Малыш, похоже, испугался, потому что заорал во всю мощь:
- Ленарди!
Если Жажа уже ушёл, то эти вопли не имеют смысла. Я же тоже звала, а всё без результата. Ленарди, скорее всего, ушёл. Ведь когда дядюшка Гилерм заходит в лавку, наш лошадемордый друг обычно уже давно хлопнул дверью чёрного хода.
- Ленарди! - дурной, дикий вопль. Это снова Пенгуэн!
Как ни странно, движения Гилерма замедлились, а взгляд чуть просветлел, потерял часть своего нечеловеческого выражения.
Не поворачиваясь ко мне, малыш скомандовал:
- Цайя! Проверь дверь и - к себе! И сиди там тихо! Ясно?
Чего же тут неясного? Я метнулась к дверям лавки, по широкой дуге обходя дядюшку, который зарычал на низкой ноте.
- Быстрее, Цайя!
Дрожащими руками дёрнула шторку: закрытое стекло на двери было равносильно табличке «Закрыто», задвинула ночной засов. И, не теряя ни мгновенья, просочилась в подсобку, а потом, не запомнив, как миновала кухню и коридор, - в свою каморку.
Потом долго стояла, привалившись спиной к запертой на хлипкую защёлку дверь. Сердце, словно молот сбрендившего молотобойца, ухало в груди, мешая дышать и делая больно рёбрам. Нос и уши заложило, а пальцы мелко вздрагивали то ли от пережитого страха, то ли от последних моих резких движений. Перевела дыхание и сделала полшага к топчану. Но лечь не могла - тело требовало выпустить адреналин, подвигаться, действовать. Или бежать.
Да, бежать лучше всего. Хотя это и не решает мою проблему.
И я, запрыгнув на скрипнувший топчан, стала качать пресс, а потом отжиматься.
Когда дрожь в руках сравнялась с дрожью в душе, уравновесив её и выжав перевозбуждение, упала лицом в тощенький пледик, что сама смастерила из обрезков, и, наконец, смогла более-менее связно думать.
Первая мысль о том, убил бы меня Гилерм или нет, мелькнула и пропала, как несущественная. Куда важнее и интереснее казалось понять, где Гилерм мог найти эту книжонку.
Дыша пылью и запахом старых вещей, перебрала все возможные варианты. А потом подняла голову и огляделась - собственно, всех возможных вариантов было мало, точнее, один-единственный. Потому что я никогда не выносила это печатное чудовище из своей каморки. Во-первых, там были прикольные картинки, которые я любила рассматривать, во-вторых, тексты - небольшие, хоть и описывающие жуть. И в-третьих, отдай я книжку дядюшке, он быстро поставил бы её на полку в лавке, а я бы осталась без развивающего, а заодно уж и бодрящего чтения на ночь.
Эта брошюра была, можно сказать, моей настольной книгой, ежевечерним ритуалом - порассматривать картинки, почитать, побояться и, отложив, облегчённо вздохнуть, улечься на бок с радостной мыслью, что всё это сказки и на самом деле ничего такого не существует. Так же было и накануне вечером: почитала, пригладила вставшие дыбом волосы и счастливая легла спать. А значит, сегодня утром книга лежала в комнате. И не факт, что на кровати. Я, конечно, могла оставить её возле подушки, когда застилая постель. Хотя обычно засовывала её в трудно выдвигавшийся ящик. И если я её всё же положила на привычное место, то как тогда она оказалась у дядюшки в руках?
Это получается... Получается, пока я убирала в лавке, Гилерм обшаривал мою комнату?
Я замерла, даже моргать перестала. Он? Обшаривал мою комнату?
Впервые или... часто?
Медленно-медленно мысль заработала в этом направлении.
Дверь моя снаружи закрывается на крючок, замка не предусмотрено. То есть войти может любой. То, что я никого не засекала на подобных вещах раньше, не означает того, что никто в моё отсутствие не заходил.
Вот сейчас, например, я зашла и ничего не заметила.
Но, с другой стороны, я ведь никогда и не пыталась что-то заметить. Это если ищешь, то найдёшь, а если не ищешь?
Я прикусила губу. Не находила, потому что не искала, не видела, потому что не смотрела. А ведь любой из этой шустрой братии мог поковыряться в моих вещах!
