Отец смотрел на обоих мальчиков очень-очень долго. Жадно ощупывал взглядом каждую черту, подмечая их схожесть с лицом покойной супруги. Графу было очень больно смотреть на своих сыновей, но при этом он понимал в глубине души, что их вины в том нет.
Фелиция мучительно выжидала, не понимая, стоит ли ей броситься вперёд и заслонить собой малышей или же необходимо отступиться, давая семье побыть вместе.
– Получается, она теперь ангел, да?
Конрад внимательно, совсем не по-детски смотрел на отца. В его взгляде читалась не детская наивность, а какая-то удивительность мудрость и степенность. Даже многочисленные няни и гувернантки замечали, что младший из близнецов умён и развит не по годам. Он делал успехи в обучении, постигал науки быстро и без особых затруднений. Что нельзя было сказать о его старшем брате.
– Да, она ангел, - с судорожным вдохом проговорил граф и обнял сыновей. Тогда – в первый и последний раз в жизни.
С той памятной встречи отца и сыновей прошло много лет.
Виконты росли, мужали, воспитываясь в лучших традициях дворянской молодежи. Они получали блестящее светское образование, их обучали фехтованию, политике, верховой езде, мореплаванию. Несмотря на то, что был крайне занят и так и не оправился от потери, граф довольно часто посещал занятия сыновей и удивлялся их успехам, как и все окружающие.
Конрад с малых лет проявлял себя, как чуткий дипломат. Он обладал недетской мудростью и чуткостью, проявляя одинаковое благородное отношение и к беднякам, и к знати. Не боялся и тяжелой работы, считая помощь многочисленным слугам вполне естественным делом. Он с легкостью поднимал тяжёлые корзины белья для горничной или же вытягивал с конюхами карету, застрявшую в размытой колее. Никогда не требовал благодарности и не жаловался. Лишь степенно улыбался и кивал в ответ на любые восхваления, а затем уходил по своим делам. Слуги обожали его за доброту, благородство и недетский ум.
Эдвард, в отличие от своего младшего брата, не проявлял особого интереса к обучению. Он учился без желания и удовольствия, постигая науки с большим трудом. Большинство его успехов были связаны, в основном, с военными дисциплинами. Он прекрасно ездил верхом и фехтовал, но не более этого. Если Конрад вполне мог бы претендовать на высшие офицерские чины, то его брат – на роль рядового солдата.
Человеческие качества Эдварда также не были выдающимися. Так уж случилось, что он вырос изнеженным, капризным и хитрым. Он легко мог обвинить в своей ошибке другого человека, в особенности отыгрывался на слугах. Очень многие из тех честных людей, которые обслуживали имение, пострадали от наследника графа. Многих били и наказывали из-за его проступков. Безусловно, особой любовью и популярностью у слуг Эдвард не пользовался.
Братья отчаянно соревновались между собой за отцовскую любовь. Каждый из них старался привлечь его внимание своими успехами и, порой, не совсем честными методами. Эдвард чаще всего оказывался в милости у отца, устраивая своему «сопернику» ловушки. Любая подлость старшего отпрыска сходила тому с рук, потому что он устраивал всё так, словно Конрад был во всём виноват.
Конрад с трудом терпел издевательства. Он многократно пытался защитить от Эдварда слуг, но тут уже сам граф выступал против него. Приходилось отступаться и бессильно наблюдать за происходящим. Если же дело доходило до подлостей лично против него самого, младший брат старался всегда давать отпор. И часто сам бывал за это наказан.
Одна из таких детских размолвок сделала трещину в отношениях между братьями по-настоящему бездонной.
