- Ах, как жаль, что у меня нет лекарского дара! – продолжила всё так же томно подруга. – Только ради того, чтобы потрогать его, излечивая, я была бы готова пойти туда учиться.
Да, жертва была велика. В Академии лекари учились дольше других на год, а иногда и на два. В зависимости от количества излеченных во время практики больных: если адепт лечил много и хорошо, то быстрее получал заветный диплом.
- Ариша, пойдём уже, - я пыталась запихнуть тренировочную одежду у ту же небольшую котомку.
- Хорошо, - наконец взгляд подруги стал осмысленным, и она мне улыбнулась. – Давай ты тут заканчивай, а я как раз с ребятами поболтаю.
Подруга как-то удивительно хорошо вписалась в группу боевиков, наблюдавших за тренировочными поединками. Была такая не то что возможность, а даже обязанность у некоторых адептов боевого факультета – смотреть тренировочные бои, если они проходили с участием Хараевского.
Он потом обсуждал с ними тактику и стратегию по всем этим поединкам, объяснял, что было сделано хорошо, как и почему, что можно было сделать лучше, а что - очень удачно, что стоит запомнить, принять к сведению и ввести в навык.
Все подобные тренировки записывались фиксирующими кристаллами и, конечно, можно было их просмотреть потом, но декан настаивал, чтобы адепты сначала наблюдали бой живьём, как он выражался, а потом уже пользовался мерцающими проекциями при разборе и анализе всех деталей.
Поэтому в зале был предусмотрен небольшой балкончик вдоль узкой стены, где обычно пребывали зрители. Единственным требованием к ним было соблюдение абсолютной тишины.
И именно на этот балкончик и сумела пробраться Ариша, перезнакомившись с ребятами-боевиками. Они не возражали, а правило абсолютной тишины очень хорошо скрывало посещения подругой моих тренировок. Да, на всех, абсолютно на каждой моей тренировке, присутствовал декан, который порой переходил даже все грани разумного, оставляя других адептов без своего внимания, зато меня сверх меры этим своим вниманием оделяя.
И гонял он так, что можно было подумать, что я воплотила всё зло этого мира, а декан – последняя надежда на спасение от зла.
Я иногда радовалась, что боевики в основном парни, и не страдают излишней ревностью, а иногда готова была плакать, как сегодня, например, когда никто не пытался отвлечь от меня внимание декана. И я после таких тренировок добиралась в раздевалку, как сегодня, на инстинктах, без участия воли и разума. Наверное, на тех, что ведет умирающее животное в самый уединенный уголок леса.
Я уже вышла из закутка, оптимистично названного раздевалкой, в коридор, когда меня догнала Ариша и радостно доложила, ухватив под руку:
- Он действительно ходил в Зеленое крыло! – взволнованно и счастливо сверкала она глазами.
- Ну и что? – не поняла я её радости.
- А то! – продолжала искриться радостью подруга. – Парни говорят, что это чуть ли не единственный случай, когда декан пошел лечить свои ссадины после боя с адептом!
Я поправила лямку котомки, которая сильно давила в плечо и посмотрела на Аришу молча, но всем видом показала, что не понимаю ни её слов, ни тем более эмоций.
- Да парни, знаешь, что говорят? Что ты либо бешеная, либо декан слишком мягко к тебе относится!
Я чуть пожала плечами. Вероятнее первый вариант. Я, по крайней мере, в этом уверена, но говорить об этом, значит, слишком много рассказать о том, чем делиться ни с кем не хочу.
- Ты понимаешь, что это значит, Рада? – тихо, заговорщически бормотала Ариша, таинственно поглядывая по сторонам.
- И что же это значит? – спросила, старательно придерживая котомку, норовившую съехать с плеча при каждом столкновении со встречным или попутным адептом.
- Он к тебе неровно дышит! – прошептала торжественно Ариша и пребольно сжала мою руку.
Я скривилась.
