– Да и врачи там будут неплохие. Ася закрыла ладонями глаза:
– Если бы вы знали, как же я счастлива. Жэка поднял бровь:
– Ты вспомнила, что ли, нас и случился новый медицинский прорыв? Ася вытерла щеки:
– Пока нет, но я себя нашла. Наконец-то. А вы – меня. Андрей приобнял девушку и засмеялся:
– Ну, дорогая наша удачница, теперь определяйся. С кем фонд будешь строить, а с кем собаку заводить и книги читать. Друзья улыбнулись и запрокинули головы. Очень высоко, поднимаясь к спокойному небу, летела птица. На мгновение она остановилась и что – то крикнула вниз. Потом вновь устремилась в высоту, которая готова была принять её в свой бесконечный, лазурный покой.
5. Большая Медведица / Вика Беляева
Я вернулась домой за три дня до Нового года, усталая, потерянная и абсолютно несчастная. Трехлетний роман с шефом закончился крахом, а я так и не смогла решиться на увольнение. Новый год в ставшем чужим городе встречать одной было невыносимо, и я сбежала на праздники к семье.
Родительский дом стал похож на снежный замок. Во дворе было светло и тихо, а внутри натоплено и уютно. Овчарка Ширли перебралась на время морозов в мою комнату, решив, что кровать теперь ее собственность. Мама и папа вели добродушные споры, а я пила облепиховый чай и листала свой старый фотоальбом. Часть снимков выцвела, но сквозь тусклый глянец проступали яркие моменты жизни.
На колени упала фотография с Галиной Ивановной, моим классным руководителем. На снимке я сидела с ней за коричневым, лакированным столом, и что-то писала. Она обнимала меня тонкой рукой и улыбалась. Я провела ладонью по снимку. Он унес меня в беззаботные школьные дни. Учительница так верила в мои гуманитарные способности, что после уроков дополнительно занималась русским и литературой. И я, действительно, выиграла несколько областных олимпиад, поступила на филфак престижного вуза, а затем, устроилась в глянец редактором.
Пару раз я отправляла Галине Ивановне открытки к Рождеству и 8 Марта, а потом столичная жизнь закрутила делами, друзьями, работой. Времени едва хватало вырываться на несколько дней к родителям, и я все не успевала заглянуть к учителю.
На кухне засвистел чайник и мне вспомнились миндальные печения, что пекла Галина Ивановна. Мы ютились всем классом на кухне ее “хрущевки” и мечтали встретиться вместе лет двадцать спустя, точно мушкетеры из романа Дюма. На подоконник села ворона и каркнула. И я решила больше не откладывать свой визит к нашей Галинушке. Из шифоньера вытащила древнюю дубленку, укуталась в шарф, достала привезенные сладости и пообещала родителям вскоре вернуться. Ширли вильнула хвостом и побежала за мной. Я потрепала псину за ухо: – Что ж старушка, идем за компанию, познакомлю тебя кое с кем.
Пятиэтажка Галины Ивановны находилась рядом со школой. Идти было не больше десяти минут. Снег поскрипывал, и пес бежал по нему, пытаясь догнать крикливую ворону. Когда мы подошли к знакомому дому, птица улетела, и Ширли спокойно шагала рядом. Резкий ветер взвизгнул, отворил подъезд, и мы с собакой заскочили внутрь. Домофонный прогресс еще не успел закрыть двери провинциальных “хрущевок”. Мы забежали на второй этаж к шестой квартире. Дерматин с выбитыми ромбами на двери был все тот же, что и много лет назад, как и квадратный звонок в перламутровом обрамлении. Я нажала на кнопку, и знакомая мелодия разрезала тишину квартиры. К двери никто не подошел, и я снова позвонила. Мужской голос окликнул сзади: – Вы к маме?
Я обернулась и сразу же узнала Лешку, сына Галины Ивановны. Он учился на пару классов старше и придумал мне колкую кличку “Зазубрина”. Я улыбнулась и кивнула:
– Леха, привет! Да вот звоню-звоню и никто не подходит. Не слышит, Галина Ивановна, видимо. Я тут без предупреждения нагрянула, решила перед праздником сюрприз сделать.
