– Сын, господи ты боже…
– Пап, это не всё. Часть денег, вполне достаточную сумму, я оставляю для открытия фонда помощи людям с заболеваниями сердца и мозга. Проект продуман, деньги давно лежат в банках под выгодный процент. Если правильно распоряжаться, то их хватит на спасение или облегчение сотни жизней людей. Я хочу, чтобы один филиал находился здесь, в Швейцарии, а второй в Москве. Ты мне должен помочь, я ведь умру, но этим все не должно закончиться, понимаешь?
– Но я не справлюсь, Толька, черт тебя дери. И вообще, не смей нас оставлять с этим всем хаосом.
– Справишься, старина. Люди часто себя недооценивают, но тогда им помогают обстоятельства. Мама будет рядом, плюс мой поверенный. Я списался с врачами. В целом, все почти готово. Сейчас остались формальности и детали. Дочь тоже пойдёт учиться по моим стопам. Она и станет сердцем фонда.
– Её мать не будет против?
– Её мать уже «за». Это одно из условий завещания. Мужчина закивал согласно головой, затем дернул тесный галстук и освободил шею.
– Каждый день столько открытий в медицине. А вдруг ты…
– Отец, не начинай. Ты ведь и сам знаешь, что я не должен был прожить и двадцати лет. Я здесь, и пока все еще дышу. Удалось – таки перевалить тридцатилетний рубеж. Это ли не чудо?
– Чудо.
– Но самым главным для меня является вот что. Я попрошу тебя после моей смерти поехать в Россию и разыскать школьных друзей из Ройска – Андрюху, Жэку и Аську.
– О, я помню ту шпану твою. Всё мы с матерью гадали – что же вас связывает вместе. Даже переживали за тебя, за каждого из вас. Было у вас что – то общее.
– Дружба па и одна общая боль на четверых.
– Я не думал…
– Ты помнишь, как мы приехали в Ройск? Я был самым модным шкетом в школе. Из-за твоей должности и влияния абсолютно все хотели со мной дружить. Учителя заискивающе смотрели на вас с мамой. А я тогда подслушал разговор с врачом о том, что могу умереть.
– Ты знал уже тогда?
– Знал. Я потом нашёл документы. Заказал в библиотеке медицинские справочники и сам определил возможности жизни.
– Сын, как так? И молчал, нам не словечка.
– Я вначале не верил. Потом рыдал. И боролся с болезнью её отрицанием. А потом решил просто жить так, как живётся. Но вот дружить с благополучными и милыми ребятками совсем не хотелось. Их настоящее и моё слишком уж отличались. Им светило будущее, а мне борьба за него. Пожилой мужчина, пытаясь не разлить, поднёс дрожащей рукой к губам чашку с остывшим чаем. Он сделал глоток, кадык поднялся и опустился. Он сжал губы, почти незаметно покачивая головой. Анатолий поднял руки вверх и потянулся. Это движение вызвало приступ кашля, и он глубоко вдохнул порцию кислорода.
– Сын, ты, что же это. Присядь. Толик оперся о подоконник и продолжил:
– И тогда, за углом школы я увидел их троих. Аська… Что-то в ней было настоящее, живое. Глаза, как с иконы, а губы всегда с улыбкой. В чёрной форме и поношенных ботинках, она всё равно излучала свет. Андрюха, спокойный, открытый и понятный. Он был одет всегда хуже всех. Убогие вещи, застиранные, но чистые нисколько не смущали его. Казалось странным, что никаких претензий к жизни он не высказывает. Просто пережидает это тёмное время, чтобы потом вырасти, стать большим, хорошим человеком. И Жека – рыжий, задиристый борец за справедливость. Готовый к честному поединку в любое время дня и ночи, он иногда мог разреветься из-за сущей ерунды. Или тоски по матери, или жалости к больной бабке. Самый ранимый и самый честный. И меня к ним потянуло. Они, сперва, решили, что я идиот. Не хотели принимать, потому что мой лоск просто бесил их. Я был среди этих детей боли зажравшейся белой вороной. На моё предложение жвачки, Жека спросил – не неудачник ли я, потому что только полный неудачник и придурок мог захотеть к ним присоединиться. И тогда я предложил нам вместе стать бандой. Бандой неудачников. Ей мы и стали в конечном итоге. Бандой друзей, самой крепкой семьей. Что с нами было и чего не было, я тебе, отец не расскажу. Это наше, личное, сокровенное. Но вот отыскать каждого мне очень бы хотелось.