И не так от боли, как от нелепости её слов. Декан – и неровно дышит? Ко мне? К адептке? Нелепее предположения не придумаешь. Я только скептически скривилась.
И именно в этот момент через весь коридор разнеслось:
- Адептка Канпе! – магическое усиление голоса хоть и искажало его, но не настолько, чтобы не узнать – декан снова про меня вспомнил. Я развернулась, даже не потрудившись стереть недовольную мину с лица.
Ариша тоже обернулась, тут же юркнула мне за спину и продолжила шептать:
- Вот! Видишь! Я же говорила! Стал бы он всё время тебя дергать, если бы не было чувства?
Хотелось Арише рассказать про папеньку, который меня тоже всё время дёргал, это называлось воспитание. И я точно знаю, что им не любовь двигала, а нечто однозначно противоположное.
- Да, мастер? - нужно быть вежливой всегда. По крайней мере, мама постоянно мне об этом говорила. Хотя сейчас я с удовольствием сказала бы что-то совершенно невежливое. Очень-очень невежливое.
- Не забудь, перед следующим тренировочным занятием – разбор боёв! Не опаздывай! – орлиный нос ни с одной стороны не был подсвечен синяком. Что они там такое напридумывали? Только краснота немного заметна, да и то потому, что я присмотрелась. Даже сумеречное освещение полуподвального этажа не могло помешать это рассмотреть.
Из-за спины послышалось тихое подружкино: «Вот! Я же говорила, уже сгонял к лекарям, синячину свёл, не стал с тобой разговаривать избитый!». Вечно у неё всякие глупости в голове - чувства, отношения, мужчины.
Я посчитала, когда у нас следующее занятие и скривилась ещё больше – придется пожертвовать часом в читальном зале, где так удобно готовить самостоятельные задания, и потом, после тренировочного занятия читать свои куцые (по сравнению с книгами) конспекты на третьей полке в переполненной комнате…
Но кивнула - не время и не место крутить носом в моих обстоятельствах.
- Хорошо, мастер. Обязательно приду, - и, уже разворачиваясь, тихонько добавила, - разве что не успею.
- И без опозданий! – строгое предупреждение стукнуло меня в спину как дубинка. – Будут все, и ты тоже обязана быть!
Неужели услышал?
Я покивала, не оборачиваясь – так много декана этим вечером мой изнурённый организм мог не выдержать. Но вот мотивация прибыть вовремя на разбор выбрана была идеально: он сказал, что будут все, значит и тот, кого мне так хотелось увидеть.
Что ж, обстоятельства решают за меня. С тяжелым вздохом я зашагала быстрее – нужно успеть как можно больше сделать заранее, чтобы освободить вечер следующего дня.
И нет, на Хараевского я уже не сердилась и не злилась. Хотя было, да, признаюсь, было первое время желание наговорить ему гадких гадость, таких, чтобы он прогнал меня, самой отказаться от тренировочных занятий и послать их подальше.
Мне надоело отбиваться - во дворце отца, в посольстве (пусть это и не были драки с синяками), теперь здесь.
Но…
Пара часов, выделенных мною на изучение газет о трагедии в королевской семье Бенестарии, повергли меня в шок. Нет, даже не так: я была в панике, в отчаянии, в ужасе. Ведь это, оказывается, я - я! - убила принцессу Суэллу, а затем скрылась из королевского дворца.
Это подтвердили все мои земляки и ещё какие-то неоспоримые улики. Улики... Какие такие улики? Почему неоспоримые?
Ответов не было.
Закономерно, что теперь меня ищут. Ищут все и ищут где только можно. И тот визит принца Дамиана в Академию вряд ли был вызван желанием рассказать первокурсникам об их значимости для Короны Бенестарии. Да, это традиция, но для самого принца куда важнее было другое - найти меня. Не просто так он пронизывал взглядом каждого адепта, ох не просто!