Лешка прикусил губу, выдохнул и, чуть помедлив ответил:
– Мама ночью умерла. В больнице. Завтра похороны, так что…
Лешка отвернулся, прикрыл ладонью лицо и по движению его плеч стало ясно, что он плачет. Я обняла его и тоже заплакала, на нас прыгнула Ширли, гавкая и облизывая руки. Лешка поднял голову, вытер ладонями глаза и хрипло сказал: – Пойдем в квартиру, Ника.
Я кивнула, Лешка открыл замок, и мы вошли в темную прихожую. Знакомый запах книг и терпких духов вернул в прошлое. Я машинально нажала включатель у двери, приказала псу сидеть в коридоре, прошла вслед за Лешкой в гостиную. Он стоял п полумраке и глядел в окно. Я коснулась его спины, и он начал говорить:
– Знаешь, Зазубрина, она ведь никогда не жаловалась. Никогда ничего не требовала. А неделю назад позвонила и попросила приехать, не дожидаясь Нового Года. И голос у нее был какой-то странный, тревожный. А я, понимаешь, в рейсе был, черт возьми, не сразу смог вырваться. Только вчера приехал к маме. Зашел, а она сидела вот тут в кресле у окна, читала. Кажется, Чехова. Бледная, но такая, знаешь… Точно свет излучала. Увидела меня, улыбнулась, затараторила, что зря меня сорвала, что сердце чуток прихватило, но все уже обошлось. Лешка прервался, отвернулся к окну, забарабанил пальцами по подоконнику:
– Столько раз предлагал маме ко мне переехать, но она ни в какую. Просто не могла без своего города, школы и учеников. Она ведь родилась здесь, всю жизнь преподавала. От больницы наотрез отказалась. Сказала, что тяжело на сердце из-за того, что снега не было. А вчера он повалил и отлегло. Мы стали пить чай с вареньем из крыжовника, и думать, где можно раздобыть живую елку. А потом она стала задыхаться. Ни с того, ни с сего. Схватилась за сердце и засипела. Чертова скорая все не ехала и не ехала. Из-за снегопада машина застряла в пути. Но все-таки мы успели довезти ее в районную больницу. Сашку Саблина помнишь, такой длинный был в вашем классе? Так вот он реаниматолог там. Всю ночь бился, но …. Повторный инфаркт.
Лешка достал сигарету, открыл форточку, вопросительно глянул на меня, я кивнула, и он закурил:
– Ника, ты не знаешь, где взять елку? Завтра похороны. Разрешат на кладбище елку?
Я облокотилась о подоконник: – Ты уже сказал всем нашим, в школе знают?
Он отрицательно махнул головой:
– Не честно это. У людей завтра праздник, мама бы не захотела…Я не буду никому говорить, не сейчас.
Лешка потушил сигарету о спичечный коробок, отправил внутрь него бычок, сел на стул. Я закрыла форточку и сказала:
– А я приду, Леш. Ведь это все, что я могу сделать для Галины Ивановны.
Он поднял на меня глаза, улыбнулся и ответил:
– Спасибо.
В прихожей тихо скулила Ширли. Сидеть в коридоре чужой квартиры псине было невыносимо. Вдруг, неизвестно от куда тенью мелькнула кошка, Собака побежала за ней, задела дверцу буфета, та скрипнула и повисла на одной петле. На пол посыпались учебники и письма. Я наклонилась собрать книги, ударилась головой о полку, кошка прыгнула на колени Лешке, а Ширли тявкнула и уткнулась мордой мне в спину. Леха снял с колен кошку и присел на корточки рядом и стал собирать упавшие вещи: – Ника, кажется это от тебя.
Он протянул мне открытку, ту, самую первую, со снегом, звездным небом и елкой, что я отправила нашей Галинке из Москвы. Я прикусила губу, а Леха тихо сказал:
– Мама любила тебя.
Я закивала, сдерживая слезы:
– Ты отдыхай, Леш, я завтра прямо к моргу подъеду.
– Ладно.
