– Ты... влез Даше в голову?! – Я отшатнулась. Тарелку поставила на широкие перила, и она недовольно звякнула, будто упрекнула в небрежном обращении с булкой. Наверное, у меня на лице отразилось негодование, потому что Эрик отвел взгляд. И выглядел при этом слегка виноватым.
– Тогда я еще не умел контролировать это.
– Тогда?
– Сейчас умею, – признался он. – Но мысли Дарьи с тех пор мало поменялись.
– И не стыдно? – укоризненно покачала я головой.
– Нет, – совершенно искренне ответил Эрик и, решив, наверное, что от булки я отказалась, стянул ее с тарелки. Булка наверняка была вкусной, а я не ужинала. И рассмеяться бы, попробовать отвоевать хоть половину, но...
Даша? Серьезно? И если так, то чего ей стоило быть рядом с ним все эти годы? Наблюдать. Слушать. Помогать. И думать, каждую ночь думать, что она тоже могла бы быть на месте одной из них – бабочек-однодневок, ярких и разных. Однотипных. Или же укорениться, как Ира...
Она укоренилась. Правда, не так.
– Идем. Замерзла совсем.
В голосе Эрика послышалось раздражение. И ладонь, обхватившая мое плечо, сжалась немного сильнее обычного. Еще одна моя ошибка – замешательство, неправильные мысли, которые нельзя позволять себе рядом с Эриком.
Боюсь, теперь рядом с ним нельзя позволять никаких мыслей. Разве что о мягкой сдобе, покрытой толстым слоем марципана.
…Богдан явился на следующий день. Незадолго до него пришли другие охотники – те, с которыми успел договориться Гектор. В доме стало тесно. Душно. И сам дом будто уменьшился в размерах. Нависали изящной лепниной потолки, опасно сверкали люстры, расплескивая теплый свет на плечи. Стены давили. И грудь будто кольцом сдавливало тоже.
Я сбегала из общего дурдома – либо в нашу с Эриком спальню, либо на улицу. На крыльце, за стеной защиты было безопасно и дышалось легче.
Природа, наконец, проснулась, и во дворе, на зазеленевшей лужайке, будто огромный ящер, вылупилась весна. Она щедро делилась солнцем. Теплом. И прохладой, которая казалась приятной, благостной даже. На улице пахло свободой. Теплым асфальтом. Влажной землей и прелыми листьями. Птицы пели, и, казалось, счастье притаилось где-то рядом, за углом.
– Скоро в доме будет больше охотников, чем мы сможем одолеть.
Дэн поднял лицо к небу и зажмурился, как кот. Прислонился спиной к колонне, откинул плечи назад и тоже впитывал весну. На лице его отражались лишь покой и безмятежность.
– Все хотят жить, – пожала я плечами. – Хаук зол на всех.
Он убивал. Методично и по понятной лишь ему схеме. Появлялся в неожиданных местах и выпускал смертоносные щупальца. Гибли хищные. Ясновидцы, которые, по словам Гектора, всегда жили мирно и придерживались законов. Охотники. Умирали не все. Оставшиеся в живых, напуганные и потерянные, оставались бродить по земле. И если так, то...
Почему?
Кара богов, которая настигает не каждого, а лишь того, кто нагрешил больше всех? И как определить степень своей вины? Как вымолить прощение у богов, которые давно погибли?
Рядом с Дэном чувствовалась легкость. Мысли плыли лениво, как неповоротливые, жирные рыбы в мутном пруду. Скоро май, а я все еще не приблизилась к Гарди. Богдан здесь, но... Эрик молчит. Медлит. Выжидает?
– Это будет трудно, – сказал Дэн, открывая глаза, и взгляд его был тяжелым. – Если тебе придется сделать то, о чем просил Барт, то это будет чертовски трудно.
– Сейчас это легко.
Вылечить Гарди. И если не поможет, то... умереть?
– Сейчас да. Но там, у черты, когда назад дороги не будет, проснутся инстинкты. Ты можешь готовиться к этому сколько угодно, но... сможешь шагнуть к нему сама?
– Смогу, – решительно ответила я. – Иначе все умрут. И я в том числе. Ты знаешь это.
– Наверное, поэтому он тебя и выбрал. Барт. Потому что ты – та, кто не отступит.