А ещё в газетах черным по белому было написано, что посольство Бенестарии ведёт переговоры с королём Оландезии о помощи: король Юзеппи, названный при рождении Карху, предлагает специальные поисковые отряды для помощи в розыске и поимке беглой преступницы.
Это было будто удар тяжёлым мешком по голове.
После таких новостей я вернулась в комнату в каком-то тумане – мне было страшно до того, что руки и ноги стали холодными и теряли чувствительность, а глаза плохо видели: всё мелькало в обрывках радужных пятен и расплывалось нечеткими контурами. Я забралась на свою верхнюю полку и наблюдала эту цветастую метель, за которой даже потолка на расстоянии вытянутой руки не было видно.
В какой-то момент мне показалось, что я умираю. Может это странно, но я почувствовала облегчение – наконец-то мои страдания закончатся. Я закрыла глаза и лежала, тихо глотая слёзы и ожидая, когда всё начнёт меркнуть, когда звуки станут глохнуть и душа начнёт отделяться о тела.
Но меня растолкала Ариша, едва ли не за шкирку, как щенка, стащила вниз и заставила идти на ужин, потом тащила меня, полуслепую и совершенно равнодушную обратно, что-то рассказывала и требовала ответов на какие-то вопросы. Потом ночью вырывала меня из кошмаров, в которых то убивала я, то убивали меня.
На утро соседки-старшекурсницы смотрели на меня такими взглядами, что можно было порадоваться – отцовские убийцы не успеют, они уже не успели. Опоздали. Потому что сейчас меня будут убивать.
Страшно не было, мне было всё равно, и даже лучше – эти убьют сразу и не придётся усилием воли проваливаться в обморок, что бы не терпеть боль - отцовские ищейки так просто не отпускают к проклятым богам своих жертв. А с жизнью я вчера уже попрощалась.
От этих взбешенных гарпий меня спасла Ариша. Вот просто стала передо мной, закрыла собой и сказала:
- Не лезьте! Не видите разве, что ей плохо?
- Это ей плохо? Да эта зараза нас будила всю ночь! Даже полог тишины не помог – вы там сверху, как жеребцы на лугу, скакали, всё здание шаталось!
- Фу на вас, девы! Как вам не стыдно! Вы маги, вспомните Кодекс – помогать друг другу надо! А вы набрасываетесь!..
Сказать, что соседки успокоились, было нельзя, но, по крайней мере, жажды убийства, ну или жажды отомстить нехорошей мне больно, а лучше - побольнее, в их глазах уже не было. Хотя и довольными они не выглядели. Но зато быстро собрались и ушли.
А маленькая, но отважная Ариша, закрывавшая меня собой, обернулась и спросила:
- Радочка, ты из-за почившей Суэллы так расстроилась?
И столько сочувствия было в её голосе и лице, что я не выдержала и разревелась.
Села прямо на нижнюю кровать, наплевав на категорический запрет её хозяйки не только садиться, но даже и прикасаться к её вещам, и заревела. Ревела, забыв о словах матери «Мы воины, а воины не плачут», забыв о том, что всегда, из любой без исключения ситуации, нужно искать выход, и что никогда не нужно унывать. Ревела, как маленькая беспомощная девочка. Потому что именно маленькой беспомощной девочкой я в тот момент и была.
Мне была нужна мама, которая. как в детстве, погладила бы по голове, прижала к груди, говорила какие-то ласковые слова утешения, пока мой отчаянный плач не утихнет, а потом начала строить планы вместе со мной, как выбраться из сложного положения, как преодолеть трудности.
Вот только мамы не было, и я сейчас не хотела даже вспоминать о том, как она ушла, не хотела думать.
Но чья-то рука легонько легла мне на плечо и погладила, чей-то голос ласково и немного испуганно сказал: «Ну-ну, Радочка, ну чего ты?», и мои слёзы стали высыхать, а боль, горе и страх стали отступать, и уже не казались отчаянно безысходными.
Отчаянно безысходными – нет, хоть и более решаемыми тоже не стали.