Ширли прошлепала следом за мной в коридор. Я быстро накинула дубленку, прикрыла дверь и выбежала на улицу. Собака решила, что я хочу с ней играть и радостно гавкнула, а я набрала в ладони снег и окунула в него лицо. Но это не помогло, слезы были горячими и бесконечными. Я побрела за Ширли по инерции. Город спрятался в сумерках, на душе было горько и дождливо. Отец расчищал дорожку к дому. Он быстро работал лопатой, но глянув на меня сразу же остановился:
– Ты чего, доча, смурная?
– Галина Ивановна умерла, пап, завтра похороны.
Отец уронил лопату и снял с головы шапку, перекрестился. И я вспомнила, что не спросила о времени похорон и позвонила в морг. Сухой бесполый голос сказал, что выдача тела в пятнадцать часов. И я почти сразу упала на кровать и провалилась в забытье, а утром проснулась от шепота родителей. Они думали, что говорят очень тихо, но папин бас был несовместим с тишиной. Мама пекла что-то ароматное и сдобное, приговаривая:
– Коленька, все мы успеем, я вон пирогов сварганила, того сего захвачу, чего ж парня одного с горем оставлять.
Папа откашлялся и снова, как ему казалось, зашептал:
– Да, матушка, права ты! Одну Никуху ему в компанию отпускать не годится. Они ж два сапога и оба левые. Одна из Москвы кислее лимона приехала, второй в такую передрягу попал, горе на плечи рухнуло. Подумаешь, большое дело – Новый год. У нас еще их впереди сто, и это если старые во внимание не брать. В смысле, старые новые.
Мама засмеялась, и я побежала на кухню:
– Вы куда собрались, родители?
Мама, отряхнула от муки руки и ответила:
– Мы поедем на похороны все вместе. Не обсуждается.
И я спросила у отца:
– Ты не знаешь, где взять елку? Небольшую, для Галины Ивановны. Очень надо, пап.
Отец провел рукой по щетине и ответил:
– Есть у меня елочка одна, совсем кроха: пушистая, неколючая, пока еще в горшке, к весне собирался высадить. А она, вот значит, для какого дела послужит.
Когда мы подъехали к моргу, я долго не могла найти Лешку. На белом снегу фигурки людей, одетых в траур, напоминали стаю взволнованных ворон. Меня кто-то окликнул:
– Зуброва? Ника, ты?
Я обернулась и с трудом узнала в огромном, похожем на медведя мужчине, нашего одноклассника Сашку Саблина. Мы обнялись, и я спросила:
–Ты как здесь, Санька?
– Да, как и ты, наверное. Провожать Галинушку нашу пришел. Она ведь на моих руках умерла. Почти все наши здесь.
– Хорошо, что пришли. Ты сообщил?
– Ага. Леха уперся, мол, Новый год и все такое, никого не звать. Но как я мог промолчать. Не простили бы. Ты обожди пока, я пойду помогу, гроб выносить сейчас, вон катафалк и автобус едут. Там, у выхода девчонки, директор. Помнишь, Геннадия Константиновича? Еще ребята едут, срочно второй автобус найти надо.
Я кивнула. Все эти люди, которые у морга сбились в стайки пришли к Галине Ивановне. С гвоздиками, розами, платками и заплаканными лицами. Все вернулись в те дни, когда мы были на кухне в ее доме. Когда подъехал лакированный катафалк, и коллеги Галины Ивановны захотели сесть в него вместе с Лешкой, он растерянно начал крутить головой. Я подошла к нему, и он шепнул: – Ты можешь сесть со мной? Без них.
Я что-то спешно объяснила шумным женщинам, которые все же согласились ехать на автобусах. Катафалк мягко тронулся. Взяла за руку Лешку, он в ответ сжал мою ладонь. Женщина, что лежала в гробу – была чужой и совершенно незнакомой. И Лешка заплакал, закусив губу, чтобы, наверное, не закричать. Я обняла его и шепнула: – Я нашла елку для Галины Ивановны.