Хотя у меня и сокровищ-то никаких и нет. И взять у меня нечего.
А колечко?! Колечко, обноски мамины! Если серёжка так много полезных вещей мне принесла, то колечко-то и подавно может кому-то интересно! Да вот Жаже и интересно! Жаже интересно - бежала моя мысль дальше - а книжку нашёл Гилерм.
Так может они тут по очереди пасутся в моих вещах?
Я быстро достала свой рюкзак. Потайной карман, вернее, кармашек с застёжкой под самый край в большом кармане на клапане, оказался не тронут. Я выдохнула - колечко на месте. А там ведь ещё золотая цепочка, тоже мама мне отдала свою. Я даже обрадовалась такому открытию - совсем забыла про неё! Ю-ху! Да ведь это целое состояние по местным меркам.
Вот точно: ищешь- ищешь и найдёшь!
Стоп, а телефон? Телефон тоже лежал в рюкзаке, только в среднем отделе. Он давно разрядился и не реагировал на кнопки. А ведь телефон у меня как-то пропадал...
Голова закружилась от догадки.
Я сделала медленный вдох. Прислушалась. За стеной, на кухне, явно никого не было. Да из лавки ничего не слышно. Выдохнула.
Так, когда у меня пропал телефон? Это было, когда ещё я в джинсах ходила, то есть в самом начале пребывания здесь. Потому что первым делом, обнаружив пропажу, обхлопала все карманы. Думала, может по привычке засунула в задний и забыла?
Обыскала всю комнатку. Не нашла.
Перетряхнула скудную постель, заглянула под топчан, осмотрела все щели в комнатушке. Помню, что хотела в плей-листе покопаться, на остатках батареи послушать любимую музыку. Не срослось. Телефона не было. И я ужасно расстроилась тогда - и из-за телефона, и из-за музыки.
Помню, что вышла в кухню, там ещё Пенгуэн готовил - резал что-то, громко стуча ножом. Попыталась спросить про телефон, он только перекосился и сплюнул. Спрашивала и у Гилерма, и вечером у Жажи. Эти двое - вот уж точно родственники - почти одинаковым жестом разводили руками.
Телефон пропал.
Погоревала я недолго. Жалко, конечно, но раз сети нет, электричества нет, то и смысл в телефоне всё равно отсутствует. Как память разве что.
А потом телефон вдруг нашёлся. Я в кои то веки полезла снова в свой рюкзак, занимавший дальнее, самое почётное, место в моём вместилище вещей, которое и шкафом-то не назовёшь. Не помню уже зачем. Забралась, стала вытаскивать всё и смартфон едва не выронила, слишком уж неожиданно он выскользнул. Из рюкзака. И не внутри лежал, а был в него завёрнут. И был полностью разряжен.
Это было странно. Кроме разряженности, пожалуй.
Во-первых, рюкзачок лежал отдельно, позади всех вещей, и как он оказался на поверхности, было непонятно. Во-вторых, я сто раз пересмотрела в нём каждую нитку, когда искала пропавший смартфон. И в-третьих, я бы никогда в грубую рюкзачную ткань не завернула телефон.
Теперь-то все странности стали понятны. Гилерм - хоть убей, не верилось мне, что он мог так себя вести! - или Жажа - что более вероятно - пока меня не было забрались в мои вещи и вытащили «игрушку». А когда намертво высадили батарею, вернули обратно. Не понятно только зачем. Почему не выбросили?
А Жажа, выходит, тот ещё конь с педалями.
Почему я его подозревала даже больше, чем Гилерма? Он видел телефон и заинтересовался им тогда, когда я вытащила гаджет и включила, всё ещё надеясь позвонить родным и просить помощи.
То есть теперь можно с точностью утверждать, что оба они, и Жажа, и Гилерм, рылись в моих вещах. И, возможно, делали это регулярно.
Ёкарный бабай!
Хорошо, что удалось спрятать драгоценности так, что их не нашли. То ли не смогли открыть сложный замочек, то ли, и это казалось более вероятным, просто его не нашли.