Наверное. Откуда мне знать? Барт мертв, а я здесь, и мне нужно что-то делать. Хоть что-то!
Умирать не хотелось. И оттого еще более раздражало ожидание. Медлительность Эрика. Задумчивость, с которой он иногда на меня смотрел. Ожидание убивало медленно, мучительно.
Чего он ждет? Если мы знаем, где Гарди, это ведь шанс. Для меня. Для нас всех.
Впрочем, причины были ясны. То, что предстояло сделать, тяготило не только меня. У Эрика были собственные, не менее сильные демоны. Недоверие. Обида. Злость, которая, как дикая собака на привязи, рисковала разорвать оковы. Вырваться. Ведь для того, чтобы вылечить Гарди, мне нужно...
Думалось об этом неохотно. Будто бы не со мной, не я... А если я, то не та, которая здесь и сейчас. Другая. Она появится через несколько дней, недель даже. Ближе к маю. Проснется поутру и выйдет на крыльцо встречать Хаука. Дэн прав, это будет тяжело. Я не смогу. А вот она – она сильнее. Правильнее. Она никогда не боится. Или просто немного безумна...
Но до того она откроет жилу и примет приторно-сладкую ваниль.
Эрик боялся, что она снова сорвется. И он сорвется вслед за ней – вниз, в пропасть, откуда возврата нет.
Мы ходим по грани. Оба. Грань тонка, опасно прозрачна. И правильного больше нет.
– Смотри, кто это там?
Дэн оттолкнулся от колонны и спустился на две ступеньки, вглядываясь вдаль – туда, где у гостеприимно распахнутых ворот мялись две сгорбленные фигуры. Гостеприимность была обманчивой, и они чувствовали это. К слову, я бы совсем не расстроилась, если бы они попытались преодолеть защиту, и она отозвалась бы на присутствие непрошенных гостей, опутала обжигающими плетьми кена. Причинила вред.
Появление незваных гостей злило.
– Скажу Эрику, – процедила я и вернулась в дом. Осталась бы, точно не смогла сдержаться. То чувство, которое испытала у очага атли, когда Крег совершил жертвоприношение, снова накатило. Жила откликнулась, вздулись вены, и кен готов был вырваться на свободу. Убивать.
Рано. Придет час, и я отпущу себя. Но не сегодня. Не с ними. Они не заслужили, чтобы на них тратить ценный дар. Пусть тень Крега смеется за спиной, провоцирует. Я не поддамся. Это не мой кен, а той, кто придет в мае. И я сохраню для нее то, что оставил Барт. Потому что иначе мы все проиграем.
Нежданные гости боялись переступить порог. И под пристальными, недобрыми взглядами жались друг к дружке, опускали глаза и руки прятали за спину. Однако же пришли. И к Эрику Рик Картер шагнуть не побоялся.
– Хаук приходил. Он убил всех, включая Саймона, и мы... – Он запнулся, будто слова, которые хотел произнести, застряли в горле. – И нам сказал, что вернется. Поэтому я прошу защиты в вашем доме. Для себя и своей жены.
На меня посмотрел, будто ища... Чего? Поддержки?
– Нет, – твердо ответил Эрик.
– Пожалуйста...
Лили выглядела жалкой. Осунулась. Некогда гладкий лоб прочертили три глубокие борозды. Тени под глазами пролегли. Прическа, всегда аккуратно уложенная, превратилась в паклю. А взгляд был заискивающим, умоляющим.
– Полина...
Я не держала на них зла. Все же Саймон был их ребенком, а ради ребенка мы способны на многое. Однако серый осадок в душе всколотился. Вспомнился взгляд Барта – затуманенный болью, однако полный решительности. Теплая, липкая кровь, застывающая на ладонях коркой. Страх в коленях, когда они не держат больше, подгибаются.
Они не виноваты, прямо не виноваты, но... Простить?
– Нет, – безапелляционно повторил Эрик.
– Я ручаюсь за них.
Дэн был спокоен. Уверен в себе. И не отвел взгляда, когда Эрик метнул в него своим – злым, непонимающим.
– Сольвейги здесь, – добавил он, видимо, для пущей убедительности. – И они помогут, в случае чего. А ты знаешь, насколько сильны сольвейги.