Он опустил голову и вытер глаза. Вскоре машина остановилась. Могильщики, среди которых оказался одноклассник Лешки, взяли гроб, мягко опустили его на примятый снег перед вырытой могилой, чтобы каждый мог попрощаться. Людей было не меньше пятидесяти. Они подходили и подходили к Галине Ивановне, говорили что-то личное. Лешка смотрел на небо. Мама с папой стали около нас вместе с горшком, в котором ярким пятном зеленела маленькая елка. Потом Лешка обогнул толпу и подошел к матери. Коснулся ее руки, и я увидела, как дрожат его пальцы. Он поднял глаза на могильщиков и дал знак заколачивать крышку. Они старались работать бесшумно. Опустили на тросах гроб и каждый из нас бросил по три горсти земли, прощаясь не только с любимым учителем, а с чем-то важным, что навсегда растворялось в этом дне.
Сквозь сумерки неожиданно повалил снег. Он стал падать крупными хлопьями и за несколько минут могила стала белой. Кто-то громко заплакал. Директор школы положил букет гвоздик, а следом за ним и все остальные. Лешка растерянно глянул на меня: – Господи, я же забыл купить цветы.
Он замер, я взяла из рук папы ту самую елку и протянула Лешке. Он посмотрел на деревце и благодарно улыбнулся, бережно опустил горшок в снег. Рядом села ворона и громко каркнула. Лешка поправил елочку, встал и сказал всем, кто был рядом: – Спасибо вам и от меня, и от мамы.
Громко, хрустя снегом, к нему подошел Саблин и забасил:
– Ну, давайте, дружно по автобусам. В “Калинке” помянем Галинушку Ивановновну. Кто-то опять зарыдал, плач подхватили несколько женщин. Лешка спросил у Саблина, сколько ему должен, тот махнул рукой и еще раз всем объявил куда ехать. К кафе подошло еще несколько десятков человек. Все обнимали Лешку и говорили слова соболезнования. И, когда мы наконец сели за стол он шепнул мне:
– Сегодня же семейный праздник. А они все здесь. Все здесь.
Я кивнула:
– Точно на последнем уроке.
Папа суетливо раскладывал пирожки, которых совсем не хватало. Буфетчица из школьной столовой тоже принесла пирожки в большом железном тазике. Так и поставила его на стол. И все стали подходить к ней, как в школе на переменке. Поваром “Калинки” оказалась жена Саблина. Она закрыла кафе на ключ и присоединилась к поминкам. Все спешили что-то сказать о Галине Ивановне, один перебивал другого, народ шумел и казалось, что это просто вечер встречи выпускников. А потом слово взял директор:
– Школе Галочка отдала сорок лет. И все свое огромное сердце. Всех любила. Такой вот человек была. Допоздна с тетрадками в классе, с учениками. Я ж без нее теперь совсем как без рук. Полная пропасть. Она одна, представляете, все выпускные классы тянула. Галинушка ты наша, покойся, голубушка, с миром и пошли мне, дураку грешному хорошего русиста.
Геннадий Константинович неумело перекрестился и хлопнул стопку с водкой. Лешка прикрыл ладонью губы, чтобы не засмеяться. Разрумянившаяся математичка Зинаида Павловна зычно окликнула меня:
– Ника, ты ж филолог, так? – Я кивнула.
Она протянула руку в сторону директора и провозгласила:
– Ну вот и замена нашлась. Не зря, Ника, в тебе наша Галочка души не чаяла.
Геннадий Константинович, пошатываясь встал со стула, сложил руки так, словно собирался молиться и обратился ко мне:
– Спасай, выручай, душенька. Пропадет школа. Я пропаду. Возвращайся на родину, ну видишь какое горе случилось. Нужна ты здесь, понимаешь. Загляни ко мне в кабинет послезавтра, мы все тебя просим. И улей учительских голосов зажужжал, скрывая тихие смешки Лешки, Саблина и других бывших учеников. Только часам к десяти все разошлись. Я отправила домой уставших родителей, но мама не соглашалась уходить, пока Лешка не дал ей слово, что останется ночевать у нас. Мы помогли Саблиным привести кафе в божеский вид и отправились сквозь снег пешком.
Городок переливался гирляндами, что сияли и в окнах, и на улице. Городок встречал Новый Год. Маленький мир радовался. Уход одного человека для него не имел значения. Жизнь всегда сильнее смерти. Лешка растер лицо руками, смахнул усталость и сказал:
– Даже не представляю, как бы я выдержал без тебя, без вас этот день. Вы как будто мою печаль разделили на всех.
