил Сергей, следователи установили быстро. Поэтому после безуспешных поисков его и Леськи- обоих пропавших объявили в розыск. Ритку положили в больницу с тяжёлым нервным расстройством, но спустя пару месяцев выписали.
Расследование не дало никаких результатов. Не было даже маленькой зацепки, объяснявшей куда пропали Олеся и Сергей. По всей стране в сводках мелькали их фотографии, и многие утверждали, что видели то одну, то другого в совершенно разных местах. Однако их так и не нашли, даже спустя месяцы. Постепенно эта история улеглась и забылась всеми, почти всеми.
Рита, с безумным взглядом, пропадала неделями в библиотеках и интернете. Она изучила все имеющиеся сведения о русалочьей реке. Там и раньше пропадали бесследно люди, происходили загадочные и странные происшествия. Случались смерти. Ни одна из них не была однозначной. Тела нескольких исчезнувших никто не нашёл. А потом, спустя время, пропавшие люди появлялись в совершенно разных местах. Так, во всяком случае, говорили те, кто случайно пересекался с ними после. Были, конечно, и скептики, утверждающие, что у реки просто глубокое дно. А встречи с умершими считали просто вымыслами, байками, достойными разве что передачи “Бой ясновидцев”.
Рите казалось, что пару раз она тоже видела сквозь толпу человека, на руке которого улыбался то ли кот, то ли демон. А у воды, где бы не находилась – слышала знакомый, похожий на крик птицы, смех подруги. Марго не боялась мертвецов, но была уверена, что это не конец. Она не сомневалась, что Олеся и Сергей живы. Или как там называется это у русалок?
3. Алтайка / Вика Беляева
?Пыльный, покрытый морщинами времени чемодан деда, Тая нашла на антресолях чердака в старом доме родителей. Деда она не знала. Только блеклая фотография в дубовой рамке с улыбающимся мужчиной на фоне гор связывало с предком. Он умер в тот год, когда Тая появилась на свет. Дед-то и уговорил родителей назвать внучку Алтаей, в честь родины:
– Вырастет, наша Таюшка-Алтаюшка, красивая, сильная, как край великий. Будете смотреть в ее глаза-озерца и деда вспоминать.
Спорить не стали. Да и имя такое редкое и солнечное, как цветы горянки на вершинах скал всем полюбилось. Так и записали в свидетельстве о рождении. Бабуля, правда, ворчала и мягко звала её Таюней. Гладила по голове внучку сухой, прохладной рукой и приговаривала:
– И норовом в деда, и лицом, ну точно Алтайка! Бедовая девка растет, как ветер ураганный, но душа-то чистая, как воздух Чемала.
Когда бабушка приболела, родители перевезли её в город, пока не поправится, а то и насовсем, оставив дом для летних бесконечных вечеров. Дом недовольно заворчал, заскрипел, жалуясь на холодное одиночество.
Бабушка тоже стала скучать по бревенчатому старикану, уже в конце апреля вернулась поближе к природе, к запаху влажной земли и первых цветов. Захватила с собой любимую внучку и кота, чтобы в дом жизнь вернул.
Так и вышло. Алтайка и бабушка грелись у печки и слушали рассказы сверчков да пташек. Бабуля смеялась, глядя на внучкины проказы – то золой себя измажет, то вороненка с подбитым крылом притащит, да из подушки гнездо сделает. А потом она вместе со своей Таюней птицу лечила. А как внучку на бочок укладывала – деда вспоминала. Один рассказ Алтайке в сердце запал на всю жизнь, пророс до чистого неба севера.
