– По-моему, все предельно ясно, – отстраняясь, ответил Дэн. – Твой отец был ясновидцем. Мать-то была атли, верно? Пророчицей?
– Но я... Но у меня никогда... к папе...
– Ты была маленькая, да и родным априори нет желания причинить вред.
– А бабушка? С ней-то у меня как раз не сложилось. И ни разу мне не хотелось ее выпить.
– Все потому, что она была человеком. В отличие от деда. Твоя бабка, скорее всего, и не подозревала, кем был твой отец. А вот мать знала. Барт расскажет больше, ну или Люсия – именно она увидела тебя во сне, даже место определила – какой-то там памятник у вас есть. Люсия сильная провидица.
– Но разве хищные могут... с ясновидцами? Я два раза встречала их, и оба едва смогла удержаться.
– Все зависит от воли. Ну и тренироваться нужно.
– Не понимаю. – Я покачала головой. – Ты сказал – первый сольвейг был сыном Лив и Гарди, но Лив не была хищной! Херсир основал ар уже после того, как бросил ее.
– Не все в курсе, но он посвятил и ее тоже. В тот день, когда узнал о Хауке. Она сама попросила. Торкнуло ее нехило, скажу я тебе. Любовь портит людей. А Гарди Лив жалела. Чувство вины портит еще больше. Гарди добивался девушку всю сознательную жизнь, но именно из чувства вины она отдалась.
– Думаешь, Влад знал? Ну, об отце?
Дэн покачал головой.
– Не думаю. Барт и его люди стараются хранить эту тайну. Если Альрик прознает, займется искусственным разведением сольвейгов.
– Да уж, у него для этого все необходимые ингредиенты под рукой, – фыркнула я и встала.
Снова зашумела вода в кране, привычным было прикосновение к мыльной губке. Знакомо моргнула лампочка в светильнике – давно уже пора ее сменить.
А все остальное было непривычным. Дэн с его огромным аппетитом, известие об отце. Сердце глухо стучало в груди, пока руки продолжали методично мыть посуду.
Хлопнула входная дверь – вернулась Ира. Через минуту она появилась на кухне, раскрасневшаяся, с опасным блеском в глазах. Тревога, уснувшая от рассказа Дэна, вернулась легким покалыванием в районе лопаток.
– Поужинали уже? – спросила Ира, и на ее лице появилась блуждающая улыбка.
– Чай пили, – рассеянно ответила я. – С печеньем.
– Дэн у нас остается?
– Переночует у меня, – кивнула я. – А я с тобой посплю.
Устроив Дэна, я вышла на балкон. Сильно, до одури хотелось курить. Хорошо, что выбросила сигареты, иначе не сдержалась бы. Я сильнее закуталась в куртку и посмотрела вдаль. С неба продолжал сыпать снег вперемешку с дождем, делая воздух тяжелым и влажным.
Ира тихо вошла следом и прикрыла дверь.
– Ты как? – спросила и, натянув рукава толстого вязаного свитера на кисти, облокотилась о перила.
– Узнала много. Стараюсь переварить, но пока выходит плохо. А ты?
Она пожала плечами.
– Ты случаем не натворила глупостей? – осторожно поинтересовалась я.
– Я — хищная. Знаю правила игры. Но боги, как приятно настолько кому-то нравиться!
– Боюсь за тебя, – честно призналась я. – Боюсь, что сорвешься.
– Не сорвусь, – заверила меня Ира и крепко обняла. – Теперь ты... уйдешь? Уйдешь к ним?
– Уйду. На пару месяцев исчезну. Нужно все переварить, многое познать, научиться всяким плюшкам. Но Барт сказал, мое место здесь, в реальном мире. Пока я его еще не вижу, но Барт мудрый. Я его чувствую. С ним рядом все... проще.
– Уходи. Живи с ними — они тебя поймут, – нахмурилась Ира, выпустила меня из объятий и снова посмотрела вдаль. – Защитят. Здесь все слишком жестоко для тебя. Я буду скучать, конечно, и Глеб, тоже но... так будет лучше.
– Не говори никому о том, что видела Барта.
– Я никому не скажу. Могла бы не просить.
– Знаю. Спасибо за все.
– Шутишь? Рада, что нашла тебя! Ты это... Глебу позвони. Ну, перед уходом. Он извелся там весь.