– Если бы вы знали, как же я счастлива. Жэка поднял бровь:
– Ты вспомнила, что ли, нас и случился новый медицинский прорыв? Ася вытерла щеки:
– Пока нет, но я себя нашла. Наконец-то. А вы – меня. Андрей приобнял девушку и засмеялся:
– Ну, дорогая наша удачница, теперь определяйся. С кем фонд будешь строить, а с кем собаку заводить и книги читать. Друзья улыбнулись и запрокинули головы. Очень высоко, поднимаясь к спокойному небу, летела птица. На мгновение она остановилась и что – то крикнула вниз. Потом вновь устремилась в высоту, которая готова была принять её в свой бесконечный, лазурный покой.
5. Большая Медведица / Вика Беляева
Я вернулась домой за три дня до Нового года, усталая, потерянная и абсолютно несчастная. Трехлетний роман с шефом закончился крахом, а я так и не смогла решиться на увольнение. Новый год в ставшем чужим городе встречать одной было невыносимо, и я сбежала на праздники к семье.
Родительский дом стал похож на снежный замок. Во дворе было светло и тихо, а внутри натоплено и уютно. Овчарка Ширли перебралась на время морозов в мою комнату, решив, что кровать теперь ее собственность. Мама и папа вели добродушные споры, а я пила облепиховый чай и листала свой старый фотоальбом. Часть снимков выцвела, но сквозь тусклый глянец проступали яркие моменты жизни.
На колени упала фотография с Галиной Ивановной, моим классным руководителем. На снимке я сидела с ней за коричневым, лакированным столом, и что-то писала. Она обнимала меня тонкой рукой и улыбалась. Я провела ладонью по снимку. Он унес меня в беззаботные школьные дни. Учительница так верила в мои гуманитарные способности, что после уроков дополнительно занималась русским и литературой. И я, действительно, выиграла несколько областных олимпиад, поступила на филфак престижного вуза, а затем, устроилась в глянец редактором.
Пару раз я отправляла Галине Ивановне открытки к Рождеству и 8 Марта, а потом столичная жизнь закрутила делами, друзьями, работой. Времени едва хватало вырываться на несколько дней к родителям, и я все не успевала заглянуть к учителю.
На кухне засвистел чайник и мне вспомнились миндальные печения, что пекла Галина Ивановна. Мы ютились всем классом на кухне ее “хрущевки” и мечтали встретиться вместе лет двадцать спустя, точно мушкетеры из романа Дюма. На подоконник села ворона и каркнула. И я решила больше не откладывать свой визит к нашей Галинушке. Из шифоньера вытащила древнюю дубленку, укуталась в шарф, достала привезенные сладости и пообещала родителям вскоре вернуться. Ширли вильнула хвостом и побежала за мной. Я потрепала псину за ухо: – Что ж старушка, идем за компанию, познакомлю тебя кое с кем.
Пятиэтажка Галины Ивановны находилась рядом со школой. Идти было не больше десяти минут. Снег поскрипывал, и пес бежал по нему, пытаясь догнать крикливую ворону. Когда мы подошли к знакомому дому, птица улетела, и Ширли спокойно шагала рядом. Резкий ветер взвизгнул, отворил подъезд, и мы с собакой заскочили внутрь. Домофонный прогресс еще не успел закрыть двери провинциальных “хрущевок”. Мы забежали на второй этаж к шестой квартире. Дерматин с выбитыми ромбами на двери был все тот же, что и много лет назад, как и квадратный звонок в перламутровом обрамлении. Я нажала на кнопку, и знакомая мелодия разрезала тишину квартиры. К двери никто не подошел, и я снова позвонила. Мужской голос окликнул сзади: – Вы к маме?
Я обернулась и сразу же узнала Лешку, сына Галины Ивановны. Он учился на пару классов старше и придумал мне колкую кличку “Зазубрина”. Я улыбнулась и кивнула:
– Леха, привет! Да вот звоню-звоню и никто не подходит. Не слышит, Галина Ивановна, видимо. Я тут без предупреждения нагрянула, решила перед праздником сюрприз сделать.
