Часть первая - Последний Император
Глава 1
Чародей воздел костлявые руки к подернутому грозовой пеленой небу, выкрикнул последние слова заклинания и рухнул на колени, пачкая свою красную церемониальную тогу в земляной пыли. Его сотрясала дрожь, седые волосы растрепались, ноги больше не слушались, в горле саднило, и ссутулившись старик обреченно поник, осознав, что только что приблизил свой скорый уход за край – позволил драгоценной частичке собственной жизни безвозвратно ускользнуть от него, убежать, словно воде меж широко разведенных пальцев.
Но риск того стоил.
Еще никогда – а ведь он прожил немало – ему не приходилось взывать к столь могущественным силам. Он отчетливо помнил, как накануне кровопролитной войны даже и помыслить не мог о невиданной дерзости, не верил, что посмеет перешагнуть предел всех своих мистических знаний, накопленных за долгие годы колдовской практики. До самого последнего момента подлый червь сомнения точил его изнутри, пугая и нашептывая, что заклинания, подсмотренные им в древних, крошащихся от малейшего прикосновения свитках, всего лишь пустые слова, не способные пробудить и подчинить его воле невидимые смертным темные сущности – чтобы привлечь их на сторону людей.
Но у него получилось!
Кровавый ритуал высвободил силу, которой еще не ведал мир.
И теперь старик с упоением смотрел на результаты своих трудов.
Свет потускнел. Казалось, что наступил вечер. Тучи в небе сгустились, задвигались, сталкиваясь и громоздясь друг на друга. В их глубине засверкали ветвистые молнии, но ни единого раската грома так и не прозвучало. Наоборот, на землю опустилась непонятная, давящая тишина. Ни дуновения ветерка, ни крика морской чайки. Немногочисленным свидетелям, наблюдающим за разворачивающимся страшным магическим представлением, достались лучшие места: с вершины безжизненного утеса, каменным клыком взрезавшего пенящиеся неспокойные воды, они видели и раскинувшееся до самого горизонта безбрежное море, и низко стелющиеся над волнами мрачные облака, в клубах которых, озаряемые вспышками, двигались устрашающие тени – и большой остров впереди. Именно к его черным скалам ползла сейчас молчаливая буря, вызванная чародеем.
Старик повернул искаженное усталостью и торжеством лицо к маленькой площадке у него за спиной. Там, накрепко привязанный к отлитому из чистейшего золота столбу, вытянулся худой обнаженный мужчина. Его поджарое тело с бледной кожей и четко прорисованными мускулами покрывали безобразные ссадины и многочисленные кровоточащие порезы. Черные волосы с неаккуратно срезанным хвостом тугой косы, окрашенным в темно-красный цвет, расплелись и спутались. Однако, несмотря на столь плачевное состояние, он являлся самым важным участником ритуала. Невольным – но кто же считается с волей пленника?.. Лишь благодаря его присутствию темное колдовство людей обрело сегодня всю свою ужасающую мощь. Его кровь, заботливо собранная в золотую чашу, послужила лакомой приманкой и величайшей наградой тем страшным, чуждым силам, что пришли сейчас на зов чародея – выполнить его жестокий приказ.
– Смотри! – выкрикнул старик и поднялся на подгибающиеся от усталости ноги. – Смотри на смерть своего мира, император!.. Даже развалинам презренного Монтиталя нет больше места на нашей земле!
Пленник вскинул голову и обратил горящий взор к морю – туда, где среди холодных волн, не устояв перед страшной бурей, медленно таяли очертания скалистых берегов. Сквозь горные пики и остовы разрушенных башен уже проступила далекая линия горизонта. Образ острова стал зыбким, дрожащим, он исчезал, расплывался, словно мираж. Под считанные удары сердца он обратился в белесый туман, и налетевший ветер подхватил его и разодрал безжалостными порывами в клочья. Последнее дуновение, принесшее прощальные запахи умирающего мира, коснулось осунувшегося лица пленника, милосердно иссушив слезы, готовые заструиться по его впалым щекам. В одночасье и сам остров, и город Монтиталь, раскинувшийся на нем, перестали существовать. Лишь беспокойные морские волны плескались на том месте, где только что тянулись к небу величественные горные пики и сверкали на солнце белоснежные башни удивительных дворцов.
