А потом ходила до гостиной и обратно.
Стояла у окна в кухне, откуда можно было увидеть, как муж паркует автомобиль, если есть место. И всматривалась в глазок, реагируя на каждый звук, доносящийся с лестничного пролёта.
Любила ли она его? Пожалуй, да. Но эта любовь отличалась от чувств к Диме. Герман был замечательным мужем, отцом и появился в её жизни, когда жизнь шла только чёрными полосами. Он стал её спасителем, хранителем. Взял все проблемы на себя и оставался рядом несмотря ни на что, даже если она его прогоняла. А такое было.
Какая же она дура! Он к ней со всей душой, по-настоящему любит. А она…
Майя злилась, ненавидела себя и своё неправильное сердце. Ну почему оно рвётся к Диме, когда рядом есть действительно достойный мужчина?
С одним были горки: то вверх, то вниз, эмоции на разрыв, палящее солнце чувств в любую погоду, а с другим спокойствие и уверенность – фундамент стабильных и так нужных для семьи отношений. Так почему же она собственными силами рушит свою же семью?
Миллион раз Майя пыталась выбросить Диму из головы. Приводила аргументы, мысленно сыпала в его адрес обвинениями. Выписывала плюсы мужа. Да. Она делала даже такое. Брала лист и сравнивала двух мужчин. Словно какая-то девочка-подросток. Словно так можно было разобраться с собой. Как-будто не понимала: чувства невозможно привить хорошими делами и однобокой любовью. Это же не прививка…
Германа всё не было. Лёля продолжала смотреть мультики. Пришлось соврать, будто папа задерживается на работе. Дочь поверила, а Майя в собственную ложь – нет. Им давно следовало поговорить: открыто и честно. И решить, как жить дальше. Как быть ей и ему? Как им быть ВДВОЁМ?
Расставаясь сегодня с Димой, Майя поклялась, что больше не посмотрит в его сторону и никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах не послушает сердце. Она выбросит Диму из жизни, откажется от него, как пять лет назад сделал он. Дима смог. А она, что, не сможет?! Она сотрёт его из памяти, сделает призраком прошлого, а после сама же перестанет в него верить. Она должна, она обязана заставить себя так поступить. Не ради себя или Германа. Ради дочери.
Вечер всё больше отвоёвывал территорию. Сегодня он был особенно тёмным и холодным. Стрелка часов перевалила за девять. Лёля сидела на кухне и пила молоко с домашним печеньем, а Майя отчётливо видела, как рушится то, что со стороны считалось семьёй. За пять лет совместной жизни Герман ни разу не опаздывал больше, чем на полчаса и всегда отзванивался, предупреждая о внезапном визитёре, пробке, любой внезапной помехе. К тому же, сегодня, как у всех, у него был укороченный день. Так, где же он?
Телефон молчал. На лестнице ни звука.
Майя бросила виноватый взгляд на Лёлю, болтающую с Пуфом, улыбнулась тому, с какой серьёзностью дочь объясняет ему о пользе молока и с трудом сдержалась, чтобы не заплакать.
Любовь и долг. Чёрт бы их побрал!
Ключ. Дверь открылась. Лёля схватила котёнка и бросилась в коридор. Майя застыла, растеряв все слова. Герман осторожно вошёл в квартиру, пряча что-то в руке за спиной, подмигнул дочери и произнёс:
– Лёлька, я разрешаю тебе посмотреть мультики. Завтра всё равно выходной. Не мешай нам с мамой, ладно? Мы хотим немного поболтать.
– Ещё мультики? – Девочка удивлённо посмотрела на маму. – Мам, можно?
Майя кивнула.
– А Мистел Пуф хочет смотлеть с печеньем. Он не доел. Можно?
И снова кивок.
– Ула! Я сама включу! – Лёля схватила со стола печенье и забежала в комнату. Через секунду дверь закрылась, а телевизор заговорил голосами из противного «Губки Боба», который родители не любили и смотреть не разрешали, потому что им казалось есть мультфильмы куда лучше. И в любой другой день они бы переключили канал, объяснили свою позицию, выслушали дочкино фи, но настояли на своём. Однако в этот раз никто из них не сдвинулся с места и даже ничего не сказал.