И на фоне рассказов о благородстве спасителя бедненьких иностранок из других миров такие поступки приютивших меня людей просто выбешивали. А ведь я ещё размышляла и мучилась, как же мне их отблагодарить за гостеприимство? У меня ведь ничего нет.
Ещё и с ужасом размышляла, что придётся расплачиваться собственным телом. Давясь тошнотой и краснея, выбирала: Гилерм или Жажа? Ни один мне не нравился. Старший казался слишком старым, а младший - отвратительным.
Теперь же я злилась. И это было хорошо, ведь теперь я не чувствовала себя обязанной ни одному, ни другому. Это раньше не разрешала себе злиться на них, потому что один меня спас, а другой - хорошо относился. По сравнению с другими, конечно же.
Да и в свете новых обстоятельств, а если посмотреть отстранённо - все они тут редкостные мудаки. А ещё ведь есть Пенгуэн со своей ненавистью.
Поэтому желание удрать отсюда поскорее не просто проросло, оно как-то в один момент вымахало, отцвело буйным цветом и заколосилось.
Да и на пути этом первые шаги я уже сделала: немного выучила язык, сориентировалась в городе и вообще в мире, решила, куда поеду дальше - в столицу, в город Офин.
И вопрос стоял только как скоро делать ноги. Побросать вещи в рюкзак - дел на пару минут, вот только... Кусимир мой где? Куда он убежал из этого дурдома? Надеюсь, успел под какой-нибудь шкаф забиться, и его не поймали. Так что найду Кусю, поговорю вечером с Жажей и - в путь. Хватит, нагостилась.
Провела в своей комнатушке весь день, тревожно прислушиваясь к тишине и редким дробным шагам - так ходил только Пенгуэн - на кухне и в коридоре. Лежала калачиком на жёстком топчане, то ныряя в дремотное забытьё, то вскидываясь - не мявкнет ли где Кусимир, не поскребётся ли.
Вечером поздно, после опасливой уборки в лавке, захотелось по старой, ещё заведённой мамой, привычке выпить чаю или как тут это называлось - запареных трав. Чай, в том понимании, как я привыкла, - чёрный, зелёный, сенча, олунг - тут не пили. Не водился, наверное.
Высокий не то чайник, не то кофейник стоял на печке. Потрогала - ещё не остыл, и налила себе в глиняную кружку. Села к столу.
Я всё ещё перетирала в душе так поразивший меня факт тайного рыскания по моим вещам. Досмотра. Обыска. Шмона.
Фу, какая гадость!
Гилерма сегодня я больше не видела и не слышала его тяжёлых шагов по лестнице, над головой. Я привыкла по ним отсчитывать вечерние часы. А сегодня шагов не было. Прослушала, наверное, в своей дремоте. А может, Гилерм в кои-то веки убрался куда-нибудь из дома.
Одним словом, вышла я на уборку потому, что Жажа за стеной о чём-то негромко спорил с Пенгуэном.
Я зашла в кухню, где заседали эти двое, и спросила:
- Уже закрыто? - и мотнула головой в сторону лавки. - Убирать?
Парни повернули ко мне лица одновременно. Жажа кивнул, а малыш скривился. Вот ведь мелкая зараза!
Я неспешно набрала воды, сходила за «уборочным инвентарём» - тряпками, помелом и прочим и ушла в лавку. Работала медленно, прислушиваясь к голосам на кухне. О чём они там говорили - а говорили горячо, хоть и негромко, и явно спорили - я не разобрала, а когда затихли, вздохнула с облегчением. Наконец, ушли: ну очень мне не хотелось пить свой вечерний чай в их компании.
Мне казалось, что Жажа опять заведёт разговор о том, какой он замечательный, как подбирает на улице всяких... типа меня, как станет расспрашивать о том, что же произошло утром и всякое тому подобное. У меня же настроения говорить не было. Ни о чём.
Потому что могла не сдержаться и тоже спросить. Про досмотры спросить, про обыски. Про шмон в моих вещах. Короче, конфликта не хотелось, а душа просила именно его - крикливого, ругательного и эмоционального.
И когда на кухне стихло, а уборка подошла к своему логическому завершению, я была рада, что могу в одиночестве выпить тёплого чаю. Вообще-то, люблю горячий, чёрный и чтобы сахару три ложки. И чтобы с печеньем, сухим и пресным, «Мария» называется.
