У нас с Глебом не было шансов. Никогда. Теперь, по прошествии времени, я видела это четко. Нельзя начинать отношения с друзьями, это только ранит. Жаль, что тогда я не понимала этого.
Глеб молчаливо припарковался и направился к дому, а меня потянуло в сад – туда, где среди витиеватых дорожек и аромата древесной смолы притаилась одинокая исковерканная вишня.
Именно там – я была уверена – и нужно было ставить точку. Закончить начатое, исправить ошибку, дать себе зарок на будущее – никогда так не делать. Простить себя. Прежде всего, это нужно было мне самой.
Тогда я была растеряна. Уверенная в том, что проклятие больше не действует, что не будет изнурительных, болезненных ночей, что я смогу решать сама, приказать сердцу. Наверное, в этом мире существует не одно проклятие, причем некоторые никак не зависят от помутившихся рассудком от обиды ведьм.
Тогда я позволила себе надеяться. Теперь знаю, что некоторые надежды не имеют отношения к реальности.
Я нырнула под раскидистые ветви и присела на корточки, проводя рукой по искореженному стволу.
– И ты прости, – прошептала словно дерево могло слышать меня. Наверное, совпадение, но вишня зашелестела листвой в ответ. – Мне нужно отпустить тебя.
Сзади послышался шорох, и через секунду ко мне присоединился Глеб. В глаза не смотрел, лишь спросил растерянно:
– Ты чего здесь?
– Нам приходится быть слишком сильными, – сказала я и еще раз погладила ствол без коры. Затем положила голову Глебу на плечо и закрыла глаза. – Как думаешь, эта война продлится долго?
– Думаю, достаточно, чтобы мы здесь сошли с ума. – Он осторожно высвободился и поднялся, протягивая мне руку. – Идем, нечего здесь рассиживаться. Ничего не изменит. Тем более, между нами. – И пробурчал, резко вытягивая меня из сада и направляясь к дому: – Решили уже...
В доме было пыльно. Наверное, не убирали давно. Странно, ведь в прошлый наш визит здесь все блистало. Возможно, Глеб отказался от услуг домработницы по телефону. Или просто забил – война не время думать о таких мелочах.
Мы поднялись по лестнице, все так же держась за руки. В комнату Ольги Глеб меня буквально втолкнул и бросил:
– Хочу, чтоб ты здесь жила.
Я вздохнула и посмотрела на него с укором.
– Я не могу жить здесь одна – нас слишком много. Многим придется ютиться в гостиной на полу.
– Я и не сказал, что ты будешь одна. Просто... проследи, чтобы тут все осталось, как было.
Я молча кивнула, не зная, что ему ответить. На комоде хмурился его двойник – еще совсем мальчик, но уже поломанный и преданный. Тот, каким я встретила его. И тот, каким он никогда больше не станет.
За окном резко засигналила машина, и Глеб поднял на меня глаза. Взгляд был глубоким и задумчивым, хотя о чем именно думал мой друг, оставалось лишь догадываться.
– Приехали, – безэмоционально произнес он, развернулся и пошел встречать гостей.
– Прощай, покой, – сказала я, обращаясь неизвестно к кому.
Приехал Тимофей Соколов – доверенное лицо Влада. Из открытого багажника серого «Форда» торчали ручки от пакетов, заполненных, наверное, продуктами и вещами.
Безумно хотелось помыться, переодеться и выпить кофе. Только сейчас я вспомнила, что последний раз принимала душ еще у атли. Надо, наверное, сразу забивать очередь в ванную, ведь скоро тут будет много людей.
Тимофей пожал Глебу руку и сухо поздоровался со мной. На квадратном лице молчаливого помощника Влада не отразилось ни тени эмоции, и мне вдруг подумалось, что я совершенно не знаю ничего о нем.