Лешка прикусил губу, выдохнул и, чуть помедлив ответил:
– Мама ночью умерла. В больнице. Завтра похороны, так что…
Лешка отвернулся, прикрыл ладонью лицо и по движению его плеч стало ясно, что он плачет. Я обняла его и тоже заплакала, на нас прыгнула Ширли, гавкая и облизывая руки. Лешка поднял голову, вытер ладонями глаза и хрипло сказал: – Пойдем в квартиру, Ника.
Я кивнула, Лешка открыл замок, и мы вошли в темную прихожую. Знакомый запах книг и терпких духов вернул в прошлое. Я машинально нажала включатель у двери, приказала псу сидеть в коридоре, прошла вслед за Лешкой в гостиную. Он стоял п полумраке и глядел в окно. Я коснулась его спины, и он начал говорить:
– Знаешь, Зазубрина, она ведь никогда не жаловалась. Никогда ничего не требовала. А неделю назад позвонила и попросила приехать, не дожидаясь Нового Года. И голос у нее был какой-то странный, тревожный. А я, понимаешь, в рейсе был, черт возьми, не сразу смог вырваться. Только вчера приехал к маме. Зашел, а она сидела вот тут в кресле у окна, читала. Кажется, Чехова. Бледная, но такая, знаешь… Точно свет излучала. Увидела меня, улыбнулась, затараторила, что зря меня сорвала, что сердце чуток прихватило, но все уже обошлось. Лешка прервался, отвернулся к окну, забарабанил пальцами по подоконнику:
– Столько раз предлагал маме ко мне переехать, но она ни в какую. Просто не могла без своего города, школы и учеников. Она ведь родилась здесь, всю жизнь преподавала. От больницы наотрез отказалась. Сказала, что тяжело на сердце из-за того, что снега не было. А вчера он повалил и отлегло. Мы стали пить чай с вареньем из крыжовника, и думать, где можно раздобыть живую елку. А потом она стала задыхаться. Ни с того, ни с сего. Схватилась за сердце и засипела. Чертова скорая все не ехала и не ехала. Из-за снегопада машина застряла в пути. Но все-таки мы успели довезти ее в районную больницу. Сашку Саблина помнишь, такой длинный был в вашем классе? Так вот он реаниматолог там. Всю ночь бился, но …. Повторный инфаркт.
Лешка достал сигарету, открыл форточку, вопросительно глянул на меня, я кивнула, и он закурил:
– Ника, ты не знаешь, где взять елку? Завтра похороны. Разрешат на кладбище елку?
Я облокотилась о подоконник: – Ты уже сказал всем нашим, в школе знают?
Он отрицательно махнул головой:
– Не честно это. У людей завтра праздник, мама бы не захотела…Я не буду никому говорить, не сейчас.
Лешка потушил сигарету о спичечный коробок, отправил внутрь него бычок, сел на стул. Я закрыла форточку и сказала:
– А я приду, Леш. Ведь это все, что я могу сделать для Галины Ивановны.
Он поднял на меня глаза, улыбнулся и ответил:
– Спасибо.
В прихожей тихо скулила Ширли. Сидеть в коридоре чужой квартиры псине было невыносимо. Вдруг, неизвестно от куда тенью мелькнула кошка, Собака побежала за ней, задела дверцу буфета, та скрипнула и повисла на одной петле. На пол посыпались учебники и письма. Я наклонилась собрать книги, ударилась головой о полку, кошка прыгнула на колени Лешке, а Ширли тявкнула и уткнулась мордой мне в спину. Леха снял с колен кошку и присел на корточки рядом и стал собирать упавшие вещи: – Ника, кажется это от тебя.
Он протянул мне открытку, ту, самую первую, со снегом, звездным небом и елкой, что я отправила нашей Галинке из Москвы. Я прикусила губу, а Леха тихо сказал:
– Мама любила тебя.
Я закивала, сдерживая слезы:
– Ты отдыхай, Леш, я завтра прямо к моргу подъеду.
– Ладно.
