Он посмотрел на хрустальные звезды: – Мама, наверное, счастлива.
Где-то бахнул салют, за ним последовало несколько ярких, разноцветных залпов, похожих на крылья птиц. Все во круг озарилось и стало тонуть в сиянии. Лешка поцеловал мне ладонь и шепнул:
– Я про предложение директора хотел сказать. Ты, соглашайся, Зазубрина. Мне кажется, это твое место. Или тебя держит столица?
Я вдохнула морозный воздух, смешавшийся с дымом салюта, и ответила:
– Когда там директор ждет меня – послезавтра?
Лешка прищурился, и я продолжила:
– А знаешь, может быть ты прав. Но если еще раз назовешь меня Зазубриной, я заставлю писать тебя сочинение. И тему придумаю самую сложную, чтобы оставить на второй год.
Лешка улыбнулся, повалил меня в сугроб и сам плюхнулся рядом. Мы растянулись на плотном одеяле снега, и стали смотреть как в вышине созвездие Большой Медведицы погружается серебристым ковшом в чернильницу неба. Я спросила у Лехи:
– А где же Малая Медведица?
Он коснулся моей руки: – Кажется, она вот-вот засияет.
6. Лебединая песня / Алинда Ивлева
– Гаяне, беги к роднику, Лусине рожает, неси воду! – сутулая бабка-повитуха вызверилась на девушку, которая только вернулась с торбой, полной молодой крапивы с предгорья.
В доме стоял шум и гам, коровы и те всполошились. Лусине, старшенькая, наконец-то разродится первенцем. Мужчины уже засели под лозами винограда на топчанах с кувшином молодого сидра, прячась от полуденного пекла. Первого внука в большом семействе Оганесян встречали как положено, дудук надрывался от мелодии вольных прохладных гор. Казалось, что этот волшебный инструмент в руках музыканта оживал, душа абрикосового дерева трепетала, издавая пронзительные звуки.
?Как горная серна, проворно и уверенно, Гаяне неслась с двумя жестяными кувшинами вниз к ущелью. Черные кудряшки выбивались из-под пестрого платка. Щеки раскраснелись. Али всегда поджидал ее у родника, пользуясь частыми отъездами отца в дальнее селение по делам, тогда он был за главного. Охота и пропитание семьи ложилась на плечи 17- летнего, не по годам развитого, мускулистого паренька. Али – старший сын из зажиточной семьи. Закончил несколько классов медресе. Такой жених – мечта любой турчанки. Но Али влюблён с детства в волоокую Гаяне. Бредил ею во сне, страсть, вскормленная бессонными ночами, будоражила в нем все самые низменные порывы. Гаяне обмотала горлышко пеньковой верёвкой и забросила как можно дальше в бурную речку, жестяной кувшин ударился о камни, моментально наполнился ледяной, кристально чистой водой бирюзового оттенка. Она изогнулась так, что Али в засаде из орешника ущипнул себя, чтоб снять напряжение в паху, готовое извержением вулкана смести все на своем пути. Девушка задрала юбки выше колен и закрутила тугим узлом вокруг талии, чтоб зайти в воду. Он разглядел каждую венку на ее белоснежных ровных ногах, каждый волосок между манящими бедрами. Дыхание его сбивалось, штаны трещали по швам. Гаяне знала, что Али караулит ее, как коршун добычу, но не тронет ее. Дразнила, проказница, разжигала первобытный зов плоти.
?Бабка Алихану, полушутя вторила, хоть и слепая, мол, если б не его острый глаз – не успевал бы двух зайцев в кустах отловить. Только он знал о чем давно догадалась слепая Хадиджа, почуяла.
– Не пара тебе армянская кяфирка, отец в Ван отправит все равно, засватали мы для тебя Асият, отец в администрации ее, благородные люди.
Али молился, расплющивая нос до красноты изо дня в день о вязанный дедулин коврик. Он просил Бога, чтоб разверзлись тучи небесные и указал Всемогущий влюблённым дорогу, на которой не будет им препятствий. В тот день до родника донесся эхом отцовский, пронизывающий до костей ужасом боли, вопль:
– Ван, Вааан весь в крови, жгут, насилуют. Детей в реке топят. Солдаты султаната гонят армян, оставшихся в горы. Соседи спасайтесь! – и каурый загнанный конь под гонцом рухнул замертво.