С Тимофеем я познакомилась, когда мне было семнадцать. Он пришел к нам вечером, принес бумаги на подпись Владу, зыркнул на меня подозрительно и тут же отвел взгляд. Пару раз после этого я пыталась наладить с ним контакт, угощала кофе и печеньем, но достучаться до хмурого мужчины так и не смогла. Потом привыкла и воспринимала его как дополнение Влада – его глаза и руки в мире людей. Особенно его помощь ценилась в такие моменты – когда сам Влад не мог полноценно жить человеческой жизнью, и полностью погружался в мир хищного.
Интересно, что двигало этим хмурым великаном, и почему Влад настолько доверял ему? Деньги? Возможно. Безбедная старость – отличная награда за преданность. А всего-то и нужно – хранить секрет, который и открыть-то некому. Посчитают психом. Доказать наше существование человек никак не сможет, а любая защитница напустит такой морок, что назавтра люди и думать забудут о том, что когда-то слышать это слово – «хищные».
Тимофей выгрузил пакеты на траву, схватил два, на вид самые тяжелые, и последовал за Глебом в дом. Я осталась на улице – наслаждаться долгожданным солнцем. Воздух пропитался теплом и ароматом булочек – кто-то поблизости явно пек сдобу. В животе заурчало, и я вспомнила, что не ела больше суток.
Нашла в одном из пакетов крекеры и присела под кленом, облокотившись спиной о толстый, шершавый ствол.
Сколько нам здесь торчать? Много ли времени понадобится охотникам, чтобы утолить жажду к убийствам? Когда зверю, столько лет сидящему в клетке, дают свободу, он звереет еще больше.
А нам нужно восстанавливать жилу. Не мне, но остальным-то необходимо просто. Как это делать, когда на нас самих охотится армия разъяренных убийц?
Ненавижу Альрика! Ненавижу новые порядки!
Во двор мягко въехал черный «Ауди» и припарковался рядом с машиной Тимофея. Словно почувствовав приближение начальника, помощник Влада возник на пороге, спустился вниз и приблизился к прибывшим.
Влад вышел из машины, скользнул по мне взглядом, и повернулся к Соколову. Я откинула голову назад и закрыла глаза.
Вопросы кружили в голове черным вороньем и не давали расслабиться.
– Ты в порядке? – спросила Ирина, присаживаясь рядом. От бывшей наследницы митаки явно исходила тревога, граничащая с паникой. Но лицо было безмятежно-спокойным – и я знала: несмотря на то, что ее родное племя осталось дома, девушка никак не выдаст чувств. Тем более, на людях.
– Не волнуйся обо мне. Сама-то так?
Она пожала плечами.
– Они обречены. Митаки смогут держать осаду, но им не продержаться долго.
– Виктор – идиот, если не понимает этого.
– Витя никогда не готовился быть правителем, – с горькой усмешкой сказала Ирина. – Править должна была я или Сережа. У Вити нет чутья и никогда не было. Однажды он убил древнего, и с тех пор считает, что непобедим. Раньше его сдерживала мудрость отца, а теперь... Я не в состоянии влиять на его решения.
– Возможно, они сумеют продержаться до конца войны. Если она не продлится долго.
– Охотники начали с нас. Влад считает, война продлится не менее полугода, пока хищные всего мира не покорятся новому режиму. – Она помолчала немного и повторила тихо: – Митаки обречены.
Во двор въезжали машины атли и альва. Я рассеянно наблюдала, как из них выходили наши соплеменники и друзья, как испуганно озирались женщины и коротко переговаривались мужчины. Как защитницы колдовали у забора, напуская морок на дом, чтобы наша шумная компания не привлекала внимания. Как воины обсуждали перспективы обороны.
Если верить предположениям Влада, который озвучила Ира, нам предстоит здесь зимовать. Стольким людям в таком маленьком доме. Мы просто сойдем с ума от неизвестности и страха. Без подпитки жилы, отрезанные от мира, в котором привыкли жить.
Я поймала себя на том, что сижу, крепко сжимая руку бывшей наследницы митаки, а ее голова покоится на моем плече. И на секунду показалось, Ира готова расплакаться. Но лишь показалось – когда я осторожно заглянула в ее лицо, не увидела там и намека на слезы. Привычная маска сильной воительницы, которой нипочем все невзгоды и лишения. Которая переживет все, что преподнесет ей судьба.