На окраине имения графа был расположен пруд. У него были крутые каменистые берега, заросшие камышом, и очень большая глубина. Вода в пруду всегда была обжигающе ледяной и даже в самые солнечные дни хранила свой угольно-чёрный цвет. Братья любили играть на берегу этого пруда, а особенно – в ветвях раскидистой и многоствольной ивы, которую все в округе называли «Большая Мэри». Они делили между собой поровну её четыре ветви. До поры…
В один из дней Эдварду вздумалось показать своё старшинство. Невзирая на братские соглашения и запреты отца, он втайне взял свой детский клинок на утреннюю прогулку. Хитростью уговорил брата влезть на дерево первым, а сам, подождав, полез следом и ткнул того клинком в зад. Так он попытался развеселить себя и, конечно, унизил Конрада. Конрад же, почувствовав неожиданный укол, не задумываясь, спрыгнул с высоты семи футов и скатился кубарем по берегу пруда.
Подъём был гораздо медленнее, чем спуск. И куда унизительнее. Конрад цеплялся ногтями за камни и обдирал колени, стараясь подняться по крутому берегу. Его сорочка была разодрана и испачкана, в волосах застряли трава и ивовые листья. Было больно не только физически, саднили не только отбитая спина и конечности. Обида была куда сильнее, она выжигала изнутри и заставляла Конрада упорно искать глазами своего близнеца.
Эдвард стоял около дерева и заливисто смеялся. Это был уже совсем не детский смех, а смех предателя. В его глазах не было ни капли раскаяния. Конрад с ужасом смотрел на брата, понимая, что даже самый близкий человек в мире может нанести ему удар в спину. Этот укол клинком сделал его взрослее. А мерзкий смех преследовал долгие годы, вплетаясь в зыбкие кошмары из прошлого.
Вернувшись в усадьбу, Конрад заперся у себя в комнате, попросив пожилого гувернера никого к себе не пускать, даже отца. Двое суток он не выходил из комнаты, не ел и не пил. Даже свечи и камин не зажигались в комнате. Мальчик лишь вышагивал из стороны в сторону, размышляя о том, так ли крепко удерживают его родственные связи.
На третьи сутки затворничества пришёл граф. Он мог бы и не заметить отсутствия младшего сына, ведь старший сын всегда был при нём, с его лживыми интригами. Однако учитель фехтования, сам того не желая, донёс на Конрада, рассказав, что тот пропускает занятия.
– Что за вопиющая безответственность, Конрад? - граф вошёл в комнату сына без стука и остановился на пороге, опираясь на любимую трость с набалдашником в виде головы волка. У этого аксессуара была своя история – он был сделан на заказ после неудачной охоты, которая обернулась катастрофой и стоила его хозяину здоровой ноги.
– О чём Вы, отец? - Конрад попытался сделать вид, что ничего не понимает.
– Ты пропускаешь занятия, - мрачно проговорил граф. Это был не вопрос – утверждение.
– Не думаю, что ваши детские размолвки с Эдвардом важнее обучения.
– Ничто не важнее обучения, - устало ответил Конрад. Спорить с отцом ему не хотелось. Да и чутье подсказывало, что делать это бесполезно.
– Правильно, - удовлетворенно хмыкнул барон. – Эдвард - хороший мальчик! Он очень старается, делает успехи в обучении. Тебя вот пытается расшевелить. Не сиди тут, как маленькая капризная девочка! Помирись с братом и прекрати пропускать занятия! Ты меня понял?
– Да, я всё понял, - Конрад кивнул. – Что у нас на ужин? Я выйду!
«А на ужин у нас чья-то гордость» - подумал Конрад, но озвучивать не стал.
С того злополучного дня размолвки с братом, отношения у Конрада с отцом окончательно разладились. Возможно, Эдвард ещё активнее способствовал этому своими кознями. Или были какие-то иные причины, неизвестно. Граф всё реже общался с младшим сыном, а при редких встречах – отчитывал за любую, даже мельчайшую провинность. И его совершенно не интересовало, есть ли доказательства вины. Казалось, семейство Бейли окончательно развалилось, превратившись в два конфликтующих лагеря. И один из этих лагерей состоял из единственного представителя.