– Сколько же ты их не видел?
– Да больше десятка лет. Я их искал. Но все они как сгинули. Потом женитьба, болезнь и всё пошло не туда. Но я никогда не забывал о банде. Сердце подсказывает, что живы мои неудачники.
– Да, ты ж фото их всегда на столе держал.
– Ага, вон стоит. Это мы на Аськин День Рождения сфоткались. Я тогда твой фотоаппарат стянул. Толстяк из соседнего класса нас за недельную порцию обедов сфотографировал и распечатал всем.
– Смешные вы тут. Чёрно – белые, но такие счастливые.
– Пап. Я приготовил для каждого письмо. Найди, хотя бы кого – то и передай. Потом, после того как меня не станет. Сделай это для меня. Обещаешь? Мужчина кивнул и моргнул, прогоняя слезы:
– Всё, что скажешь, дорогой мой.
На подоконник села маленькая птичка и весело зачирикала. Из другого окна в такт ей кто – то заиграл на фортепьяно. Просигналил автобус, продавец овощами громко крикнул о скидке. Запахло свежим укропом и бензином. Ветер закружился с солнцем. Вокруг жизнь скользила в каждом мгновении. Анатолий подошёл к отцу, положил ему на плечи руки, посмотрел на фото в рамке и сказал:
– Спасибо. За всё.
***
Колеса бухали по рельсам так, что глухо и щемяще отдавало, где – то внутри. Там, где сердце. Жека, укрывшись подушкой с застиранной, влажной наволочкой, беззвучно рыдал. Поезд увозил его из тёплого Ройска, куда – то на север. Туда, где он никогда не был. В посёлок под Красноярском, где должна была начаться совсем другая жизнь. Там была его мать. Женщина, которую он толком не знал. Почти сразу после рождения Жеки, от неизвестного полярника, она вернулась обратно в северный посёлок. Надо было зарабатывать, устраивать как-то жизнь. Мальчишку же с пелёнок растила бабушка. Евдокия Агеевна пахла блинами и ладаном. Её большие и мягкие руки были похожи на птиц, которые могут укрыть, унести, успокоить. А ещё у Жеки был дед. Самый настоящий ветеран войны. Григорий Тимофеевич Азаренков – донской казак в пятом поколении. Он и Жеку называл казачурой. Строгий, справедливый и молчаливый, дед мог взглядом пристолбить любого. Но Женьку он любил больше всех. Как только мальчишка научился ходить, дед стал обучать его всем мужским премудростям. Годам к семи Жека, как заправский столяр, мастерил табуретки, мог управлять лодкой, хорошо держался на коне. Да и кулаками орудовал как взрослый. Иногда в их дела вмешивалась, переживающая за внука, Евдокия Агеевна:
– Ну, шалый, загонял мальца совсем. Не ровня тебе, поди. Дед, закручивая пальцем ус, глядел своими огненными глазами:
– Ну – ка, бабуля, не мешай нам, мужикам. Пироги – то скоро? Баба Дуня улыбалась озорными ямочками, вытирая руки о передник, кивала:
– Да поспели уже. И курник удался. Говорить в доме о матери было не принято. Эта тема обычно заканчивалась ударом деда огромной ручищей о крепкий стол:
– Цыц и всё.
Баба Дуня обнимала Женьку и крестила:
– Ты, милый, не думай. Она там работает как вол. Деньги шлёт, подарки тебе. Любит, как может, все ведь по-разному любить могут. Помнишь те сапоги смешные?
– Унты?