И я поняла, что в этой жизни нашла, на кого равняться. Улыбнулась и обняла ее крепко.
В «заточении» мы прожили почти год. Проводили холодное лето, которое сменилось не менее холодной осенью, сыплющей дождем со снегом чуть ли не с октября. Унылая, вьюжная зима сплотила нас и в то же время разрознила, заставила каждого уйти в собственный придуманный мирок, пропитанный воспоминаниями о доме и уюте. Как мы ни старались, дом Ольги Измайловой уюта не подарил. Возможно, обиделся на нас с Глебом за балаган, а может, просто нельзя создать уют, когда вокруг все шевелится, бурлит, кричит и будоражится.
Дом не спал. Никогда. В темные зимние ночи я оставляла теплую кровать, в которой ко мне тесно жалась Майя, и спускалась вниз в надежде, что найду немного покоя и одиночества на террасе. Тщетно. Там всегда кто-то зависал – то ли курил, то ли сплетничал, то ли так же, как я, напрасно пытался спрятаться от собственных страхов.
Осенью атли и альва пополнились новыми членами. Мирослав с Владом, а так же другие смельчаки, которым подрывало крышу от сидения в провинциальном городке, иногда выезжали поохотиться. Не знаю, где именно они бывали, но подозреваю, что иногда они посещали Липецк. Иногда во сне меня манил ритуальный камень у очага племени атли – светился серебром, и я могла поклясться, в воздухе в тот момент пахло кровью. Металлический запах смешивался со сладким ванильным, и я просыпалась, глотая от страха воздух и дрожа. Чего боялась? Тяжело сказать. Но тревога, поселившаяся во мне в день отъезда из дома митаки, никуда не ушла.
Новыми альва стали воины – близнецы Олег и Кристина Синицыны. Они и защитница Катя Горина чудом спаслись от отряда охотников, уничтоживших их племя в Екатеринбурге. Катю приняли в атли. Даже не знаю, как Мирослав с Владом «поделили» находку, но девушка, похоже, не возражала, что придется расстаться со своими соплеменниками. Как по мне, это было сродни тому, когда разлучают близнецов. Но то были мои мысли и, конечно же, они разнились с решениями вождей.
В январе у атли появился еще и жрец. Его звали Альфед, он был родом из Мюнхена и почти не говорил по-русски. Много улыбался, разводил цветы на подоконнике и читал допоздна в старом кресле у камина. Иногда он оставлял внутри закладку и с интересом наблюдал, как носятся, перескакивая через спальные мешки, Майя и Дима, играя то ли в салки, то ли в лады, то ли просто пытаясь убежать от тоски и скуки, которой пропитался каждый день альянса племен.
Я перестала думать о смерти. Почти совсем. Не считая охотников, угрозы больше не чувствовала. Жила наполнилась кеном, я ощущала былую силу, готова была драться, если придется, и даже убивать.
Только здесь, вдали от Липецка, от знакомых до мелочей улочек, от кованного в узорах забора, на плечи наваливалась тоска. Я и не думала, что можно настолько скучать по дому. По совсем еще недавно раздражающей роскоши, таящей, как оказалось, столько уюта, что хотелось реветь каждый раз, когда я вспоминала о ней. Тогда я с силой сжимала кулаки и вонзала ногти в ладони. Боль немного притупляла тоску, сглаживала ее.
Но была у меня такая тоска, унять которую не в силах была даже боль. Она накрывала внезапно и ближе к весне все чаще, обжигала грудь изнутри, заставляя пузыриться легкие, сдавливала гортань и почти не давала дышать.
Так сильно я скучала по Кире.
Редкие звонки – две минуты, чтобы перекинуться парой слов и узнать, что у нее все в порядке – и снова недели неведения. Я сходила с ума вдали от дочери и ничего не могла с собой поделать.
Наверное, Влад замечал, а может, и сам тосковал по ней. Иногда он оказывался рядом – подкрадывался незаметно, так, что я вздрагивала. Брал меня за руку и стоял молча. А потом так же тихо исчезал.