– Позвоню, – кивнула я.
Ира ушла спать, а я еще долго стояла и смотрела, как движутся по дороге машины, мерцают неоном вывески и случайные прохожие бредут по своим делам.
Затем вытащила из кармана телефон и набрала номер. Длинные гудки сменились шорохом, дыханием в трубку и радостным шепотом:
– Привет, пропащая!
– Я соскучилась, Измайлов. Безумно.
– Я тоже.
– Чего шепчешь?
– Катюху не хочу будить. Ты как там? Все хорошо?
– Замечательно, – соврала я.
– Нашла своих сольвейгов?
– Не поверишь, но они существуют.
– Фига се! И что... теперь?
– Понятия не имею. Но ты узнаешь о моем решении первым, обещаю.
– То есть ты... приедешь? Или может, мне к тебе?
– Не стоит. Меня некоторое время не будет. – Я помолчала немного, стараясь унять жар в груди. Тщетно. Он разгорался все сильнее, усиливая и без того давящую тоску. – Люблю тебя, Измайлов. И спасибо за деньги. Пока мне не до поисков работы, сам понимаешь.
– Ерунда, – отрезал он. – Береги себя.
Я отключилась и поняла, что улыбаюсь. Услышать его голос после стольких дней было безумно приятно, понять, что он волнуется — еще приятнее. И теперь точно осознала, что вернусь. Просто чтобы увидеть его, обнять. Говорить всю ночь, ежась от холода на балконе. Сказать «спасибо» за то, что он есть.
Барт прав — нельзя просто так все отбросить. Если я и решу остаться с сольвейгами, то сначала поставлю точки там, где пока стоят многоточия. Потому что незавершенные дела — это плохо. Потому что во всем должна быть определенность.
?
Дэн разбудил меня рано — в пять утра. Велел умываться, чистить зубы и быть готовой через полчаса. Изверг! Я немного позлорадствовала, что у нас ничего в холодильнике не осталось, и в это время он не будет наслаждаться вкусными котлетами.
Через полчаса я была уже одета и зла. В зимней куртке и сапогах сразу вспотела, хотя это не уменьшило желания упасть на кровать и доспать полагающиеся мне по праву несколько часов. Странно, именно сегодня мне впервые не снилась Герда — то ли общение с Бартом повлияло, то ли я подсознательно начала отпускать прошлое.
Дэн, казалось, ни капли не смутился, взял меня за руку и бросил:
– Дыхание задержи, а то стошнит.
Словно я не знала. Я зажмурилась, крепче ухватила его за ладонь и вдохнула побольше воздуха. А когда открыла глаза, замерла.
На нас смотрела снежная поляна. Снег отражал яркое солнце и разбрызгивал во все стороны ослепительные блики. Поляну полукругом обступили елки — высокие, пышные, раскинувшие ветви будто в приветственном жесте. Нарядившиеся в пушистые белые шарфы и шапки, они присоединялись к общему сиянию.
А на самой поляне, словно грибы, беспорядочно стояли палатки. Темно-синие, цвета хаки, ядовито-лимонные, а одна ярко-оранжевая. Между ними сновали люди в фуфайках, дутых куртках, валенках и шапках-ушанках. В центре горел костер, на котором что-то варилось в огромном, начищенном до блеска котелке. От костра вверх поднимался сизый дым, а от котелка шел невероятно вкусный запах, и я сразу вспомнила, что завтрака сегодня не было.
Из оранжевой палатки, одетая в каракулевую шубу до колен, вышла рыжая. Та самая, из сна. Осмотрелась, остановила на нас взгляд, и на лице расплылась радостная улыбка. Она помахала нам и поманила к себе.
– Люсия, – произнес Дэн и потянул меня вперед. – Знойная девица.
Люсия действительно была знойной. Высокая, с тонкими чертами лица, с распущенными рыжими волосами, которые змеились по спине до самых ягодиц, длинными ресницами и пухлыми розовыми губами, которые и красить-то не нужно было. Обворожительный эффект естественной красоты.
Когда мы подошли, она лучезарно улыбнулась мне и крепко обняла.
– Я ждать тебя, – сказала хриплым, осипшим голосом. – Видеть во сне. Поздно. Драугр уже найти тебя. Прости.