Эрик шумно выдохнул, кивнул.
– Рик и Лили под нашей защитой.
И они остались. Наверное, Эрик уважал Дэна больше, чем их – ненавидел. Да и ненавидел ли? Скорее, презирал. И, я уверена, в ответственный момент, вождь андвари и его жена – последние, кого он бросится спасать.
Впрочем, впечатление об их приходе затерлось уже вечером.
Закат был особенно красочным. Персиковые разводы на горизонте, лиловое небо. Звезды отчего-то низкие, крупные – казалось, протянешь руку, и зажмешь в ладони. Воздух свежий, ветерок колышет занавески на окне.
Почти все балкончики на втором этаже оплетены диким виноградом. Он вполз по стенам, опутал пузатую решетку, зацепился тонкими пальцами-лозами за перила, словно хотел проникнуть в комнату, но так и застыл пойманным с поличным вором.
Осмелевшие лозы гибко зацепились за выпуклые, каменные колонны и, вскарабкавшись, свисали с потолка жесткой бахромой.
На крыльце монотонно переговаривались домочадцы. Мангал вытащили, жарили сосиски, и их запах поднимался вверх, манил.
Внизу смеялись. И я растворилась в этой идиллии – счастье почти, спокойствии, нависшем над домом.
Занавеска за спиной шелохнулась, и балкон впустил Эрика.
Он был большим для узкой площадки, и места сразу стало меньше. Но я любила, когда Эрик занимал место рядом со мной.
– Думаю, пора, – сказал он тихо и, когда я подняла на него взгляд, добавил: – Найдем Гарди.
Сердце замерло. Показалось, ухнуло вниз. А затем подпрыгнуло и понеслось галопом у самого горла. Показалось. Сердце не умеет прыгать и носиться галопом. Впрочем, другие виды бега ему тоже недоступны.
– Когда? – вопрос вышел сухим и каким-то официальным. Слишком официальным, если учесть, что все это значит для нас.
«Мы» еще остались? Или же это отголоски, инерция той близости, которую ни мне, ни Эрику терять не хотелось?
– Завтра.
– Так... скоро?
Эрик пожал плечами.
– Мы знаем, где он. Не вижу смысла ждать. К тому же, послание Хаука может быть лживым. Кто знает, когда охотник придет к нам на самом деле.
– Завтра, – повторила я знакомое слово. Слово горчило. Кололось. И, вырвавшись на свободу, напугало. Я думала, что это будет проще всего – поделиться кеном, наполнить пустую, ссохшуюся жилу ясновидца, подарить ему еще один шанс. И отобрать – у себя. – Хорошо, пусть будет завтра...
Эрик вздохнул. Он, наверное, тоже понимал, что завтра для нас снова все изменится. Нет, прочная граница перемирия не треснет – нельзя нам сейчас отменять перемирия. Изменится нечто иное, глубокое, и оттого сердце так сильно бьется. Тоже чувствует. Боится. Не желает ничего менять.
Однако, поздно...
Теплая ладонь, шершавая немного. Она скользит по щеке, и от нее ползут искры удовольствия, впитываются в кожу карамельными каплями. Я непроизвольно жмурюсь, пытаясь запомнить, высечь в памяти этот момент. Наверное, такого у нас уже не будет никогда. И если так, то...
– Обними меня.
Слова вырываются сами. Горячие – они обжигают гортань. И в груди тоже горячо. Наверное, если бы не эти слова, она вспыхнула бы, взорвалась, выворачивая меня наизнанку.
Неправильно все. И я не знаю, как все исправить.
Страшно было ровно две секунды. Что он отвернется, уйдет или же просто продолжит стоять, не отреагировав на просьбу. Но Эрик меня обнял. И я его – вцепилась в свитер, будто пыталась сорвать его прям там, на балконе. Прижаться. Ощутить жар его кожи.
Горячее дыхание опалило висок. И голос ласковый успокоил:
– Все будет хорошо, малыш.
Давно он меня так не называл. И... наверное, в последний раз. Оттого и плакать хочется. Выть даже – от боли, от отчаяния, ведь если это последние дни в жизни, почему бы им не быть счастливыми?