В такие моменты мне становилось легче, словно жар в груди затихал, а может, он тушил его, кто знает. И я была благодарна. Не за поддержку – просто за то, что кто-то в тот момент был со мной на одной волне. В остальном я была одинока. Все больше погружена в себя и все меньше – в таинство племени. Наверное, так сказывался чужой для атли кен. А может, сама судьба говорила мне: ты не одна из них, и скоро поймешь это.
Но тогда я еще не знала. Не ведала, что следующий год полностью изменит меня, перекроит и сошьет заново, а швы еще долго будут кровоточить, ныть на погоду, как старые шрамы, о которых нельзя забыть.
Я не знала. И хорошо. Неведение иногда лучшее, что жизнь дает нам. Правда порой бывает настолько страшной и злой, что невольно думаешь: а стоило ли ее знать? Но правда – женщина жестокая. Ранить не боится, открывает глаза, даже если свет слепит. И ты щуришься, глядя на нее, моргаешь, смахиваешь слезы с ресниц и не можешь поверить, что мир, который ты видишь, реален. Не тот, что снился тебе – влажный, теплый, близкий и заботливый, как мать. А холодный, наполненный сквозняками и абсолютно лишенный жизни. Пустыня, которой плевать на тебя.
Пустыня, где живет чудовище, готовое тебя сожрать.
– Нет, моя юбка. Красная! – кричала Рита со второго этажа, опасно перевалившись через перила. – Я ее тебе давала, помнишь? На прошлой неделе.
– Наверное, упаковала уже. Дома отдам, – откликнулась Лина и толкнула через порог массивный черный чемодан. Он сопротивлялся всего долю секунды, затем скользнул колесиками через небольшой уступ и исчез за порогом. Следом за ним исчезла Лина — выбежала во двор, словно дом был огромной липкой паутиной, которая не выпускала ее на свет. Я ее понимала. Каким бы безопасным ни было изгнание, свобода выбирать, где жить, ни с чем не сравнится.
Домой.
Сладкое, головокружительное слово. В нем и запах свежеприготовленных на завтрак гренок, и звон посуды, и шелест листьев на ветвях, бьющихся о крышу крыльца. И запах жасмина, что в июне разливается по лужайке на заднем дворе, где сиротливо жмутся друг к другу брошенные времянки альва.
Мы это заслужили. Каждый из нас — скитальцев, потерявших что-то на этой войне. Покой, нервные клетки, родных...
Я хорошо помнила серый, заштрихованный липким снегом январский день, когда мы узнали, что митаки больше нет. Напряженное лицо Иры и горячие слезы в глубине вишневого сада, заплывшего сугробами. Она рыдала, опустившись в снег, а я обнимала ее, и теплые капли оседали на моей куртке, мгновенно превращаясь в льдинки, запечатлевая боль наследницы митаки.
Она потеряла все. Прошлая жизнь захлопнула дверь за ее спиной, и остались лишь воспоминания — безжизненные, полупрозрачные тени, которые нельзя ухватить, потрогать, прижаться.
А потом мы шли, спотыкаясь, в дом, упали где-то в районе крыльца и почему-то смеялись. И она сказала одно слово:
– Спасибо.
И она, и я знали, что не нужно в таких случаях благодарить, но это было единственное, что она вообще сказала за тот день. Я была рада и тому.
Она оправилась, бесспорно. Но не забыла. Такое не забывается.
– Я надеть ее хотела вообще-то, – обиженно произнесла Рита в пустоту, возвращая меня в реальность.
– Ради кого наряжаешься, сестренка? – лукаво спросил Глеб, ловко обходя ее и спускаясь с тяжелыми сумками вниз. – Охотники вряд ли оценят.
При виде друга я невольно расплылась в улыбке. Казалось, он единственный, кого никак не заботило изгнание. Он был здесь, как рыба в воде.
Его дом.
Я думала, нам с Глебом будет сложно, особенно если учитывать прошлое. Но проблема неожиданно резко сошла на «нет», сдулась и схлопнулась, будто ее и не было никогда. А в марте я застукала Глеба и Катю Горину на кухне, целующихся за холодильником. Романтике и война не помеха.
