– Да, мы уничтожили Монтиталь, но тем самым освободили волю императора! – воскликнул чародей, раздавленный ужасом от осознания происходящего. – Мы вернули ему все его могущество. И даже больше! Ты же не думаешь, что это был всего лишь остров? Такой же, как все прочие, разбросанные по океанской глади? Некогда его черные скалы поднялись из морских глубин лишь затем, чтобы дать приют первым кэайа, вторгшимся в наш мир. Каждый камешек, каждая травинка на нем впитали в себя колдовское могущество демонов, копившееся тысячелетиями. И вот теперь, когда дом кэайа разрушен, мы больше не властны над их императором! Корчащийся в агонии Монтиталь отдал ему все. Чтобы он смог в последний раз обратиться к своему колдовству и отомстить нам!
Редкие седые волосы чародея растрепались на ветру, руки по-прежнему дрожали, но уже не от усталости, а от страха: ему стоило внимательнее читать старинные книги.
– Мы сохранили жизнь их владыке, и теперь в его распоряжении вся мощь истребленного нами народа, и души их требуют отмщения. Сейчас он способен на все. И он проклинает нас. Нет, это все убитые нами кэайа проклинают нас его устами!.. А могущество предсмертного проклятия целого народа несоизмеримо. Оно обязательно настигнет своих жертв... Настигнет нас.
– Какое проклятие?
Жуткая песнь кэайа не смолкала.
– Он творит свое последнее заклятие, самое сильное. И я не знаю, к союзникам из какой тьмы он взывает сейчас. Какую кару насылает.
– Так останови его! Так же, как сделал это раньше! Отчего ты медлишь?
– Я не могу! – выкрикнул старик в отчаянии. – Ни я, ни мои ученики не в силах помочь тебе! Из колдунов мы превратились в обыкновенных людей, немощных и слабых, мы полностью израсходовали наш дар на уничтожение Монтиталя! Не только нашу мощь, но и всю магию мира. Понимаешь, хан?.. Чтобы сгубить кэайа, мы пожертвовали всем доступным нам волшебством, выплеснули его на демонов, отдали без остатка, без права на возрождение, лишь бы Монтиталь сгинул навеки. Мы, люди, больше не можем управлять невидимой магией. Она утекла, иссякла, ушла через брешь, в которой исчез Черный остров и Белый город на нем, и сейчас император контролирует последнее оставшееся волшебство, опустошает последний сосуд!
– Убейте его, – скомандовал хан.
Солдаты вскинули луки – и облако стрел хищной стаей устремилось к одинокой фигуре, привязанной к столбу. Но ни один наконечник даже не оцарапал кожи пленника, все стрелы воткнулись в землю у его ног, так и не достигнув цели. Хотя промахнуться с такого расстояния было невозможно.
– Сейчас мы бессильны... – чародей совсем поник, смирившись перед неизбежным.
Внезапно сводящая с ума песнь оборвалась. Кэайа опустил запрокинутую голову и посмотрел на людей. Бледное лицо императора, завораживающее строгой, хищной красотой, превратилось в жуткую маску с запавшими глазами, полыхающими ледяным безумием.
– Когда-нибудь, великий хан, твои потомки помогут мне возродить Монтиталь, – отчетливо произнес он, слизывая проступившую на потрескавшихся губах кровь. Говорил он на языке людей с мягким, едва уловимым акцентом. – Я буду терпеливым и дождусь своего часа.
– Дождешься?.. Ну, уж нет!