Чародей обернулся к стоявшему рядом хану Уфиама, командовавшему огромной армией, одержавшей сегодня величайшую из побед. Окинул взглядом взволнованную свиту хана, состоящую исключительно из генералов, храбро сражавшихся в последней битве бок о бок со своим командиром. Посмотрел на своих искренне восхищенных магов-помощников. Самодовольно ухмыльнулся, ометив на лицах вооруженных луками и мечами солдат смесь восторга, радости и облегчения.
Его сердце переполнилось ликованием.
– Все! – выкрикнул чародей, обращаясь к презренному созданию, которое даже человеком нельзя было назвать. – Ни один кэайа, даже если кто-нибудь еще из твоего поганого племени сумел уцелеть, в чем я искренне сомневаюсь, не сможет вернуться на руины города! Слышишь меня, император? Ни-ког-да!
Ответом ему послужил лишь тяжелый, леденящий душу взгляд, обезумевший от горя, тоски и небывалой ненависти. Руки императора напряглись в тщетной попытке разорвать врезавшиеся в его тело колдовские путы, а тонкие губы задрожали – то зверь, таящийся в его душе, оскалил зубы.
Сегодня раса кэайа, темных демонов, лишь внешне походивших на людей, а на самом деле являвшихся сосредоточением самого жестокого, самого ужасного зла, ступавшего когда-либо по земле, была полностью истреблена, и последний император Монтиталя стоял перед ними – скованный, нагой и безоружный. Упорное, но тщетное сопротивление людской магии вместе с продолжающими кровоточить ранами – золото из лезвия ножа, которым резали его тело, не давало крови кэайа свернуться – вконец измотали его, но император по-прежнему не признавал себя побежденным.
Чародей ждал чего-то подобного: разве кому-то дано укротить горделивый дух кэайа? Война показала, что демонов проще перебить, чем вынудить подчиниться. Целую вечность правил миром древний народ воинов и колдунов, избрав своей крепостью неприступные скалы черного острова посреди океана. Люди верили, что кэайа приносили кровавые жертвы жестоким, извращенным богам; что они – дети ночи, лишенные сердца и сострадания, а души их изъедены пороками и коварством. Их темное колдовство превращало мягкие нити лунной паутины в диковинных, призрачных тварей, подвластных лишь подернутой безумием воле своих создателей. А их непревзойденное мастерство убийц окрасилось легендами, настолько нереальными, что вымысел давно вытеснил правду.
Устроившись на недосягаемых пьедесталах из надменности и гордыни, кэайа свысока поглядывали на молодую расу людей, появившуюся на восточном континенте и начавшую заселять обширные, плодородные земли материка. Слишком уж быстро проносились людские жизни по сравнению с долгим, неспешным веком кэайа, и мало что могло удивить древний народ, порожденный, как гласили легенды, из света звезд и серебра луны. Чародей привык считать, что всему живому жизнь дарует солнце, его свет заключен в каждом человеке, в каждом животном и каждом растении. В демонов же жизнь вдохнули ночные светила, а в ночи, как всем известно, таится первородное зло.