Я шмыгнула полным воды носом в последний раз и задумалась о том, что же делать. Как поступить в такой ситуации, когда кругом враги, а помощи ждать неоткуда? Единственная призрачная надежда на то, что здесь, в Академии, я в относительной безопасности.
А значит, план простой: затаиться и учиться. И то и другое нужно делать как можно лучше – буду жива, любая крупица знаний мне пригодится, а много занятий сейчас не оставят мне времени думать о той яме, в которой я очутилась.
- Пойдём, Ариша. И спасибо тебе! – я обняла подругу. – Жалко очень принцессу Суэллу, она же малыша ждала. Вот я и расклеилась.
Подруга недоверчиво покачала головой, но ничего не стала говорить, подала мне мою сумку, а себе на плечо забросила свою, и мы вышли из комнаты.
***
Кроме дополнительных занятий, назначенных комиссией, я стала посещать и все тренировочные на боевом факультете, как того требовал декан.
И Хараевский даже расплылся в торжествующей улыбке, когда я пришла в первый раз.
И когда я дралась против парней, надев крепкий нагрудник (декан побеспокоился, спасибо ему), никогда не стеснялась применять грязные приёмы. И хитрость, и ловкость, и даже подлость были моими друзьями.
Я себе разрешила, потому что я слишком слаба и слишком плохо подготовлена, чтобы противостоять этим ребятам на равных. И Хараевский, как ни странно, ни разу не сдала мне замечания, не остановил и не отстранил от боев, чего я ожидала и даже считала неизбежным.
Он будто радовался, что я дерусь именно так - нечестно, подло, без правил. Он разбирал потом среди прочих мои действия и объяснял парням, как нужно было поступать, когда в глаза летит пыль или тряпка, как уворачиваться от укусов или от ногтей, стремящихся вонзиться в лицо. Мне же делал замечания о скорости реакции, плохой общей физической подготовке и слишком несмелом использовании магии.
Да, время ограничений прошло, и я уже могла пользоваться своей магией. Вот только я не умела…
Почти все адепты владели магией с детства, учились с ней ладить если не в специальных школах, то на дому, если не на дому, то уж на собственных ошибках точно. Я же была великовозрастным младенцем: пальцы плохо плели заклинания, они рассыпались едва родившись, магия почти не слушалась, вела себя как мокрый толстый канат во время зимнего шторма – еле ворочалась и так же еле-еле двигалась.
Что с этим делать, я не знала. Моих прежних умений явно не хватало – они были приспособлены совсем к другому. На общих занятиях я более-менее справлялась, но чувствовала, что мне делают поблажки, и это может скоро закончится.
Я думала обратиться к Яцумире, но не решалась просто потому, что её не так-то просто было найти в Академии – загруженность ректора просто потрясала. Да ещё говорили, что Академию вот-вот начнут делить, из-за этого гудело всё вокруг, и я, конечно, понимала, что ей не до моих проблем. Уже за то, что я здесь и я учусь, была ей благодарна как своей матери, что дала мне жизнь.
И когда Хараевский однажды припечатал меня к полу и заорал: «Магию! Магию применяй!», я окаменела от ужаса и неожиданности. В крике его лицо так исказилось, покраснело, вздулись жилы на лбу, что и так не самое приятное впечатление от его внешности стало просто ужасающим. И я не то, чтобы применить магию, я даже провести силовой приём не смогла. Даже попытаться не смогла.
Он резко поднялся надо мной, а потом протянул ладонь. Я с трудом поднялась, опираясь на предложенную руку, но смотреть на него желания как-то не было. Совсем не было. Хотелось отползти за круг и полежать в сторонке. Чтобы глаза закрыты и красных разъяренных морд с орлиными носами ближе пятидесяти шагов ни одной.
Но мне не дали.
- Адептка Канпе! – вот прямо так.
Не как-нибудь спокойно, умиротворённо, а вот так «Адептка! Канпе!». Будто он перед строем стоит. А в строю сплошь негодные боевики, провалившие задание, а самый главный провальный боевик – это я, адептка Канпе.