– Люсия плохо говорит по-русски, – пояснил Дэн. – Она выросла в Штатах, с родителями. Жила, почти как ты, до тринадцати лет.
– Привет, – поздоровалась я, не веря, что вижу ее на самом деле, а не в вымышленной хельзе. Повернулась к Дэну и спросила: – Где мы?
– В Сибири, – усмехнулся он. – В лесу. Так живут сольвейги. Если останешься, придется привыкнуть.
Я еще раз осмотрелась. Поселение сольвейгов в палатках выглядело как привал туристов-экстремалов, привыкших спать на снегу в спальных мешках и ходить в туалет в кустики. К слову, кустиков тут не наблюдалось — по нужде, наверное, бегали в елочки. Я с ужасом поняла, что о фене, утюжках, косметике и любимых джинсах придется забыть. Тут скорее подойдут ватные штаны... Как эти люди купаются, вообще представлялось с трудом.
Я поежилась и сглотнула. Да уж, не так мне виделась жизнь сольвейгов.
– Идем тебя кормить! – просияла Люсия и потянула меня к костру.
Там уже собралось много народа — человек двадцать. С каждым меня знакомили, каждый меня обнимал, приветствовал, иногда не по-русски. Я рассеянно улыбалась и кивала. Имена и лица смешались в сумасшедший водоворот и спутались в памяти.
Они принимали меня, как свою. Словно я давно жила среди них, знаю каждого не один день и с каждым успела поделиться секретом. Мне поставили раскладной стул, прям там, у костра, в руки всучили алюминиевую тарелку с горячей похлебкой и ломоть ржаного хлеба. Похлебка, к слову, оказалась восхитительной. Мясной бульон, какая-то каша и крупно нарезанная картошка. Объедение!
Пока я ела, парень по имени Юлий — совсем еще подросток, лет шестнадцати, похлопывал меня по плечу и приговаривал:
– Ну надо же...
Дэн тоже уплетал за обе щеки, смотрел на меня исподлобья и посмеивался. Казалось, он был тут своим. Обычный хищный среди сольвейгов. Как я среди атли, только наоборот. Казалось, разница энергетик его ничуть не смущала — отвлекаясь от меня, он строил глазки Люсии, а она весело хохотала и обзывала его бабником. Наверное, радовалась, что понимала такое распространенное русское слово.
А я вдруг поняла, что мне невероятно легко здесь. Словно я нашла свое место — тяжесть упала с плеч, боль утихла, обиды затерлись, растворились в новых ярких впечатлениях, постепенно заменились образами смеющейся Люсии, непоседливого Юлия, лукавого Дэна, скромного и постоянно смущающегося Алексея — мужичка с дровами, как я его прозвала по себя. Он стоял в стороне и говорил невпопад, но от него исходила сильная волна тепла и участия.
Вот она — моя семья. Настоящая. Живущая странной жизнью отшельников, безумно позитивная и дружная. Место, где я не чувствую себя изгоем.
Почему же именно здесь я явно ощутила, как ноет в груди, выворачивает кишки тоска по людям, которые остались там, во внешнем мире? В том мире мне не место. Там боль и предательство. Там осталось прошлое, едва не сломавшее меня...
Почему именно здесь — где связь с тем миром истончилась, рискуя порваться навсегда — мне так не хочется его отпускать?
Дэн поставил тарелку на снег и поднялся на ноги, отвлекая меня от меланхоличных размышлений. Лицо его стало серьезным, сосредоточенным, а в голосе явно читалось тепло, когда он сказал:
– Барт вернулся.
Я повернула голову — на поляне, с той стороны, откуда появились мы, из-за елок вышла компания из пяти мужчин. Они были одеты в фуфайки, а за спинами на кожаных ремнях у них висели охотничьи ружья.
Впереди странной делегации стоял раскрасневшийся Барт в черной вязаной шапке набекрень. Он улыбнулся и бросил на снег холщовый мешок.
– Думал, вы будете позже. – Посмотрел на меня ласково и добавил: – Добро пожаловать домой, Полина.
В мешке оказались зайцы. Мертвые, серые, со склоненной набок головой и испачканной в крови шкуркой. Я поморщилась, когда Юлий доставал их и передавал Люсии. Барт же, не обращая внимания на мое замешательство, подошел и обнял за плечи.