Эрик отстранил меня, заглянул в глаза. В его взгляде не было злости, обиды, только нежность. Как раньше.
– Твой кен... Тебе может не хватить. Гарди очень сильный, и жила его вмещает намного больше, чем жила Лидии. Я поговорил с Даниилом – он поможет. Поделится.
– Хорошо.
– А еще, насколько мне известно, тебе понадобится...
– Не продолжай! – оборвала я резко. Грубо даже, и Эрик вправе был обидеться, но он не стал. Кивнул только и посмотрел на небо. Так мы и стояли, пока окончательно не стемнело. Я – в кольце его рук, будто в коконе, и он – задумчивый, отстраненный и уже почти не мой.
Почти. Но мне и этого хватило.
Жаль, что в апреле темнеет быстро.
Эрик расцепил объятия, поцеловал меня в лоб и молча вышел. Пусто стало. И камень в груди, но к камню я привыкла, с камнем в груди можно жить, ведь, как и сердечные скачки, он ненастоящий, выдуманный.
В отличие от того, кто ждал меня в комнате. Он притаился в полумраке, и тени ластились к его ногам. И мне показалось, что он сам – выходец из сумрачного мира. Темного, жестокого, наполненного агнстом. Я тоже там жила когда-то. Думала, что тот мир – единственно-правильный для меня. Пока не выбралась на свет.
– Готова?
Воздух вокруг него дрожит, и по нему медленно струится яд. Яд наполняет комнату, стелется по полу, вползает в паркетные стыки. А во мне просыпается белая ярость. Она приводит в тонус мышцы, рождает шум в ушах. Злость – не лучший помощник.
– Не здесь. – Я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не закричать. Прикусываю губу и решительно шагаю к выходу.
Он поворачивает за мной – беззвучной тенью, призраком, и в походке его мне видится нечто демоническое.
Сейчас он снова отравит меня. Оживит воспоминания, которые я похоронила. Сделает меня слабой, податливой, готовой ступить за черту. Это не те качества, которыми следует гордиться.
Мне плевать. Святость этой комнаты я не оскверню.
В комнате было душно. Темно. И запах приторных женских духов дурманил голову. Ваниль. Жасмин. Гвоздика.
У меня вспотели ладони, и, когда Влад зажег свет, я спрятала их за спину.
– Открой окно, – попросила тихо. Смотреть на него боялась. Говорить тоже боялась, но молчание – не выход и... Поскорее бы покончить с этим! Уйти.
Стыд, раздражение, обида – эмоции смешались во мне, взболтались, перетекли друг в друга так, что не отличишь. Не было предвкушения. Не было привычной, такой знакомой дрожи, смущения, желания вперемешку со страхом. Была решимость. Еще усталость. Она давила на плечи неподъемным грузом навалившихся проблем. А на коже все еще горели отпечатки прикосновений Эрика...
Щелкнула ручка на балконной двери, шевельнулись темно-серые занавески, и в комнату вползла ночь. Заструилась по полу, обволакивая лодыжки прохладой, принося некоторое облегчение.
– В этот раз придется немного больше потрудиться, – сказал Влад, и в голосе не было привычной насмешки.
Я безразлично кивнула, села на кровать. Пурпурно-алое покрывало, стеганый атлас маленьких подушек. Пушистый коврик у кровати, в котором утопают ноги по самую щиколотку. На туалетном столике расческа, в ней запуталось несколько темных волосинок. Рядом склянки с кремами, бутылочки, хаотично разбросанная косметика. А из зеркала на меня смотрела испуганная девица с побелевшими от страха губами.
– Поля...
Ладонь скользнула по плечу вверх, несильно сжимая.
– Я не хочу! – выпалила я и отодвинулась. Замереть в душных объятиях – последнее, чего мне хотелось. И если те, на балконе, дарили успокоение, эти еще больше злили. – Не хочу с тобой меняться.
– Иначе мы не вылечим Гарди, – ласково, будто говорил с ребенком, сказал Влад.
– Знаю. Потому я пришла. Но все равно не хочу.
– Бывает, – усмехнулся он. – Но умирать все же противнее, чем со мной меняться.
Резонно, даже спорить не тянет. Тянет к подушке – одной из тех, атласных. Или, на худой конец, тех, что спрятаны под покрывалом. Вздыбились на кровати холмами, и свет люстры стекает с них, будто ручей с горки.