Такой роскоши, как печенье, тут не водилось. Вообще никакого. Я подсушивала местный хлеб, чем-то похожий на не сильно толстые лепёшки, нарезав его тонкими ломтями. Получались такие себе сухарики, тоже хрустит на зубах, тоже пресное. А отсутствие сахара компенсировала воспоминаниями. О сгущёнке, варенье, мармеладе, чурчхеле и прочих недоступных кулинарных радостях.
Вот и сегодня хотела погрустить над кружечкой чая обо всём произошедшем и не произошедшем - тоже.
Согреть монстра заваривания я не могла - мне так и не доверили Великое Знание Розжига Печи, ну так хоть в одиночестве перекусить. Ела я последний раз сегодня утром и то чисто символически.
Но только уселась с большой кружкой к столу, как припёрся Жажа. Потрогал здоровенный чайнико-кофейник, обернулся ко мне и спросил:
- Хочешь, подогрею?
Я удивилась. Да, я когда-то говорила, что люблю чай именно горячим, но не могла поверить, что кто-то не только услышал, но и запомнил.
- Да, - согласилась немного нерешительно. Уж слишком это похоже было на желание завести разговор, да ещё и с позиций благодетеля.
Жажа возился у печи, и монстр запаривания трав гудел на огне. Молчание нервировало.
Не знаю, как мой визави, может, как раз разглаживал свои белые фалды, а я всё больше нервничала. Говорить не хотелось. Совсем.
Когда кипящая вода тонкой струйкой влилась в мою кружку, а травяной чай был испробован и даже принят как зачётный хотя бы по температуре, мой гостеприимный спаситель уселся напротив и всё-таки завёл разговор.
- Так что это за книжка была? - спросил, глядя в свою кружку, в которую тоже плеснул кипяточку.
- Какая? У Гилерма?
- Ну да, что он у тебя в комнате нашёл.
- Сказки. Детские. Страшные, - я пожала плечами, подыскивая слова для собственного вопроса: по какому праву он у меня в комнате что-то искал?
- Сказки? - Жажа поднял на меня глаза, и в них плескалось непонимание.
- Да. Очень страшные. Нельзя такое. Дети маленькие, - ну правда, такое только взрослым читать, да и то подготовленным. Чего стоит «мышка», способная подкрасться к спящему человек и выпить ему глаз, воткнув жальце под веко? Ладно я. У нас в фильмах ужасов и не такое бывает. А местные детки?
- Почему сказки? - он всё ещё недоумевал.
- Ты книгу видел? Много картинок. Больших, - да, «мышка», пьющая глаз, с подробной схемой прохождения выпиваемой... жидкости очень крупно нарисована была, а текста едва четыре строчки. - Букв мало. Только дети.
И я пожала плечами. Что тут непонятного?
- А зачем в комнату принесла? - и взгляд исподлобья, будто я украла эту книгу.
- Я? Принесла? - раздражение всё же прорвалось через барьеры, которые я так старательно выстраивала сегодня весь день. - Нашла! Под моя кровать! Валяться.
И я резко кружку опустила на стол. С грохотом. К сожалению, ничуть не передававшим глубину моего негодования.
Жажа выпрямился и теперь смотрел на меня с интересом.
- А почему не отдала?
- Люблю, - а дальше добавила по-русски, потому что слов отчаянно не хватало, - мистику, ужасы, хорор. - И пояснила уже на местном: - Смешно.
Хотела сказать «забавно», но слова не знала.
- Смешно? - вот, опять удивлённую лошадь из себя кричит. - Ты же сказала страшно.
Я только глаза к потолку закатила. Ох уж мне эти барьеры! Культурные, языковые и прочие.
- Дети - страшно, я - смешно. Смешные страшные сказки.
Жажа покачал головой и стал рассматривать кружку. Он всегда вот так сосредоточенно недоумевал, когда сталкивался с этими самыми различиями, которые культурные, языковые и прочие. Правда, бывало это совсем редко.
- То есть тебе понравились страшные детские сказки?
Я кивнула и снова пригубила горячий чай.
- Это не твоя книга. Нужно было отдать, - сказал весь такой правильный Ленарди, и в голосе явно плеснула злость.