Да, жертва была велика. В Академии лекари учились дольше других на год, а иногда и на два. В зависимости от количества излеченных во время практики больных: если адепт лечил много и хорошо, то быстрее получал заветный диплом.
- Ариша, пойдём уже, - я пыталась запихнуть тренировочную одежду у ту же небольшую котомку.
- Хорошо, - наконец взгляд подруги стал осмысленным, и она мне улыбнулась. – Давай ты тут заканчивай, а я как раз с ребятами поболтаю.
Подруга как-то удивительно хорошо вписалась в группу боевиков, наблюдавших за тренировочными поединками. Была такая не то что возможность, а даже обязанность у некоторых адептов боевого факультета – смотреть тренировочные бои, если они проходили с участием Хараевского.
Он потом обсуждал с ними тактику и стратегию по всем этим поединкам, объяснял, что было сделано хорошо, как и почему, что можно было сделать лучше, а что - очень удачно, что стоит запомнить, принять к сведению и ввести в навык.
Все подобные тренировки записывались фиксирующими кристаллами и, конечно, можно было их просмотреть потом, но декан настаивал, чтобы адепты сначала наблюдали бой живьём, как он выражался, а потом уже пользовался мерцающими проекциями при разборе и анализе всех деталей.
Поэтому в зале был предусмотрен небольшой балкончик вдоль узкой стены, где обычно пребывали зрители. Единственным требованием к ним было соблюдение абсолютной тишины.
И именно на этот балкончик и сумела пробраться Ариша, перезнакомившись с ребятами-боевиками. Они не возражали, а правило абсолютной тишины очень хорошо скрывало посещения подругой моих тренировок. Да, на всех, абсолютно на каждой моей тренировке, присутствовал декан, который порой переходил даже все грани разумного, оставляя других адептов без своего внимания, зато меня сверх меры этим своим вниманием оделяя.
И гонял он так, что можно было подумать, что я воплотила всё зло этого мира, а декан – последняя надежда на спасение от зла.
Я иногда радовалась, что боевики в основном парни, и не страдают излишней ревностью, а иногда готова была плакать, как сегодня, например, когда никто не пытался отвлечь от меня внимание декана. И я после таких тренировок добиралась в раздевалку, как сегодня, на инстинктах, без участия воли и разума. Наверное, на тех, что ведет умирающее животное в самый уединенный уголок леса.
Я уже вышла из закутка, оптимистично названного раздевалкой, в коридор, когда меня догнала Ариша и радостно доложила, ухватив под руку:
- Он действительно ходил в Зеленое крыло! – взволнованно и счастливо сверкала она глазами.
- Ну и что? – не поняла я её радости.
- А то! – продолжала искриться радостью подруга. – Парни говорят, что это чуть ли не единственный случай, когда декан пошел лечить свои ссадины после боя с адептом!
Я поправила лямку котомки, которая сильно давила в плечо и посмотрела на Аришу молча, но всем видом показала, что не понимаю ни её слов, ни тем более эмоций.
- Да парни, знаешь, что говорят? Что ты либо бешеная, либо декан слишком мягко к тебе относится!
Я чуть пожала плечами. Вероятнее первый вариант. Я, по крайней мере, в этом уверена, но говорить об этом, значит, слишком много рассказать о том, чем делиться ни с кем не хочу.
- Ты понимаешь, что это значит, Рада? – тихо, заговорщически бормотала Ариша, таинственно поглядывая по сторонам.
- И что же это значит? – спросила, старательно придерживая котомку, норовившую съехать с плеча при каждом столкновении со встречным или попутным адептом.
- Он к тебе неровно дышит! – прошептала торжественно Ариша и пребольно сжала мою руку.
Я скривилась.
И не так от боли, как от нелепости её слов. Декан – и неровно дышит? Ко мне? К адептке? Нелепее предположения не придумаешь. Я только скептически скривилась.