– Сделаем это быстро.
– Тогда я еще не умел контролировать это.
– Тогда?
– Сейчас умею, – признался он. – Но мысли Дарьи с тех пор мало поменялись.
– И не стыдно? – укоризненно покачала я головой.
– Нет, – совершенно искренне ответил Эрик и, решив, наверное, что от булки я отказалась, стянул ее с тарелки. Булка наверняка была вкусной, а я не ужинала. И рассмеяться бы, попробовать отвоевать хоть половину, но...
Даша? Серьезно? И если так, то чего ей стоило быть рядом с ним все эти годы? Наблюдать. Слушать. Помогать. И думать, каждую ночь думать, что она тоже могла бы быть на месте одной из них – бабочек-однодневок, ярких и разных. Однотипных. Или же укорениться, как Ира...
Она укоренилась. Правда, не так.
– Идем. Замерзла совсем.
В голосе Эрика послышалось раздражение. И ладонь, обхватившая мое плечо, сжалась немного сильнее обычного. Еще одна моя ошибка – замешательство, неправильные мысли, которые нельзя позволять себе рядом с Эриком.
Боюсь, теперь рядом с ним нельзя позволять никаких мыслей. Разве что о мягкой сдобе, покрытой толстым слоем марципана.
…Богдан явился на следующий день. Незадолго до него пришли другие охотники – те, с которыми успел договориться Гектор. В доме стало тесно. Душно. И сам дом будто уменьшился в размерах. Нависали изящной лепниной потолки, опасно сверкали люстры, расплескивая теплый свет на плечи. Стены давили. И грудь будто кольцом сдавливало тоже.
Я сбегала из общего дурдома – либо в нашу с Эриком спальню, либо на улицу. На крыльце, за стеной защиты было безопасно и дышалось легче.
Природа, наконец, проснулась, и во дворе, на зазеленевшей лужайке, будто огромный ящер, вылупилась весна. Она щедро делилась солнцем. Теплом. И прохладой, которая казалась приятной, благостной даже. На улице пахло свободой. Теплым асфальтом. Влажной землей и прелыми листьями. Птицы пели, и, казалось, счастье притаилось где-то рядом, за углом.
– Скоро в доме будет больше охотников, чем мы сможем одолеть.
Дэн поднял лицо к небу и зажмурился, как кот. Прислонился спиной к колонне, откинул плечи назад и тоже впитывал весну. На лице его отражались лишь покой и безмятежность.
– Все хотят жить, – пожала я плечами. – Хаук зол на всех.
Он убивал. Методично и по понятной лишь ему схеме. Появлялся в неожиданных местах и выпускал смертоносные щупальца. Гибли хищные. Ясновидцы, которые, по словам Гектора, всегда жили мирно и придерживались законов. Охотники. Умирали не все. Оставшиеся в живых, напуганные и потерянные, оставались бродить по земле. И если так, то...
Почему?
Кара богов, которая настигает не каждого, а лишь того, кто нагрешил больше всех? И как определить степень своей вины? Как вымолить прощение у богов, которые давно погибли?
Рядом с Дэном чувствовалась легкость. Мысли плыли лениво, как неповоротливые, жирные рыбы в мутном пруду. Скоро май, а я все еще не приблизилась к Гарди. Богдан здесь, но... Эрик молчит. Медлит. Выжидает?
– Это будет трудно, – сказал Дэн, открывая глаза, и взгляд его был тяжелым. – Если тебе придется сделать то, о чем просил Барт, то это будет чертовски трудно.
– Сейчас это легко.
Вылечить Гарди. И если не поможет, то... умереть?
– Сейчас да. Но там, у черты, когда назад дороги не будет, проснутся инстинкты. Ты можешь готовиться к этому сколько угодно, но... сможешь шагнуть к нему сама?
– Смогу, – решительно ответила я. – Иначе все умрут. И я в том числе. Ты знаешь это.
– Наверное, поэтому он тебя и выбрал. Барт. Потому что ты – та, кто не отступит.
Наверное. Откуда мне знать? Барт мертв, а я здесь, и мне нужно что-то делать. Хоть что-то!