?Давно слухами земля полнится, что стоят армяне на пути, мешают турецкому каганату, "молодому исламскому государству" объединяться, забирать земли у неверных.
?Али кубарем скатился по скалистому спуску, схватил Гаяне в охапку, прижал к себе как драгоценность и прорычал:
– В охотничий домик, по козьим тропам, не одна подлая собака не отыщет там.
?Гаяне трепетала, как лист осенний под порывом горного ветра в первые заморозки. Юноша глянул вниз, горная тропа была полна янычар в папахах, ятаганы сверкали от засыпающего солнца за снежными пиками. Влюбленные рванули вверх сквозь колючки и заросли. Повсюду слышен был лай псов. Со стороны гор донесся, выворачивающий наружу внутренности, запах жженой человечины. Черный дым повалил отовсюду.
– Мои родные, я не брошу их, – стонала Гаяне, сдирая в кровь колени будто об адские жернова, взбираясь по каменистой тропе. Не в силах сопротивляться привычному к такой дороге парню, она ползла за ним.
В сторожке пахло жиром, керосином, и заскорузлым мужским потом. Лай собак пульсировал в ушах, парализуя волю. Бряцание оружия было все ближе. Али понимал – окружают. Гаяне, обхватив колени, уткнулась носом в окровавленные юбки, утерла слезы концом платка, и прошептала манко и уверенно одновременно:
– Возьми меня, моя любовь. Я не дамся им. Умоляю, – и девушка расстегнула пуговички на вороте платья, оно по плечам предательски быстро сползло, как сель в дожди затяжные с гор.
Адреналин и возбуждение не оставили времени для сомнений. Парень понимал, что его убьют первым, а с его ласточки сдерут кожу живьём, когда надругаются. Он покрыл ее своим телом, закрывая от насилия, нечеловеческого ужаса, спрятал ее под собой. Пусть он будет ее первым и последним мужчиной. Али положил кинжал на топчан. Они не слышали ничего, кроме дыхания друг друга, шума свободолюбивого ветра, и мелодии, спетой пичужкой в ивняке, окрашенной рубиновыми струйками последних капель жизни с их запястий.
7. Аточа / Алинда Ивлева
– Берт! Я, кажется, зацепился за коралл, что-то держит, аа, твою мать, – аквалангист яростно дергался, как живая рыба на раскалённых углях, пытаясь высвободить ногу. Исполинский желтый коралл надломился и невидимым циркулем начертил круг, обнажив древнюю якорную цепь. Дубовая щепа, покрытая мириадами светящихся искр как в калейдоскопе, срослась в смертельном экстазе с цепью. Деревянный останок взял Берта на абордаж, зацепившись за шланг акваланга. По дну закружился песок в неистовой карибской кизомбе. В этот момент из рации раздался жуткий треск, визг, сменяющийся воем. Крик походил на стон зловещей гаргульи на носу корабля, предвещающий гибель корабля.
– Насос, я врубаю насос, – просипел в рацию Кларк. Разверзлась песчаная воронка, и искатели затонувших сокровищ разглядели во тьме ту самую гаргулью – стража тьмы, точнее, ее раскрытую хищную пасть.
?Нос галеона выплыл призраком из бездны Карибского моря. Водолазы одновременно услышали гулкое бряцание металла. Свет подводных фонарей обнаружил черный ящик, облепленный склизкими организмами моря как присосками. Кларк подал команду на судно:
– Поднимай, кажется, мы что-то нашли! Неожиданную находку на подъемнике подняли на судно.
?Берт и Кларк, поднявшись следом на палубу, обнаружили Диану и Тима, бережно расчищающих загадочный подарок со дна Карибского моря. Это оказался полусгнивший, но уцелевший деревянный сундучок с железными скобами. Морская соль продырявила металл ржавчиной, но скобы, словно щупальцы кальмара все равно плотно обнимали дубовый сейф. Пришлось разрезать бурые оковы с помощью лазера. Не хотя, со скрипом, натужно кряхтя и чавкая, они поддались. И просоленное древнее дерево рассыпалось на пропахшие водорослями щепы.