Тишина давила. Майя смотрела на мужа и чувствовала себя полной скотиной. Сколько хорошего он для неё сделал, сколько ласковых слов сказал. Сколько раз доказывал чувства. Сколько, сколько…
Она его недостойна.
– Май… – Герман вытянул из-за своей широкой спины букет. – Поговорим?
Она перевела взгляд на цветы. Большие тёмно-свекольные «капли», яркие по краям, темнели, углубляясь в центр и становились чёрными, щедро расползаясь во все стороны по жёлтому шёлку лепестков.
Сердце забило набатом, в глазах возникло жжение. Майя отвернулась.
Это были лилии. Азиатские. Её любимый сорт.
Прода от 12.04.2022, 08:29
***
Расположились на кухне. Герман взял вазу, Майя налила воды. Букет украсил подоконник. Герман не знал, с чего начать и ухватился за спасительный круг:
– У Лёльки настоящий праздник, столько мультиков. Давно уже смотрит?
– Ага. – Майя с радостью приняла тему, мысленно отодвигая необходимый разговор всё дальше и дальше. – Но разве мультиков бывает много? Я в детстве начинала выходные с завтрака под обязательную серию Диснеевского производства. Обожала всё, что так красочно передавали на экране. А если бы мне уже в пятницу давали волю, то, наверное, я бы вообще ослепла от телевизора или просто умерла от счастья.
– Мне по душе были «Черепашки-ниндзя». В школе мы с друзьями постоянно обменивались фигурками. У меня был тот, что вечно ел пиццу. Микеланджело?
– Не знаю. Этот мультик прошёл мимо меня. Мне больше нравилась «Русалочка» или «Чудеса на виражах». И я обожала «Утиные истории»!
– Их Томка любила. А родители нас как-то отвезли в Диснейленд, и мы разочаровались. Помню, наше представление об утках совсем не совпало с тем, что мы там увидели. Томка ревела от разочарования, и даже мороженое не могло поднять ей настроение, а ведь обычно это срабатывало.
– Ну ведь это неудивительно. Персонажи с экрана совсем не те, что люди, наряженные куклами.
– Я ей объяснял, но Томка… такая впечатлительная. А ещё упрямая. Если вобьёт себе что-то в голову, тут уже никто не поможет. Спасайся!
Майя засмеялась.
– Не поверишь, но в детстве я была такая же.
– Почему была? – Герман пересел на ближайший табурет, обычно занимаемый дочкой. Лёлик предпочитала сидеть поближе к маме и только, когда нужно было что-то выклянчить, садилась сразу на колени к папе, игнорируя мебель. – Герман тоже улыбнулся и сказал, – по-моему, Маюш, ты и сейчас такая же упрямая.
Маюш… В первые месяцы знакомства Герман называл Майю «Заюш», и её это жутко раздражало. Во-первых, «Огонёк» звучало куда интереснее и как-то по-особенному. Во-вторых, по непонятной причине «Заюш» ассоциировалось с толстой зайчихой, напоминая о комплексах из-за лишнего веса, порождённых школой, впрочем, там же и угасших. К двадцати двум годам прежние переживания уже казались полной чушью, но всё равно вспоминать о днях, проведённых в слезах и отказе от вкусного шоколада было очень неприятно. Герману она так и не решилась признаться, почему ей не нравится его обращение – терпела, как могла. Но в какой-то миг «Заюш» сменилось на «Маюш», принося не только облегчение, но и небывалую радость, ведь именно так её называла покойная мама.
– Думаешь, я упрямая?
– Конечно! – Герман протянул руку и положил ей на бедро. – Ты упорно продолжаешь всё держать в себе. Посмотри на эти колготки!
– Леггинсы, – поправила Майя.
– Они самые.
– И что же в них не так?
– Ты купила их сама, хотя мы договаривались, что, если тебе что-то понадобится, ты сообщишь мне, и я сделаю заказ с Европы. Я хочу, чтобы ты носила лучшее, а не купленное в местном магазине.
– Но мне нравится носить простые вещи. Я не бегаю за дизайнерами и крутыми брендами.