Умирать не хотелось. И оттого еще более раздражало ожидание. Медлительность Эрика. Задумчивость, с которой он иногда на меня смотрел. Ожидание убивало медленно, мучительно.
Чего он ждет? Если мы знаем, где Гарди, это ведь шанс. Для меня. Для нас всех.
Впрочем, причины были ясны. То, что предстояло сделать, тяготило не только меня. У Эрика были собственные, не менее сильные демоны. Недоверие. Обида. Злость, которая, как дикая собака на привязи, рисковала разорвать оковы. Вырваться. Ведь для того, чтобы вылечить Гарди, мне нужно...
Думалось об этом неохотно. Будто бы не со мной, не я... А если я, то не та, которая здесь и сейчас. Другая. Она появится через несколько дней, недель даже. Ближе к маю. Проснется поутру и выйдет на крыльцо встречать Хаука. Дэн прав, это будет тяжело. Я не смогу. А вот она – она сильнее. Правильнее. Она никогда не боится. Или просто немного безумна...
Но до того она откроет жилу и примет приторно-сладкую ваниль.
Эрик боялся, что она снова сорвется. И он сорвется вслед за ней – вниз, в пропасть, откуда возврата нет.
Мы ходим по грани. Оба. Грань тонка, опасно прозрачна. И правильного больше нет.
– Смотри, кто это там?
Дэн оттолкнулся от колонны и спустился на две ступеньки, вглядываясь вдаль – туда, где у гостеприимно распахнутых ворот мялись две сгорбленные фигуры. Гостеприимность была обманчивой, и они чувствовали это. К слову, я бы совсем не расстроилась, если бы они попытались преодолеть защиту, и она отозвалась бы на присутствие непрошенных гостей, опутала обжигающими плетьми кена. Причинила вред.
Появление незваных гостей злило.
– Скажу Эрику, – процедила я и вернулась в дом. Осталась бы, точно не смогла сдержаться. То чувство, которое испытала у очага атли, когда Крег совершил жертвоприношение, снова накатило. Жила откликнулась, вздулись вены, и кен готов был вырваться на свободу. Убивать.
Рано. Придет час, и я отпущу себя. Но не сегодня. Не с ними. Они не заслужили, чтобы на них тратить ценный дар. Пусть тень Крега смеется за спиной, провоцирует. Я не поддамся. Это не мой кен, а той, кто придет в мае. И я сохраню для нее то, что оставил Барт. Потому что иначе мы все проиграем.
Нежданные гости боялись переступить порог. И под пристальными, недобрыми взглядами жались друг к дружке, опускали глаза и руки прятали за спину. Однако же пришли. И к Эрику Рик Картер шагнуть не побоялся.
– Хаук приходил. Он убил всех, включая Саймона, и мы... – Он запнулся, будто слова, которые хотел произнести, застряли в горле. – И нам сказал, что вернется. Поэтому я прошу защиты в вашем доме. Для себя и своей жены.
На меня посмотрел, будто ища... Чего? Поддержки?
– Нет, – твердо ответил Эрик.
– Пожалуйста...
Лили выглядела жалкой. Осунулась. Некогда гладкий лоб прочертили три глубокие борозды. Тени под глазами пролегли. Прическа, всегда аккуратно уложенная, превратилась в паклю. А взгляд был заискивающим, умоляющим.
– Полина...
Я не держала на них зла. Все же Саймон был их ребенком, а ради ребенка мы способны на многое. Однако серый осадок в душе всколотился. Вспомнился взгляд Барта – затуманенный болью, однако полный решительности. Теплая, липкая кровь, застывающая на ладонях коркой. Страх в коленях, когда они не держат больше, подгибаются.
Они не виноваты, прямо не виноваты, но... Простить?
– Нет, – безапелляционно повторил Эрик.
– Я ручаюсь за них.
Дэн был спокоен. Уверен в себе. И не отвел взгляда, когда Эрик метнул в него своим – злым, непонимающим.
– Сольвейги здесь, – добавил он, видимо, для пущей убедительности. – И они помогут, в случае чего. А ты знаешь, насколько сильны сольвейги.
Эрик шумно выдохнул, кивнул.
– Рик и Лили под нашей защитой.