– Они, они. Прислала вот к холодам. На заработках она. Но всегда о тебе думает. Мать есть мать. И Женька, хоть и понимал, что мамы нет рядом, купался в безграничной любви стариков. Но в одночасье эта радость улетучилась. Так часто бывает, что счастье становится заметным и понятным лишь после того, как исчезает. Наверное, чтобы люди в следующий раз знали, что оно простое, ясное и спокойное. Дед поехал на парад Победы в областной центр. Статный, озорной, в форме с планкой орденов и наград за прошлые подвиги. Они проводили его с бабой Дуней на электричку. Дед как – то непривычно и трепетно обнял внука, поцеловал «свою любушку – голубушку». Это был последний раз, когда они видели Григория Тимофеевича живым. Какие – то отморозки в электричке, на обратном пути, позарились на награды старика. Человека, подарившего им свободу, они убили пустой бутылкой из-под дешёвого пива. Когда деда Григория обнаружили, на голове уже ссохлась тёмная кровь, а ордена были вырваны из кителя. Баба Дуня начала сдавать почти сразу. Даже мать стала приезжать к Жеке. Смерть деда открыла ей двери дома. Мама была похожа на актрису. Хрупкая, маленькая женщина с длинными пальцами и золотистыми волосами. Она была прекрасна, но мальчик её почти не знал. В основном они молчали, вместе раскладывая привезённые подарки. Иногда, Женька, чтобы похвастаться перед знакомыми ребятами, ходил с матерью в парк. Такой мамы не было ни у кого. Она пахла иначе, чем баба Дуня: свежестью, чудом, сладковато – горькими кедровыми орешками и надеждой. Мальчик верил, что однажды женщина, давшая ему жизнь, станет только его. Навсегда останется с бабулей в их красивом доме. Мать обещала, но каждый раз уезжала. Бабе Дуне становилось всё хуже и хуже. Иногда она называла Женьку Гришенькой, в чай насыпала соду, а поросёнка заставляла лаять на чужих.
И в это самое время в их доме появилась племянница Евдокии Агеевны. Тётя Нина. Она начала заботиться и о Женьке, и о бабушке, как никто до этого. Когда бабу Дуню парализовало, тётя Нина стала незаменима. Она ввела свои правила, по которым зажил их дом. Если приезжала мама, тётка менялась. Смеялась, жарила оладьи и выпивала с ней наливку из погреба дедушки. Женька брал за руку мать и просил:
– Забери нас с бабушкой на север. Или вернись сюда. Тетка эта достала, сил нет. Мать гладила его по рыжим, непослушным волосам и повторяла:
– Евгений, подожди, скоро все решится. Ты ведь уже большой, пойми, там у меня семья – муж и сын.
– А мы?
– И вы семья. Потерпеть надо, понимаешь?
– Мам, но эта тётка Нина. Она гадина страшная.
– Ну, не придумывай, нельзя так о взрослых. Строгая, да. Но тяжело же ей с вами. Ей спасибо сказать надо за заботу.
– Она бьёт бабушку и почти не кормит нас.
– Женя, ты просто не любишь её. А надо бы с Ниной поласковее. Жизнь тоже помотала ее по таким местам колючим.
Единственным спасением для мальчишки были друзья. Вместе они организовали банду. Банду неудачников. Андрей был лучшим другом. У него вообще мать умерла, а отец бил так, что жить не хотелось. И сильный Андрюха терпел. Учителя много раз предлагали определить его в казенку с теплой кроватью, вкусной едой и обеспечением от государства. Но он не желал бросать друзей, не хотел жить в детском доме без товарищей, привычного мира и свободы. Самым умным и холёным был, конечно, Толька. Он и придумал их банде название. Его родителей считали элитой города. Но вот Тольке это совсем не помогало. Он был болен. Ребята вместе прочли какую – то медицинскую бумажку с диагнозом Тольки. И тот больше всего мечтал дожить до выпускного. А рядом с домом Жеки жила Аська. Девочка была необыкновенная. Женька любил её, сколько помнил себя. Все её любили – и Толька, и Андрюха. Она могла так обнять, что злость улетучивалась, и рождался покой. Аська всегда улыбалась, только глаза грустили. От ее улыбки в душах мальчишек начинали летать бабочки и зажигались крошечные лампочки с теплым светом. Кроме матери у девочки не было родни. Да и попали они в Ройск, потому что женщина продала в Москве квартиру и отдала почти все деньги основателям учения «Новый Путь». Где – то под городом у них строилась церковь. На те крохи, что остались, Аськина мать купила развалюху. Целыми днями женщина пропадала на проповедях «Нового Пути». Аська полностью занималась домом, подрабатывала у фермеров, чтобы хоть как – то прокормиться.