Взбешенный хан выхватил меч и ринулся к пленнику: с твердым намерением всадить клинок прямо ему грудь. Чародей вскинул руки, потянулся к сознанию хана, хватаясь мизерными остатками сил за потоки клубящейся вокруг магии, стараясь урвать хоть частичку, мысленно сплетая свой разум с разумом единственного человека, еще способного побороть императора, направляя его, надеясь помочь – и, возможно, вместе они смогут покончить с последним из кэайа. А заодно и с его пугающим колдовством. Но стоило хану занести меч для удара, как его остановило острое жжение в ладонях – и эту нестерпимую боль чародей ощутил, как собственную. Сейчас он видел глазами хана, чувствовал то же, что и он, даже все его связные мысли поблекли под натиском чужих бурлящих эмоций. Хан с недоумением опустил взгляд, посмотрел на свой меч – и чародей вместе с ним в ужасе закричал. Привычный широкий клинок хана преобразился, вытянулся, стал узким и темным, с лезвием, покрытым непонятными письменами, с рукояткой из гладкой, черной кости. Он превратился в меч кэайа!
Чародей застонал. Скольких трудов им стоило выбить проклятое оружие из рук императора в последнем бою, сколько сил и жизней они положили, чтобы разъединить их, оторвать друг от друга! Вместе они становились непобедимы. Дьявольский меч в руках демона – что может быть ужаснее?
И вот сейчас хан сам несет поверженной змее новое жало.
Почему они не оставили меч на острове, как можно дальше от его хозяина, а забрали с собой? Чья это была идея?
Чародей дернулся, попытался разжать пальцы хана, чтобы бросить страшное оружие наземь, оттолкнуть как можно дальше – но вместо этого, ведомый чужой зловещей волей, еще сильнее сомкнул кулак. Клинок в их общей руке ожил, потеплел, задрожал, словно взволнованный зверь, и потащил их к столбу со связанным пленником. Чародей в теле хана упирался изо всех сил, противился, боролся за двоих, но клинок ничто уже не могло остановить. Он тянулся к хозяину. Все ближе и ближе. Вот их разделяет всего несколько шагов – а никто из собравшихся вокруг так и не понял, что же на самом деле происходит у них перед глазами. Для хана и угодившего в ловушку его разума и тела чародея время почти остановило свой бег, со стороны же казалось, что хан устремился к пленнику с единственным намерением: заколоть его насмерть.
– Вы хотели напоить мой меч моею же кровью? – зашипел кэайа, заглядывая в глаза хана – а через них и в душу чародея, выворачивая там все наизнанку, опаляя и превращая его в немого бессильного наблюдателя. – Вы разве не знали, что мы с ним единое целое? И что моя кровь только придаст ему сил? Или вы забыли страшные сказки своего народа о демонах Монтиталя?
Чародей почувствовал, как отказывающийся признавать поражение хан предпринял последнюю отчаянную попытку вырваться, но, как ни старался, так и не смог разжать мертвой хватки на черной рукояти. Меч не отпускал его, он словно врос в его ладонь. Хан – вместе с чародеем – заворожено, ощущая себя кроликом, замершим перед огромной змеей, смотрел в бездонные глаза кэайа, не в силах выскользнуть из цепких тисков его разума. Страшные образы извивающимися щупальцами вползли в их мозг – и чародей ужаснулся, увидев, как убитые демоны возвращаются, как над морской пучиной вновь поднимается проклятый остров, и на нем вновь возвышаются высокие шпили белоснежных башен Монтиталя.
– Нет! – закричал в исступлении хан. – Никогда!
И кинулся на императора.
– Стой! Ему только это и надо! – заорал чародей.
А император с радостной, ликующей улыбкой ждал их.
Меч в руке хана целил прямиком в сердце кэайа и, казалось, острый клинок неминуемо рассечет его плоть, раскрошит ребра и пронзит тело насквозь. Но в последний миг, почти уже достав до бледной кожи, острие замерло, отклонилось в сторону и одним неуловимым для человеческого глаза движением разрезало путы, стягивающие тело императора. Колдовские веревки кусками упали на землю, и хан непонимающе уставился на только что освобожденного им пленника.
Император рассмеялся: с торжеством и обещанием великой беды. Не успели утихнуть отголоски безумного хохота, как кэайа пропал. Только что он стоял у столба – а спустя мгновенье там никого уже не было. Вместе с императором исчез и его меч.
