Вдоль тропы, ведущей к вершине, выстроились все жители острова, от мала до велика, и пока Шиада шла, скрытая плащом и капюшоном, они падали ниц, склоняясь в глубоком приветствии. Внешний круг, опоясывающий пруд внутри которого на небольшом островке находилась святая святых поклонения Праматери, образовали самые опытные из жрецов, главы храмов и прибывшие к прощанию Тандарионы. Лиадала, будучи совсем юной и начинающей из жриц, была тут же – как член королевской семьи и преемница новой храмовницы.
Шиада шла, босая, дрожа от майской утренней прохлады, и в нужный момент даже Удгар и Агравейн припали коленом к земле. Добравшись до тела покойной, Шиада содрогнулась и замерла.
На теле, которого она не видела, как прибыла, сейчас завернутом в белесое полотнище, в месте, под которым находилась точка меж бровей Неллы, лежало кольцо. Массивное, тяжёлое, длиной во всю фалангу указательного пальца – в виде свернувшейся перед судьбоносным броском гадюки. Золотая змея с изумрудными глазами. Её змея, символ возрождения в образе Великого Змея-Прародителя, само появление которого и обозначало Круг рождений и перерождений из чрева Праматери Богов и людей.
Шиада протянула руку и, не чувствуя ничего кончиками пальцев, взяла украшение. Надела на палец: сложенная в кольце гадюка не замыкалась до конца ни с одной из сторон, и потому перстень подходил и более полным пальцам, и более стройным. Сейчас, ощущая, как неожиданно и необъяснимо жжет горячий металл, Шиада чувствовала, что кольца сложенной для броска змеи плотнее оплетают перст, как если бы змея была живой.
Удивительно.
Шиада перевела взгляд с украшения на покойницу перед собой: хитрюга, никогда не говорила, почему этот перстень такой особенный и почему, столько раз передаваясь по наследству, никогда не переплавлялся. Неужели они и правда потомки змеемудрых – утерянной расы всеведущих жрецов? Тех, для кого таинство Троп Нанданы не было таинством, а «живое» металлическое кольцо – чем-то небывалым.
Шиада приложила к губам сначала кольцо, потом подушечки пальцев и коснулась ими укутанного лба Неллы.
«Я буду ждать тебя здесь, на Ангорате, всеблагая и почтенная, - со слезами в сердце обратилась жрица. – И я буду искать тебя на Дорогах Нанданы, если ты позволишь».
Шиада скинула капюшон, сделала глубокий вдох, поднимая к небу лицо, потянула завязки плаща на груди и легко подхватила падающий покров, оставшись в жреческой наготе. По всему её телу, от левого виска до щиколоток, темнела насыщенная вайдовая роспись из священных символов и знаков таинства: очерчивая прямую линию позвоночника, повторяя контуры груди и бедер, ложась под ключицей магическим ожерельем, сплетаясь в узоры от плеч до кистей.
Шиада развернула плащ перед собой и, подкинув, накрыла тело Неллы. В этом тоже был ритуал: невинности Тинар, с которой однажды Нелла возродится на Ангорате или в Этане, неизменно предшествует мрак Нанданы, Матери Смерти и Хозяйки Ночи, и дабы почтить её Нелле полагается плащ ведуний. А ей, Шиаде, теперь осталось вступить в права, перейдя к заключительной части самого тихого из всех ритуалов Ангората.
Ощутив в груди тепло от слова Силы, найденного в далекие времена обучения, Шиада на миг позабыла о холодном рассветном ветре на вершине холма. Особое тепло, совсем не такое, какое дают свечи, камины, солнце, объятия.
Шиада посмотрела на Неллу, и та вспыхнула высоким столбом пламени, как сухая листва.
О, Праматерь людей и Богов…
Сайдр завел старинный поминальный причет, который с каждой строчкой будут подхватывать все больше и больше жрецов сначала на острове, а потом – по всему миру. Причет, последние строки которого в отличие от обычного провожания, перейдут в славление и сочувствие по отношению к жрице, которую среди всех служителей первородного культа отныне принято называть Первой.