И они остались. Наверное, Эрик уважал Дэна больше, чем их – ненавидел. Да и ненавидел ли? Скорее, презирал. И, я уверена, в ответственный момент, вождь андвари и его жена – последние, кого он бросится спасать.
Впрочем, впечатление об их приходе затерлось уже вечером.
Закат был особенно красочным. Персиковые разводы на горизонте, лиловое небо. Звезды отчего-то низкие, крупные – казалось, протянешь руку, и зажмешь в ладони. Воздух свежий, ветерок колышет занавески на окне.
Почти все балкончики на втором этаже оплетены диким виноградом. Он вполз по стенам, опутал пузатую решетку, зацепился тонкими пальцами-лозами за перила, словно хотел проникнуть в комнату, но так и застыл пойманным с поличным вором.
Осмелевшие лозы гибко зацепились за выпуклые, каменные колонны и, вскарабкавшись, свисали с потолка жесткой бахромой.
На крыльце монотонно переговаривались домочадцы. Мангал вытащили, жарили сосиски, и их запах поднимался вверх, манил.
Внизу смеялись. И я растворилась в этой идиллии – счастье почти, спокойствии, нависшем над домом.
Занавеска за спиной шелохнулась, и балкон впустил Эрика.
Он был большим для узкой площадки, и места сразу стало меньше. Но я любила, когда Эрик занимал место рядом со мной.
– Думаю, пора, – сказал он тихо и, когда я подняла на него взгляд, добавил: – Найдем Гарди.
Сердце замерло. Показалось, ухнуло вниз. А затем подпрыгнуло и понеслось галопом у самого горла. Показалось. Сердце не умеет прыгать и носиться галопом. Впрочем, другие виды бега ему тоже недоступны.
– Когда? – вопрос вышел сухим и каким-то официальным. Слишком официальным, если учесть, что все это значит для нас.
«Мы» еще остались? Или же это отголоски, инерция той близости, которую ни мне, ни Эрику терять не хотелось?
– Завтра.
– Так... скоро?
Эрик пожал плечами.
– Мы знаем, где он. Не вижу смысла ждать. К тому же, послание Хаука может быть лживым. Кто знает, когда охотник придет к нам на самом деле.
– Завтра, – повторила я знакомое слово. Слово горчило. Кололось. И, вырвавшись на свободу, напугало. Я думала, что это будет проще всего – поделиться кеном, наполнить пустую, ссохшуюся жилу ясновидца, подарить ему еще один шанс. И отобрать – у себя. – Хорошо, пусть будет завтра...
Эрик вздохнул. Он, наверное, тоже понимал, что завтра для нас снова все изменится. Нет, прочная граница перемирия не треснет – нельзя нам сейчас отменять перемирия. Изменится нечто иное, глубокое, и оттого сердце так сильно бьется. Тоже чувствует. Боится. Не желает ничего менять.
Однако, поздно...
Теплая ладонь, шершавая немного. Она скользит по щеке, и от нее ползут искры удовольствия, впитываются в кожу карамельными каплями. Я непроизвольно жмурюсь, пытаясь запомнить, высечь в памяти этот момент. Наверное, такого у нас уже не будет никогда. И если так, то...
– Обними меня.
Слова вырываются сами. Горячие – они обжигают гортань. И в груди тоже горячо. Наверное, если бы не эти слова, она вспыхнула бы, взорвалась, выворачивая меня наизнанку.
Неправильно все. И я не знаю, как все исправить.
Страшно было ровно две секунды. Что он отвернется, уйдет или же просто продолжит стоять, не отреагировав на просьбу. Но Эрик меня обнял. И я его – вцепилась в свитер, будто пыталась сорвать его прям там, на балконе. Прижаться. Ощутить жар его кожи.
Горячее дыхание опалило висок. И голос ласковый успокоил:
– Все будет хорошо, малыш.
Давно он меня так не называл. И... наверное, в последний раз. Оттого и плакать хочется. Выть даже – от боли, от отчаяния, ведь если это последние дни в жизни, почему бы им не быть счастливыми?
Эрик отстранил меня, заглянул в глаза. В его взгляде не было злости, обиды, только нежность. Как раньше.