Но мать считала, что в дочке мало бога, поэтому каждый день придумывала новые способы поиска этого самого бога. Дом Женьки стоял рядом с Аськиным. Ночью, пока все спали, он встречался с Асей около забора. Они болтали несколько часов. Их шёпот слышали только дремлющие птицы и сверчки:
– Почему ты терпишь это сектантство безумное? Это же не жизнь.
– У меня ведь кроме матери и вас нет никого.
– Она же совсем спятила, Ась. Ей кроме учителя этого балагана никто не нужен. Даже ты.
– Но ведь я, когда – нибудь, вырасту.
– И что?
– Смогу быть собой.
– А сейчас – разве это не ты?
– Нет, Жень. Не я. Настоящая я заморозилась еще в детстве. Как будто моя душа уснула до лучших времен, чтобы пережить зиму и проснуться, согреться, оттаять. А иначе умру. Ты ведь тоже заморозил боль?
– У меня другое. Мать, конечно, тоже… Но, у меня бабушка есть. Она знаешь какая, самая добрая.
– А у меня нет бабушки, у меня вообще ничего нет. Только вы и надежда.
И она улыбалась звёздам, небу, ветру. Как будто благодарила весь мир просто за то, что может дышать. Потом у Женьки умерла бабушка. Тётка сообщила, что дом «за всё хорошее» Евдокия Агеевна ей завещала. Нинка размахивала розовой бумажкой и называла Женьку приживальцем. Именно после этого, мать наконец согласилась забрать сына на север. Он не хотел уезжать от единственных, близких ему, людей. Банды неудачников. Но Женька был ребёнком, за него всё решали взрослые.
В маленьком посёлке, где жили мать, отчим и младший брат было тоскливо. С новой семьёй он не мог найти общий язык. Да и не хотел. Отчим воспитывал ремнём и еще шнуром от утюга. Мать делала вид, что ничего не знает, а младший брат ненавидел Женьку за одно его существование. И тогда парень нашёл друзей. Местных мальчишек – злых, дерзких и наглых. Уроки деда по борьбе не прошли даром. Сильной рукой Женька не раз колотил местную шпану. И они приняли его, как своего. Острый язык и мощные кулаки стали лучшей рекомендацией. Весь десятый класс он провёл в этой компании. На заброшенном складе парни курили, нюхали клей и пили какой – то местный самогон. Незаметно Жека стал лидером всех поселковых подростков. Они грабили магазины, решали по-своему вопросы, на которые закон закрывал глаза, занимались рэкетом и крышеванием местных «барыг». И вместо прежней жизни Женька стал чтить «понятия». Его стали бояться даже брат и отчим. Постепенно из паренька Жеки он стал грозным Азаром. К совершеннолетию он был уже на равных с бандитами Красноярска. На все «тёрки» и «разборки» его брали, как важную персону.
Как – то весной, вместе со своими «азаренковскими» корешами, он сидел в кафе, пил водку, отмечал удачно проведенную “стрелку”. Азар не сразу обратил внимание на потасовку за спиной. Когда повернулся, то увидел, что его пацаны урабатывают кулаками трех афганцев. Один из них был без руки, пустой рукав был завязан узлом и плоско лежал на полу. Афганец укорачивался и повторял:
– Гниды вы. Сволочи, мрази. Мы кровь проливали там, у душманов, как деды наши, за Родину. А вы… Безрукий не успел договорить, один из «азаренковских» заткнул его мощным ударом по голове. И Жеку перемкнуло. Он откинул братков от афганца, как щенят. Именно такие беспредельщики когда-то, видать, и убили его деда. Он вскочил и закричал, срывая голос:
– Скорую, срочно. Где, блядь, телефон. Скажите, Азар просит. Он орал на официантов и делал безрукому массаж сердца. Врачам удалось вытащить с того света не только душу афганца, но и Женькину. На следующий день, никому, не сказав ни слова, он взял документы и исчез из города.