– Освоилась?
– Немного. Тут все так... естественно.
– И неудобно, – кивнул он. – Особенно для привыкших к благам цивилизации.
– Ты поэтому говорил, что мне не суждено здесь жить?
– Поэтому тоже. Но не только. Идем, нам нужно о многом поговорить.
Барт увлек меня к самой большой, темно-синей палатке недалеко от костра. Скорее это была даже не палатка, а шатер — высокий, просторный и на удивление теплый внутри. Тепло давал современный керосиновый обогреватель, похожий на тот, рекламу которого я видела недавно по телеку в какой-то передаче для туристов.
– Условия жизни у нас не сахар, но мы привыкли, – сказал вождь сольвейгов, снимая коричневые вязаные перчатки и бросая их на «кровать». – Есть хочешь?
Я помотала головой.
– Меня покормили.
Осмотрелась. Две раскладушки, накрытые пуховыми одеялами, раскладной столик между ними, на котором стояла тарелка с печеньем и две чашки. В одной — недопитый чай «Липтон». Современненько...
– Мы уже месяц в Сибири. – Барт снял шапку, фуфайку и аккуратно положил их рядом с перчатками. Сам присел и указал мне на вторую раскладушку. Я послушно опустилась на нее. – Как ты, наверное, уже поняла, сольвейги кочуют.
– Из-за Альрика?
– Из-за него тоже. – Он поморщился. – Кому охота попасться в руки к сумасшедшему древнему экспериментатору? Слыхал я о его опытах...
– Да уж, – пробормотала я.
В шатре я быстро согрелась, поэтому тоже сняла куртку и сложила на коленях.
– То, что произошло с тобой, ужасно. Надеюсь, что смогу помочь, облегчить боль. Мы умеем это — помогать друг другу. Лечим души.
– Здесь спокойно, ты не врал, – призналась я. – Но я не дома.
– Дом — это не место, Полина. Дом всегда там, где душа, как бы пафосно это ни звучало.
– Я не смогу жить с атли, – сердито сказала я. – Ты можешь оправдывать Влада сколько влезет, но я не считаю его поступок правильным. Нельзя ломать людей. Калечить. Ради чего? Ради выживания?
– Некоторые люди формируют нас вовсе не для себя. Это стоит принять. История с драугром многому научит тебя. Опыт — большая ценность, и нужно быть за него благодарным.
– Возможно, это мудро — благодарить за боль, изменившую тебя. Но тогда выходит, что я не мудра.
– Я не тот, кто будет учить тебя прощать, – улыбнулся Барт, откидывая назад прилипшую ко лбу темную прядь. Его волосы растрепались и волнами обрамляли лицо, делая вождя сольвейгов похожим на Торина Дубощита. – Но у меня есть, чему тебя научить. Например, использовать свои способности, не теряя так много кена. Общаться с ясновидцами без дикого желания выпить их. Связываться со мной и Люсией, когда нужна будет помощь. Если вдруг решишь остаться во внешнем мире.
– Ценные умения, – согласилась я. – Но зачем помогать, если я уйду?
– Не все в этом мире продается и покупается, – напутственно изрек Барт. – Все вы дороги мне, каждого из вас я чувствую, но к тебе... – Он вздохнул и прикрыл глаза, словно то, что он скажет, будет роковым для нас обоих. – К тебе у меня особое чувство. Твоя судьба не будет простой – так сказано в книге. Но посмотри, сколько ты прошла, сколько пережила, и вот сидишь тут, говоришь со мной и ощущаешь себя нормальной. Ты выжила. Не сломалась. Полюби себя, Полина. Полюби себя сильную — ту, которой являешься. И увидишь, как все изменится.
– Попробую... – хрипло прошептала я, только теперь осознавая, что плачу.
Не знаю, отчего были те слезы. Может, оттого, что Барт пожалел меня, не жалея. Понял. Принял. Может, оттого, что не давил. А может, он сказал мне то, во что я уже, по сути, не верила — что я смогу пережить эту тупую, ноющую боль, которая превратила внутренности в кашу, отзывалась на каждый шаг, каждое движение. Боль, которую я старалась затереть физическими упражнениями, успокоительными отварами, разговорами ни о чем, но которая неизменно возвращалась в одиночестве.