Девушка, сняв бейсболку и, надев пластиковые очки со специальным увеличительным стеклом вместо линз, с подсветкой, так бережно дотронулась до бесценного содержимого, словно до крыльев редкой бабочки. На дне ящика лежала чудом уцелевшая тетрадь в матерчатой сине-зеленой обложке. Отчётливо просматривались с лупой на обложке тисненые латинские буквы.
– Что за фигня? – воскликнул Берт и прочел по слогам, – Су -до -вой жур – нал. «Сан-Мигель», 1560 год, – на палубе наступила леденящая душу тишина. Первые страницы журнала были вырваны. Берт попытался прочесть сохранившийся текст:
«Пятнадцатый день девятого месяца 1561 года от сотворения мира. Я, Хосе Суарес, помощник капитана, веду эти записи. С тех пор как на борт подняли ее, здесь творятся странные вещи. Я почти не сплю. Капитан Леварро сошел с ума, говорит, что женщина в белом вовсе не женщина. Она исчадие Ада. И зря мы спасли ее. Судно теперь сгинет, и мы. Мы прокляты и сокровища испанской Короны исчезнут в пучине морской. Бред этот про неприкаянные души и русалок действуют на членов команды. Я не верю во все эти морские байки, пришлось изолировать капитана и взять управление судном на себя.
16.09. 1561 года. «Сан-Мигель» попал в шторм одиннадцать баллов. Троих матросов смело в пучину шквальным ветром. Она стояла на носу, в тонком кисейном платье, раскинув руки в стороны. Жуть. Я пытался ее образумить. Ветер стегал по лицу, рвал паруса, заливал водой палубу. На Элизабет, сеньора так представилась, не шевельнулся даже локон.
17.09. 1561 года. Полный штиль. Мы с капитаном, пока она находился в своем уме и здравой памяти, что бывало все реже с каждым днем, подсчитали убытки. Наша гальюнная гаргулья, даже мне уже кажется, приобретает все более суровый вид. Элизабет, когда стоит жидкое солнце, не поднимается из трюма.
18.09.1561 года. Идем медленным ходом, тихая волна. Проверил вахтовых. Сделал записи в журнал. Заметил тень. Все святые, Элизабет, стоит со свечой на корме. Прямо по курсу сквозь дым как от взрыва пороховой бочки, мелькают в ответ множество огней. Стремительно приближаются. По началу я задумался, не галлюцинации ли меня посещают от отсутствия должного отдыха и сна. На судно будто бы надвигалась армада судов. Корабли -призраки. Этот проклятый озноб уже измучил меня. Допускаю, что подхватил малярию. Запасы настойки из коры хинного дерева подходят к концу, умру как великий Алехандро из Македонии в тридцать два полных года. Где я подхватил этот «плохой воздух»? Эти визги снова, наверное, помутнение сознания от горячки.
19.09. 1561 года. Я слежу за ней. Не могу есть и спать. Поделился с капитаном Леварро. Он иногда все же приходит в себя. Кок Хулио Родригес исчез, ужин вчера не подавали. Скорее всего спит пьяный с козами. Решили с сеньором капитаном не сеять панику, много нанятых суеверных матросов с Ямайки и Гвинеи.
22.09.1561 года. Я которую ночь дежурю, спрятавшись под яликом, там, где якорная цепь. Клянусь, здесь замешана нечистая, да, поможет нам всем святая Дева Мария. Мысли мои путаются. Подводит здоровье. Проклятая малярия.
23.09. 1561 года. Душно пред рассветом, соль проникла во все складки кожи. Сегодня взял дубовый сундук для письменных принадлежностей на корму. Теперь веду дневник, пока не смотрит сон. Толчок. Допишу позже, проверю в трюме, что случилось…»
Берт дочитал последнюю запись. Оставшиеся заплесневевшие страницы дневника были пусты:
– Черт, что там произошло? По исторической версии на судно напали пираты. При абордаже судно накренилось из-за пробоины и дало течь, – констатировал Кларк, закинув руку за выгоревшую от солнца рыжеволосую голову и прислонился к грок-мачте.