Глеб молчаливо припарковался и направился к дому, а меня потянуло в сад – туда, где среди витиеватых дорожек и аромата древесной смолы притаилась одинокая исковерканная вишня.
Именно там – я была уверена – и нужно было ставить точку. Закончить начатое, исправить ошибку, дать себе зарок на будущее – никогда так не делать. Простить себя. Прежде всего, это нужно было мне самой.
Тогда я была растеряна. Уверенная в том, что проклятие больше не действует, что не будет изнурительных, болезненных ночей, что я смогу решать сама, приказать сердцу. Наверное, в этом мире существует не одно проклятие, причем некоторые никак не зависят от помутившихся рассудком от обиды ведьм.
Тогда я позволила себе надеяться. Теперь знаю, что некоторые надежды не имеют отношения к реальности.
Я нырнула под раскидистые ветви и присела на корточки, проводя рукой по искореженному стволу.
– И ты прости, – прошептала словно дерево могло слышать меня. Наверное, совпадение, но вишня зашелестела листвой в ответ. – Мне нужно отпустить тебя.
Сзади послышался шорох, и через секунду ко мне присоединился Глеб. В глаза не смотрел, лишь спросил растерянно:
– Ты чего здесь?
– Нам приходится быть слишком сильными, – сказала я и еще раз погладила ствол без коры. Затем положила голову Глебу на плечо и закрыла глаза. – Как думаешь, эта война продлится долго?
– Думаю, достаточно, чтобы мы здесь сошли с ума. – Он осторожно высвободился и поднялся, протягивая мне руку. – Идем, нечего здесь рассиживаться. Ничего не изменит. Тем более, между нами. – И пробурчал, резко вытягивая меня из сада и направляясь к дому: – Решили уже...
В доме было пыльно. Наверное, не убирали давно. Странно, ведь в прошлый наш визит здесь все блистало. Возможно, Глеб отказался от услуг домработницы по телефону. Или просто забил – война не время думать о таких мелочах.
Мы поднялись по лестнице, все так же держась за руки. В комнату Ольги Глеб меня буквально втолкнул и бросил:
– Хочу, чтоб ты здесь жила.
Я вздохнула и посмотрела на него с укором.
– Я не могу жить здесь одна – нас слишком много. Многим придется ютиться в гостиной на полу.
– Я и не сказал, что ты будешь одна. Просто... проследи, чтобы тут все осталось, как было.
Я молча кивнула, не зная, что ему ответить. На комоде хмурился его двойник – еще совсем мальчик, но уже поломанный и преданный. Тот, каким я встретила его. И тот, каким он никогда больше не станет.
За окном резко засигналила машина, и Глеб поднял на меня глаза. Взгляд был глубоким и задумчивым, хотя о чем именно думал мой друг, оставалось лишь догадываться.
– Приехали, – безэмоционально произнес он, развернулся и пошел встречать гостей.
– Прощай, покой, – сказала я, обращаясь неизвестно к кому.
Приехал Тимофей Соколов – доверенное лицо Влада. Из открытого багажника серого «Форда» торчали ручки от пакетов, заполненных, наверное, продуктами и вещами.
Безумно хотелось помыться, переодеться и выпить кофе. Только сейчас я вспомнила, что последний раз принимала душ еще у атли. Надо, наверное, сразу забивать очередь в ванную, ведь скоро тут будет много людей.
Тимофей пожал Глебу руку и сухо поздоровался со мной. На квадратном лице молчаливого помощника Влада не отразилось ни тени эмоции, и мне вдруг подумалось, что я совершенно не знаю ничего о нем.
С Тимофеем я познакомилась, когда мне было семнадцать. Он пришел к нам вечером, принес бумаги на подпись Владу, зыркнул на меня подозрительно и тут же отвел взгляд. Пару раз после этого я пыталась наладить с ним контакт, угощала кофе и печеньем, но достучаться до хмурого мужчины так и не смогла. Потом привыкла и воспринимала его как дополнение Влада – его глаза и руки в мире людей. Особенно его помощь ценилась в такие моменты – когда сам Влад не мог полноценно жить человеческой жизнью, и полностью погружался в мир хищного.