Ширли прошлепала следом за мной в коридор. Я быстро накинула дубленку, прикрыла дверь и выбежала на улицу. Собака решила, что я хочу с ней играть и радостно гавкнула, а я набрала в ладони снег и окунула в него лицо. Но это не помогло, слезы были горячими и бесконечными. Я побрела за Ширли по инерции. Город спрятался в сумерках, на душе было горько и дождливо. Отец расчищал дорожку к дому. Он быстро работал лопатой, но глянув на меня сразу же остановился:
– Ты чего, доча, смурная?
– Галина Ивановна умерла, пап, завтра похороны.
Отец уронил лопату и снял с головы шапку, перекрестился. И я вспомнила, что не спросила о времени похорон и позвонила в морг. Сухой бесполый голос сказал, что выдача тела в пятнадцать часов. И я почти сразу упала на кровать и провалилась в забытье, а утром проснулась от шепота родителей. Они думали, что говорят очень тихо, но папин бас был несовместим с тишиной. Мама пекла что-то ароматное и сдобное, приговаривая:
– Коленька, все мы успеем, я вон пирогов сварганила, того сего захвачу, чего ж парня одного с горем оставлять.
Папа откашлялся и снова, как ему казалось, зашептал:
– Да, матушка, права ты! Одну Никуху ему в компанию отпускать не годится. Они ж два сапога и оба левые. Одна из Москвы кислее лимона приехала, второй в такую передрягу попал, горе на плечи рухнуло. Подумаешь, большое дело – Новый год. У нас еще их впереди сто, и это если старые во внимание не брать. В смысле, старые новые.
Мама засмеялась, и я побежала на кухню:
– Вы куда собрались, родители?
Мама, отряхнула от муки руки и ответила:
– Мы поедем на похороны все вместе. Не обсуждается.
И я спросила у отца:
– Ты не знаешь, где взять елку? Небольшую, для Галины Ивановны. Очень надо, пап.
Отец провел рукой по щетине и ответил:
– Есть у меня елочка одна, совсем кроха: пушистая, неколючая, пока еще в горшке, к весне собирался высадить. А она, вот значит, для какого дела послужит.
Когда мы подъехали к моргу, я долго не могла найти Лешку. На белом снегу фигурки людей, одетых в траур, напоминали стаю взволнованных ворон. Меня кто-то окликнул:
– Зуброва? Ника, ты?
Я обернулась и с трудом узнала в огромном, похожем на медведя мужчине, нашего одноклассника Сашку Саблина. Мы обнялись, и я спросила:
–Ты как здесь, Санька?
– Да, как и ты, наверное. Провожать Галинушку нашу пришел. Она ведь на моих руках умерла. Почти все наши здесь.
– Хорошо, что пришли. Ты сообщил?
– Ага. Леха уперся, мол, Новый год и все такое, никого не звать. Но как я мог промолчать. Не простили бы. Ты обожди пока, я пойду помогу, гроб выносить сейчас, вон катафалк и автобус едут. Там, у выхода девчонки, директор. Помнишь, Геннадия Константиновича? Еще ребята едут, срочно второй автобус найти надо.
Я кивнула. Все эти люди, которые у морга сбились в стайки пришли к Галине Ивановне. С гвоздиками, розами, платками и заплаканными лицами. Все вернулись в те дни, когда мы были на кухне в ее доме. Когда подъехал лакированный катафалк, и коллеги Галины Ивановны захотели сесть в него вместе с Лешкой, он растерянно начал крутить головой. Я подошла к нему, и он шепнул: – Ты можешь сесть со мной? Без них.
Я что-то спешно объяснила шумным женщинам, которые все же согласились ехать на автобусах. Катафалк мягко тронулся. Взяла за руку Лешку, он в ответ сжал мою ладонь. Женщина, что лежала в гробу – была чужой и совершенно незнакомой. И Лешка заплакал, закусив губу, чтобы, наверное, не закричать. Я обняла его и шепнула: – Я нашла елку для Галины Ивановны.