– Что случилось с сокровищами, лучше скажи, они внизу? – искатели сокровищ молча переглянулись.
– Я один слышал этот жуткий визг, будто кого-то топят, и он орёт в отчаянии. Там, где затонувший галеон? – Берт, чтоб не выдать страх, сплюнул в море. Члены команды не хотели признаваться себе и друг другу, что все слышали эти жуткие вопли. Рыжий взъерошенный Берт, словно сошедший с картинок из учебника по древней Истории норманнов, высокий, мускулистый варяг, развалился вальяжно на палубе. Раскинул руки и ноги как морская звезда.
– Парни, на хрен, это семнадцать миллиардов долларов. Даже наши внуки не будут нуждаться. С властями я договорился, их только двадцать процентов. Завтра продолжим исследования. Будем использовать насосы, – белобрысый Кларк, чтоб как -то разрядить напряжение в команде, с разбегу сиганул в переливающуюся бирюзой и малахитом водную простыню Карибского моря.
?Он, привычный к солёной воде, открыл глаза и увидел ее. Миловидная девушка в исподнем платье, такие одевали под корсет. Атласные ленты на рукавах трепетали под водой как причудливые водоросли. Бледное лицо, и прозрачное платье, под которым соблазнительно извивалось мраморное тело. Кларк замер, попытался коснуться девушки, она тут же исчезла. Ее тончайшие правильные черты неожиданно исказились гримасой страха, ее лицо покрылось синюшными трупными пятнами. Кларк почувствовал спазм в желудке. Руки и ноги онемели в мгновение и отказывались двигаться. Он отчаянно пытался снова и снова всплыть. Но оставался на месте. Девушка – виденье исчезла в морской пучине, и он мог поклясться чем угодно, что видел из – под струящейся белоснежной ткани рыбий хвост. Мерцающий как слюда от солнечных бликов, сиреневый хвост как у только что пойманной рабирубии и желтые плавники.
Помутнение сознания случилось как вспышка спички в ночи, рукам вернулась сила в тот момент, когда воздух в легких Кларка кончился. Он сделал резкое усилие и вынырнув, заметил суету и панику на палубе. На борт втащили тело, в разноцветных водорослях и тине, зигзаги кораллов и зазубрины ракушек поблескивали в спутанных ее волосах, переливающихся в заходящим за горизонт солнечным орденом. Он истошно орал, но его никто не слышал.
?«Аточа» исчезла с радаров 23 сентября 2017 года, в том же квадрате, что и «Сан-Мигель». Местонахождение шестидесяти семи тысяч серебряных монет, трехсот слитков серебра, несколько сундуков с золотыми украшениями и изумрудами, десять бронзовых пушек с затонувшего судна осталось неизвестным и, по-прежнему, покоится на дне Карибского бирюзового моря. Кларк продержался в открытом море, сражаясь с рифовыми акулами, минут двадцать, последнее, что он видел – это тонущую поисковую бригантину «Аточа» под дикие завывания морской сирены, предвещающей несчастья. А ведь прав был дед Берта, когда увещевал: «Плохая примета называть корабль в честь того судна, которое пропало в море вместе с сокровищами и людскими слезами»
8. 50 ударов в минуту. Город живой/ Алинда Ивлева
– Роза, слезь с подоконника, немедленно! Метель за окном, опять всю комнату закоптит! Бабушка Циля кашляет! – голос женщины прозвенел как надорванная струна, зашелестел и превратился в неразборчивый шепот. Её синюшная рука выпала безвольно из-под кучи непонятного шмотья, укрывающего едва заметные очертания плоской фигурки на тахте.
– Мамулечка, только не засыпай, он жив! Жив! Я слышу! Баба Циля говорила, если услышу снова, как сердечко бьется у города, значит, он дышит! – существо, замотанное в несколько пуховых платков, объеденных молью, с чумазым лицом от копоти буржуйки, снова прильнуло к заколоченному досками окну. – Оно стучит! – звонким колокольчиком восторженно сообщила девочка. Осторожно слезла на стул, медленно спустила один валенок на бетон, затем второй.