Интересно, что двигало этим хмурым великаном, и почему Влад настолько доверял ему? Деньги? Возможно. Безбедная старость – отличная награда за преданность. А всего-то и нужно – хранить секрет, который и открыть-то некому. Посчитают психом. Доказать наше существование человек никак не сможет, а любая защитница напустит такой морок, что назавтра люди и думать забудут о том, что когда-то слышать это слово – «хищные».
Тимофей выгрузил пакеты на траву, схватил два, на вид самые тяжелые, и последовал за Глебом в дом. Я осталась на улице – наслаждаться долгожданным солнцем. Воздух пропитался теплом и ароматом булочек – кто-то поблизости явно пек сдобу. В животе заурчало, и я вспомнила, что не ела больше суток.
Нашла в одном из пакетов крекеры и присела под кленом, облокотившись спиной о толстый, шершавый ствол.
Сколько нам здесь торчать? Много ли времени понадобится охотникам, чтобы утолить жажду к убийствам? Когда зверю, столько лет сидящему в клетке, дают свободу, он звереет еще больше.
А нам нужно восстанавливать жилу. Не мне, но остальным-то необходимо просто. Как это делать, когда на нас самих охотится армия разъяренных убийц?
Ненавижу Альрика! Ненавижу новые порядки!
Во двор мягко въехал черный «Ауди» и припарковался рядом с машиной Тимофея. Словно почувствовав приближение начальника, помощник Влада возник на пороге, спустился вниз и приблизился к прибывшим.
Влад вышел из машины, скользнул по мне взглядом, и повернулся к Соколову. Я откинула голову назад и закрыла глаза.
Вопросы кружили в голове черным вороньем и не давали расслабиться.
– Ты в порядке? – спросила Ирина, присаживаясь рядом. От бывшей наследницы митаки явно исходила тревога, граничащая с паникой. Но лицо было безмятежно-спокойным – и я знала: несмотря на то, что ее родное племя осталось дома, девушка никак не выдаст чувств. Тем более, на людях.
– Не волнуйся обо мне. Сама-то так?
Она пожала плечами.
– Они обречены. Митаки смогут держать осаду, но им не продержаться долго.
– Виктор – идиот, если не понимает этого.
– Витя никогда не готовился быть правителем, – с горькой усмешкой сказала Ирина. – Править должна была я или Сережа. У Вити нет чутья и никогда не было. Однажды он убил древнего, и с тех пор считает, что непобедим. Раньше его сдерживала мудрость отца, а теперь... Я не в состоянии влиять на его решения.
– Возможно, они сумеют продержаться до конца войны. Если она не продлится долго.
– Охотники начали с нас. Влад считает, война продлится не менее полугода, пока хищные всего мира не покорятся новому режиму. – Она помолчала немного и повторила тихо: – Митаки обречены.
Во двор въезжали машины атли и альва. Я рассеянно наблюдала, как из них выходили наши соплеменники и друзья, как испуганно озирались женщины и коротко переговаривались мужчины. Как защитницы колдовали у забора, напуская морок на дом, чтобы наша шумная компания не привлекала внимания. Как воины обсуждали перспективы обороны.
Если верить предположениям Влада, который озвучила Ира, нам предстоит здесь зимовать. Стольким людям в таком маленьком доме. Мы просто сойдем с ума от неизвестности и страха. Без подпитки жилы, отрезанные от мира, в котором привыкли жить.
Я поймала себя на том, что сижу, крепко сжимая руку бывшей наследницы митаки, а ее голова покоится на моем плече. И на секунду показалось, Ира готова расплакаться. Но лишь показалось – когда я осторожно заглянула в ее лицо, не увидела там и намека на слезы. Привычная маска сильной воительницы, которой нипочем все невзгоды и лишения. Которая переживет все, что преподнесет ей судьба.
И я поняла, что в этой жизни нашла, на кого равняться. Улыбнулась и обняла ее крепко.