– Но я... Но у меня никогда... к папе...
– Ты была маленькая, да и родным априори нет желания причинить вред.
– А бабушка? С ней-то у меня как раз не сложилось. И ни разу мне не хотелось ее выпить.
– Все потому, что она была человеком. В отличие от деда. Твоя бабка, скорее всего, и не подозревала, кем был твой отец. А вот мать знала. Барт расскажет больше, ну или Люсия – именно она увидела тебя во сне, даже место определила – какой-то там памятник у вас есть. Люсия сильная провидица.
– Но разве хищные могут... с ясновидцами? Я два раза встречала их, и оба едва смогла удержаться.
– Все зависит от воли. Ну и тренироваться нужно.
– Не понимаю. – Я покачала головой. – Ты сказал – первый сольвейг был сыном Лив и Гарди, но Лив не была хищной! Херсир основал ар уже после того, как бросил ее.
– Не все в курсе, но он посвятил и ее тоже. В тот день, когда узнал о Хауке. Она сама попросила. Торкнуло ее нехило, скажу я тебе. Любовь портит людей. А Гарди Лив жалела. Чувство вины портит еще больше. Гарди добивался девушку всю сознательную жизнь, но именно из чувства вины она отдалась.
– Думаешь, Влад знал? Ну, об отце?
Дэн покачал головой.
– Не думаю. Барт и его люди стараются хранить эту тайну. Если Альрик прознает, займется искусственным разведением сольвейгов.
– Да уж, у него для этого все необходимые ингредиенты под рукой, – фыркнула я и встала.
Снова зашумела вода в кране, привычным было прикосновение к мыльной губке. Знакомо моргнула лампочка в светильнике – давно уже пора ее сменить.
А все остальное было непривычным. Дэн с его огромным аппетитом, известие об отце. Сердце глухо стучало в груди, пока руки продолжали методично мыть посуду.
Хлопнула входная дверь – вернулась Ира. Через минуту она появилась на кухне, раскрасневшаяся, с опасным блеском в глазах. Тревога, уснувшая от рассказа Дэна, вернулась легким покалыванием в районе лопаток.
– Поужинали уже? – спросила Ира, и на ее лице появилась блуждающая улыбка.
– Чай пили, – рассеянно ответила я. – С печеньем.
– Дэн у нас остается?
– Переночует у меня, – кивнула я. – А я с тобой посплю.
Устроив Дэна, я вышла на балкон. Сильно, до одури хотелось курить. Хорошо, что выбросила сигареты, иначе не сдержалась бы. Я сильнее закуталась в куртку и посмотрела вдаль. С неба продолжал сыпать снег вперемешку с дождем, делая воздух тяжелым и влажным.
Ира тихо вошла следом и прикрыла дверь.
– Ты как? – спросила и, натянув рукава толстого вязаного свитера на кисти, облокотилась о перила.
– Узнала много. Стараюсь переварить, но пока выходит плохо. А ты?
Она пожала плечами.
– Ты случаем не натворила глупостей? – осторожно поинтересовалась я.
– Я — хищная. Знаю правила игры. Но боги, как приятно настолько кому-то нравиться!
– Боюсь за тебя, – честно призналась я. – Боюсь, что сорвешься.
– Не сорвусь, – заверила меня Ира и крепко обняла. – Теперь ты... уйдешь? Уйдешь к ним?
– Уйду. На пару месяцев исчезну. Нужно все переварить, многое познать, научиться всяким плюшкам. Но Барт сказал, мое место здесь, в реальном мире. Пока я его еще не вижу, но Барт мудрый. Я его чувствую. С ним рядом все... проще.
– Уходи. Живи с ними — они тебя поймут, – нахмурилась Ира, выпустила меня из объятий и снова посмотрела вдаль. – Защитят. Здесь все слишком жестоко для тебя. Я буду скучать, конечно, и Глеб, тоже но... так будет лучше.
– Не говори никому о том, что видела Барта.
– Я никому не скажу. Могла бы не просить.
– Знаю. Спасибо за все.
– Шутишь? Рада, что нашла тебя! Ты это... Глебу позвони. Ну, перед уходом. Он извелся там весь.
– Позвоню, – кивнула я.