Кэайа купались в роскоши и богатстве, черпали силу в древних традициях – и не стремились к познанию нового, постоянно меняющегося мира за пределами их неприступной твердыни. Но те, кого они считали лишь полудикими варварами, с каждым столетием крепли, множились, осваивали новые земли, создавали сильные королевства, настырно продвигались вглубь материка и расселялись по прибрежным островам. Среди них появились великие воины и искусные маги. Веками люди страшились чуждых, непонятных соседей – и однажды почувствовали себя достаточно сильными и многочисленными, чтобы бросить вызов древнему народу. Сразу несколько королевств, вмиг позабыв о междоусобных распрях, объединились и выступили против общего врага. Черный остров захлестнули волны войны. Хозяева Монтиталя яростно защищались, но противник посылал на штурм все новых и новых солдат, вынужденных продираться к городу по трупам своих же товарищей, только что шедших впереди них. Кэайа даже помыслить не могли, что люди не только отважатся напасть, но и одолеют их в сражении.
А возможно, подумал старик, кэайа просто устали – от того и потерпели поражение в войне. Они слишком долго правили, видели и помнили такое, от чего обычные смертные навсегда лишились бы рассудка. Они жили в свое удовольствие, медленно плыли по реке жизни и времени, полностью отдавшись ее неторопливому течению, разучились удивляться и радоваться. Они неотвратимо клонились к закату и в старческой слепоте не замечали подбирающейся к ним беды. Их род медленно угасал, вырождался, их жизненная энергия иссякала. Тысячелетия истории, память предков и огромные знания тяжким грузом давили на их души. Тщеславие и надменность овладели их умами, и они отказывались признавать необходимость перемен. Они боялись новой эпохи, отгораживались от ее влияния. Но мир, стремящийся к совершенствованию, потребовал для себя новых хозяев – гулко и настойчиво постучав в двери отжившего свой век народа: неумолимо вторгшись в жизнь кэайа и разрушив ее.
Осознавал ли в полной мере плененный император торжество собравшихся вокруг него победителей, сумевших переломить ход войны, – и то, как они наслаждались его поражением? Чувствовал ли что-то, кроме прожигающей его изнутри кипящей ненависти? Ведь он видел, как люди безжалостно истребляли его народ, как не щадили никого, даже немногочисленных детей – и ничего не мог изменить. Он оказался бессилен.
Но он все еще был жив.
– Монтиталь вернется, – заговорил вдруг император, впервые с того момента, как оказался пленен. Все вздрогнули при звуках его ровного, проникновенного голоса. – Ни вы, ни дети ваших детей не увидят этого дня, но Монтиталь вернется.
Хан Уфиама даже не попытался сдержать презрительного смешка.
– Ты, верно, ослеп? Или твой разум вконец повредился. Никогда твое собачье племя не сможет вернуться сюда! – Хан, облаченный в богато расшитый кафтан и атласные шаровары, ткнул рукоятью плети в опустевший горизонт. – Да и от самого тебя скоро останется лишь обглоданный морскими падальщиками скелет. Когда мы покончим с тобой и сбросим твое тело с утеса!
На лице пленника заиграла нехорошая улыбка, а его пронзительные, светло-серые глаза будто льдом затянуло.
– Твоя кровь, хан, поможет мне все вернуть.
Голос императора стал жестким и зазвенел, словно сталь клинка, встретившаяся в бою с точно такой же холодной сталью.
– Ты безумен. И так жалок в своих угрозах! – Хан храбрился, но чародей перехватил его обеспокоенный взгляд: слишком уж непреклонно и уверенно говорил император. – Тебе ни за что не вернуть Монтиталь, его попросту больше нет! Наша магия и воинская доблесть победили вас.
– Он плюется от бессилия, господин, – чародей попытался успокоить своего покровителя. – Мы вырвали у зверя все его зубы, и он уже не сможет укусить.
Тонкие губы кэайа зашевелились, беззвучно выговаривая слова. Люди вокруг зароптали. Все отлично помнили, насколько устрашающим могло быть колдовство демонов. Если император хотя бы на малую толику высвободился из-под их влияния, смог дотянуться до остатков магии, каким-то чудом уцелевших после уничтожения Черного острова – хотя чародей ничего не чувствовал, ни единого отклика силы, которую можно было бы схватить и присвоить, – то им несдобровать.