Причет звучал по всему Ангорату и Этану, разносимый ветром и волей.
Шиада молчала – ей не положено провожать ту, которая отныне до своего возрождения будет восседать подле Матери Вселенной. Храмовница стояла прямо и молча, невидящими глазами глядя перед собой. И от жреческого огня в душе ей было холодно.
Агравейн, как и все, поднялся с колен, неотрывно глядя на жену. Хотя, теперь стоит отучиться называть её так. Или все-таки можно?
Ему было трудно и больно – понимать, что вот сейчас Шиада уходит навсегда. Это ведь все еще она, его Шиада. Прекрасная, будто и не было позади пяти родов. Далекая, будто никогда она и не приближалась к Этану и не спала в его объятиях. Пожалуй, она, эта женщина впереди, и не спала. И что бы Агравейн там себе ни нафантазировал, свежие, глубокого темного цвета вайдовые росписи храмовницы настойчиво убеждали короля, в собственной правоте.
Время прощания всегда наступает неожиданно.
Огонь от тела Неллы взмывался неестественно высоко. Причет звучал мистически гулко, будто бы отовсюду. Его будут петь, раз за разом повторяя строки сначала, пока тело предыдущей храмовницы не прогорит до пепла. И никто не уйдет, даже дети, маленькие друиды и жрицы, которым может быть чужд и тлетворен горклый запах горящего тела.
Что ж, думал мужчина, он – счастливец Праматери и любимец Её Достойного Сына: получил в жены женщину, для брака не предназначенную, и, в отличие от её первого мужа, у него, Агравейна, Шиаду отнял не другой мужчина, а божество.
Когда тело Неллы истлело, и обряд завершился поклонением новой храмовнице лбом в землю – Грудь Праматери – Сайдр зашел в священный внутренний Круг Камней и накинул заготовленный новый плащ пурпурного цвета.
Все здесь, на Ангорате, имело смысл, стародавний, как сам мир.
- Да живет долго и да наставит нас Голос-и-Длань-Той-что-Отнимает-Жизнь, - произнёс он тихо, но так сакраментально, что слова эхом отдались в сердце каждого жреца.
- Пусть, - отозвался бесчисленный нестройный хор.
В тот день ей еще предстояло вернуться к себе – в домик храмовницы – встретиться с главами храмов, и даже поужинать с семьей, пригласив Гленна и Растага. Но со следующим утром жизнь её бесповоротно преобразится, и, заранее тоскуя по детям, Шиада вдруг поняла, что испытывает облегчение. Как если бы долгие-долгие годы жила в неконтролируемой тревоге, что нечто главное, еще впереди, и самое важное для неё – благополучно дожить до момента, когда это главное настанет.
Теперь нужно подготовить себе замену, подумала жрица, прищурившись, когда присаживалась во главе скромного деревянного стола за ужином. Лиадала, болтая о чем-то с отцом – Агравейном – выглядела счастливой.
Аймар Дайхатт с нетерпением развернул доставленное Атти послание из Багрового храма.
- Ну? – спросил сидевший рядом Лув.
Эти трое собрались в рабочем кабинете тана Черного дома задолго после наступления темноты.
- Сейчас, - Аймар, наконец, справился с листком, сложенным вчетверо и скрепленным сургучной печатью, и пробежал глазами вдоль строк. Погрустнел, нахмурился.
- Нет? – уточнил Атти, хотя и так все было понятно.
- Нет, - отрезал Аймар.
Лув поджал губы, закусил нижнюю.
- Если они не помогут, как бы они не донесли.
Аймар признал версию правомочной. Кивнул:
- Действительно.
- Надо опередить этих наемников, - Лув ударил кулаком по ладони, хотя и без этого было очевидно, что время играет против них.
- Как? – Атти вскинул руки, обращаясь к давнему товарищу.
- Отослать гонца, - спокойно ответил Аймар. Поочередно поглядел на одного друга, потом на другого. – Вы оба были со мной в Ласбарне и оба знакомы с Бану Яввуз.
- И?
- Один из вас должен доставить ей послание.