Чародея тут же выбросило вон из тела и разума хана. А еще он больше не чувствовал разлитого в воздухе волшебства, даже слабого эха от древней магии не осталось.
– Где он? – хан растерянно огляделся. – Что случилось? Все как в тумане, я будто не владел собой... И мой меч... Все это правда, я действительно освободил его?
– Мы упустили его, – обреченно вздохнул чародей. – Проклятый пес скрылся на темной стороне мира. Нам туда путь закрыт, мы не сможем пройти следом за ним по дорогам кэайа. Только демонам это под силу.
– А то, что он говорил? – едва слышно прошептал хан, только сейчас в полной мере осознавший произошедшее. – Про мою кровь... И моих потомков... Про то, что кэайа вернутся?
– Возможно, это не пустая бравада, господин.
Чародей безмерно устал. Сейчас его не волновало даже то, что они так и не смогли уничтожить всех кэайа. Один, самый важный, ибо являлся повелителем целого народа, пусть уже и не существующего, избежал смерти. Они повели себя, как глупцы, раз допустили подобный промах. Опьяненные невиданной победой, они позабыли о коварстве и мощи их пленника, и позволили ему сбежать. К чему приведет такое упущение – он не знал. Да и не желал знать. В принесшей победу войне он превзошел самого себя – помог истребить древнюю расу, заставил исчезнуть великое государство. Совершил ли он при этом непростительную ошибку, злое деяние? Или же, наоборот, очистил мир от невиданной скверны?
– Кэайа никогда не забывали о высказанных вслух угрозах. – Старик повернулся к своим помощникам. – Мы же свое дело сделали.
Он направился к лодкам, покачивающимся на волнах у подножия утеса. Пора возвращаться на корабль.
– Ты собираешься уйти? – неверяще спросил хан.
– Он не вернется. – Уж в этом старик был уверен. – Не сейчас. Через века – может быть. Но мы никогда не узнаем, удастся ли ему задуманное. Не исключено, что твои потомки, господин, действительно помогут ему возродить Монтиталь. Это и есть твое проклятие. Если, конечно, ты завтра же не убьешь себя и всех своих детей.
Чародей, истративший сегодня все свое колдовство и превратившийся в простого смертного, посмотрел за горизонт – кто знает, каким станет новый мир без магии и кэайа?
Опираясь на меч, словно на посох, он медленно, спотыкаясь на каждом шагу, брел вдоль берега нескончаемого озера. В этом мире не было ни солнца, ни луны, ни звезд. В этом мире вообще не существовало неба. Одна темная, безжизненная пустошь вокруг мертвого зеркала черной воды. Не было здесь и ветра, который мог бы поднять рябь на застывшей глади. Не было звуков – только те, что создавал он сам: шарканье уставших ног по серому песку и дребезжащий звона металла, когда меч натыкался на камень.
Сбежав из разваливающейся реальности, он понятия не имел, куда попадет на этот раз. За долгие тысячелетия своего существования кэайа так и не научились управлять изменчивостью Призрачных Миров: они упрямились, оставаясь неподконтрольными разуму повелителей Монтиталя, существовали помимо их воли, а часто – и наперекор ей. Даже в рукописях и книгах дворцовой библиотеки, собравшей всю мудрость великого народа, не нашлось ответов на извечные вопросы: кто и для чего создал Призрачные Миры? Кэайа редко приходили сюда: слепые и немые земли – без ярких красок и чарующих мелодий – ввергали их в уныние и нагоняли тоску. Даже постоянная смена серых, едва различающихся пейзажей походила на бесконечное хождение по кругу.
Так было почти со всеми.
Но не с ним.