- Ленарди!
Если Жажа уже ушёл, то эти вопли не имеют смысла. Я же тоже звала, а всё без результата. Ленарди, скорее всего, ушёл. Ведь когда дядюшка Гилерм заходит в лавку, наш лошадемордый друг обычно уже давно хлопнул дверью чёрного хода.
- Ленарди! - дурной, дикий вопль. Это снова Пенгуэн!
Как ни странно, движения Гилерма замедлились, а взгляд чуть просветлел, потерял часть своего нечеловеческого выражения.
Не поворачиваясь ко мне, малыш скомандовал:
- Цайя! Проверь дверь и - к себе! И сиди там тихо! Ясно?
Чего же тут неясного? Я метнулась к дверям лавки, по широкой дуге обходя дядюшку, который зарычал на низкой ноте.
- Быстрее, Цайя!
Дрожащими руками дёрнула шторку: закрытое стекло на двери было равносильно табличке «Закрыто», задвинула ночной засов. И, не теряя ни мгновенья, просочилась в подсобку, а потом, не запомнив, как миновала кухню и коридор, - в свою каморку.
Потом долго стояла, привалившись спиной к запертой на хлипкую защёлку дверь. Сердце, словно молот сбрендившего молотобойца, ухало в груди, мешая дышать и делая больно рёбрам. Нос и уши заложило, а пальцы мелко вздрагивали то ли от пережитого страха, то ли от последних моих резких движений. Перевела дыхание и сделала полшага к топчану. Но лечь не могла - тело требовало выпустить адреналин, подвигаться, действовать. Или бежать.
Да, бежать лучше всего. Хотя это и не решает мою проблему.
И я, запрыгнув на скрипнувший топчан, стала качать пресс, а потом отжиматься.
Когда дрожь в руках сравнялась с дрожью в душе, уравновесив её и выжав перевозбуждение, упала лицом в тощенький пледик, что сама смастерила из обрезков, и, наконец, смогла более-менее связно думать.
Первая мысль о том, убил бы меня Гилерм или нет, мелькнула и пропала, как несущественная. Куда важнее и интереснее казалось понять, где Гилерм мог найти эту книжонку.
Дыша пылью и запахом старых вещей, перебрала все возможные варианты. А потом подняла голову и огляделась - собственно, всех возможных вариантов было мало, точнее, один-единственный. Потому что я никогда не выносила это печатное чудовище из своей каморки. Во-первых, там были прикольные картинки, которые я любила рассматривать, во-вторых, тексты - небольшие, хоть и описывающие жуть. И в-третьих, отдай я книжку дядюшке, он быстро поставил бы её на полку в лавке, а я бы осталась без развивающего, а заодно уж и бодрящего чтения на ночь.
Эта брошюра была, можно сказать, моей настольной книгой, ежевечерним ритуалом - порассматривать картинки, почитать, побояться и, отложив, облегчённо вздохнуть, улечься на бок с радостной мыслью, что всё это сказки и на самом деле ничего такого не существует. Так же было и накануне вечером: почитала, пригладила вставшие дыбом волосы и счастливая легла спать. А значит, сегодня утром книга лежала в комнате. И не факт, что на кровати. Я, конечно, могла оставить её возле подушки, когда застилая постель. Хотя обычно засовывала её в трудно выдвигавшийся ящик. И если я её всё же положила на привычное место, то как тогда она оказалась у дядюшки в руках?
Это получается... Получается, пока я убирала в лавке, Гилерм обшаривал мою комнату?
Я замерла, даже моргать перестала. Он? Обшаривал мою комнату?
Впервые или... часто?
Медленно-медленно мысль заработала в этом направлении.
Дверь моя снаружи закрывается на крючок, замка не предусмотрено. То есть войти может любой. То, что я никого не засекала на подобных вещах раньше, не означает того, что никто в моё отсутствие не заходил.
Вот сейчас, например, я зашла и ничего не заметила.
Но, с другой стороны, я ведь никогда и не пыталась что-то заметить. Это если ищешь, то найдёшь, а если не ищешь?
Я прикусила губу. Не находила, потому что не искала, не видела, потому что не смотрела. А ведь любой из этой шустрой братии мог поковыряться в моих вещах!