– Твой кен... Тебе может не хватить. Гарди очень сильный, и жила его вмещает намного больше, чем жила Лидии. Я поговорил с Даниилом – он поможет. Поделится.
– Хорошо.
– А еще, насколько мне известно, тебе понадобится...
– Не продолжай! – оборвала я резко. Грубо даже, и Эрик вправе был обидеться, но он не стал. Кивнул только и посмотрел на небо. Так мы и стояли, пока окончательно не стемнело. Я – в кольце его рук, будто в коконе, и он – задумчивый, отстраненный и уже почти не мой.
Почти. Но мне и этого хватило.
Жаль, что в апреле темнеет быстро.
Эрик расцепил объятия, поцеловал меня в лоб и молча вышел. Пусто стало. И камень в груди, но к камню я привыкла, с камнем в груди можно жить, ведь, как и сердечные скачки, он ненастоящий, выдуманный.
В отличие от того, кто ждал меня в комнате. Он притаился в полумраке, и тени ластились к его ногам. И мне показалось, что он сам – выходец из сумрачного мира. Темного, жестокого, наполненного агнстом. Я тоже там жила когда-то. Думала, что тот мир – единственно-правильный для меня. Пока не выбралась на свет.
– Готова?
Воздух вокруг него дрожит, и по нему медленно струится яд. Яд наполняет комнату, стелется по полу, вползает в паркетные стыки. А во мне просыпается белая ярость. Она приводит в тонус мышцы, рождает шум в ушах. Злость – не лучший помощник.
– Не здесь. – Я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не закричать. Прикусываю губу и решительно шагаю к выходу.
Он поворачивает за мной – беззвучной тенью, призраком, и в походке его мне видится нечто демоническое.
Сейчас он снова отравит меня. Оживит воспоминания, которые я похоронила. Сделает меня слабой, податливой, готовой ступить за черту. Это не те качества, которыми следует гордиться.
Мне плевать. Святость этой комнаты я не оскверню.
Глава 14. Предсказания
В комнате было душно. Темно. И запах приторных женских духов дурманил голову. Ваниль. Жасмин. Гвоздика.
У меня вспотели ладони, и, когда Влад зажег свет, я спрятала их за спину.
– Открой окно, – попросила тихо. Смотреть на него боялась. Говорить тоже боялась, но молчание – не выход и... Поскорее бы покончить с этим! Уйти.
Стыд, раздражение, обида – эмоции смешались во мне, взболтались, перетекли друг в друга так, что не отличишь. Не было предвкушения. Не было привычной, такой знакомой дрожи, смущения, желания вперемешку со страхом. Была решимость. Еще усталость. Она давила на плечи неподъемным грузом навалившихся проблем. А на коже все еще горели отпечатки прикосновений Эрика...
Щелкнула ручка на балконной двери, шевельнулись темно-серые занавески, и в комнату вползла ночь. Заструилась по полу, обволакивая лодыжки прохладой, принося некоторое облегчение.
– В этот раз придется немного больше потрудиться, – сказал Влад, и в голосе не было привычной насмешки.
Я безразлично кивнула, села на кровать. Пурпурно-алое покрывало, стеганый атлас маленьких подушек. Пушистый коврик у кровати, в котором утопают ноги по самую щиколотку. На туалетном столике расческа, в ней запуталось несколько темных волосинок. Рядом склянки с кремами, бутылочки, хаотично разбросанная косметика. А из зеркала на меня смотрела испуганная девица с побелевшими от страха губами.
– Поля...
Ладонь скользнула по плечу вверх, несильно сжимая.
– Я не хочу! – выпалила я и отодвинулась. Замереть в душных объятиях – последнее, чего мне хотелось. И если те, на балконе, дарили успокоение, эти еще больше злили. – Не хочу с тобой меняться.
– Иначе мы не вылечим Гарди, – ласково, будто говорил с ребенком, сказал Влад.
– Знаю. Потому я пришла. Но все равно не хочу.
– Бывает, – усмехнулся он. – Но умирать все же противнее, чем со мной меняться.
Резонно, даже спорить не тянет. Тянет к подушке – одной из тех, атласных. Или, на худой конец, тех, что спрятаны под покрывалом. Вздыбились на кровати холмами, и свет люстры стекает с них, будто ручей с горки.
– Сделаем это быстро.