– Пап, это не всё. Часть денег, вполне достаточную сумму, я оставляю для открытия фонда помощи людям с заболеваниями сердца и мозга. Проект продуман, деньги давно лежат в банках под выгодный процент. Если правильно распоряжаться, то их хватит на спасение или облегчение сотни жизней людей. Я хочу, чтобы один филиал находился здесь, в Швейцарии, а второй в Москве. Ты мне должен помочь, я ведь умру, но этим все не должно закончиться, понимаешь?
– Но я не справлюсь, Толька, черт тебя дери. И вообще, не смей нас оставлять с этим всем хаосом.
– Справишься, старина. Люди часто себя недооценивают, но тогда им помогают обстоятельства. Мама будет рядом, плюс мой поверенный. Я списался с врачами. В целом, все почти готово. Сейчас остались формальности и детали. Дочь тоже пойдёт учиться по моим стопам. Она и станет сердцем фонда.
– Её мать не будет против?
– Её мать уже «за». Это одно из условий завещания. Мужчина закивал согласно головой, затем дернул тесный галстук и освободил шею.
– Каждый день столько открытий в медицине. А вдруг ты…
– Отец, не начинай. Ты ведь и сам знаешь, что я не должен был прожить и двадцати лет. Я здесь, и пока все еще дышу. Удалось – таки перевалить тридцатилетний рубеж. Это ли не чудо?
– Чудо.
– Но самым главным для меня является вот что. Я попрошу тебя после моей смерти поехать в Россию и разыскать школьных друзей из Ройска – Андрюху, Жэку и Аську.
– О, я помню ту шпану твою. Всё мы с матерью гадали – что же вас связывает вместе. Даже переживали за тебя, за каждого из вас. Было у вас что – то общее.
– Дружба па и одна общая боль на четверых.
– Я не думал…
– Ты помнишь, как мы приехали в Ройск? Я был самым модным шкетом в школе. Из-за твоей должности и влияния абсолютно все хотели со мной дружить. Учителя заискивающе смотрели на вас с мамой. А я тогда подслушал разговор с врачом о том, что могу умереть.
– Ты знал уже тогда?
– Знал. Я потом нашёл документы. Заказал в библиотеке медицинские справочники и сам определил возможности жизни.
– Сын, как так? И молчал, нам не словечка.
– Я вначале не верил. Потом рыдал. И боролся с болезнью её отрицанием. А потом решил просто жить так, как живётся. Но вот дружить с благополучными и милыми ребятками совсем не хотелось. Их настоящее и моё слишком уж отличались. Им светило будущее, а мне борьба за него. Пожилой мужчина, пытаясь не разлить, поднёс дрожащей рукой к губам чашку с остывшим чаем. Он сделал глоток, кадык поднялся и опустился. Он сжал губы, почти незаметно покачивая головой. Анатолий поднял руки вверх и потянулся. Это движение вызвало приступ кашля, и он глубоко вдохнул порцию кислорода.
– Сын, ты, что же это. Присядь. Толик оперся о подоконник и продолжил:
– И тогда, за углом школы я увидел их троих. Аська… Что-то в ней было настоящее, живое. Глаза, как с иконы, а губы всегда с улыбкой. В чёрной форме и поношенных ботинках, она всё равно излучала свет. Андрюха, спокойный, открытый и понятный. Он был одет всегда хуже всех. Убогие вещи, застиранные, но чистые нисколько не смущали его. Казалось странным, что никаких претензий к жизни он не высказывает. Просто пережидает это тёмное время, чтобы потом вырасти, стать большим, хорошим человеком. И Жека – рыжий, задиристый борец за справедливость. Готовый к честному поединку в любое время дня и ночи, он иногда мог разреветься из-за сущей ерунды. Или тоски по матери, или жалости к больной бабке. Самый ранимый и самый честный. И меня к ним потянуло. Они, сперва, решили, что я идиот. Не хотели принимать, потому что мой лоск просто бесил их. Я был среди этих детей боли зажравшейся белой вороной. На моё предложение жвачки, Жека спросил – не неудачник ли я, потому что только полный неудачник и придурок мог захотеть к ним присоединиться. И тогда я предложил нам вместе стать бандой. Бандой неудачников. Ей мы и стали в конечном итоге. Бандой друзей, самой крепкой семьей. Что с нами было и чего не было, я тебе, отец не расскажу. Это наше, личное, сокровенное. Но вот отыскать каждого мне очень бы хотелось.