Император упивался их двойственностью. Когда казалось, что пребываешь сразу в нескольких местах, где нельзя довериться ни собственным чувствам, ни тем более глазам: только что ясно различимые зрительные образы в одно мгновенье превращались в туманные миражи, распадались на отдельные части и исчезали. А на их остатки тут же наплывали новые. И так без конца: череда невозможных миров, наполняющих душу вспышками непонятных чувств и затапливающих разум волнами сумасшествия. Его завораживало их текучее, изменчивое настроение, и в прогулках по Призрачным Мирам он всегда находил особенную прелесть. Пустынные, серые земли, где все иначе, где не существует ни времени, ни пространства, где властвует лишь одна бесконечность и незавершенность... Здешнее одиночество никогда не тяготило его, а наоборот – влекло. А вот Айвериз, его сестре, они не нравились.
Император болезненно усмехнулся – разбитая губа все еще кровоточила – вспоминая свои первые шаги по Призрачным Мирам. Тогда им двигало простое любопытство и юношеский азарт: ему хотелось понять, что помешало кэайа постичь суть странного, непостоянного мира, существующего бок о бок с их собственной реальностью на протяжении стольких времен. Но очень скоро его интерес сменился непониманием, озадаченностью и – наконец – восторгом! Призрачные Миры по-прежнему оставались для него загадкой, но он привязался к ним, почти полюбил, если те чувства, которые он здесь испытывал, можно было назвать любовью.
Любовь... Император равнодушно пожал плечами. Кэайа никогда не понимали, отчего люди придают этому пустому слову такой особенный, овеянный трепетом смысл. Не понимал и он.
Но его тянуло сюда: каждый новый визит поднимал в его обычно спокойной душе будоражащую бурю эмоций. Случалось, что любая произнесенная вслух фраза здесь превращалась в хрупкий, витиеватый узор, плавно парящий в воздухе перед его лицом и медленно распадающийся от одного лишь легкого прикосновения. Точно так же и любая мысль могла вдруг обрести материальную форму, и тогда он со стороны следил за ходом собственных рассуждений. Поначалу он только отстраненно наблюдал и не втягивался в предлагаемую Призрачными Мирами игру. Но вскоре понял, что здесь ничто не делается просто так, что во всем заложен скрытый смысл, и даже в хаотичной изменчивости угадывается странная последовательность. И далеко не всегда его баловали безобидными чудесами. С капризной легкостью Призрачные Миры влекли свою добровольную жертву к смертельным ловушкам – и тогда ему приходилось напрягать все силы, подключать всю свою ловкость и смекалку: только бы выбраться из западни и сохранить жизнь.
Покидая Монтиталь, он мог попасть в мир зыбучих песков, где жаркий, сухой ветер беспощадно выжигал легкие, а ненадежная опора под ногами постоянно двигалась: один неверный шаг – и затянет с головой. А в следующий визит ему раскрывала объятия вымораживающая стужа, заботливо стелющая постель из холодного, колючего снега, в которой тело за считанные минуты превращалось в звенящую, прозрачную ледышку. А сколько раз он отчаянно цеплялся за края расселины – когда земля с треском раскалывалась, и его ступни соскальзывали по ссыпающимся вниз камням – и не видел дна разверзшейся под ним пропасти? Или изворачивался – чтобы жадные языки пламени, вырвавшиеся из земных недр, не могли обхватить его и утянуть в клокочущий жар?.. Но случалось и так, что, неспешно шагая по самой кромке океанских волн, с ленивым шипением слизывающих песок с прибрежной полосы, он останавливался, садился на гладкое бревно, выброшенное на берег приливом, и в меланхоличном спокойствии наблюдал, как в туманной дымке на линии горизонта проявляются образы далеких, неведомых ему континентов. Призрачные Миры столько всего дали ему, о стольком рассказали – не удивительно, что они покорили его.