- Какого рода? – Лув откинулся на спинку кресла, сцепив руки в замок и положив их на колени.
- Джайя пыталась убить обоих северных танов. Такое нельзя спускать безнаказанно. И Кхассаву тоже дайте об этом знать.
- Уверен? – Лув прищурился.
- Пока Кхассав будет разбираться со своей женой и выяснить отношения в доме, у нас с Бансабирой будет время действовать с развязанными руками.
- И все-таки сообщать Кхассаву опрометчиво, - настоял Атти. Аймар, сузив глаза, пронзительно ощупал взглядом друга.
- Что ж, может, ты и прав. Пока раману думает, что я играю на её стороне, она не поднимет особенной сумятицы, а когда одумается, я буду у цели.
Лув хохотнул.
- А ты, Аймар, похоже, не прощаешь женщин, которые тебе отказывают. Сначала Бану предпочла Маатхаса, потом Джайя заявила, что не станет тебе ни в чем помогать.
- Можешь считать меня злопамятным, если хочешь, - отмахнулся тан. – Но у меня на руках договор, ради которого я женился на Иввани, и пришло время привести его в исполнение. Бану уже несколько лет как Мать севера, а я и на шаг не приблизился к тому, о чем мы условились. Если, чтобы получить трон Яса, надо воспользоваться чувствами Джайи и горем Бану – пусть так. Не использую я – используют другие, и будет счастьем, если не меня самого.
Дальше Аймар смолк и быстро-быстро застрочил письмо для танши. Закончив, подсушил чернила, сложил конвертом и налил сургуча, в центр которого опустил увесистый оттиск дома Дайхатт. Поднял глаза на сподвижников, поочередно посмотрел на обоих и выбрал:
- Лув, - протянул бумагу. – Быстро.
Лув кивнул и поспешно скрылся за дверью. Поглядев на запертый выход из комнаты, Атти, запустив пятерню в волосы, не оборачиваясь, спросил у друга:
- Ты скажешь Иввани?
Атти, договорив, обернулся. Аймар сидел за столом, сцепив руки перед собой и упираясь в замок губами. Его черные, как уголь, глаза, не выражали ничего.
Путь Бансабиры от владений Идена до чертога Валарт был стремительным.
Бану отослала с одним из посыльных из числа гарнизонного охранения, которое их приютило, письмо с глубокой благодарностью деду, и обрисовала ситуацию. Еще несколько посыльных рвались к чертогам трех северных танов, и Бансабире оставалось надеяться, что хоть кто-нибудь успеет прибыть к моменту похорон поразительного человека. Все, конечно, будут недовольны тем, что всеми любимый тан Маатхас захоронен не в семейном склепе, но теперь признавал даже Хабур: всю счастливую часть жизни Сагромах был неразлучен с женщиной, ставшей причиной его счастья, и разорвать их после смерти значило бы идти против их собственной воли. Если похоронить Сагромаха в его чертоге, а Бану в её – это непременно произойдет.
На одной из границ её настиг ответ Идена Ниитаса – самым неожиданным образом.
- Бану! – крикнул Адар и, на ходу спешиваясь, подбежал к лошади сестры. Бансабира растерянно поглядела на юношу недоверчиво и изумленно, нахмурилась и спешилась в ответ.
- Адар, - блеклым голосом поздоровалась танша и, похоже, впервые осознала, насколько он возмужал, став отчетливо похож на всех представителей рода Яввуз лазурной чистотой голубых глаз.
- Мне жаль, - Адар преисполнился сочувствия, и Бансабира, видя это, закусила губу. – Мне правда очень жаль, - будто желая убедить сестру в искренности, Адар схватил Бансабиру за плечи и крепко сжал. – Очень, - встряхнул и тут же обнял. Горячее, чем когда-либо прежде.
Бансабира усмехнулась в душе: её кровный брат, сын её отца, обнимал её сейчас не потому, что любил её, но потому, что хотя бы на короткое время нашел в Сагромахе отца, которого, по большому счету, никогда не имел. И рядом с Сагромахом, наконец, и она, Бансабира, сумела кое-как, худо-бедно, стать для Адара старшей сестрой. Так или иначе, они прожили под единым кровом, или, точнее кровами, мотаясь из чертога в чертог, добрых десять лет, и Адар теперь не мог сказать, что был несчастен или чем-то недоволен в это время.