И именно в этот момент через весь коридор разнеслось:
- Адептка Канпе! – магическое усиление голоса хоть и искажало его, но не настолько, чтобы не узнать – декан снова про меня вспомнил. Я развернулась, даже не потрудившись стереть недовольную мину с лица.
Ариша тоже обернулась, тут же юркнула мне за спину и продолжила шептать:
- Вот! Видишь! Я же говорила! Стал бы он всё время тебя дергать, если бы не было чувства?
Хотелось Арише рассказать про папеньку, который меня тоже всё время дёргал, это называлось воспитание. И я точно знаю, что им не любовь двигала, а нечто однозначно противоположное.
- Да, мастер? - нужно быть вежливой всегда. По крайней мере, мама постоянно мне об этом говорила. Хотя сейчас я с удовольствием сказала бы что-то совершенно невежливое. Очень-очень невежливое.
- Не забудь, перед следующим тренировочным занятием – разбор боёв! Не опаздывай! – орлиный нос ни с одной стороны не был подсвечен синяком. Что они там такое напридумывали? Только краснота немного заметна, да и то потому, что я присмотрелась. Даже сумеречное освещение полуподвального этажа не могло помешать это рассмотреть.
Из-за спины послышалось тихое подружкино: «Вот! Я же говорила, уже сгонял к лекарям, синячину свёл, не стал с тобой разговаривать избитый!». Вечно у неё всякие глупости в голове - чувства, отношения, мужчины.
Я посчитала, когда у нас следующее занятие и скривилась ещё больше – придется пожертвовать часом в читальном зале, где так удобно готовить самостоятельные задания, и потом, после тренировочного занятия читать свои куцые (по сравнению с книгами) конспекты на третьей полке в переполненной комнате…
Но кивнула - не время и не место крутить носом в моих обстоятельствах.
- Хорошо, мастер. Обязательно приду, - и, уже разворачиваясь, тихонько добавила, - разве что не успею.
- И без опозданий! – строгое предупреждение стукнуло меня в спину как дубинка. – Будут все, и ты тоже обязана быть!
Неужели услышал?
Я покивала, не оборачиваясь – так много декана этим вечером мой изнурённый организм мог не выдержать. Но вот мотивация прибыть вовремя на разбор выбрана была идеально: он сказал, что будут все, значит и тот, кого мне так хотелось увидеть.
Что ж, обстоятельства решают за меня. С тяжелым вздохом я зашагала быстрее – нужно успеть как можно больше сделать заранее, чтобы освободить вечер следующего дня.
И нет, на Хараевского я уже не сердилась и не злилась. Хотя было, да, признаюсь, было первое время желание наговорить ему гадких гадость, таких, чтобы он прогнал меня, самой отказаться от тренировочных занятий и послать их подальше.
Мне надоело отбиваться - во дворце отца, в посольстве (пусть это и не были драки с синяками), теперь здесь.
Но…
Пара часов, выделенных мною на изучение газет о трагедии в королевской семье Бенестарии, повергли меня в шок. Нет, даже не так: я была в панике, в отчаянии, в ужасе. Ведь это, оказывается, я - я! - убила принцессу Суэллу, а затем скрылась из королевского дворца.
Это подтвердили все мои земляки и ещё какие-то неоспоримые улики. Улики... Какие такие улики? Почему неоспоримые?
Ответов не было.
Закономерно, что теперь меня ищут. Ищут все и ищут где только можно. И тот визит принца Дамиана в Академию вряд ли был вызван желанием рассказать первокурсникам об их значимости для Короны Бенестарии. Да, это традиция, но для самого принца куда важнее было другое - найти меня. Не просто так он пронизывал взглядом каждого адепта, ох не просто!
А ещё в газетах черным по белому было написано, что посольство Бенестарии ведёт переговоры с королём Оландезии о помощи: король Юзеппи, названный при рождении Карху, предлагает специальные поисковые отряды для помощи в розыске и поимке беглой преступницы.