Здесь он впервые изведал настоящий, первобытный страх за собственную жизнь – страх, о котором кэайа в своем замкнутом мире давно позабыли. Здесь он познал истинное восхищение строгой, ничем не приукрашенной, и от этого еще более совершенной красотой суровых пейзажей с одинокими каменными фигурами и медленно скользящими по небу облаками. Здесь он кричал во весь голос и смеялся до боли в груди. И бежал, пока не падал в изнеможении, и неподвижно растягивался на песке, прислушиваясь к ощущениям собственного тела: как ветер перекатывает через него острые песчинки, царапая обнаженную кожу и доказывая, что все происходящее здесь – реально.
Редкие седые волосы чародея растрепались на ветру, руки по-прежнему дрожали, но уже не от усталости, а от страха: ему стоило внимательнее читать старинные книги.
– Мы сохранили жизнь их владыке, и теперь в его распоряжении вся мощь истребленного нами народа, и души их требуют отмщения. Сейчас он способен на все. И он проклинает нас. Нет, это все убитые нами кэайа проклинают нас его устами!.. А могущество предсмертного проклятия целого народа несоизмеримо. Оно обязательно настигнет своих жертв... Настигнет нас.
– Какое проклятие?
Жуткая песнь кэайа не смолкала.
– Он творит свое последнее заклятие, самое сильное. И я не знаю, к союзникам из какой тьмы он взывает сейчас. Какую кару насылает.
– Так останови его! Так же, как сделал это раньше! Отчего ты медлишь?
– Я не могу! – выкрикнул старик в отчаянии. – Ни я, ни мои ученики не в силах помочь тебе! Из колдунов мы превратились в обыкновенных людей, немощных и слабых, мы полностью израсходовали наш дар на уничтожение Монтиталя! Не только нашу мощь, но и всю магию мира. Понимаешь, хан?.. Чтобы сгубить кэайа, мы пожертвовали всем доступным нам волшебством, выплеснули его на демонов, отдали без остатка, без права на возрождение, лишь бы Монтиталь сгинул навеки. Мы, люди, больше не можем управлять невидимой магией. Она утекла, иссякла, ушла через брешь, в которой исчез Черный остров и Белый город на нем, и сейчас император контролирует последнее оставшееся волшебство, опустошает последний сосуд!
– Убейте его, – скомандовал хан.
Солдаты вскинули луки – и облако стрел хищной стаей устремилось к одинокой фигуре, привязанной к столбу. Но ни один наконечник даже не оцарапал кожи пленника, все стрелы воткнулись в землю у его ног, так и не достигнув цели. Хотя промахнуться с такого расстояния было невозможно.
– Сейчас мы бессильны... – чародей совсем поник, смирившись перед неизбежным.
Внезапно сводящая с ума песнь оборвалась. Кэайа опустил запрокинутую голову и посмотрел на людей. Бледное лицо императора, завораживающее строгой, хищной красотой, превратилось в жуткую маску с запавшими глазами, полыхающими ледяным безумием.
– Когда-нибудь, великий хан, твои потомки помогут мне возродить Монтиталь, – отчетливо произнес он, слизывая проступившую на потрескавшихся губах кровь. Говорил он на языке людей с мягким, едва уловимым акцентом. – Я буду терпеливым и дождусь своего часа.
– Дождешься?.. Ну, уж нет!
Взбешенный хан выхватил меч и ринулся к пленнику: с твердым намерением всадить клинок прямо ему грудь. Чародей вскинул руки, потянулся к сознанию хана, хватаясь мизерными остатками сил за потоки клубящейся вокруг магии, стараясь урвать хоть частичку, мысленно сплетая свой разум с разумом единственного человека, еще способного побороть императора, направляя его, надеясь помочь – и, возможно, вместе они смогут покончить с последним из кэайа. А заодно и с его пугающим колдовством. Но стоило хану занести меч для удара, как его остановило острое жжение в ладонях – и эту нестерпимую боль чародей ощутил, как собственную. Сейчас он видел глазами хана, чувствовал то же, что и он, даже все его связные мысли поблекли под натиском чужих бурлящих эмоций. Хан с недоумением опустил взгляд, посмотрел на свой меч – и чародей вместе с ним в ужасе закричал. Привычный широкий клинок хана преобразился, вытянулся, стал узким и темным, с лезвием, покрытым непонятными письменами, с рукояткой из гладкой, черной кости. Он превратился в меч кэайа!