Хотя у меня и сокровищ-то никаких и нет. И взять у меня нечего.
А колечко?! Колечко, обноски мамины! Если серёжка так много полезных вещей мне принесла, то колечко-то и подавно может кому-то интересно! Да вот Жаже и интересно! Жаже интересно - бежала моя мысль дальше - а книжку нашёл Гилерм.
Так может они тут по очереди пасутся в моих вещах?
Я быстро достала свой рюкзак. Потайной карман, вернее, кармашек с застёжкой под самый край в большом кармане на клапане, оказался не тронут. Я выдохнула - колечко на месте. А там ведь ещё золотая цепочка, тоже мама мне отдала свою. Я даже обрадовалась такому открытию - совсем забыла про неё! Ю-ху! Да ведь это целое состояние по местным меркам.
Вот точно: ищешь- ищешь и найдёшь!
Стоп, а телефон? Телефон тоже лежал в рюкзаке, только в среднем отделе. Он давно разрядился и не реагировал на кнопки. А ведь телефон у меня как-то пропадал...
Голова закружилась от догадки.
Я сделала медленный вдох. Прислушалась. За стеной, на кухне, явно никого не было. Да из лавки ничего не слышно. Выдохнула.
Так, когда у меня пропал телефон? Это было, когда ещё я в джинсах ходила, то есть в самом начале пребывания здесь. Потому что первым делом, обнаружив пропажу, обхлопала все карманы. Думала, может по привычке засунула в задний и забыла?
Обыскала всю комнатку. Не нашла.
Перетряхнула скудную постель, заглянула под топчан, осмотрела все щели в комнатушке. Помню, что хотела в плей-листе покопаться, на остатках батареи послушать любимую музыку. Не срослось. Телефона не было. И я ужасно расстроилась тогда - и из-за телефона, и из-за музыки.
Помню, что вышла в кухню, там ещё Пенгуэн готовил - резал что-то, громко стуча ножом. Попыталась спросить про телефон, он только перекосился и сплюнул. Спрашивала и у Гилерма, и вечером у Жажи. Эти двое - вот уж точно родственники - почти одинаковым жестом разводили руками.
Телефон пропал.
Погоревала я недолго. Жалко, конечно, но раз сети нет, электричества нет, то и смысл в телефоне всё равно отсутствует. Как память разве что.
А потом телефон вдруг нашёлся. Я в кои то веки полезла снова в свой рюкзак, занимавший дальнее, самое почётное, место в моём вместилище вещей, которое и шкафом-то не назовёшь. Не помню уже зачем. Забралась, стала вытаскивать всё и смартфон едва не выронила, слишком уж неожиданно он выскользнул. Из рюкзака. И не внутри лежал, а был в него завёрнут. И был полностью разряжен.
Это было странно. Кроме разряженности, пожалуй.
Во-первых, рюкзачок лежал отдельно, позади всех вещей, и как он оказался на поверхности, было непонятно. Во-вторых, я сто раз пересмотрела в нём каждую нитку, когда искала пропавший смартфон. И в-третьих, я бы никогда в грубую рюкзачную ткань не завернула телефон.
Теперь-то все странности стали понятны. Гилерм - хоть убей, не верилось мне, что он мог так себя вести! - или Жажа - что более вероятно - пока меня не было забрались в мои вещи и вытащили «игрушку». А когда намертво высадили батарею, вернули обратно. Не понятно только зачем. Почему не выбросили?
А Жажа, выходит, тот ещё конь с педалями.
Почему я его подозревала даже больше, чем Гилерма? Он видел телефон и заинтересовался им тогда, когда я вытащила гаджет и включила, всё ещё надеясь позвонить родным и просить помощи.
То есть теперь можно с точностью утверждать, что оба они, и Жажа, и Гилерм, рылись в моих вещах. И, возможно, делали это регулярно.
Ёкарный бабай!
Хорошо, что удалось спрятать драгоценности так, что их не нашли. То ли не смогли открыть сложный замочек, то ли, и это казалось более вероятным, просто его не нашли.
И на фоне рассказов о благородстве спасителя бедненьких иностранок из других миров такие поступки приютивших меня людей просто выбешивали. А ведь я ещё размышляла и мучилась, как же мне их отблагодарить за гостеприимство? У меня ведь ничего нет.