Чем хуже становились отношения младшего отпрыска с отцом и старшим братом, тем сильнее становился его характер. Конрад теперь был не просто маленьким мальчиком, отчаянно мечтающим о том, чтобы отец его обнял. Хотя бы разок, с того самого момента первой встречи. Нет! Теперь ему мечталось не об одобрении графа. Чем больше придирок и наказаний сыпалось на голову «мелкого», как пренебрежительно звал брата Эдвард, тем чаще тот им соответствовал.
«Если меня всё равно наказывают, то почему бы не заслужить эти наказания?» - думал Конрад и пускался, что называется, во все тяжкие. Десятки строгих правил, установленных графом в его имении, нарушались его же собственным младшим сыном.
Граф, узнав об очередном акте непослушания, лишь скрипел зубами от злости и, сжав крепче набалдашник трости, отправлялся в комнату нарушителя. Он никогда не поднимал руку на своих детей, но умел так искусно манипулировать ими и их чувствами, что после каждого тяжёлого разговора впору было валяться у него в ногах и вымаливать прощение. В этом изощренном противостоянии со старшим Бейли капитулировали абсолютно все. За единственным исключением…
Конраду практически всегда удавалось усмирить свою гордость и переносить любые наказания с поистине королевским достоинством. Его не задевали постоянные колкости брата, отцовская ярость и его разочарование. С лёгкостью он брался и за грязную работу. Изнуряющие тренировки и дополнительные уроки также не могли вывести его из себя. Казалось, все его проступки – лишь способ испытать окружающих и самого себя на прочность. Гнев старшего Бейли рано или поздно угасал, атмосфера в доме становилась приемлемой. Что ещё могло осчастливить обитателей родового «гнезда», как не эти дни спокойствия?
Однако вскоре дням спокойствия тоже пришёл конец. И случилось это в тот год, когда наследникам графа Бейли исполнилось по 12 лет.
Лето выдалось на удивление жарким для Бристоля и его окрестностей. Казалось, солнце ни на секунду не прекращало попыток испепелить всё живое в досягаемости его лучей. Люди изнемогали от жары, прячась в своих домах и выходя только по вечерам, чтобы поработать. Скотина издыхала, урожай выгорал. Те, кто имел такую возможность, спасал своё хозяйство, выкапывая каналы и траншеи для отвода воды от реки Эйвон, которая, стоит сказать, также порядочно обмелела.
Имение графа находилось в небольшом отдалении от города. Все его обитатели также страдали от зноя, но, благодаря положению, могли себе позволить себе спасаться от него охлажденными напитками и изысканными блюдами. Эдвард и Конрад большую часть своего времени проводили возле пруда, наслаждаясь прохладой воды и тенью раскидистых ив на скалистых берегах. Граф проводил много времени в городе. Слуги изо всех сил пытались спасти роскошные цветники, фруктовые деревья и конюшню.
Слугам было строго-настрого запрещено купаться на территории имения. Как и использовать любые источники воды, кроме рабочего колодца. Это было ужасно несправедливо по отношению к людям, большинство которых долгие годы служили графу и его семье. Конрад несколько раз пытался защитить их интересы, но лишь усугубил положение. Граф ещё сильнее разозлился и сослал сына в конюшню, на уборку навоза. Естественно, ни один из издевательских запретов не был снят.
Обида и острое чувство несправедливости захлестнули тогда Конрада. Он уже давно не чувствовал себя ущемленным, переживая наказания, связанные с физической работой. Это было досадной мелочью, на самом деле. Эмоции были связаны с несправедливостью по отношению к слугам. Все они – конюхи, прачки, садовники, повара, горничные, гувернеры и няни, учителя юных наследников – были добрыми и честными людьми, которые преданно служили семейству Бейли долгие годы. Никто из них не заслуживал подобного отношения, да ещё и в самую страшную засуху за последние несколько десятков лет.