Это было будто удар тяжёлым мешком по голове.
После таких новостей я вернулась в комнату в каком-то тумане – мне было страшно до того, что руки и ноги стали холодными и теряли чувствительность, а глаза плохо видели: всё мелькало в обрывках радужных пятен и расплывалось нечеткими контурами. Я забралась на свою верхнюю полку и наблюдала эту цветастую метель, за которой даже потолка на расстоянии вытянутой руки не было видно.
В какой-то момент мне показалось, что я умираю. Может это странно, но я почувствовала облегчение – наконец-то мои страдания закончатся. Я закрыла глаза и лежала, тихо глотая слёзы и ожидая, когда всё начнёт меркнуть, когда звуки станут глохнуть и душа начнёт отделяться о тела.
Но меня растолкала Ариша, едва ли не за шкирку, как щенка, стащила вниз и заставила идти на ужин, потом тащила меня, полуслепую и совершенно равнодушную обратно, что-то рассказывала и требовала ответов на какие-то вопросы. Потом ночью вырывала меня из кошмаров, в которых то убивала я, то убивали меня.
На утро соседки-старшекурсницы смотрели на меня такими взглядами, что можно было порадоваться – отцовские убийцы не успеют, они уже не успели. Опоздали. Потому что сейчас меня будут убивать.
Страшно не было, мне было всё равно, и даже лучше – эти убьют сразу и не придётся усилием воли проваливаться в обморок, что бы не терпеть боль - отцовские ищейки так просто не отпускают к проклятым богам своих жертв. А с жизнью я вчера уже попрощалась.
От этих взбешенных гарпий меня спасла Ариша. Вот просто стала передо мной, закрыла собой и сказала:
- Не лезьте! Не видите разве, что ей плохо?
- Это ей плохо? Да эта зараза нас будила всю ночь! Даже полог тишины не помог – вы там сверху, как жеребцы на лугу, скакали, всё здание шаталось!
- Фу на вас, девы! Как вам не стыдно! Вы маги, вспомните Кодекс – помогать друг другу надо! А вы набрасываетесь!..
Сказать, что соседки успокоились, было нельзя, но, по крайней мере, жажды убийства, ну или жажды отомстить нехорошей мне больно, а лучше - побольнее, в их глазах уже не было. Хотя и довольными они не выглядели. Но зато быстро собрались и ушли.
А маленькая, но отважная Ариша, закрывавшая меня собой, обернулась и спросила:
- Радочка, ты из-за почившей Суэллы так расстроилась?
И столько сочувствия было в её голосе и лице, что я не выдержала и разревелась.
Села прямо на нижнюю кровать, наплевав на категорический запрет её хозяйки не только садиться, но даже и прикасаться к её вещам, и заревела. Ревела, забыв о словах матери «Мы воины, а воины не плачут», забыв о том, что всегда, из любой без исключения ситуации, нужно искать выход, и что никогда не нужно унывать. Ревела, как маленькая беспомощная девочка. Потому что именно маленькой беспомощной девочкой я в тот момент и была.
Мне была нужна мама, которая. как в детстве, погладила бы по голове, прижала к груди, говорила какие-то ласковые слова утешения, пока мой отчаянный плач не утихнет, а потом начала строить планы вместе со мной, как выбраться из сложного положения, как преодолеть трудности.
Вот только мамы не было, и я сейчас не хотела даже вспоминать о том, как она ушла, не хотела думать.
Но чья-то рука легонько легла мне на плечо и погладила, чей-то голос ласково и немного испуганно сказал: «Ну-ну, Радочка, ну чего ты?», и мои слёзы стали высыхать, а боль, горе и страх стали отступать, и уже не казались отчаянно безысходными.
Отчаянно безысходными – нет, хоть и более решаемыми тоже не стали.