Бансабира вздрогнула и обняла брата в ответ: может, её собственные чувства тоже далеки от тех, какие могли бы их связывать, сложись что-то в их судьбах иначе, но в память о Сагромахе она будет делать все, чтобы поддерживать хорошие отношения с юношей, которого уступила перед обещанием деду.
- Тан Ниитас разрешил мне проводить тебя и поучаствовать в похоронах.
Бансабира прикрыла глаза: хоть кто-то, – и молча сжала братскую ладонь.
- Поехали.
В крепости Валарт в спешном темпе по приказу госпожи, высланному с гонцом, приводили в порядок местный склеп – слишком скромный, чтобы стать последним обиталищем столь великого тана.
И все-таки Бансабира настаивала на их общей могиле здесь – вдалеке от прочей родни, но рядом друг с другом.
Сагромаха погребли торжественно и пышно.
Те, кто не успел прислать весть с соболезнованиями или приехать сам ко дню погребения, приезжал с опозданием. Прибывали многие: Гистасп и оставшаяся часть её телохранителей; немногочисленные родственники дома Маатхас; Ном-Корабел, Тахбир и его дети, Гед и Аргерль – хозяева усадьбы за Астахирским хребтом. Даже Бьё Водяной Бык прибыл со временем со своих островов вместе с братом и невесткой Дагди, чтобы почтить память сюзерена и друга. С ними приехали Харо и Анаис.
Но самое главное, прибыли дети. Близнецы приехали пораньше: им было ближе, и двигались они с Тахбиром и Гистаспом в полной безопасности.
Бансабира обнимала близнецов, едва справляясь с собой и не имея ни малейшего представления, как объяснить им, что стряслось. Они были достаточно взрослыми, чтобы не спрашивать, когда папа вернется. Но они все еще были детьми, и, хотя понимали, что Сагромах исчез бесповоротно, осознать смертность не могли.
Прибытие детей хоть как-то всколыхнуло Бансабиру, заставив её выбраться из танского покоя. Чтобы они не тревожились, она даже спустилась и поела. Она должна. И Шиимсаг, и Шинбана сами постоянно встречали мать с зареванными лицами, и у неё не оставалось выбора, кроме как держатся. Хоть как-нибудь. Из любых вообще распоследних сил.
Склеп ударными темпами приводили в состояние, достойное танского погребения. По приказу Тахбира у входа возводили монументы танам. Бану это не трогало и не занимало: за те недели, которые она провела в крепости, танша ни разу не пошла в мастерские посмотреть за обтесом каменных глыб.
Тану отдала несколько указаний относительно церемониала погребения, жизни в Лазурном танааре, выслушала доклады, которые были: от Геда о состоянии дел за хребтом, от Нома о перебоях с поставками рабов и ресурсов; от Бьё о настроениях островитян, от Гистаспа об успехах её детей в обучении, от Тахбира о состоянии казны, от Вала о продвижении поисков истины относительно смерти Сагромаха, от Ула о состоянии дел на её псарнях…
А потом не выдержала.
В одну из ночей спустя месяц после погребения Сагромаха Бансабира закуталась в плащ, отправилась в склеп и, упав рядом с могильной плитой Сагромаха, скуля, тихонько расплакалась.
Гайер, вопреки здравому смыслу, приехал всего на две недели позже близнецов: учитывая удаленность чертога Каамалов, скорость его движения выходила невиданной, и становилось ясно, что молодой тан выехал сразу, как узнал о смерти отчима, отказывая в отдыхе и себе, и лошадям.
Прибыв, он быстро выхватил взглядом в толпе сестру и брата. Кинулся, обнял.
- Шиимсаг, Шинбана, - голос Гайера полностью преобразовался, стал неожиданно выразительным и ниже, чем был у кровного отца.