Бабуля трогала сухой ладонью волосы внучки и говорила:
– Ой, моя ягодка, ну точный портрет Кондраши моего. Я вот один случай расскажу. Было то давно, хоть и отгремела война, но в памяти следы, как патроны застряли. Дед на родину свою северную вернулся, душу природой матушкой лечить. А на Алтае она самая, что ни на есть великая, мудрая, настоящая. Вот и начал он мир восстанавливать, как с измальства от своего деда научился, егерем в заказник устроился. И я за ним последовала, как нитка за иголкой. Но ведь Отец Алтай, милая моя, как фунт лиха, эта целая местность живых деревьев да трав, рек да скал. Нас еще в помине у Божьего промысла не было, а природа уже дышала, светилась солнышком и снегом. А водопадная водица, что сказать – чудо небесное: теплая, как дыхание матери, купайся, хоть целый день. Что уж о рыбалке говорить – сазаны, как киты, по тридцать килограммов весу. Чешуя точно зеркало. В один из дней то ли ранней осени, то ли весны, пошел на обход по заказнику дед наш. Что-то послышалось ему. В ту порю браконьеры зачастили, от этих гадов всегда спасу нет, а тогда их голод подгонял. Кондрат ружье взял, бинокль и помощника своего Яшку. С фронта товарищами ходили. Браконьеров вычислили, скрутили, милиции дождались и сдали. Все чин чином. Но не в том история. Дед после нашествия этих чертей всегда по-новому обходил вотчину. Мало ли – говорил, а вдруг там живность какая останется, в капкан угодит или ищо чего. Вот и в тот раз не изменил своему правилу. Где-то у предгорья услыхал то ли боли крик, то ли ребенка плач и помчался, как ешкин кот на звуки. После рассказывал: “До того остро орала живая душа, что казалось сердце разорвется.”
Нашел, в траве, еще и цветы какие рядом, а меж них сокол раненый, криком кричит, о помощи просит. Те самые браконьеры, видать, подстрели сапсана. А он, хоть и могучая, сильная птица, но ничего супротив боли сделать не может. Глянул дед – ранена птаха свинцовой дробью. Что ты будешь делать? Дед уважал очень птиц этих, да и вообще любую живность. Обернул крылатика в плащ брезентовый, спасать ведь надо было сокола: “ Тише, тише, вылечим твою душу пернатую!“
А он, ты представляешь, Таюшка, будто и понимал, что Кондрат его от смерти спасти хочет, затих, не поранил клювом. И вот идет дед обратно, в сторожку нашу, да не тут-то было. Слышит, крик птичий, громкий, но только сверху, как из неба летит к нему голос. Он остановился. Глаза у деда зорче хищных были, глянул, а за ними следом охрана соколиная. Дед тогда все понял, чай не зазря с природой на одной ноге ходил. Ты – говорит, не шуми, матушка, – мы суженого твоего лечить будем. Да что-то нашептал еще видать, птице хитрец старый. Она и не тронула деда, только следом полетела. А сапсан подстреленный совсем плохой был. Думала – не выходим. Дед чего только не испробовал, нянькался, точно с дитем. И пошел наш соколик на поправку. А невеста его небесная, каждый день к нам подлетала. Кондраша в сенях местечко выделил своему питомцу. Прикармливал и соколиху. Она осторожничала, но потом попривыкла. Даже еду принимать стала. А когда оправился совсем соколик, такие хороводы нам устраивали на пару. Потом они, конечно, упорхнули, отчалили к своему дому, к скалам. Но, оно и понятно, у них своя воля – гнезда вить, да охотиться. Но к деду наведывались часто, особенно спасенный сапсан. Да и Кондрат прикипел к птахе.
А потом уж улетели сапсаны куда-то или еще чего приключилось, только пропали через несколько весен. А мы, как те соколики, на всю жизнь вместе остались. И сейчас, пока летает мой светлый по небу, я здесь семейное гнездо вью. Бабушка улыбалась, глядела на карточку своего Кондрата, смахивала уголком платочка следу и продолжала:
– Ну, спи, ягодка, засыпай, счастье насыпай.