– Сколько же ты их не видел?
– Да больше десятка лет. Я их искал. Но все они как сгинули. Потом женитьба, болезнь и всё пошло не туда. Но я никогда не забывал о банде. Сердце подсказывает, что живы мои неудачники.
– Да, ты ж фото их всегда на столе держал.
– Ага, вон стоит. Это мы на Аськин День Рождения сфоткались. Я тогда твой фотоаппарат стянул. Толстяк из соседнего класса нас за недельную порцию обедов сфотографировал и распечатал всем.
– Смешные вы тут. Чёрно – белые, но такие счастливые.
– Пап. Я приготовил для каждого письмо. Найди, хотя бы кого – то и передай. Потом, после того как меня не станет. Сделай это для меня. Обещаешь? Мужчина кивнул и моргнул, прогоняя слезы:
– Всё, что скажешь, дорогой мой.
На подоконник села маленькая птичка и весело зачирикала. Из другого окна в такт ей кто – то заиграл на фортепьяно. Просигналил автобус, продавец овощами громко крикнул о скидке. Запахло свежим укропом и бензином. Ветер закружился с солнцем. Вокруг жизнь скользила в каждом мгновении. Анатолий подошёл к отцу, положил ему на плечи руки, посмотрел на фото в рамке и сказал:
– Спасибо. За всё.
***
Колеса бухали по рельсам так, что глухо и щемяще отдавало, где – то внутри. Там, где сердце. Жека, укрывшись подушкой с застиранной, влажной наволочкой, беззвучно рыдал. Поезд увозил его из тёплого Ройска, куда – то на север. Туда, где он никогда не был. В посёлок под Красноярском, где должна была начаться совсем другая жизнь. Там была его мать. Женщина, которую он толком не знал. Почти сразу после рождения Жеки, от неизвестного полярника, она вернулась обратно в северный посёлок. Надо было зарабатывать, устраивать как-то жизнь. Мальчишку же с пелёнок растила бабушка. Евдокия Агеевна пахла блинами и ладаном. Её большие и мягкие руки были похожи на птиц, которые могут укрыть, унести, успокоить. А ещё у Жеки был дед. Самый настоящий ветеран войны. Григорий Тимофеевич Азаренков – донской казак в пятом поколении. Он и Жеку называл казачурой. Строгий, справедливый и молчаливый, дед мог взглядом пристолбить любого. Но Женьку он любил больше всех. Как только мальчишка научился ходить, дед стал обучать его всем мужским премудростям. Годам к семи Жека, как заправский столяр, мастерил табуретки, мог управлять лодкой, хорошо держался на коне. Да и кулаками орудовал как взрослый. Иногда в их дела вмешивалась, переживающая за внука, Евдокия Агеевна:
– Ну, шалый, загонял мальца совсем. Не ровня тебе, поди. Дед, закручивая пальцем ус, глядел своими огненными глазами:
– Ну – ка, бабуля, не мешай нам, мужикам. Пироги – то скоро? Баба Дуня улыбалась озорными ямочками, вытирая руки о передник, кивала:
– Да поспели уже. И курник удался. Говорить в доме о матери было не принято. Эта тема обычно заканчивалась ударом деда огромной ручищей о крепкий стол:
– Цыц и всё.
Баба Дуня обнимала Женьку и крестила:
– Ты, милый, не думай. Она там работает как вол. Деньги шлёт, подарки тебе. Любит, как может, все ведь по-разному любить могут. Помнишь те сапоги смешные?
– Унты?