В «заточении» мы прожили почти год. Проводили холодное лето, которое сменилось не менее холодной осенью, сыплющей дождем со снегом чуть ли не с октября. Унылая, вьюжная зима сплотила нас и в то же время разрознила, заставила каждого уйти в собственный придуманный мирок, пропитанный воспоминаниями о доме и уюте. Как мы ни старались, дом Ольги Измайловой уюта не подарил. Возможно, обиделся на нас с Глебом за балаган, а может, просто нельзя создать уют, когда вокруг все шевелится, бурлит, кричит и будоражится.
Дом не спал. Никогда. В темные зимние ночи я оставляла теплую кровать, в которой ко мне тесно жалась Майя, и спускалась вниз в надежде, что найду немного покоя и одиночества на террасе. Тщетно. Там всегда кто-то зависал – то ли курил, то ли сплетничал, то ли так же, как я, напрасно пытался спрятаться от собственных страхов.
Осенью атли и альва пополнились новыми членами. Мирослав с Владом, а так же другие смельчаки, которым подрывало крышу от сидения в провинциальном городке, иногда выезжали поохотиться. Не знаю, где именно они бывали, но подозреваю, что иногда они посещали Липецк. Иногда во сне меня манил ритуальный камень у очага племени атли – светился серебром, и я могла поклясться, в воздухе в тот момент пахло кровью. Металлический запах смешивался со сладким ванильным, и я просыпалась, глотая от страха воздух и дрожа. Чего боялась? Тяжело сказать. Но тревога, поселившаяся во мне в день отъезда из дома митаки, никуда не ушла.
Новыми альва стали воины – близнецы Олег и Кристина Синицыны. Они и защитница Катя Горина чудом спаслись от отряда охотников, уничтоживших их племя в Екатеринбурге. Катю приняли в атли. Даже не знаю, как Мирослав с Владом «поделили» находку, но девушка, похоже, не возражала, что придется расстаться со своими соплеменниками. Как по мне, это было сродни тому, когда разлучают близнецов. Но то были мои мысли и, конечно же, они разнились с решениями вождей.
В январе у атли появился еще и жрец. Его звали Альфед, он был родом из Мюнхена и почти не говорил по-русски. Много улыбался, разводил цветы на подоконнике и читал допоздна в старом кресле у камина. Иногда он оставлял внутри закладку и с интересом наблюдал, как носятся, перескакивая через спальные мешки, Майя и Дима, играя то ли в салки, то ли в лады, то ли просто пытаясь убежать от тоски и скуки, которой пропитался каждый день альянса племен.
Я перестала думать о смерти. Почти совсем. Не считая охотников, угрозы больше не чувствовала. Жила наполнилась кеном, я ощущала былую силу, готова была драться, если придется, и даже убивать.
Только здесь, вдали от Липецка, от знакомых до мелочей улочек, от кованного в узорах забора, на плечи наваливалась тоска. Я и не думала, что можно настолько скучать по дому. По совсем еще недавно раздражающей роскоши, таящей, как оказалось, столько уюта, что хотелось реветь каждый раз, когда я вспоминала о ней. Тогда я с силой сжимала кулаки и вонзала ногти в ладони. Боль немного притупляла тоску, сглаживала ее.
Но была у меня такая тоска, унять которую не в силах была даже боль. Она накрывала внезапно и ближе к весне все чаще, обжигала грудь изнутри, заставляя пузыриться легкие, сдавливала гортань и почти не давала дышать.
Так сильно я скучала по Кире.
Редкие звонки – две минуты, чтобы перекинуться парой слов и узнать, что у нее все в порядке – и снова недели неведения. Я сходила с ума вдали от дочери и ничего не могла с собой поделать.
Наверное, Влад замечал, а может, и сам тосковал по ней. Иногда он оказывался рядом – подкрадывался незаметно, так, что я вздрагивала. Брал меня за руку и стоял молча. А потом так же тихо исчезал.