Где-то бахнул салют, за ним последовало несколько ярких, разноцветных залпов, похожих на крылья птиц. Все во круг озарилось и стало тонуть в сиянии. Лешка поцеловал мне ладонь и шепнул:
– Я про предложение директора хотел сказать. Ты, соглашайся, Зазубрина. Мне кажется, это твое место. Или тебя держит столица?
Я вдохнула морозный воздух, смешавшийся с дымом салюта, и ответила:
– Когда там директор ждет меня – послезавтра?
Лешка прищурился, и я продолжила:
– А знаешь, может быть ты прав. Но если еще раз назовешь меня Зазубриной, я заставлю писать тебя сочинение. И тему придумаю самую сложную, чтобы оставить на второй год.
Лешка улыбнулся, повалил меня в сугроб и сам плюхнулся рядом. Мы растянулись на плотном одеяле снега, и стали смотреть как в вышине созвездие Большой Медведицы погружается серебристым ковшом в чернильницу неба. Я спросила у Лехи:
– А где же Малая Медведица?
Он коснулся моей руки: – Кажется, она вот-вот засияет.
6. Лебединая песня / Алинда Ивлева
– Гаяне, беги к роднику, Лусине рожает, неси воду! – сутулая бабка-повитуха вызверилась на девушку, которая только вернулась с торбой, полной молодой крапивы с предгорья.
В доме стоял шум и гам, коровы и те всполошились. Лусине, старшенькая, наконец-то разродится первенцем. Мужчины уже засели под лозами винограда на топчанах с кувшином молодого сидра, прячась от полуденного пекла. Первого внука в большом семействе Оганесян встречали как положено, дудук надрывался от мелодии вольных прохладных гор. Казалось, что этот волшебный инструмент в руках музыканта оживал, душа абрикосового дерева трепетала, издавая пронзительные звуки.
?Как горная серна, проворно и уверенно, Гаяне неслась с двумя жестяными кувшинами вниз к ущелью. Черные кудряшки выбивались из-под пестрого платка. Щеки раскраснелись. Али всегда поджидал ее у родника, пользуясь частыми отъездами отца в дальнее селение по делам, тогда он был за главного. Охота и пропитание семьи ложилась на плечи 17- летнего, не по годам развитого, мускулистого паренька. Али – старший сын из зажиточной семьи. Закончил несколько классов медресе. Такой жених – мечта любой турчанки. Но Али влюблён с детства в волоокую Гаяне. Бредил ею во сне, страсть, вскормленная бессонными ночами, будоражила в нем все самые низменные порывы. Гаяне обмотала горлышко пеньковой верёвкой и забросила как можно дальше в бурную речку, жестяной кувшин ударился о камни, моментально наполнился ледяной, кристально чистой водой бирюзового оттенка. Она изогнулась так, что Али в засаде из орешника ущипнул себя, чтоб снять напряжение в паху, готовое извержением вулкана смести все на своем пути. Девушка задрала юбки выше колен и закрутила тугим узлом вокруг талии, чтоб зайти в воду. Он разглядел каждую венку на ее белоснежных ровных ногах, каждый волосок между манящими бедрами. Дыхание его сбивалось, штаны трещали по швам. Гаяне знала, что Али караулит ее, как коршун добычу, но не тронет ее. Дразнила, проказница, разжигала первобытный зов плоти.
?Бабка Алихану, полушутя вторила, хоть и слепая, мол, если б не его острый глаз – не успевал бы двух зайцев в кустах отловить. Только он знал о чем давно догадалась слепая Хадиджа, почуяла.
– Не пара тебе армянская кяфирка, отец в Ван отправит все равно, засватали мы для тебя Асият, отец в администрации ее, благородные люди.
Али молился, расплющивая нос до красноты изо дня в день о вязанный дедулин коврик. Он просил Бога, чтоб разверзлись тучи небесные и указал Всемогущий влюблённым дорогу, на которой не будет им препятствий. В тот день до родника донесся эхом отцовский, пронизывающий до костей ужасом боли, вопль:
– Ван, Вааан весь в крови, жгут, насилуют. Детей в реке топят. Солдаты султаната гонят армян, оставшихся в горы. Соседи спасайтесь! – и каурый загнанный конь под гонцом рухнул замертво.