Ещё и с ужасом размышляла, что придётся расплачиваться собственным телом. Давясь тошнотой и краснея, выбирала: Гилерм или Жажа? Ни один мне не нравился. Старший казался слишком старым, а младший - отвратительным.
Теперь же я злилась. И это было хорошо, ведь теперь я не чувствовала себя обязанной ни одному, ни другому. Это раньше не разрешала себе злиться на них, потому что один меня спас, а другой - хорошо относился. По сравнению с другими, конечно же.
Да и в свете новых обстоятельств, а если посмотреть отстранённо - все они тут редкостные мудаки. А ещё ведь есть Пенгуэн со своей ненавистью.
Поэтому желание удрать отсюда поскорее не просто проросло, оно как-то в один момент вымахало, отцвело буйным цветом и заколосилось.
Да и на пути этом первые шаги я уже сделала: немного выучила язык, сориентировалась в городе и вообще в мире, решила, куда поеду дальше - в столицу, в город Офин.
И вопрос стоял только как скоро делать ноги. Побросать вещи в рюкзак - дел на пару минут, вот только... Кусимир мой где? Куда он убежал из этого дурдома? Надеюсь, успел под какой-нибудь шкаф забиться, и его не поймали. Так что найду Кусю, поговорю вечером с Жажей и - в путь. Хватит, нагостилась.
Провела в своей комнатушке весь день, тревожно прислушиваясь к тишине и редким дробным шагам - так ходил только Пенгуэн - на кухне и в коридоре. Лежала калачиком на жёстком топчане, то ныряя в дремотное забытьё, то вскидываясь - не мявкнет ли где Кусимир, не поскребётся ли.
Вечером поздно, после опасливой уборки в лавке, захотелось по старой, ещё заведённой мамой, привычке выпить чаю или как тут это называлось - запареных трав. Чай, в том понимании, как я привыкла, - чёрный, зелёный, сенча, олунг - тут не пили. Не водился, наверное.
Высокий не то чайник, не то кофейник стоял на печке. Потрогала - ещё не остыл, и налила себе в глиняную кружку. Села к столу.
Я всё ещё перетирала в душе так поразивший меня факт тайного рыскания по моим вещам. Досмотра. Обыска. Шмона.
Фу, какая гадость!
Гилерма сегодня я больше не видела и не слышала его тяжёлых шагов по лестнице, над головой. Я привыкла по ним отсчитывать вечерние часы. А сегодня шагов не было. Прослушала, наверное, в своей дремоте. А может, Гилерм в кои-то веки убрался куда-нибудь из дома.
Одним словом, вышла я на уборку потому, что Жажа за стеной о чём-то негромко спорил с Пенгуэном.
Я зашла в кухню, где заседали эти двое, и спросила:
- Уже закрыто? - и мотнула головой в сторону лавки. - Убирать?
Парни повернули ко мне лица одновременно. Жажа кивнул, а малыш скривился. Вот ведь мелкая зараза!
Я неспешно набрала воды, сходила за «уборочным инвентарём» - тряпками, помелом и прочим и ушла в лавку. Работала медленно, прислушиваясь к голосам на кухне. О чём они там говорили - а говорили горячо, хоть и негромко, и явно спорили - я не разобрала, а когда затихли, вздохнула с облегчением. Наконец, ушли: ну очень мне не хотелось пить свой вечерний чай в их компании.
Мне казалось, что Жажа опять заведёт разговор о том, какой он замечательный, как подбирает на улице всяких... типа меня, как станет расспрашивать о том, что же произошло утром и всякое тому подобное. У меня же настроения говорить не было. Ни о чём.
Потому что могла не сдержаться и тоже спросить. Про досмотры спросить, про обыски. Про шмон в моих вещах. Короче, конфликта не хотелось, а душа просила именно его - крикливого, ругательного и эмоционального.
И когда на кухне стихло, а уборка подошла к своему логическому завершению, я была рада, что могу в одиночестве выпить тёплого чаю. Вообще-то, люблю горячий, чёрный и чтобы сахару три ложки. И чтобы с печеньем, сухим и пресным, «Мария» называется.