И вот, в один из таких изнуряюще жарких дней, которым все уже потеряли счёт, Конрад отправился к пруду, чтобы искупаться. Он был мрачен после очередной ссоры с отцом, начавшейся из-за какой-то сущей мелочи. Казалось, ещё чуть-чуть и случится непоправимое – начнётся драка. Взбешенному юноше срочно нужно было охладить свой пыл и остудить разгоряченное тело.
В окрестностях пруда было безлюдно. От угольно-чёрной глади воды веяло спасительной прохладой. Камыши у берегов были вызывающе зелены, разительно контрастируя с выжженной травой вокруг. Ивы также красовались свежей зеленовато-серебристой листвой, даруя столь необходимую всему живому тень под своими ветвями. В который раз Конраду подумалось о том, что пруд всё же питает свои воды от подводных ключей. Даже в такую ужасающую жару он не только не обмелел, но и давал жизнь всей растительности на его берегах.
Для того чтобы погрузиться в воду, нужно было сначала спуститься по крутому берегу, прямо к кромке пруда. Ни моста, ни спуска здесь построено не было. Братья обычно оставляли свою одежду наверху и спускались к воде уже полностью обнаженными. Они уже давно купались отдельно друг от друга. Даже если и встречались на берегу, то делали вид, что не знакомы. Рассаживались под разными деревьями на противоположных берегах и занимались своими делами. Так было спокойнее для обоих.
Конрад подошёл к «Большой Мэри», самой старой иве на берегу, и привычно поприветствовал её. Порой, ему казалось, что во многих растениях и животных вокруг куда больше душевности и отзывчивости, чем в людях. Ива была свидетелем многих его страданий и слёз, безмолвно слушала все монологи о несправедливости в жизни. И ни разу, конечно же, не осудила, а лишь печально покачивала ветвями на едва уловимом ветру, словно бы соглашаясь с каждым его словом и пропитываясь горечью утрат.
Философские размышления были внезапно и бесцеремонно прерваны. Если на подходе к пруду юноша никого и не заметил, но вот саму водную гладь рассмотреть не счел нужным. И просчитался! Звонкий и мелодичный смех заставил вынырнуть его из безрадостных мыслей. Он разносился над водной гладью птичьей трелью и принадлежал, определенно, существу женского пола. И доносился из-за густых зарослей камыша у противоположного берега.
«В нашем пруду завелись русалки!» - пронеслась в мозгу Конрада первая мысль. Не то, чтобы он был человеком суеверным, но всяческие морские истории, в том числе и о душах утопленниц в облике прекрасных девушек, просто обожал. Настоящим кладезем разнообразных баек о моряках и море был гувернер юного виконта и, поддаваясь уговорам своего воспитанника, часто рассказывал их перед отходом ко сну или во время обычных дневных занятий. Только вот откуда было взяться русалкам в графском пруду?
– Эй! Кто ты такая? Покажись, живая или мёртвая! - прокричал Конрад, передумав раздеваться. За мгновение до этого уже готов был запросто стянуть с себя сорочку, но тут все планы изменились.
– И тебе совсем не страшно? - раздался насмешливый голос. – А вдруг я окажусь мёртвой?
– Я ничего не боюсь, - с досадой проговорил юноша, понимая, насколько глупо прозвучал его крик. – Вылезай на берег, а потом поговорим!
– Отвернись, я не одета! - вновь раздалось из-за камышей. Незнакомка вновь прыснула от смеха, и следом послышался звучный всплеск воды.
Конрад чертыхнулся и повернулся спиной к камышам. Он почувствовал, что краснеет от смущения, ведь никогда ещё в своей жизни не видел полностью обнаженного тела. И, тем более, обнаженного женского тела. Что-то подсказывало, что у Эдварда куда больше опыта в этом вопросе. Сердце стало колотить в рёбра, словно резвый скакун, которого укусил овод в жаркий день. Мгновения тянулись и вязли, словно дикий мёд.