– Хорошо. Но я ведь даже не знал, что они тебе нужны! Почему ты не говорила, что тебе не хватает вещей?
– Мне хватает, – Майя убрала его руку со своего бедра. – Вещей у меня более, чем достаточно. Впору раздавать соседям.
– Тогда я не понимаю.
Она тоже не понимала. Не понимала, как объяснить мужу, что купила их, потому что даже после мультфильма с Лёликом остался неприятный осадок. И поэтому она взяла для дочери новые резиночки, а себе леггинсы: самые дорогие и самые яркие, оранжево-алые. Правда, лучше не стало.
Дверь в кухню открылась, и на пороге зависла Лёля. Она посмотрела на маму, перевела взгляд на папу, подошла к столу, на котором по-прежнему из хрустальной вазочки просвечивало домашнее печенье, но в гораздо меньшем количестве, и захрустела очередным под вкрадчивое молчание родителей.
– Мам, а о чём вы лазговалите?
– Разговариваете, Лёлик. Учись говорить правильно. Со следующей недели у нас логопед, я договорилась.
– Холошо. О чём вы… – Девочка задумалась, откусывая от сахарного «сердечка». – Говолите?
– О леггинсах, – сразу призналась Майя.
– Пап? – Удивлённое детское личико повернулось к отцу. – Вы купите мне новые леггинсы?
– Мы говорим о маминых.
– Ей купите?
– Мне уже купили, Лёлик.
– А что такое леггинсы?
Майя не сдержала улыбку, но ответил Герман уже со знанием дела:
– Это не колготки.
– Тогда я хочу с котятами или куклами! – Лёлины глаза зажглись огоньком возбуждения. – Если купили маме, то надо и мне. Завтла выходной. Купите?
– У тебя же есть.
– В моих, мама, я уже много лаз ходила. А тепель мне нужны новые.
– Завтра наведём порядок в твоём шкафу и решим, Лёлик.
– Не хочу полядок!
– Тогда, Лёлька, никаких обновок.
– Холошо. Завтла лешу, – надулась Лёля и, не услышав упрёка, утянула ещё одно печенье. Затем обернулась, собираясь уйти, и разочарованно протянула. – Я думала, вы будете говолить о чём-то сельёзном, секлетничать, как мы с девочками в глуппе, а вы о колготках. Неинтелесные вы. – И скрылась за дверью.
Прода от 14.04.2022, 16:15
– По правде говоря, я тоже рассчитывал на другой разговор. – Герман ласково щёлкнул жену по носу. Он часто так делал, когда они встречались. С годами ребячество ушло.
Она улыбнулась грустно, но не отодвинулась. Вздохнула.
Герман тоже вздохнул.
– Маюш… что у нас происходит?
– Я… я… уложу Лёлю. Уже действительно поздно. – Майя выскочила из-за стола. –Поговорим потом, ладно?
Герман остался один и какое-то время сидел, уставившись в дверь. Надежда всё уладить ещё теплилась в душе. В семейных проблемах всегда виноваты оба – этому его учила мать, и Герман собирался сделать всё возможное, но сохранить семью. Трещины в их отношениях начались далеко не этим утром, а сообщение с «Огоньком» стало лишь последней каплей. Он больше не мог утаивать собственной обиды на её холодность, отчуждённость. Не мог закрывать глаза на присутствие другого мужчины в её жизни. Герман давно подозревал, что парень, чьё фото Майя бережно хранила в своём старом задрипанном кошельке – это тот самый друг из прошлого, Дима. Они говорили о нём, и жена объясняла, что там не было ничего серьёзного. Он верил. Но ревновал. И когда целовал Майю, а она отстранялась, ревность лишь усиливалась.
Дима был первым мужчиной Майи. Герман знал, что их разрыв произошёл незадолго до того, как сам Герман познакомился с будущей женой. Можно сказать, он стал тем, кому плакалась Майя, жалуясь на жестокость бывшего. Хотя, возможно, Герман всегда именно этим для неё и оставался – платком. Жилеткой. В лучшем случае другом. Но не любимым мужчиной.