Вместе с этим, Гайер вышел удивительной внешности молодым мужчиной: был рослым и крепким, как тан Сабир, с пронзительными зелеными глазами матери-танши, с чуть вьющейся копной цвета вороньего крыла, доставшейся ему от деда «Льстивого Языка».
Шиада шла, босая, дрожа от майской утренней прохлады, и в нужный момент даже Удгар и Агравейн припали коленом к земле. Добравшись до тела покойной, Шиада содрогнулась и замерла.
На теле, которого она не видела, как прибыла, сейчас завернутом в белесое полотнище, в месте, под которым находилась точка меж бровей Неллы, лежало кольцо. Массивное, тяжёлое, длиной во всю фалангу указательного пальца – в виде свернувшейся перед судьбоносным броском гадюки. Золотая змея с изумрудными глазами. Её змея, символ возрождения в образе Великого Змея-Прародителя, само появление которого и обозначало Круг рождений и перерождений из чрева Праматери Богов и людей.
Шиада протянула руку и, не чувствуя ничего кончиками пальцев, взяла украшение. Надела на палец: сложенная в кольце гадюка не замыкалась до конца ни с одной из сторон, и потому перстень подходил и более полным пальцам, и более стройным. Сейчас, ощущая, как неожиданно и необъяснимо жжет горячий металл, Шиада чувствовала, что кольца сложенной для броска змеи плотнее оплетают перст, как если бы змея была живой.
Удивительно.
Шиада перевела взгляд с украшения на покойницу перед собой: хитрюга, никогда не говорила, почему этот перстень такой особенный и почему, столько раз передаваясь по наследству, никогда не переплавлялся. Неужели они и правда потомки змеемудрых – утерянной расы всеведущих жрецов? Тех, для кого таинство Троп Нанданы не было таинством, а «живое» металлическое кольцо – чем-то небывалым.
Шиада приложила к губам сначала кольцо, потом подушечки пальцев и коснулась ими укутанного лба Неллы.
«Я буду ждать тебя здесь, на Ангорате, всеблагая и почтенная, - со слезами в сердце обратилась жрица. – И я буду искать тебя на Дорогах Нанданы, если ты позволишь».
Шиада скинула капюшон, сделала глубокий вдох, поднимая к небу лицо, потянула завязки плаща на груди и легко подхватила падающий покров, оставшись в жреческой наготе. По всему её телу, от левого виска до щиколоток, темнела насыщенная вайдовая роспись из священных символов и знаков таинства: очерчивая прямую линию позвоночника, повторяя контуры груди и бедер, ложась под ключицей магическим ожерельем, сплетаясь в узоры от плеч до кистей.
Шиада развернула плащ перед собой и, подкинув, накрыла тело Неллы. В этом тоже был ритуал: невинности Тинар, с которой однажды Нелла возродится на Ангорате или в Этане, неизменно предшествует мрак Нанданы, Матери Смерти и Хозяйки Ночи, и дабы почтить её Нелле полагается плащ ведуний. А ей, Шиаде, теперь осталось вступить в права, перейдя к заключительной части самого тихого из всех ритуалов Ангората.
Ощутив в груди тепло от слова Силы, найденного в далекие времена обучения, Шиада на миг позабыла о холодном рассветном ветре на вершине холма. Особое тепло, совсем не такое, какое дают свечи, камины, солнце, объятия.
Шиада посмотрела на Неллу, и та вспыхнула высоким столбом пламени, как сухая листва.
О, Праматерь людей и Богов…
Сайдр завел старинный поминальный причет, который с каждой строчкой будут подхватывать все больше и больше жрецов сначала на острове, а потом – по всему миру. Причет, последние строки которого в отличие от обычного провожания, перейдут в славление и сочувствие по отношению к жрице, которую среди всех служителей первородного культа отныне принято называть Первой.
***
Причет звучал по всему Ангорату и Этану, разносимый ветром и волей.
Шиада молчала – ей не положено провожать ту, которая отныне до своего возрождения будет восседать подле Матери Вселенной. Храмовница стояла прямо и молча, невидящими глазами глядя перед собой. И от жреческого огня в душе ей было холодно.