– Всё, теперь можно смотреть, - голос незнакомки раздался совсем близко, за спиной юноши.
Фелиция мучительно выжидала, не понимая, стоит ли ей броситься вперёд и заслонить собой малышей или же необходимо отступиться, давая семье побыть вместе.
– Получается, она теперь ангел, да?
Конрад внимательно, совсем не по-детски смотрел на отца. В его взгляде читалась не детская наивность, а какая-то удивительность мудрость и степенность. Даже многочисленные няни и гувернантки замечали, что младший из близнецов умён и развит не по годам. Он делал успехи в обучении, постигал науки быстро и без особых затруднений. Что нельзя было сказать о его старшем брате.
– Да, она ангел, - с судорожным вдохом проговорил граф и обнял сыновей. Тогда – в первый и последний раз в жизни.
С той памятной встречи отца и сыновей прошло много лет.
Виконты росли, мужали, воспитываясь в лучших традициях дворянской молодежи. Они получали блестящее светское образование, их обучали фехтованию, политике, верховой езде, мореплаванию. Несмотря на то, что был крайне занят и так и не оправился от потери, граф довольно часто посещал занятия сыновей и удивлялся их успехам, как и все окружающие.
Конрад с малых лет проявлял себя, как чуткий дипломат. Он обладал недетской мудростью и чуткостью, проявляя одинаковое благородное отношение и к беднякам, и к знати. Не боялся и тяжелой работы, считая помощь многочисленным слугам вполне естественным делом. Он с легкостью поднимал тяжёлые корзины белья для горничной или же вытягивал с конюхами карету, застрявшую в размытой колее. Никогда не требовал благодарности и не жаловался. Лишь степенно улыбался и кивал в ответ на любые восхваления, а затем уходил по своим делам. Слуги обожали его за доброту, благородство и недетский ум.
Эдвард, в отличие от своего младшего брата, не проявлял особого интереса к обучению. Он учился без желания и удовольствия, постигая науки с большим трудом. Большинство его успехов были связаны, в основном, с военными дисциплинами. Он прекрасно ездил верхом и фехтовал, но не более этого. Если Конрад вполне мог бы претендовать на высшие офицерские чины, то его брат – на роль рядового солдата.
Человеческие качества Эдварда также не были выдающимися. Так уж случилось, что он вырос изнеженным, капризным и хитрым. Он легко мог обвинить в своей ошибке другого человека, в особенности отыгрывался на слугах. Очень многие из тех честных людей, которые обслуживали имение, пострадали от наследника графа. Многих били и наказывали из-за его проступков. Безусловно, особой любовью и популярностью у слуг Эдвард не пользовался.
Братья отчаянно соревновались между собой за отцовскую любовь. Каждый из них старался привлечь его внимание своими успехами и, порой, не совсем честными методами. Эдвард чаще всего оказывался в милости у отца, устраивая своему «сопернику» ловушки. Любая подлость старшего отпрыска сходила тому с рук, потому что он устраивал всё так, словно Конрад был во всём виноват.
Конрад с трудом терпел издевательства. Он многократно пытался защитить от Эдварда слуг, но тут уже сам граф выступал против него. Приходилось отступаться и бессильно наблюдать за происходящим. Если же дело доходило до подлостей лично против него самого, младший брат старался всегда давать отпор. И часто сам бывал за это наказан.
Одна из таких детских размолвок сделала трещину в отношениях между братьями по-настоящему бездонной.