?Давно слухами земля полнится, что стоят армяне на пути, мешают турецкому каганату, "молодому исламскому государству" объединяться, забирать земли у неверных.
?Али кубарем скатился по скалистому спуску, схватил Гаяне в охапку, прижал к себе как драгоценность и прорычал:
– В охотничий домик, по козьим тропам, не одна подлая собака не отыщет там.
?Гаяне трепетала, как лист осенний под порывом горного ветра в первые заморозки. Юноша глянул вниз, горная тропа была полна янычар в папахах, ятаганы сверкали от засыпающего солнца за снежными пиками. Влюбленные рванули вверх сквозь колючки и заросли. Повсюду слышен был лай псов. Со стороны гор донесся, выворачивающий наружу внутренности, запах жженой человечины. Черный дым повалил отовсюду.
– Мои родные, я не брошу их, – стонала Гаяне, сдирая в кровь колени будто об адские жернова, взбираясь по каменистой тропе. Не в силах сопротивляться привычному к такой дороге парню, она ползла за ним.
В сторожке пахло жиром, керосином, и заскорузлым мужским потом. Лай собак пульсировал в ушах, парализуя волю. Бряцание оружия было все ближе. Али понимал – окружают. Гаяне, обхватив колени, уткнулась носом в окровавленные юбки, утерла слезы концом платка, и прошептала манко и уверенно одновременно:
– Возьми меня, моя любовь. Я не дамся им. Умоляю, – и девушка расстегнула пуговички на вороте платья, оно по плечам предательски быстро сползло, как сель в дожди затяжные с гор.
Адреналин и возбуждение не оставили времени для сомнений. Парень понимал, что его убьют первым, а с его ласточки сдерут кожу живьём, когда надругаются. Он покрыл ее своим телом, закрывая от насилия, нечеловеческого ужаса, спрятал ее под собой. Пусть он будет ее первым и последним мужчиной. Али положил кинжал на топчан. Они не слышали ничего, кроме дыхания друг друга, шума свободолюбивого ветра, и мелодии, спетой пичужкой в ивняке, окрашенной рубиновыми струйками последних капель жизни с их запястий.
7. Аточа / Алинда Ивлева
– Берт! Я, кажется, зацепился за коралл, что-то держит, аа, твою мать, – аквалангист яростно дергался, как живая рыба на раскалённых углях, пытаясь высвободить ногу. Исполинский желтый коралл надломился и невидимым циркулем начертил круг, обнажив древнюю якорную цепь. Дубовая щепа, покрытая мириадами светящихся искр как в калейдоскопе, срослась в смертельном экстазе с цепью. Деревянный останок взял Берта на абордаж, зацепившись за шланг акваланга. По дну закружился песок в неистовой карибской кизомбе. В этот момент из рации раздался жуткий треск, визг, сменяющийся воем. Крик походил на стон зловещей гаргульи на носу корабля, предвещающий гибель корабля.
– Насос, я врубаю насос, – просипел в рацию Кларк. Разверзлась песчаная воронка, и искатели затонувших сокровищ разглядели во тьме ту самую гаргулью – стража тьмы, точнее, ее раскрытую хищную пасть.
?Нос галеона выплыл призраком из бездны Карибского моря. Водолазы одновременно услышали гулкое бряцание металла. Свет подводных фонарей обнаружил черный ящик, облепленный склизкими организмами моря как присосками. Кларк подал команду на судно:
– Поднимай, кажется, мы что-то нашли! Неожиданную находку на подъемнике подняли на судно.
?Берт и Кларк, поднявшись следом на палубу, обнаружили Диану и Тима, бережно расчищающих загадочный подарок со дна Карибского моря. Это оказался полусгнивший, но уцелевший деревянный сундучок с железными скобами. Морская соль продырявила металл ржавчиной, но скобы, словно щупальцы кальмара все равно плотно обнимали дубовый сейф. Пришлось разрезать бурые оковы с помощью лазера. Не хотя, со скрипом, натужно кряхтя и чавкая, они поддались. И просоленное древнее дерево рассыпалось на пропахшие водорослями щепы.