Ира ушла спать, а я еще долго стояла и смотрела, как движутся по дороге машины, мерцают неоном вывески и случайные прохожие бредут по своим делам.
Затем вытащила из кармана телефон и набрала номер. Длинные гудки сменились шорохом, дыханием в трубку и радостным шепотом:
– Привет, пропащая!
– Я соскучилась, Измайлов. Безумно.
– Я тоже.
– Чего шепчешь?
– Катюху не хочу будить. Ты как там? Все хорошо?
– Замечательно, – соврала я.
– Нашла своих сольвейгов?
– Не поверишь, но они существуют.
– Фига се! И что... теперь?
– Понятия не имею. Но ты узнаешь о моем решении первым, обещаю.
– То есть ты... приедешь? Или может, мне к тебе?
– Не стоит. Меня некоторое время не будет. – Я помолчала немного, стараясь унять жар в груди. Тщетно. Он разгорался все сильнее, усиливая и без того давящую тоску. – Люблю тебя, Измайлов. И спасибо за деньги. Пока мне не до поисков работы, сам понимаешь.
– Ерунда, – отрезал он. – Береги себя.
Я отключилась и поняла, что улыбаюсь. Услышать его голос после стольких дней было безумно приятно, понять, что он волнуется — еще приятнее. И теперь точно осознала, что вернусь. Просто чтобы увидеть его, обнять. Говорить всю ночь, ежась от холода на балконе. Сказать «спасибо» за то, что он есть.
Барт прав — нельзя просто так все отбросить. Если я и решу остаться с сольвейгами, то сначала поставлю точки там, где пока стоят многоточия. Потому что незавершенные дела — это плохо. Потому что во всем должна быть определенность.
?
Глава 3. Призраки прошлого
Дэн разбудил меня рано — в пять утра. Велел умываться, чистить зубы и быть готовой через полчаса. Изверг! Я немного позлорадствовала, что у нас ничего в холодильнике не осталось, и в это время он не будет наслаждаться вкусными котлетами.
Через полчаса я была уже одета и зла. В зимней куртке и сапогах сразу вспотела, хотя это не уменьшило желания упасть на кровать и доспать полагающиеся мне по праву несколько часов. Странно, именно сегодня мне впервые не снилась Герда — то ли общение с Бартом повлияло, то ли я подсознательно начала отпускать прошлое.
Дэн, казалось, ни капли не смутился, взял меня за руку и бросил:
– Дыхание задержи, а то стошнит.
Словно я не знала. Я зажмурилась, крепче ухватила его за ладонь и вдохнула побольше воздуха. А когда открыла глаза, замерла.
На нас смотрела снежная поляна. Снег отражал яркое солнце и разбрызгивал во все стороны ослепительные блики. Поляну полукругом обступили елки — высокие, пышные, раскинувшие ветви будто в приветственном жесте. Нарядившиеся в пушистые белые шарфы и шапки, они присоединялись к общему сиянию.
А на самой поляне, словно грибы, беспорядочно стояли палатки. Темно-синие, цвета хаки, ядовито-лимонные, а одна ярко-оранжевая. Между ними сновали люди в фуфайках, дутых куртках, валенках и шапках-ушанках. В центре горел костер, на котором что-то варилось в огромном, начищенном до блеска котелке. От костра вверх поднимался сизый дым, а от котелка шел невероятно вкусный запах, и я сразу вспомнила, что завтрака сегодня не было.
Из оранжевой палатки, одетая в каракулевую шубу до колен, вышла рыжая. Та самая, из сна. Осмотрелась, остановила на нас взгляд, и на лице расплылась радостная улыбка. Она помахала нам и поманила к себе.
– Люсия, – произнес Дэн и потянул меня вперед. – Знойная девица.
Люсия действительно была знойной. Высокая, с тонкими чертами лица, с распущенными рыжими волосами, которые змеились по спине до самых ягодиц, длинными ресницами и пухлыми розовыми губами, которые и красить-то не нужно было. Обворожительный эффект естественной красоты.
Когда мы подошли, она лучезарно улыбнулась мне и крепко обняла.
– Я ждать тебя, – сказала хриплым, осипшим голосом. – Видеть во сне. Поздно. Драугр уже найти тебя. Прости.