На окраине имения графа был расположен пруд. У него были крутые каменистые берега, заросшие камышом, и очень большая глубина. Вода в пруду всегда была обжигающе ледяной и даже в самые солнечные дни хранила свой угольно-чёрный цвет. Братья любили играть на берегу этого пруда, а особенно – в ветвях раскидистой и многоствольной ивы, которую все в округе называли «Большая Мэри». Они делили между собой поровну её четыре ветви. До поры…
В один из дней Эдварду вздумалось показать своё старшинство. Невзирая на братские соглашения и запреты отца, он втайне взял свой детский клинок на утреннюю прогулку. Хитростью уговорил брата влезть на дерево первым, а сам, подождав, полез следом и ткнул того клинком в зад. Так он попытался развеселить себя и, конечно, унизил Конрада. Конрад же, почувствовав неожиданный укол, не задумываясь, спрыгнул с высоты семи футов и скатился кубарем по берегу пруда.
Подъём был гораздо медленнее, чем спуск. И куда унизительнее. Конрад цеплялся ногтями за камни и обдирал колени, стараясь подняться по крутому берегу. Его сорочка была разодрана и испачкана, в волосах застряли трава и ивовые листья. Было больно не только физически, саднили не только отбитая спина и конечности. Обида была куда сильнее, она выжигала изнутри и заставляла Конрада упорно искать глазами своего близнеца.
Эдвард стоял около дерева и заливисто смеялся. Это был уже совсем не детский смех, а смех предателя. В его глазах не было ни капли раскаяния. Конрад с ужасом смотрел на брата, понимая, что даже самый близкий человек в мире может нанести ему удар в спину. Этот укол клинком сделал его взрослее. А мерзкий смех преследовал долгие годы, вплетаясь в зыбкие кошмары из прошлого.
Вернувшись в усадьбу, Конрад заперся у себя в комнате, попросив пожилого гувернера никого к себе не пускать, даже отца. Двое суток он не выходил из комнаты, не ел и не пил. Даже свечи и камин не зажигались в комнате. Мальчик лишь вышагивал из стороны в сторону, размышляя о том, так ли крепко удерживают его родственные связи.
На третьи сутки затворничества пришёл граф. Он мог бы и не заметить отсутствия младшего сына, ведь старший сын всегда был при нём, с его лживыми интригами. Однако учитель фехтования, сам того не желая, донёс на Конрада, рассказав, что тот пропускает занятия.
– Что за вопиющая безответственность, Конрад? - граф вошёл в комнату сына без стука и остановился на пороге, опираясь на любимую трость с набалдашником в виде головы волка. У этого аксессуара была своя история – он был сделан на заказ после неудачной охоты, которая обернулась катастрофой и стоила его хозяину здоровой ноги.
– О чём Вы, отец? - Конрад попытался сделать вид, что ничего не понимает.
– Ты пропускаешь занятия, - мрачно проговорил граф. Это был не вопрос – утверждение.
– Не думаю, что ваши детские размолвки с Эдвардом важнее обучения.
– Ничто не важнее обучения, - устало ответил Конрад. Спорить с отцом ему не хотелось. Да и чутье подсказывало, что делать это бесполезно.
– Правильно, - удовлетворенно хмыкнул барон. – Эдвард - хороший мальчик! Он очень старается, делает успехи в обучении. Тебя вот пытается расшевелить. Не сиди тут, как маленькая капризная девочка! Помирись с братом и прекрати пропускать занятия! Ты меня понял?
– Да, я всё понял, - Конрад кивнул. – Что у нас на ужин? Я выйду!
«А на ужин у нас чья-то гордость» - подумал Конрад, но озвучивать не стал.
С того злополучного дня размолвки с братом, отношения у Конрада с отцом окончательно разладились. Возможно, Эдвард ещё активнее способствовал этому своими кознями. Или были какие-то иные причины, неизвестно. Граф всё реже общался с младшим сыном, а при редких встречах – отчитывал за любую, даже мельчайшую провинность. И его совершенно не интересовало, есть ли доказательства вины. Казалось, семейство Бейли окончательно развалилось, превратившись в два конфликтующих лагеря. И один из этих лагерей состоял из единственного представителя.