Радости, счастливые мгновения, и ночи, полные жара – всё это было, только одиночество там, где должно ощущаться счастье, всё равно царапало сердце.
Герман старался быть с Майей в тяжёлые минуты, готов был выслушать, помочь. Подсказать.
Помолчать вдвоём.
Но она прогоняла его, закрывалась. Говорила, будто всё хорошо, не скрывая грусти в глазах, и как с этим быть он не знал. Советы сестры не помогали.
Иногда, глядя на Майю, он буквально чувствовал её боль. Герман готов был свернуть горы, чтобы сделать её счастливой. Предлагал пойти к психологу, но она не соглашалась. Так они и жили: временами вроде бы довольные. Редко, но по-настоящему счастливые. Когда они были втроём, он чувствовал, они – одна семья. Когда вдвоём: что-то безвозвратно исчезало.
Родилась Лёлька. Майя стала открываться. Её улыбка всё чаще озаряла лицо. Майя становилась мягче, внимательнее и добрее к Герману, и буквально жила своей малышкой. Скачки веса, проблема с грудным молоком, колики, запор, споры с врачами, аллергия на первые подгузники, выбор массажиста для работы с пониженным тонусом – всё это лишь сближало, добавляя незабываемых эпизодов в книгу совместной жизни. А сколько они пререкались, выбирая прорезыватель для зубов! Уму непостижимо! Она хотела красочный и обязательно красивый. Он смотрел на функциональность и безопасность. В итоге купили два. А маленькая Лёлька не захотела грызть ни один, зато не обслюнявленной игрушки в доме не осталось.
– Гер?
Он вернулся в реальность и затуманенным взглядом скользнул по фигуре жены, по её огненным волосам. Лицу. Он так любил её касаться. Лоб, щёки, нос, губы, подбородок. Удивительно добрые глаза. Майя была самым добрым человеком из всех ему известных. Он не хотел терять женщину, пробежавшую целую остановку только для того, чтобы купить колбасу бездомной собаке, а потом ещё час мотаться по округе, выискивая приют. И это в незнакомом городе! Это была первая и единственная их поездка за пределы Питера, и уже тогда, зная Майю всего пару недель, Герман готов был назвать её своей женщиной.
– Гер!
Он и сейчас чувствовал тоже самое. Майя была целым миром, подарившим мир поменьше, но не по важности. Наконец его взгляд сосредоточился на столь любимых губах, и он услышал.
– Герман! Лёлик хочет, чтобы мы почитали по ролям. Идёшь?
– Конечно. – Он поднялся и вышел вслед за Майей.
Они читали «Мистера Пуфа». Снова. Майя была белкой, помощницей любопытного и неугомонного котёнка. Герман, как и всегда, отлично справлялся с гнусавым, вечно простуженным мишкой. Лёля увлечённо читала за главного героя, как и она, плохо выговаривающего звук «Р». Но какой бы интересной не была история Пуфа и его друзей, сон захватил девочку в свой сладкий плен. Она закрыла глаза, сонно пробормотав последнюю реплику, и подтянула к подбородку колени. Майя накрыла дочь одеялом, Герман поставил разбросанные тапочки с мордашками котят у тумбочки, родители поочерёдно поцеловали своё главное сокровище и покинули комнату, тихо притворив за собой дверь. Майя хотела убрать свои пальцы с дверной ручки, но их накрыла тёплая ладонь мужа.
– Май… может, мы с тобой оба и дураки, наделали кучу ошибок, нет, наверняка, наделали, я ведь не подарок, раз ты со мной несчастлива, но, Маюш, Лёлька – это лучшее, что есть в нашей с тобой жизни. Она – это то, что действительно получилось. – Герман отпустил её руку и отошёл на шаг назад.
Несколько мгновений Майя молчала, а затем осторожно, медленно притянула мужа к себе и так же осторожно, будто боясь спугнуть внезапно установившийся мир – в сердце… мир, прошептала:
– Ты абсолютно прав.
Последовавший поцелуй сложно было назвать незабываемым или каким-то особенным, но он точно вызывал у супругов одно и тоже чувство. Это чувство было долгожданным и давно позабытым. Не страсть и всепрощающая любовь – лёгкость.