Чародей застонал. Скольких трудов им стоило выбить проклятое оружие из рук императора в последнем бою, сколько сил и жизней они положили, чтобы разъединить их, оторвать друг от друга! Вместе они становились непобедимы. Дьявольский меч в руках демона – что может быть ужаснее?
И вот сейчас хан сам несет поверженной змее новое жало.
Почему они не оставили меч на острове, как можно дальше от его хозяина, а забрали с собой? Чья это была идея?
Чародей дернулся, попытался разжать пальцы хана, чтобы бросить страшное оружие наземь, оттолкнуть как можно дальше – но вместо этого, ведомый чужой зловещей волей, еще сильнее сомкнул кулак. Клинок в их общей руке ожил, потеплел, задрожал, словно взволнованный зверь, и потащил их к столбу со связанным пленником. Чародей в теле хана упирался изо всех сил, противился, боролся за двоих, но клинок ничто уже не могло остановить. Он тянулся к хозяину. Все ближе и ближе. Вот их разделяет всего несколько шагов – а никто из собравшихся вокруг так и не понял, что же на самом деле происходит у них перед глазами. Для хана и угодившего в ловушку его разума и тела чародея время почти остановило свой бег, со стороны же казалось, что хан устремился к пленнику с единственным намерением: заколоть его насмерть.
– Вы хотели напоить мой меч моею же кровью? – зашипел кэайа, заглядывая в глаза хана – а через них и в душу чародея, выворачивая там все наизнанку, опаляя и превращая его в немого бессильного наблюдателя. – Вы разве не знали, что мы с ним единое целое? И что моя кровь только придаст ему сил? Или вы забыли страшные сказки своего народа о демонах Монтиталя?
Чародей почувствовал, как отказывающийся признавать поражение хан предпринял последнюю отчаянную попытку вырваться, но, как ни старался, так и не смог разжать мертвой хватки на черной рукояти. Меч не отпускал его, он словно врос в его ладонь. Хан – вместе с чародеем – заворожено, ощущая себя кроликом, замершим перед огромной змеей, смотрел в бездонные глаза кэайа, не в силах выскользнуть из цепких тисков его разума. Страшные образы извивающимися щупальцами вползли в их мозг – и чародей ужаснулся, увидев, как убитые демоны возвращаются, как над морской пучиной вновь поднимается проклятый остров, и на нем вновь возвышаются высокие шпили белоснежных башен Монтиталя.
– Нет! – закричал в исступлении хан. – Никогда!
И кинулся на императора.
– Стой! Ему только это и надо! – заорал чародей.
А император с радостной, ликующей улыбкой ждал их.
Меч в руке хана целил прямиком в сердце кэайа и, казалось, острый клинок неминуемо рассечет его плоть, раскрошит ребра и пронзит тело насквозь. Но в последний миг, почти уже достав до бледной кожи, острие замерло, отклонилось в сторону и одним неуловимым для человеческого глаза движением разрезало путы, стягивающие тело императора. Колдовские веревки кусками упали на землю, и хан непонимающе уставился на только что освобожденного им пленника.
Император рассмеялся: с торжеством и обещанием великой беды. Не успели утихнуть отголоски безумного хохота, как кэайа пропал. Только что он стоял у столба – а спустя мгновенье там никого уже не было. Вместе с императором исчез и его меч.
Чародея тут же выбросило вон из тела и разума хана. А еще он больше не чувствовал разлитого в воздухе волшебства, даже слабого эха от древней магии не осталось.
– Где он? – хан растерянно огляделся. – Что случилось? Все как в тумане, я будто не владел собой... И мой меч... Все это правда, я действительно освободил его?