– Люсия плохо говорит по-русски, – пояснил Дэн. – Она выросла в Штатах, с родителями. Жила, почти как ты, до тринадцати лет.
– Привет, – поздоровалась я, не веря, что вижу ее на самом деле, а не в вымышленной хельзе. Повернулась к Дэну и спросила: – Где мы?
– В Сибири, – усмехнулся он. – В лесу. Так живут сольвейги. Если останешься, придется привыкнуть.
Я еще раз осмотрелась. Поселение сольвейгов в палатках выглядело как привал туристов-экстремалов, привыкших спать на снегу в спальных мешках и ходить в туалет в кустики. К слову, кустиков тут не наблюдалось — по нужде, наверное, бегали в елочки. Я с ужасом поняла, что о фене, утюжках, косметике и любимых джинсах придется забыть. Тут скорее подойдут ватные штаны... Как эти люди купаются, вообще представлялось с трудом.
Я поежилась и сглотнула. Да уж, не так мне виделась жизнь сольвейгов.
– Идем тебя кормить! – просияла Люсия и потянула меня к костру.
Там уже собралось много народа — человек двадцать. С каждым меня знакомили, каждый меня обнимал, приветствовал, иногда не по-русски. Я рассеянно улыбалась и кивала. Имена и лица смешались в сумасшедший водоворот и спутались в памяти.
Они принимали меня, как свою. Словно я давно жила среди них, знаю каждого не один день и с каждым успела поделиться секретом. Мне поставили раскладной стул, прям там, у костра, в руки всучили алюминиевую тарелку с горячей похлебкой и ломоть ржаного хлеба. Похлебка, к слову, оказалась восхитительной. Мясной бульон, какая-то каша и крупно нарезанная картошка. Объедение!
Пока я ела, парень по имени Юлий — совсем еще подросток, лет шестнадцати, похлопывал меня по плечу и приговаривал:
– Ну надо же...
Дэн тоже уплетал за обе щеки, смотрел на меня исподлобья и посмеивался. Казалось, он был тут своим. Обычный хищный среди сольвейгов. Как я среди атли, только наоборот. Казалось, разница энергетик его ничуть не смущала — отвлекаясь от меня, он строил глазки Люсии, а она весело хохотала и обзывала его бабником. Наверное, радовалась, что понимала такое распространенное русское слово.
А я вдруг поняла, что мне невероятно легко здесь. Словно я нашла свое место — тяжесть упала с плеч, боль утихла, обиды затерлись, растворились в новых ярких впечатлениях, постепенно заменились образами смеющейся Люсии, непоседливого Юлия, лукавого Дэна, скромного и постоянно смущающегося Алексея — мужичка с дровами, как я его прозвала по себя. Он стоял в стороне и говорил невпопад, но от него исходила сильная волна тепла и участия.
Вот она — моя семья. Настоящая. Живущая странной жизнью отшельников, безумно позитивная и дружная. Место, где я не чувствую себя изгоем.
Почему же именно здесь я явно ощутила, как ноет в груди, выворачивает кишки тоска по людям, которые остались там, во внешнем мире? В том мире мне не место. Там боль и предательство. Там осталось прошлое, едва не сломавшее меня...
Почему именно здесь — где связь с тем миром истончилась, рискуя порваться навсегда — мне так не хочется его отпускать?
Дэн поставил тарелку на снег и поднялся на ноги, отвлекая меня от меланхоличных размышлений. Лицо его стало серьезным, сосредоточенным, а в голосе явно читалось тепло, когда он сказал:
– Барт вернулся.
Я повернула голову — на поляне, с той стороны, откуда появились мы, из-за елок вышла компания из пяти мужчин. Они были одеты в фуфайки, а за спинами на кожаных ремнях у них висели охотничьи ружья.
Впереди странной делегации стоял раскрасневшийся Барт в черной вязаной шапке набекрень. Он улыбнулся и бросил на снег холщовый мешок.
– Думал, вы будете позже. – Посмотрел на меня ласково и добавил: – Добро пожаловать домой, Полина.
В мешке оказались зайцы. Мертвые, серые, со склоненной набок головой и испачканной в крови шкуркой. Я поморщилась, когда Юлий доставал их и передавал Люсии. Барт же, не обращая внимания на мое замешательство, подошел и обнял за плечи.