Тая любила это время малинового чая, сонного ветра и лягушиных концертов. Ей нравилось, как бабушка заканчивала истории песней, едва постукивая по внучкиной спине любимыми, артритными пальцами: “Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя, то, как зверь она завоет, то заплачет, как дитя”
Потом песня превращалась в мелодичный храп и Тая, уткнувшись в бабулино колено, засыпала. Она закрывала глаза и представляла, как идет вместе с дедом по бесконечным лесам Алтайского края, где высоченные деревья пробивают небо и травы пахнут родниками. Ей мерещились то снежные шапки на горах, то конопатое звездное небо, то прозрачная речка и раскиданные по тропам следы животных. Девочка чувствовала в своей ладони большую и крепкую ладонь деда, он вел ее сквозь тропы и островки, вдоль тайги и тайны. Там пела птица, там журчало озеро, а там плащом крыла мелькнула остроухая ночница. И засыпала Алтая в тех местах, а просыпалась на железной, пружинистой кровати с резным петушком у изголовья.
После девятого класса Таюша уехала учиться в ветеринарный техникум. Семье так и объявила:
– Буду орнитологом. Хочу лечить птиц, хочу понимать их, знать. В общем, семья, не спорьте.
Родители улыбнулись, но, когда поняли, что дело серьезное, согласились. Почти перед самым окончанием Алтая вернулась в деревянный дом детства. Повод ее вызвал печальный. Умерла бабушка. Смерть всегда приходит неожиданно, хоть и знаешь, что избежать не удастся, а принять и согласиться тяжело. Проводили бабушку в последний путь там же, за городом. Только рядом со своим Кондрашенькой, как и завещала. Тая на прощание шепнула своей бабуле:
– Теперь улетела ты моя птичка, к своему соколу, встретишь его скоро-скоро. Увидитесь. Привет от меня передай. Не забудешь, знаю.
На несколько дней девушка решила остаться в доме, где все было пропитано счастьем, запахом трав, сушеных грибов, и все еще, пирожков бабушки. Решила разобрать чердак. Всегда сторонилась его, словно боялась, что встретит там привидение или лешего. А выросла и самой смешно стало. Зашла внутрь, как в сказку. Там, на шершавой полке, её и встретил коричневый чемодан. С любопытством, стряхивая с него пыльную вуаль, Тая открыла картонную крышку и отправилась в путешествие.
Среди нескольких вырезок из газеты “Жизнь Алтая”, птичьих перьев и мешочка с растениями лежал потрёпанный дневник с надписью: “Заметки Кондрата Рудова”. Тая бережно открыла тетрадь и унеслась вглубь страниц, похожих на горчичники: «Той зимой, мы заплутали, заблудились окончательно. Уже стал слышен вой волков и корсака. Снег падал, как колючая, плотная вата, а в степи стояли юрты с пастухами. Они – то и заметили нас, напоили чаем из горьких трав, накормили строганиной, а потом в повозках с лошадьми отвезли в деревню. Такое оно дело северное – ежели человек человеку не поможет, то, на что надеяться? Не на что. Не может быть каждый за себя, когда и мир весь воедино связан. Так и мы люди, выручать обязаны друг друга. Ведь братья все, по сути своей. Так бы и войн по свету не было, ежели бы все эту истину усвоили. Но это я только после понял. Север и не такие уроки даст человеку, дурь сдует ветром, а спесь отмерзнет. С ним, батюшкой, воевать ни у кого не выйдет. Тогда, те пастухи, настоящими людьми для нас стали. Усадили, отогрели, повезли.
А мы с братом, дурни, что и могли им сказать, так это свое честное-мальчишеское спасибо. И вот ехали мы в повозке по простору сильного Алтая и смотрели на звёзды. Они, светили нам, точно знали с первых дней. И не только нас, а весь этот мир севера. Такой чистоты и бархата неба я в жизни больше не встречал, но я его запрятал в сердце и, когда совсем уж небо шершавым и ненастоящим кажется, как и другое в жизни, я-то небо из памяти достаю, нельзя его забывать, оно чувствовать мир помогает».
Алтая улыбнулась, представила снежный хруст и вернулась к чтению: «А горы моего Алтая – точно упорные великаны, но их царица Белуха – самая великая, она и есть – хозяйка. В зелёном платье и с морозной шапкой Белуха любого проверит. Слабый духом, человек без чести и совести – пропадёт, сдастся, сдуется. Добрый – и в мороз спасён будет. Что ей разговоры, она в сердце заглянуть может.