– Мы упустили его, – обреченно вздохнул чародей. – Проклятый пес скрылся на темной стороне мира. Нам туда путь закрыт, мы не сможем пройти следом за ним по дорогам кэайа. Только демонам это под силу.
– А то, что он говорил? – едва слышно прошептал хан, только сейчас в полной мере осознавший произошедшее. – Про мою кровь... И моих потомков... Про то, что кэайа вернутся?
– Возможно, это не пустая бравада, господин.
Чародей безмерно устал. Сейчас его не волновало даже то, что они так и не смогли уничтожить всех кэайа. Один, самый важный, ибо являлся повелителем целого народа, пусть уже и не существующего, избежал смерти. Они повели себя, как глупцы, раз допустили подобный промах. Опьяненные невиданной победой, они позабыли о коварстве и мощи их пленника, и позволили ему сбежать. К чему приведет такое упущение – он не знал. Да и не желал знать. В принесшей победу войне он превзошел самого себя – помог истребить древнюю расу, заставил исчезнуть великое государство. Совершил ли он при этом непростительную ошибку, злое деяние? Или же, наоборот, очистил мир от невиданной скверны?
– Кэайа никогда не забывали о высказанных вслух угрозах. – Старик повернулся к своим помощникам. – Мы же свое дело сделали.
Он направился к лодкам, покачивающимся на волнах у подножия утеса. Пора возвращаться на корабль.
– Ты собираешься уйти? – неверяще спросил хан.
– Он не вернется. – Уж в этом старик был уверен. – Не сейчас. Через века – может быть. Но мы никогда не узнаем, удастся ли ему задуманное. Не исключено, что твои потомки, господин, действительно помогут ему возродить Монтиталь. Это и есть твое проклятие. Если, конечно, ты завтра же не убьешь себя и всех своих детей.
Чародей, истративший сегодня все свое колдовство и превратившийся в простого смертного, посмотрел за горизонт – кто знает, каким станет новый мир без магии и кэайа?
Глава 2
Опираясь на меч, словно на посох, он медленно, спотыкаясь на каждом шагу, брел вдоль берега нескончаемого озера. В этом мире не было ни солнца, ни луны, ни звезд. В этом мире вообще не существовало неба. Одна темная, безжизненная пустошь вокруг мертвого зеркала черной воды. Не было здесь и ветра, который мог бы поднять рябь на застывшей глади. Не было звуков – только те, что создавал он сам: шарканье уставших ног по серому песку и дребезжащий звона металла, когда меч натыкался на камень.
Сбежав из разваливающейся реальности, он понятия не имел, куда попадет на этот раз. За долгие тысячелетия своего существования кэайа так и не научились управлять изменчивостью Призрачных Миров: они упрямились, оставаясь неподконтрольными разуму повелителей Монтиталя, существовали помимо их воли, а часто – и наперекор ей. Даже в рукописях и книгах дворцовой библиотеки, собравшей всю мудрость великого народа, не нашлось ответов на извечные вопросы: кто и для чего создал Призрачные Миры? Кэайа редко приходили сюда: слепые и немые земли – без ярких красок и чарующих мелодий – ввергали их в уныние и нагоняли тоску. Даже постоянная смена серых, едва различающихся пейзажей походила на бесконечное хождение по кругу.
Так было почти со всеми.
Но не с ним.
Император упивался их двойственностью. Когда казалось, что пребываешь сразу в нескольких местах, где нельзя довериться ни собственным чувствам, ни тем более глазам: только что ясно различимые зрительные образы в одно мгновенье превращались в туманные миражи, распадались на отдельные части и исчезали. А на их остатки тут же наплывали новые. И так без конца: череда невозможных миров, наполняющих душу вспышками непонятных чувств и затапливающих разум волнами сумасшествия. Его завораживало их текучее, изменчивое настроение, и в прогулках по Призрачным Мирам он всегда находил особенную прелесть. Пустынные, серые земли, где все иначе, где не существует ни времени, ни пространства, где властвует лишь одна бесконечность и незавершенность... Здешнее одиночество никогда не тяготило его, а наоборот – влекло. А вот Айвериз, его сестре, они не нравились.