– Освоилась?
– Немного. Тут все так... естественно.
– И неудобно, – кивнул он. – Особенно для привыкших к благам цивилизации.
– Ты поэтому говорил, что мне не суждено здесь жить?
– Поэтому тоже. Но не только. Идем, нам нужно о многом поговорить.
Барт увлек меня к самой большой, темно-синей палатке недалеко от костра. Скорее это была даже не палатка, а шатер — высокий, просторный и на удивление теплый внутри. Тепло давал современный керосиновый обогреватель, похожий на тот, рекламу которого я видела недавно по телеку в какой-то передаче для туристов.
– Условия жизни у нас не сахар, но мы привыкли, – сказал вождь сольвейгов, снимая коричневые вязаные перчатки и бросая их на «кровать». – Есть хочешь?
Я помотала головой.
– Меня покормили.
Осмотрелась. Две раскладушки, накрытые пуховыми одеялами, раскладной столик между ними, на котором стояла тарелка с печеньем и две чашки. В одной — недопитый чай «Липтон». Современненько...
– Мы уже месяц в Сибири. – Барт снял шапку, фуфайку и аккуратно положил их рядом с перчатками. Сам присел и указал мне на вторую раскладушку. Я послушно опустилась на нее. – Как ты, наверное, уже поняла, сольвейги кочуют.
– Из-за Альрика?
– Из-за него тоже. – Он поморщился. – Кому охота попасться в руки к сумасшедшему древнему экспериментатору? Слыхал я о его опытах...
– Да уж, – пробормотала я.
В шатре я быстро согрелась, поэтому тоже сняла куртку и сложила на коленях.
– То, что произошло с тобой, ужасно. Надеюсь, что смогу помочь, облегчить боль. Мы умеем это — помогать друг другу. Лечим души.
– Здесь спокойно, ты не врал, – призналась я. – Но я не дома.
– Дом — это не место, Полина. Дом всегда там, где душа, как бы пафосно это ни звучало.
– Я не смогу жить с атли, – сердито сказала я. – Ты можешь оправдывать Влада сколько влезет, но я не считаю его поступок правильным. Нельзя ломать людей. Калечить. Ради чего? Ради выживания?
– Некоторые люди формируют нас вовсе не для себя. Это стоит принять. История с драугром многому научит тебя. Опыт — большая ценность, и нужно быть за него благодарным.
– Возможно, это мудро — благодарить за боль, изменившую тебя. Но тогда выходит, что я не мудра.
– Я не тот, кто будет учить тебя прощать, – улыбнулся Барт, откидывая назад прилипшую ко лбу темную прядь. Его волосы растрепались и волнами обрамляли лицо, делая вождя сольвейгов похожим на Торина Дубощита. – Но у меня есть, чему тебя научить. Например, использовать свои способности, не теряя так много кена. Общаться с ясновидцами без дикого желания выпить их. Связываться со мной и Люсией, когда нужна будет помощь. Если вдруг решишь остаться во внешнем мире.
– Ценные умения, – согласилась я. – Но зачем помогать, если я уйду?
– Не все в этом мире продается и покупается, – напутственно изрек Барт. – Все вы дороги мне, каждого из вас я чувствую, но к тебе... – Он вздохнул и прикрыл глаза, словно то, что он скажет, будет роковым для нас обоих. – К тебе у меня особое чувство. Твоя судьба не будет простой – так сказано в книге. Но посмотри, сколько ты прошла, сколько пережила, и вот сидишь тут, говоришь со мной и ощущаешь себя нормальной. Ты выжила. Не сломалась. Полюби себя, Полина. Полюби себя сильную — ту, которой являешься. И увидишь, как все изменится.
– Попробую... – хрипло прошептала я, только теперь осознавая, что плачу.
Не знаю, отчего были те слезы. Может, оттого, что Барт пожалел меня, не жалея. Понял. Принял. Может, оттого, что не давил. А может, он сказал мне то, во что я уже, по сути, не верила — что я смогу пережить эту тупую, ноющую боль, которая превратила внутренности в кашу, отзывалась на каждый шаг, каждое движение. Боль, которую я старалась затереть физическими упражнениями, успокоительными отварами, разговорами ни о чем, но которая неизменно возвращалась в одиночестве.