Такой роскоши, как печенье, тут не водилось. Вообще никакого. Я подсушивала местный хлеб, чем-то похожий на не сильно толстые лепёшки, нарезав его тонкими ломтями. Получались такие себе сухарики, тоже хрустит на зубах, тоже пресное. А отсутствие сахара компенсировала воспоминаниями. О сгущёнке, варенье, мармеладе, чурчхеле и прочих недоступных кулинарных радостях.
Вот и сегодня хотела погрустить над кружечкой чая обо всём произошедшем и не произошедшем - тоже.
Согреть монстра заваривания я не могла - мне так и не доверили Великое Знание Розжига Печи, ну так хоть в одиночестве перекусить. Ела я последний раз сегодня утром и то чисто символически.
Но только уселась с большой кружкой к столу, как припёрся Жажа. Потрогал здоровенный чайнико-кофейник, обернулся ко мне и спросил:
- Хочешь, подогрею?
Я удивилась. Да, я когда-то говорила, что люблю чай именно горячим, но не могла поверить, что кто-то не только услышал, но и запомнил.
- Да, - согласилась немного нерешительно. Уж слишком это похоже было на желание завести разговор, да ещё и с позиций благодетеля.
Жажа возился у печи, и монстр запаривания трав гудел на огне. Молчание нервировало.
Не знаю, как мой визави, может, как раз разглаживал свои белые фалды, а я всё больше нервничала. Говорить не хотелось. Совсем.
Когда кипящая вода тонкой струйкой влилась в мою кружку, а травяной чай был испробован и даже принят как зачётный хотя бы по температуре, мой гостеприимный спаситель уселся напротив и всё-таки завёл разговор.
- Так что это за книжка была? - спросил, глядя в свою кружку, в которую тоже плеснул кипяточку.
- Какая? У Гилерма?
- Ну да, что он у тебя в комнате нашёл.
- Сказки. Детские. Страшные, - я пожала плечами, подыскивая слова для собственного вопроса: по какому праву он у меня в комнате что-то искал?
- Сказки? - Жажа поднял на меня глаза, и в них плескалось непонимание.
- Да. Очень страшные. Нельзя такое. Дети маленькие, - ну правда, такое только взрослым читать, да и то подготовленным. Чего стоит «мышка», способная подкрасться к спящему человек и выпить ему глаз, воткнув жальце под веко? Ладно я. У нас в фильмах ужасов и не такое бывает. А местные детки?
- Почему сказки? - он всё ещё недоумевал.
- Ты книгу видел? Много картинок. Больших, - да, «мышка», пьющая глаз, с подробной схемой прохождения выпиваемой... жидкости очень крупно нарисована была, а текста едва четыре строчки. - Букв мало. Только дети.
И я пожала плечами. Что тут непонятного?
- А зачем в комнату принесла? - и взгляд исподлобья, будто я украла эту книгу.
- Я? Принесла? - раздражение всё же прорвалось через барьеры, которые я так старательно выстраивала сегодня весь день. - Нашла! Под моя кровать! Валяться.
И я резко кружку опустила на стол. С грохотом. К сожалению, ничуть не передававшим глубину моего негодования.
Жажа выпрямился и теперь смотрел на меня с интересом.
- А почему не отдала?
- Люблю, - а дальше добавила по-русски, потому что слов отчаянно не хватало, - мистику, ужасы, хорор. - И пояснила уже на местном: - Смешно.
Хотела сказать «забавно», но слова не знала.
- Смешно? - вот, опять удивлённую лошадь из себя кричит. - Ты же сказала страшно.
Я только глаза к потолку закатила. Ох уж мне эти барьеры! Культурные, языковые и прочие.
- Дети - страшно, я - смешно. Смешные страшные сказки.
Жажа покачал головой и стал рассматривать кружку. Он всегда вот так сосредоточенно недоумевал, когда сталкивался с этими самыми различиями, которые культурные, языковые и прочие. Правда, бывало это совсем редко.
- То есть тебе понравились страшные детские сказки?
Я кивнула и снова пригубила горячий чай.
- Это не твоя книга. Нужно было отдать, - сказал весь такой правильный Ленарди, и в голосе явно плеснула злость.