***
Агравейн, как и все, поднялся с колен, неотрывно глядя на жену. Хотя, теперь стоит отучиться называть её так. Или все-таки можно?
Ему было трудно и больно – понимать, что вот сейчас Шиада уходит навсегда. Это ведь все еще она, его Шиада. Прекрасная, будто и не было позади пяти родов. Далекая, будто никогда она и не приближалась к Этану и не спала в его объятиях. Пожалуй, она, эта женщина впереди, и не спала. И что бы Агравейн там себе ни нафантазировал, свежие, глубокого темного цвета вайдовые росписи храмовницы настойчиво убеждали короля, в собственной правоте.
Время прощания всегда наступает неожиданно.
Огонь от тела Неллы взмывался неестественно высоко. Причет звучал мистически гулко, будто бы отовсюду. Его будут петь, раз за разом повторяя строки сначала, пока тело предыдущей храмовницы не прогорит до пепла. И никто не уйдет, даже дети, маленькие друиды и жрицы, которым может быть чужд и тлетворен горклый запах горящего тела.
Что ж, думал мужчина, он – счастливец Праматери и любимец Её Достойного Сына: получил в жены женщину, для брака не предназначенную, и, в отличие от её первого мужа, у него, Агравейна, Шиаду отнял не другой мужчина, а божество.
***
Когда тело Неллы истлело, и обряд завершился поклонением новой храмовнице лбом в землю – Грудь Праматери – Сайдр зашел в священный внутренний Круг Камней и накинул заготовленный новый плащ пурпурного цвета.
Все здесь, на Ангорате, имело смысл, стародавний, как сам мир.
- Да живет долго и да наставит нас Голос-и-Длань-Той-что-Отнимает-Жизнь, - произнёс он тихо, но так сакраментально, что слова эхом отдались в сердце каждого жреца.
- Пусть, - отозвался бесчисленный нестройный хор.
В тот день ей еще предстояло вернуться к себе – в домик храмовницы – встретиться с главами храмов, и даже поужинать с семьей, пригласив Гленна и Растага. Но со следующим утром жизнь её бесповоротно преобразится, и, заранее тоскуя по детям, Шиада вдруг поняла, что испытывает облегчение. Как если бы долгие-долгие годы жила в неконтролируемой тревоге, что нечто главное, еще впереди, и самое важное для неё – благополучно дожить до момента, когда это главное настанет.
Теперь нужно подготовить себе замену, подумала жрица, прищурившись, когда присаживалась во главе скромного деревянного стола за ужином. Лиадала, болтая о чем-то с отцом – Агравейном – выглядела счастливой.
***
Аймар Дайхатт с нетерпением развернул доставленное Атти послание из Багрового храма.
- Ну? – спросил сидевший рядом Лув.
Эти трое собрались в рабочем кабинете тана Черного дома задолго после наступления темноты.
- Сейчас, - Аймар, наконец, справился с листком, сложенным вчетверо и скрепленным сургучной печатью, и пробежал глазами вдоль строк. Погрустнел, нахмурился.
- Нет? – уточнил Атти, хотя и так все было понятно.
- Нет, - отрезал Аймар.
Лув поджал губы, закусил нижнюю.
- Если они не помогут, как бы они не донесли.
Аймар признал версию правомочной. Кивнул:
- Действительно.
- Надо опередить этих наемников, - Лув ударил кулаком по ладони, хотя и без этого было очевидно, что время играет против них.
- Как? – Атти вскинул руки, обращаясь к давнему товарищу.
- Отослать гонца, - спокойно ответил Аймар. Поочередно поглядел на одного друга, потом на другого. – Вы оба были со мной в Ласбарне и оба знакомы с Бану Яввуз.
- И?
- Один из вас должен доставить ей послание.
- Какого рода? – Лув откинулся на спинку кресла, сцепив руки в замок и положив их на колени.
- Джайя пыталась убить обоих северных танов. Такое нельзя спускать безнаказанно. И Кхассаву тоже дайте об этом знать.
- Уверен? – Лув прищурился.