Я шмыгнула полным воды носом в последний раз и задумалась о том, что же делать. Как поступить в такой ситуации, когда кругом враги, а помощи ждать неоткуда? Единственная призрачная надежда на то, что здесь, в Академии, я в относительной безопасности.
А значит, план простой: затаиться и учиться. И то и другое нужно делать как можно лучше – буду жива, любая крупица знаний мне пригодится, а много занятий сейчас не оставят мне времени думать о той яме, в которой я очутилась.
- Пойдём, Ариша. И спасибо тебе! – я обняла подругу. – Жалко очень принцессу Суэллу, она же малыша ждала. Вот я и расклеилась.
Подруга недоверчиво покачала головой, но ничего не стала говорить, подала мне мою сумку, а себе на плечо забросила свою, и мы вышли из комнаты.
***
Кроме дополнительных занятий, назначенных комиссией, я стала посещать и все тренировочные на боевом факультете, как того требовал декан.
И Хараевский даже расплылся в торжествующей улыбке, когда я пришла в первый раз.
И когда я дралась против парней, надев крепкий нагрудник (декан побеспокоился, спасибо ему), никогда не стеснялась применять грязные приёмы. И хитрость, и ловкость, и даже подлость были моими друзьями.
Я себе разрешила, потому что я слишком слаба и слишком плохо подготовлена, чтобы противостоять этим ребятам на равных. И Хараевский, как ни странно, ни разу не сдала мне замечания, не остановил и не отстранил от боев, чего я ожидала и даже считала неизбежным.
Он будто радовался, что я дерусь именно так - нечестно, подло, без правил. Он разбирал потом среди прочих мои действия и объяснял парням, как нужно было поступать, когда в глаза летит пыль или тряпка, как уворачиваться от укусов или от ногтей, стремящихся вонзиться в лицо. Мне же делал замечания о скорости реакции, плохой общей физической подготовке и слишком несмелом использовании магии.
Да, время ограничений прошло, и я уже могла пользоваться своей магией. Вот только я не умела…
Почти все адепты владели магией с детства, учились с ней ладить если не в специальных школах, то на дому, если не на дому, то уж на собственных ошибках точно. Я же была великовозрастным младенцем: пальцы плохо плели заклинания, они рассыпались едва родившись, магия почти не слушалась, вела себя как мокрый толстый канат во время зимнего шторма – еле ворочалась и так же еле-еле двигалась.
Что с этим делать, я не знала. Моих прежних умений явно не хватало – они были приспособлены совсем к другому. На общих занятиях я более-менее справлялась, но чувствовала, что мне делают поблажки, и это может скоро закончится.
Я думала обратиться к Яцумире, но не решалась просто потому, что её не так-то просто было найти в Академии – загруженность ректора просто потрясала. Да ещё говорили, что Академию вот-вот начнут делить, из-за этого гудело всё вокруг, и я, конечно, понимала, что ей не до моих проблем. Уже за то, что я здесь и я учусь, была ей благодарна как своей матери, что дала мне жизнь.
И когда Хараевский однажды припечатал меня к полу и заорал: «Магию! Магию применяй!», я окаменела от ужаса и неожиданности. В крике его лицо так исказилось, покраснело, вздулись жилы на лбу, что и так не самое приятное впечатление от его внешности стало просто ужасающим. И я не то, чтобы применить магию, я даже провести силовой приём не смогла. Даже попытаться не смогла.
Он резко поднялся надо мной, а потом протянул ладонь. Я с трудом поднялась, опираясь на предложенную руку, но смотреть на него желания как-то не было. Совсем не было. Хотелось отползти за круг и полежать в сторонке. Чтобы глаза закрыты и красных разъяренных морд с орлиными носами ближе пятидесяти шагов ни одной.
Но мне не дали.
- Адептка Канпе! – вот прямо так.
Не как-нибудь спокойно, умиротворённо, а вот так «Адептка! Канпе!». Будто он перед строем стоит. А в строю сплошь негодные боевики, провалившие задание, а самый главный провальный боевик – это я, адептка Канпе.