Император болезненно усмехнулся – разбитая губа все еще кровоточила – вспоминая свои первые шаги по Призрачным Мирам. Тогда им двигало простое любопытство и юношеский азарт: ему хотелось понять, что помешало кэайа постичь суть странного, непостоянного мира, существующего бок о бок с их собственной реальностью на протяжении стольких времен. Но очень скоро его интерес сменился непониманием, озадаченностью и – наконец – восторгом! Призрачные Миры по-прежнему оставались для него загадкой, но он привязался к ним, почти полюбил, если те чувства, которые он здесь испытывал, можно было назвать любовью.
Любовь... Император равнодушно пожал плечами. Кэайа никогда не понимали, отчего люди придают этому пустому слову такой особенный, овеянный трепетом смысл. Не понимал и он.
Но его тянуло сюда: каждый новый визит поднимал в его обычно спокойной душе будоражащую бурю эмоций. Случалось, что любая произнесенная вслух фраза здесь превращалась в хрупкий, витиеватый узор, плавно парящий в воздухе перед его лицом и медленно распадающийся от одного лишь легкого прикосновения. Точно так же и любая мысль могла вдруг обрести материальную форму, и тогда он со стороны следил за ходом собственных рассуждений. Поначалу он только отстраненно наблюдал и не втягивался в предлагаемую Призрачными Мирами игру. Но вскоре понял, что здесь ничто не делается просто так, что во всем заложен скрытый смысл, и даже в хаотичной изменчивости угадывается странная последовательность. И далеко не всегда его баловали безобидными чудесами. С капризной легкостью Призрачные Миры влекли свою добровольную жертву к смертельным ловушкам – и тогда ему приходилось напрягать все силы, подключать всю свою ловкость и смекалку: только бы выбраться из западни и сохранить жизнь.
Покидая Монтиталь, он мог попасть в мир зыбучих песков, где жаркий, сухой ветер беспощадно выжигал легкие, а ненадежная опора под ногами постоянно двигалась: один неверный шаг – и затянет с головой. А в следующий визит ему раскрывала объятия вымораживающая стужа, заботливо стелющая постель из холодного, колючего снега, в которой тело за считанные минуты превращалось в звенящую, прозрачную ледышку. А сколько раз он отчаянно цеплялся за края расселины – когда земля с треском раскалывалась, и его ступни соскальзывали по ссыпающимся вниз камням – и не видел дна разверзшейся под ним пропасти? Или изворачивался – чтобы жадные языки пламени, вырвавшиеся из земных недр, не могли обхватить его и утянуть в клокочущий жар?.. Но случалось и так, что, неспешно шагая по самой кромке океанских волн, с ленивым шипением слизывающих песок с прибрежной полосы, он останавливался, садился на гладкое бревно, выброшенное на берег приливом, и в меланхоличном спокойствии наблюдал, как в туманной дымке на линии горизонта проявляются образы далеких, неведомых ему континентов. Призрачные Миры столько всего дали ему, о стольком рассказали – не удивительно, что они покорили его.
Здесь он впервые изведал настоящий, первобытный страх за собственную жизнь – страх, о котором кэайа в своем замкнутом мире давно позабыли. Здесь он познал истинное восхищение строгой, ничем не приукрашенной, и от этого еще более совершенной красотой суровых пейзажей с одинокими каменными фигурами и медленно скользящими по небу облаками. Здесь он кричал во весь голос и смеялся до боли в груди. И бежал, пока не падал в изнеможении, и неподвижно растягивался на песке, прислушиваясь к ощущениям собственного тела: как ветер перекатывает через него острые песчинки, царапая обнаженную кожу и доказывая, что все происходящее здесь – реально.