- Пока Кхассав будет разбираться со своей женой и выяснить отношения в доме, у нас с Бансабирой будет время действовать с развязанными руками.
- И все-таки сообщать Кхассаву опрометчиво, - настоял Атти. Аймар, сузив глаза, пронзительно ощупал взглядом друга.
- Что ж, может, ты и прав. Пока раману думает, что я играю на её стороне, она не поднимет особенной сумятицы, а когда одумается, я буду у цели.
Лув хохотнул.
- А ты, Аймар, похоже, не прощаешь женщин, которые тебе отказывают. Сначала Бану предпочла Маатхаса, потом Джайя заявила, что не станет тебе ни в чем помогать.
- Можешь считать меня злопамятным, если хочешь, - отмахнулся тан. – Но у меня на руках договор, ради которого я женился на Иввани, и пришло время привести его в исполнение. Бану уже несколько лет как Мать севера, а я и на шаг не приблизился к тому, о чем мы условились. Если, чтобы получить трон Яса, надо воспользоваться чувствами Джайи и горем Бану – пусть так. Не использую я – используют другие, и будет счастьем, если не меня самого.
Дальше Аймар смолк и быстро-быстро застрочил письмо для танши. Закончив, подсушил чернила, сложил конвертом и налил сургуча, в центр которого опустил увесистый оттиск дома Дайхатт. Поднял глаза на сподвижников, поочередно посмотрел на обоих и выбрал:
- Лув, - протянул бумагу. – Быстро.
Лув кивнул и поспешно скрылся за дверью. Поглядев на запертый выход из комнаты, Атти, запустив пятерню в волосы, не оборачиваясь, спросил у друга:
- Ты скажешь Иввани?
Атти, договорив, обернулся. Аймар сидел за столом, сцепив руки перед собой и упираясь в замок губами. Его черные, как уголь, глаза, не выражали ничего.
***
Путь Бансабиры от владений Идена до чертога Валарт был стремительным.
Бану отослала с одним из посыльных из числа гарнизонного охранения, которое их приютило, письмо с глубокой благодарностью деду, и обрисовала ситуацию. Еще несколько посыльных рвались к чертогам трех северных танов, и Бансабире оставалось надеяться, что хоть кто-нибудь успеет прибыть к моменту похорон поразительного человека. Все, конечно, будут недовольны тем, что всеми любимый тан Маатхас захоронен не в семейном склепе, но теперь признавал даже Хабур: всю счастливую часть жизни Сагромах был неразлучен с женщиной, ставшей причиной его счастья, и разорвать их после смерти значило бы идти против их собственной воли. Если похоронить Сагромаха в его чертоге, а Бану в её – это непременно произойдет.
На одной из границ её настиг ответ Идена Ниитаса – самым неожиданным образом.
- Бану! – крикнул Адар и, на ходу спешиваясь, подбежал к лошади сестры. Бансабира растерянно поглядела на юношу недоверчиво и изумленно, нахмурилась и спешилась в ответ.
- Адар, - блеклым голосом поздоровалась танша и, похоже, впервые осознала, насколько он возмужал, став отчетливо похож на всех представителей рода Яввуз лазурной чистотой голубых глаз.
- Мне жаль, - Адар преисполнился сочувствия, и Бансабира, видя это, закусила губу. – Мне правда очень жаль, - будто желая убедить сестру в искренности, Адар схватил Бансабиру за плечи и крепко сжал. – Очень, - встряхнул и тут же обнял. Горячее, чем когда-либо прежде.
Бансабира усмехнулась в душе: её кровный брат, сын её отца, обнимал её сейчас не потому, что любил её, но потому, что хотя бы на короткое время нашел в Сагромахе отца, которого, по большому счету, никогда не имел. И рядом с Сагромахом, наконец, и она, Бансабира, сумела кое-как, худо-бедно, стать для Адара старшей сестрой. Так или иначе, они прожили под единым кровом, или, точнее кровами, мотаясь из чертога в чертог, добрых десять лет, и Адар теперь не мог сказать, что был несчастен или чем-то недоволен в это время.