Хан Уфиама не выдержал, шагнул вперед и хлестнул непокорного пленника тяжелым кнутом, оставив на его теле еще один краснеющий рубец. Император принял удар, даже не дрогнув, и продолжил что-то шептать.
Хан попятился прочь от столба и обернулся к чародею:
– Не ты ли убедил меня, что он полностью в нашей власти? Что твои ритуалы лишили его воли и всех сил?
– Конечно, так и есть... – чародей кивнул, правда, уже без прежней уверенности в голосе.
Да, они захватили императора живым, сковали его волю сильнейшими чарами, заставили служить им. Но никто из них доподлинно не знал, на что по-настоящему способен владыка демонов. Даже порабощенный, он заставлял страшиться его.
Кэайа меж тем запрокинул голову, его застывший взгляд обратился вдаль, к тому месту, где сгинул Монтиталь, и с его разбитых в кровь губ сорвались первые звуки. Но какие!.. Люди зажали уши руками – только бы не подпасть под действие темного колдовства, только бы не слышать! Древний язык демонов превращал слова в дикую, надрывную песню, истязающую душу болью и отчаянием – так ветер воет в расселинах скал, так скорбят звери над могилами своих детей – и невозможно было поверить, что наделенное разумом существо способно исторгать такое.
Но все же это были именно слова – древнего, сложного языка колдунов Монтиталя, самого грозного оружия в устах умелого мага. И если люди хоть как-то разучили наречие эмбра, на котором кэайа общались между собой в повседневной жизни, то колдовской язык демонов, эвери, оставался для них непостижимой загадкой. И сейчас сильный голос императора будоражил мир звуками исступленной ярости, странные слова, вибрирующие и переливающиеся, рассекали неподготовленные сердца тоской и страхом, сплетались в единую песню, завораживая, сковывая волю невольных слушателей и возносясь к небесам.
– Что он творит? – хан схватил чародея за руку. – К каким силам взывает?..
– Я не понимаю... Никто из нас не знает их истинного языка.
От музыки слов воздух вокруг зазвенел и завибрировал. Только что чародей ничего не чувствовал – и вдруг все наполнилось волшебством: незнакомым, исковерканным и страшным. Мощные потоки силы, отовсюду стягивались сейчас к их маленькому утесу, бурлящая магия ощущалась невообразимо старой и первородной – древней даже для живущих почти вечно кэайа. Сейчас она нехотя пробуждалась, потревоженная отчаянным зовом императора, тянулась к нему из самого средца мира, в котором была надежно запечатана с момента его сотворения.
И вдруг старик осознал, что происходит. Он все понял.
Запутанные, туманные предостережения на хрупких листах пергамента – он натолкнулся на них во время поиска заклятия, способного одолеть демонов, – наконец-то стали ему предельно ясны и понятны. Душа его зарыдала. Как он мог быть таким слепцом?
– Демон проклинает нас! – его голос задрожал от волнения. – Все кэайа, даже женщины и малые дети, обладают магической силой. И, погибая, отдают ее выжившим. Численность демонов уменьшается, но колдовская мощь оставшихся только крепнет. Вот почему мы так долго не могли одолеть последнего из них!
Все в ужасе воззрились на императора. Они оказались заточены на крошечном островке наедине с настоящим чудовищем, обуреваемым единственным чувством: жаждой мести за свой загубленный род.
– Я ведь предупреждал... – сник чародей. – Его нельзя было оставлять в живых.
Завихрения сгущающейся воруг них магии становились все ощутимее – но никто из собравшихся на утесе магов не мог ею воспользоваться, не мог обратить ее вспять или забрать, чтобы обрушить в ударе возмездия на императора. Эта магия не слушалась их, не узнавала. Она их не помнила – а они не знали языка, на котором с ней можно было бы говорить.
– Чушь! Без него ты не смог бы уничтожить Монтиталь! – Хан в гневе взмахнул рукой, указывая в сторону опустевшего горизонта. – Он нужен был нам живым!