Чем хуже становились отношения младшего отпрыска с отцом и старшим братом, тем сильнее становился его характер. Конрад теперь был не просто маленьким мальчиком, отчаянно мечтающим о том, чтобы отец его обнял. Хотя бы разок, с того самого момента первой встречи. Нет! Теперь ему мечталось не об одобрении графа. Чем больше придирок и наказаний сыпалось на голову «мелкого», как пренебрежительно звал брата Эдвард, тем чаще тот им соответствовал.
«Если меня всё равно наказывают, то почему бы не заслужить эти наказания?» - думал Конрад и пускался, что называется, во все тяжкие. Десятки строгих правил, установленных графом в его имении, нарушались его же собственным младшим сыном.
Граф, узнав об очередном акте непослушания, лишь скрипел зубами от злости и, сжав крепче набалдашник трости, отправлялся в комнату нарушителя. Он никогда не поднимал руку на своих детей, но умел так искусно манипулировать ими и их чувствами, что после каждого тяжёлого разговора впору было валяться у него в ногах и вымаливать прощение. В этом изощренном противостоянии со старшим Бейли капитулировали абсолютно все. За единственным исключением…
Конраду практически всегда удавалось усмирить свою гордость и переносить любые наказания с поистине королевским достоинством. Его не задевали постоянные колкости брата, отцовская ярость и его разочарование. С лёгкостью он брался и за грязную работу. Изнуряющие тренировки и дополнительные уроки также не могли вывести его из себя. Казалось, все его проступки – лишь способ испытать окружающих и самого себя на прочность. Гнев старшего Бейли рано или поздно угасал, атмосфера в доме становилась приемлемой. Что ещё могло осчастливить обитателей родового «гнезда», как не эти дни спокойствия?
Однако вскоре дням спокойствия тоже пришёл конец. И случилось это в тот год, когда наследникам графа Бейли исполнилось по 12 лет.
Лето выдалось на удивление жарким для Бристоля и его окрестностей. Казалось, солнце ни на секунду не прекращало попыток испепелить всё живое в досягаемости его лучей. Люди изнемогали от жары, прячась в своих домах и выходя только по вечерам, чтобы поработать. Скотина издыхала, урожай выгорал. Те, кто имел такую возможность, спасал своё хозяйство, выкапывая каналы и траншеи для отвода воды от реки Эйвон, которая, стоит сказать, также порядочно обмелела.
Имение графа находилось в небольшом отдалении от города. Все его обитатели также страдали от зноя, но, благодаря положению, могли себе позволить себе спасаться от него охлажденными напитками и изысканными блюдами. Эдвард и Конрад большую часть своего времени проводили возле пруда, наслаждаясь прохладой воды и тенью раскидистых ив на скалистых берегах. Граф проводил много времени в городе. Слуги изо всех сил пытались спасти роскошные цветники, фруктовые деревья и конюшню.
Слугам было строго-настрого запрещено купаться на территории имения. Как и использовать любые источники воды, кроме рабочего колодца. Это было ужасно несправедливо по отношению к людям, большинство которых долгие годы служили графу и его семье. Конрад несколько раз пытался защитить их интересы, но лишь усугубил положение. Граф ещё сильнее разозлился и сослал сына в конюшню, на уборку навоза. Естественно, ни один из издевательских запретов не был снят.
Обида и острое чувство несправедливости захлестнули тогда Конрада. Он уже давно не чувствовал себя ущемленным, переживая наказания, связанные с физической работой. Это было досадной мелочью, на самом деле. Эмоции были связаны с несправедливостью по отношению к слугам. Все они – конюхи, прачки, садовники, повара, горничные, гувернеры и няни, учителя юных наследников – были добрыми и честными людьми, которые преданно служили семейству Бейли долгие годы. Никто из них не заслуживал подобного отношения, да ещё и в самую страшную засуху за последние несколько десятков лет.