В такие моменты мне становилось легче, словно жар в груди затихал, а может, он тушил его, кто знает. И я была благодарна. Не за поддержку – просто за то, что кто-то в тот момент был со мной на одной волне. В остальном я была одинока. Все больше погружена в себя и все меньше – в таинство племени. Наверное, так сказывался чужой для атли кен. А может, сама судьба говорила мне: ты не одна из них, и скоро поймешь это.
Но тогда я еще не знала. Не ведала, что следующий год полностью изменит меня, перекроит и сошьет заново, а швы еще долго будут кровоточить, ныть на погоду, как старые шрамы, о которых нельзя забыть.
Я не знала. И хорошо. Неведение иногда лучшее, что жизнь дает нам. Правда порой бывает настолько страшной и злой, что невольно думаешь: а стоило ли ее знать? Но правда – женщина жестокая. Ранить не боится, открывает глаза, даже если свет слепит. И ты щуришься, глядя на нее, моргаешь, смахиваешь слезы с ресниц и не можешь поверить, что мир, который ты видишь, реален. Не тот, что снился тебе – влажный, теплый, близкий и заботливый, как мать. А холодный, наполненный сквозняками и абсолютно лишенный жизни. Пустыня, которой плевать на тебя.
Пустыня, где живет чудовище, готовое тебя сожрать.
Глава 31. Новый порядок
– Нет, моя юбка. Красная! – кричала Рита со второго этажа, опасно перевалившись через перила. – Я ее тебе давала, помнишь? На прошлой неделе.
– Наверное, упаковала уже. Дома отдам, – откликнулась Лина и толкнула через порог массивный черный чемодан. Он сопротивлялся всего долю секунды, затем скользнул колесиками через небольшой уступ и исчез за порогом. Следом за ним исчезла Лина — выбежала во двор, словно дом был огромной липкой паутиной, которая не выпускала ее на свет. Я ее понимала. Каким бы безопасным ни было изгнание, свобода выбирать, где жить, ни с чем не сравнится.
Домой.
Сладкое, головокружительное слово. В нем и запах свежеприготовленных на завтрак гренок, и звон посуды, и шелест листьев на ветвях, бьющихся о крышу крыльца. И запах жасмина, что в июне разливается по лужайке на заднем дворе, где сиротливо жмутся друг к другу брошенные времянки альва.
Мы это заслужили. Каждый из нас — скитальцев, потерявших что-то на этой войне. Покой, нервные клетки, родных...
Я хорошо помнила серый, заштрихованный липким снегом январский день, когда мы узнали, что митаки больше нет. Напряженное лицо Иры и горячие слезы в глубине вишневого сада, заплывшего сугробами. Она рыдала, опустившись в снег, а я обнимала ее, и теплые капли оседали на моей куртке, мгновенно превращаясь в льдинки, запечатлевая боль наследницы митаки.
Она потеряла все. Прошлая жизнь захлопнула дверь за ее спиной, и остались лишь воспоминания — безжизненные, полупрозрачные тени, которые нельзя ухватить, потрогать, прижаться.
А потом мы шли, спотыкаясь, в дом, упали где-то в районе крыльца и почему-то смеялись. И она сказала одно слово:
– Спасибо.
И она, и я знали, что не нужно в таких случаях благодарить, но это было единственное, что она вообще сказала за тот день. Я была рада и тому.
Она оправилась, бесспорно. Но не забыла. Такое не забывается.
– Я надеть ее хотела вообще-то, – обиженно произнесла Рита в пустоту, возвращая меня в реальность.
– Ради кого наряжаешься, сестренка? – лукаво спросил Глеб, ловко обходя ее и спускаясь с тяжелыми сумками вниз. – Охотники вряд ли оценят.
При виде друга я невольно расплылась в улыбке. Казалось, он единственный, кого никак не заботило изгнание. Он был здесь, как рыба в воде.
Его дом.
Я думала, нам с Глебом будет сложно, особенно если учитывать прошлое. Но проблема неожиданно резко сошла на «нет», сдулась и схлопнулась, будто ее и не было никогда. А в марте я застукала Глеба и Катю Горину на кухне, целующихся за холодильником. Романтике и война не помеха.