– Они, они. Прислала вот к холодам. На заработках она. Но всегда о тебе думает. Мать есть мать. И Женька, хоть и понимал, что мамы нет рядом, купался в безграничной любви стариков. Но в одночасье эта радость улетучилась. Так часто бывает, что счастье становится заметным и понятным лишь после того, как исчезает. Наверное, чтобы люди в следующий раз знали, что оно простое, ясное и спокойное. Дед поехал на парад Победы в областной центр. Статный, озорной, в форме с планкой орденов и наград за прошлые подвиги. Они проводили его с бабой Дуней на электричку. Дед как – то непривычно и трепетно обнял внука, поцеловал «свою любушку – голубушку». Это был последний раз, когда они видели Григория Тимофеевича живым. Какие – то отморозки в электричке, на обратном пути, позарились на награды старика. Человека, подарившего им свободу, они убили пустой бутылкой из-под дешёвого пива. Когда деда Григория обнаружили, на голове уже ссохлась тёмная кровь, а ордена были вырваны из кителя. Баба Дуня начала сдавать почти сразу. Даже мать стала приезжать к Жеке. Смерть деда открыла ей двери дома. Мама была похожа на актрису. Хрупкая, маленькая женщина с длинными пальцами и золотистыми волосами. Она была прекрасна, но мальчик её почти не знал. В основном они молчали, вместе раскладывая привезённые подарки. Иногда, Женька, чтобы похвастаться перед знакомыми ребятами, ходил с матерью в парк. Такой мамы не было ни у кого. Она пахла иначе, чем баба Дуня: свежестью, чудом, сладковато – горькими кедровыми орешками и надеждой. Мальчик верил, что однажды женщина, давшая ему жизнь, станет только его. Навсегда останется с бабулей в их красивом доме. Мать обещала, но каждый раз уезжала. Бабе Дуне становилось всё хуже и хуже. Иногда она называла Женьку Гришенькой, в чай насыпала соду, а поросёнка заставляла лаять на чужих.
И в это самое время в их доме появилась племянница Евдокии Агеевны. Тётя Нина. Она начала заботиться и о Женьке, и о бабушке, как никто до этого. Когда бабу Дуню парализовало, тётя Нина стала незаменима. Она ввела свои правила, по которым зажил их дом. Если приезжала мама, тётка менялась. Смеялась, жарила оладьи и выпивала с ней наливку из погреба дедушки. Женька брал за руку мать и просил:
– Забери нас с бабушкой на север. Или вернись сюда. Тетка эта достала, сил нет. Мать гладила его по рыжим, непослушным волосам и повторяла:
– Евгений, подожди, скоро все решится. Ты ведь уже большой, пойми, там у меня семья – муж и сын.
– А мы?
– И вы семья. Потерпеть надо, понимаешь?
– Мам, но эта тётка Нина. Она гадина страшная.
– Ну, не придумывай, нельзя так о взрослых. Строгая, да. Но тяжело же ей с вами. Ей спасибо сказать надо за заботу.
– Она бьёт бабушку и почти не кормит нас.
– Женя, ты просто не любишь её. А надо бы с Ниной поласковее. Жизнь тоже помотала ее по таким местам колючим.
Единственным спасением для мальчишки были друзья. Вместе они организовали банду. Банду неудачников. Андрей был лучшим другом. У него вообще мать умерла, а отец бил так, что жить не хотелось. И сильный Андрюха терпел. Учителя много раз предлагали определить его в казенку с теплой кроватью, вкусной едой и обеспечением от государства. Но он не желал бросать друзей, не хотел жить в детском доме без товарищей, привычного мира и свободы. Самым умным и холёным был, конечно, Толька. Он и придумал их банде название. Его родителей считали элитой города. Но вот Тольке это совсем не помогало. Он был болен. Ребята вместе прочли какую – то медицинскую бумажку с диагнозом Тольки. И тот больше всего мечтал дожить до выпускного. А рядом с домом Жеки жила Аська. Девочка была необыкновенная. Женька любил её, сколько помнил себя. Все её любили – и Толька, и Андрюха. Она могла так обнять, что злость улетучивалась, и рождался покой. Аська всегда улыбалась, только глаза грустили. От ее улыбки в душах мальчишек начинали летать бабочки и зажигались крошечные лампочки с теплым светом. Кроме матери у девочки не было родни. Да и попали они в Ройск, потому что женщина продала в Москве квартиру и отдала почти все деньги основателям учения «Новый Путь». Где – то под городом у них строилась церковь. На те крохи, что остались, Аськина мать купила развалюху. Целыми днями женщина пропадала на проповедях «Нового Пути». Аська полностью занималась домом, подрабатывала у фермеров, чтобы хоть как – то прокормиться.