Он опустил голову и вытер глаза. Вскоре машина остановилась. Могильщики, среди которых оказался одноклассник Лешки, взяли гроб, мягко опустили его на примятый снег перед вырытой могилой, чтобы каждый мог попрощаться. Людей было не меньше пятидесяти. Они подходили и подходили к Галине Ивановне, говорили что-то личное. Лешка смотрел на небо. Мама с папой стали около нас вместе с горшком, в котором ярким пятном зеленела маленькая елка. Потом Лешка обогнул толпу и подошел к матери. Коснулся ее руки, и я увидела, как дрожат его пальцы. Он поднял глаза на могильщиков и дал знак заколачивать крышку. Они старались работать бесшумно. Опустили на тросах гроб и каждый из нас бросил по три горсти земли, прощаясь не только с любимым учителем, а с чем-то важным, что навсегда растворялось в этом дне.
Сквозь сумерки неожиданно повалил снег. Он стал падать крупными хлопьями и за несколько минут могила стала белой. Кто-то громко заплакал. Директор школы положил букет гвоздик, а следом за ним и все остальные. Лешка растерянно глянул на меня: – Господи, я же забыл купить цветы.
Он замер, я взяла из рук папы ту самую елку и протянула Лешке. Он посмотрел на деревце и благодарно улыбнулся, бережно опустил горшок в снег. Рядом села ворона и громко каркнула. Лешка поправил елочку, встал и сказал всем, кто был рядом: – Спасибо вам и от меня, и от мамы.
Громко, хрустя снегом, к нему подошел Саблин и забасил:
– Ну, давайте, дружно по автобусам. В “Калинке” помянем Галинушку Ивановновну. Кто-то опять зарыдал, плач подхватили несколько женщин. Лешка спросил у Саблина, сколько ему должен, тот махнул рукой и еще раз всем объявил куда ехать. К кафе подошло еще несколько десятков человек. Все обнимали Лешку и говорили слова соболезнования. И, когда мы наконец сели за стол он шепнул мне:
– Сегодня же семейный праздник. А они все здесь. Все здесь.
Я кивнула:
– Точно на последнем уроке.
Папа суетливо раскладывал пирожки, которых совсем не хватало. Буфетчица из школьной столовой тоже принесла пирожки в большом железном тазике. Так и поставила его на стол. И все стали подходить к ней, как в школе на переменке. Поваром “Калинки” оказалась жена Саблина. Она закрыла кафе на ключ и присоединилась к поминкам. Все спешили что-то сказать о Галине Ивановне, один перебивал другого, народ шумел и казалось, что это просто вечер встречи выпускников. А потом слово взял директор:
– Школе Галочка отдала сорок лет. И все свое огромное сердце. Всех любила. Такой вот человек была. Допоздна с тетрадками в классе, с учениками. Я ж без нее теперь совсем как без рук. Полная пропасть. Она одна, представляете, все выпускные классы тянула. Галинушка ты наша, покойся, голубушка, с миром и пошли мне, дураку грешному хорошего русиста.
Геннадий Константинович неумело перекрестился и хлопнул стопку с водкой. Лешка прикрыл ладонью губы, чтобы не засмеяться. Разрумянившаяся математичка Зинаида Павловна зычно окликнула меня:
– Ника, ты ж филолог, так? – Я кивнула.
Она протянула руку в сторону директора и провозгласила:
– Ну вот и замена нашлась. Не зря, Ника, в тебе наша Галочка души не чаяла.
Геннадий Константинович, пошатываясь встал со стула, сложил руки так, словно собирался молиться и обратился ко мне:
– Спасай, выручай, душенька. Пропадет школа. Я пропаду. Возвращайся на родину, ну видишь какое горе случилось. Нужна ты здесь, понимаешь. Загляни ко мне в кабинет послезавтра, мы все тебя просим. И улей учительских голосов зажужжал, скрывая тихие смешки Лешки, Саблина и других бывших учеников. Только часам к десяти все разошлись. Я отправила домой уставших родителей, но мама не соглашалась уходить, пока Лешка не дал ей слово, что останется ночевать у нас. Мы помогли Саблиным привести кафе в божеский вид и отправились сквозь снег пешком.
Городок переливался гирляндами, что сияли и в окнах, и на улице. Городок встречал Новый Год. Маленький мир радовался. Уход одного человека для него не имел значения. Жизнь всегда сильнее смерти. Лешка растер лицо руками, смахнул усталость и сказал:
– Даже не представляю, как бы я выдержал без тебя, без вас этот день. Вы как будто мою печаль разделили на всех.