Девушка, сняв бейсболку и, надев пластиковые очки со специальным увеличительным стеклом вместо линз, с подсветкой, так бережно дотронулась до бесценного содержимого, словно до крыльев редкой бабочки. На дне ящика лежала чудом уцелевшая тетрадь в матерчатой сине-зеленой обложке. Отчётливо просматривались с лупой на обложке тисненые латинские буквы.
– Что за фигня? – воскликнул Берт и прочел по слогам, – Су -до -вой жур – нал. «Сан-Мигель», 1560 год, – на палубе наступила леденящая душу тишина. Первые страницы журнала были вырваны. Берт попытался прочесть сохранившийся текст:
«Пятнадцатый день девятого месяца 1561 года от сотворения мира. Я, Хосе Суарес, помощник капитана, веду эти записи. С тех пор как на борт подняли ее, здесь творятся странные вещи. Я почти не сплю. Капитан Леварро сошел с ума, говорит, что женщина в белом вовсе не женщина. Она исчадие Ада. И зря мы спасли ее. Судно теперь сгинет, и мы. Мы прокляты и сокровища испанской Короны исчезнут в пучине морской. Бред этот про неприкаянные души и русалок действуют на членов команды. Я не верю во все эти морские байки, пришлось изолировать капитана и взять управление судном на себя.
16.09. 1561 года. «Сан-Мигель» попал в шторм одиннадцать баллов. Троих матросов смело в пучину шквальным ветром. Она стояла на носу, в тонком кисейном платье, раскинув руки в стороны. Жуть. Я пытался ее образумить. Ветер стегал по лицу, рвал паруса, заливал водой палубу. На Элизабет, сеньора так представилась, не шевельнулся даже локон.
17.09. 1561 года. Полный штиль. Мы с капитаном, пока она находился в своем уме и здравой памяти, что бывало все реже с каждым днем, подсчитали убытки. Наша гальюнная гаргулья, даже мне уже кажется, приобретает все более суровый вид. Элизабет, когда стоит жидкое солнце, не поднимается из трюма.
18.09.1561 года. Идем медленным ходом, тихая волна. Проверил вахтовых. Сделал записи в журнал. Заметил тень. Все святые, Элизабет, стоит со свечой на корме. Прямо по курсу сквозь дым как от взрыва пороховой бочки, мелькают в ответ множество огней. Стремительно приближаются. По началу я задумался, не галлюцинации ли меня посещают от отсутствия должного отдыха и сна. На судно будто бы надвигалась армада судов. Корабли -призраки. Этот проклятый озноб уже измучил меня. Допускаю, что подхватил малярию. Запасы настойки из коры хинного дерева подходят к концу, умру как великий Алехандро из Македонии в тридцать два полных года. Где я подхватил этот «плохой воздух»? Эти визги снова, наверное, помутнение сознания от горячки.
19.09. 1561 года. Я слежу за ней. Не могу есть и спать. Поделился с капитаном Леварро. Он иногда все же приходит в себя. Кок Хулио Родригес исчез, ужин вчера не подавали. Скорее всего спит пьяный с козами. Решили с сеньором капитаном не сеять панику, много нанятых суеверных матросов с Ямайки и Гвинеи.
22.09.1561 года. Я которую ночь дежурю, спрятавшись под яликом, там, где якорная цепь. Клянусь, здесь замешана нечистая, да, поможет нам всем святая Дева Мария. Мысли мои путаются. Подводит здоровье. Проклятая малярия.
23.09. 1561 года. Душно пред рассветом, соль проникла во все складки кожи. Сегодня взял дубовый сундук для письменных принадлежностей на корму. Теперь веду дневник, пока не смотрит сон. Толчок. Допишу позже, проверю в трюме, что случилось…»
Берт дочитал последнюю запись. Оставшиеся заплесневевшие страницы дневника были пусты:
– Черт, что там произошло? По исторической версии на судно напали пираты. При абордаже судно накренилось из-за пробоины и дало течь, – констатировал Кларк, закинув руку за выгоревшую от солнца рыжеволосую голову и прислонился к грок-мачте.