Но мать считала, что в дочке мало бога, поэтому каждый день придумывала новые способы поиска этого самого бога. Дом Женьки стоял рядом с Аськиным. Ночью, пока все спали, он встречался с Асей около забора. Они болтали несколько часов. Их шёпот слышали только дремлющие птицы и сверчки:
– Почему ты терпишь это сектантство безумное? Это же не жизнь.
– У меня ведь кроме матери и вас нет никого.
– Она же совсем спятила, Ась. Ей кроме учителя этого балагана никто не нужен. Даже ты.
– Но ведь я, когда – нибудь, вырасту.
– И что?
– Смогу быть собой.
– А сейчас – разве это не ты?
– Нет, Жень. Не я. Настоящая я заморозилась еще в детстве. Как будто моя душа уснула до лучших времен, чтобы пережить зиму и проснуться, согреться, оттаять. А иначе умру. Ты ведь тоже заморозил боль?
– У меня другое. Мать, конечно, тоже… Но, у меня бабушка есть. Она знаешь какая, самая добрая.
– А у меня нет бабушки, у меня вообще ничего нет. Только вы и надежда.
И она улыбалась звёздам, небу, ветру. Как будто благодарила весь мир просто за то, что может дышать. Потом у Женьки умерла бабушка. Тётка сообщила, что дом «за всё хорошее» Евдокия Агеевна ей завещала. Нинка размахивала розовой бумажкой и называла Женьку приживальцем. Именно после этого, мать наконец согласилась забрать сына на север. Он не хотел уезжать от единственных, близких ему, людей. Банды неудачников. Но Женька был ребёнком, за него всё решали взрослые.
В маленьком посёлке, где жили мать, отчим и младший брат было тоскливо. С новой семьёй он не мог найти общий язык. Да и не хотел. Отчим воспитывал ремнём и еще шнуром от утюга. Мать делала вид, что ничего не знает, а младший брат ненавидел Женьку за одно его существование. И тогда парень нашёл друзей. Местных мальчишек – злых, дерзких и наглых. Уроки деда по борьбе не прошли даром. Сильной рукой Женька не раз колотил местную шпану. И они приняли его, как своего. Острый язык и мощные кулаки стали лучшей рекомендацией. Весь десятый класс он провёл в этой компании. На заброшенном складе парни курили, нюхали клей и пили какой – то местный самогон. Незаметно Жека стал лидером всех поселковых подростков. Они грабили магазины, решали по-своему вопросы, на которые закон закрывал глаза, занимались рэкетом и крышеванием местных «барыг». И вместо прежней жизни Женька стал чтить «понятия». Его стали бояться даже брат и отчим. Постепенно из паренька Жеки он стал грозным Азаром. К совершеннолетию он был уже на равных с бандитами Красноярска. На все «тёрки» и «разборки» его брали, как важную персону.
Как – то весной, вместе со своими «азаренковскими» корешами, он сидел в кафе, пил водку, отмечал удачно проведенную “стрелку”. Азар не сразу обратил внимание на потасовку за спиной. Когда повернулся, то увидел, что его пацаны урабатывают кулаками трех афганцев. Один из них был без руки, пустой рукав был завязан узлом и плоско лежал на полу. Афганец укорачивался и повторял:
– Гниды вы. Сволочи, мрази. Мы кровь проливали там, у душманов, как деды наши, за Родину. А вы… Безрукий не успел договорить, один из «азаренковских» заткнул его мощным ударом по голове. И Жеку перемкнуло. Он откинул братков от афганца, как щенят. Именно такие беспредельщики когда-то, видать, и убили его деда. Он вскочил и закричал, срывая голос:
– Скорую, срочно. Где, блядь, телефон. Скажите, Азар просит. Он орал на официантов и делал безрукому массаж сердца. Врачам удалось вытащить с того света не только душу афганца, но и Женькину. На следующий день, никому, не сказав ни слова, он взял документы и исчез из города.