И вот, в один из таких изнуряюще жарких дней, которым все уже потеряли счёт, Конрад отправился к пруду, чтобы искупаться. Он был мрачен после очередной ссоры с отцом, начавшейся из-за какой-то сущей мелочи. Казалось, ещё чуть-чуть и случится непоправимое – начнётся драка. Взбешенному юноше срочно нужно было охладить свой пыл и остудить разгоряченное тело.
В окрестностях пруда было безлюдно. От угольно-чёрной глади воды веяло спасительной прохладой. Камыши у берегов были вызывающе зелены, разительно контрастируя с выжженной травой вокруг. Ивы также красовались свежей зеленовато-серебристой листвой, даруя столь необходимую всему живому тень под своими ветвями. В который раз Конраду подумалось о том, что пруд всё же питает свои воды от подводных ключей. Даже в такую ужасающую жару он не только не обмелел, но и давал жизнь всей растительности на его берегах.
Для того чтобы погрузиться в воду, нужно было сначала спуститься по крутому берегу, прямо к кромке пруда. Ни моста, ни спуска здесь построено не было. Братья обычно оставляли свою одежду наверху и спускались к воде уже полностью обнаженными. Они уже давно купались отдельно друг от друга. Даже если и встречались на берегу, то делали вид, что не знакомы. Рассаживались под разными деревьями на противоположных берегах и занимались своими делами. Так было спокойнее для обоих.
Конрад подошёл к «Большой Мэри», самой старой иве на берегу, и привычно поприветствовал её. Порой, ему казалось, что во многих растениях и животных вокруг куда больше душевности и отзывчивости, чем в людях. Ива была свидетелем многих его страданий и слёз, безмолвно слушала все монологи о несправедливости в жизни. И ни разу, конечно же, не осудила, а лишь печально покачивала ветвями на едва уловимом ветру, словно бы соглашаясь с каждым его словом и пропитываясь горечью утрат.
Философские размышления были внезапно и бесцеремонно прерваны. Если на подходе к пруду юноша никого и не заметил, но вот саму водную гладь рассмотреть не счел нужным. И просчитался! Звонкий и мелодичный смех заставил вынырнуть его из безрадостных мыслей. Он разносился над водной гладью птичьей трелью и принадлежал, определенно, существу женского пола. И доносился из-за густых зарослей камыша у противоположного берега.
«В нашем пруду завелись русалки!» - пронеслась в мозгу Конрада первая мысль. Не то, чтобы он был человеком суеверным, но всяческие морские истории, в том числе и о душах утопленниц в облике прекрасных девушек, просто обожал. Настоящим кладезем разнообразных баек о моряках и море был гувернер юного виконта и, поддаваясь уговорам своего воспитанника, часто рассказывал их перед отходом ко сну или во время обычных дневных занятий. Только вот откуда было взяться русалкам в графском пруду?
– Эй! Кто ты такая? Покажись, живая или мёртвая! - прокричал Конрад, передумав раздеваться. За мгновение до этого уже готов был запросто стянуть с себя сорочку, но тут все планы изменились.
– И тебе совсем не страшно? - раздался насмешливый голос. – А вдруг я окажусь мёртвой?
– Я ничего не боюсь, - с досадой проговорил юноша, понимая, насколько глупо прозвучал его крик. – Вылезай на берег, а потом поговорим!
– Отвернись, я не одета! - вновь раздалось из-за камышей. Незнакомка вновь прыснула от смеха, и следом послышался звучный всплеск воды.
Конрад чертыхнулся и повернулся спиной к камышам. Он почувствовал, что краснеет от смущения, ведь никогда ещё в своей жизни не видел полностью обнаженного тела. И, тем более, обнаженного женского тела. Что-то подсказывало, что у Эдварда куда больше опыта в этом вопросе. Сердце стало колотить в рёбра, словно резвый скакун, которого укусил овод в жаркий день. Мгновения тянулись и вязли, словно дикий мёд.
– Всё, теперь можно смотреть, - голос незнакомки раздался совсем близко, за спиной юноши.