Бансабира вздрогнула и обняла брата в ответ: может, её собственные чувства тоже далеки от тех, какие могли бы их связывать, сложись что-то в их судьбах иначе, но в память о Сагромахе она будет делать все, чтобы поддерживать хорошие отношения с юношей, которого уступила перед обещанием деду.
- Тан Ниитас разрешил мне проводить тебя и поучаствовать в похоронах.
Бансабира прикрыла глаза: хоть кто-то, – и молча сжала братскую ладонь.
- Поехали.
***
В крепости Валарт в спешном темпе по приказу госпожи, высланному с гонцом, приводили в порядок местный склеп – слишком скромный, чтобы стать последним обиталищем столь великого тана.
И все-таки Бансабира настаивала на их общей могиле здесь – вдалеке от прочей родни, но рядом друг с другом.
Сагромаха погребли торжественно и пышно.
***
Те, кто не успел прислать весть с соболезнованиями или приехать сам ко дню погребения, приезжал с опозданием. Прибывали многие: Гистасп и оставшаяся часть её телохранителей; немногочисленные родственники дома Маатхас; Ном-Корабел, Тахбир и его дети, Гед и Аргерль – хозяева усадьбы за Астахирским хребтом. Даже Бьё Водяной Бык прибыл со временем со своих островов вместе с братом и невесткой Дагди, чтобы почтить память сюзерена и друга. С ними приехали Харо и Анаис.
Но самое главное, прибыли дети. Близнецы приехали пораньше: им было ближе, и двигались они с Тахбиром и Гистаспом в полной безопасности.
Бансабира обнимала близнецов, едва справляясь с собой и не имея ни малейшего представления, как объяснить им, что стряслось. Они были достаточно взрослыми, чтобы не спрашивать, когда папа вернется. Но они все еще были детьми, и, хотя понимали, что Сагромах исчез бесповоротно, осознать смертность не могли.
Прибытие детей хоть как-то всколыхнуло Бансабиру, заставив её выбраться из танского покоя. Чтобы они не тревожились, она даже спустилась и поела. Она должна. И Шиимсаг, и Шинбана сами постоянно встречали мать с зареванными лицами, и у неё не оставалось выбора, кроме как держатся. Хоть как-нибудь. Из любых вообще распоследних сил.
Склеп ударными темпами приводили в состояние, достойное танского погребения. По приказу Тахбира у входа возводили монументы танам. Бану это не трогало и не занимало: за те недели, которые она провела в крепости, танша ни разу не пошла в мастерские посмотреть за обтесом каменных глыб.
Тану отдала несколько указаний относительно церемониала погребения, жизни в Лазурном танааре, выслушала доклады, которые были: от Геда о состоянии дел за хребтом, от Нома о перебоях с поставками рабов и ресурсов; от Бьё о настроениях островитян, от Гистаспа об успехах её детей в обучении, от Тахбира о состоянии казны, от Вала о продвижении поисков истины относительно смерти Сагромаха, от Ула о состоянии дел на её псарнях…
А потом не выдержала.
В одну из ночей спустя месяц после погребения Сагромаха Бансабира закуталась в плащ, отправилась в склеп и, упав рядом с могильной плитой Сагромаха, скуля, тихонько расплакалась.
***
Гайер, вопреки здравому смыслу, приехал всего на две недели позже близнецов: учитывая удаленность чертога Каамалов, скорость его движения выходила невиданной, и становилось ясно, что молодой тан выехал сразу, как узнал о смерти отчима, отказывая в отдыхе и себе, и лошадям.
Прибыв, он быстро выхватил взглядом в толпе сестру и брата. Кинулся, обнял.
- Шиимсаг, Шинбана, - голос Гайера полностью преобразовался, стал неожиданно выразительным и ниже, чем был у кровного отца.
Вместе с этим, Гайер вышел удивительной внешности молодым мужчиной: был рослым и крепким, как тан Сабир, с пронзительными зелеными глазами матери-танши, с чуть вьющейся копной цвета вороньего крыла, доставшейся ему от деда «Льстивого Языка».