– Что случилось с сокровищами, лучше скажи, они внизу? – искатели сокровищ молча переглянулись.
– Я один слышал этот жуткий визг, будто кого-то топят, и он орёт в отчаянии. Там, где затонувший галеон? – Берт, чтоб не выдать страх, сплюнул в море. Члены команды не хотели признаваться себе и друг другу, что все слышали эти жуткие вопли. Рыжий взъерошенный Берт, словно сошедший с картинок из учебника по древней Истории норманнов, высокий, мускулистый варяг, развалился вальяжно на палубе. Раскинул руки и ноги как морская звезда.
– Парни, на хрен, это семнадцать миллиардов долларов. Даже наши внуки не будут нуждаться. С властями я договорился, их только двадцать процентов. Завтра продолжим исследования. Будем использовать насосы, – белобрысый Кларк, чтоб как -то разрядить напряжение в команде, с разбегу сиганул в переливающуюся бирюзой и малахитом водную простыню Карибского моря.
?Он, привычный к солёной воде, открыл глаза и увидел ее. Миловидная девушка в исподнем платье, такие одевали под корсет. Атласные ленты на рукавах трепетали под водой как причудливые водоросли. Бледное лицо, и прозрачное платье, под которым соблазнительно извивалось мраморное тело. Кларк замер, попытался коснуться девушки, она тут же исчезла. Ее тончайшие правильные черты неожиданно исказились гримасой страха, ее лицо покрылось синюшными трупными пятнами. Кларк почувствовал спазм в желудке. Руки и ноги онемели в мгновение и отказывались двигаться. Он отчаянно пытался снова и снова всплыть. Но оставался на месте. Девушка – виденье исчезла в морской пучине, и он мог поклясться чем угодно, что видел из – под струящейся белоснежной ткани рыбий хвост. Мерцающий как слюда от солнечных бликов, сиреневый хвост как у только что пойманной рабирубии и желтые плавники.
Помутнение сознания случилось как вспышка спички в ночи, рукам вернулась сила в тот момент, когда воздух в легких Кларка кончился. Он сделал резкое усилие и вынырнув, заметил суету и панику на палубе. На борт втащили тело, в разноцветных водорослях и тине, зигзаги кораллов и зазубрины ракушек поблескивали в спутанных ее волосах, переливающихся в заходящим за горизонт солнечным орденом. Он истошно орал, но его никто не слышал.
?«Аточа» исчезла с радаров 23 сентября 2017 года, в том же квадрате, что и «Сан-Мигель». Местонахождение шестидесяти семи тысяч серебряных монет, трехсот слитков серебра, несколько сундуков с золотыми украшениями и изумрудами, десять бронзовых пушек с затонувшего судна осталось неизвестным и, по-прежнему, покоится на дне Карибского бирюзового моря. Кларк продержался в открытом море, сражаясь с рифовыми акулами, минут двадцать, последнее, что он видел – это тонущую поисковую бригантину «Аточа» под дикие завывания морской сирены, предвещающей несчастья. А ведь прав был дед Берта, когда увещевал: «Плохая примета называть корабль в честь того судна, которое пропало в море вместе с сокровищами и людскими слезами»
8. 50 ударов в минуту. Город живой/ Алинда Ивлева
– Роза, слезь с подоконника, немедленно! Метель за окном, опять всю комнату закоптит! Бабушка Циля кашляет! – голос женщины прозвенел как надорванная струна, зашелестел и превратился в неразборчивый шепот. Её синюшная рука выпала безвольно из-под кучи непонятного шмотья, укрывающего едва заметные очертания плоской фигурки на тахте.
– Мамулечка, только не засыпай, он жив! Жив! Я слышу! Баба Циля говорила, если услышу снова, как сердечко бьется у города, значит, он дышит! – существо, замотанное в несколько пуховых платков, объеденных молью, с чумазым лицом от копоти буржуйки, снова прильнуло к заколоченному досками окну. – Оно стучит! – звонким колокольчиком восторженно сообщила девочка. Осторожно слезла на стул, медленно спустила один валенок на бетон, затем второй.
