Ушла. Поначалу без семьи как без крыльев была. Перекинется, а лететь-то не может, зайдет в озеро, поплывет и кричит горько — от обиды. Были братья хорошими воинами, да ведь она ничем не хуже! Могла роду служить, славу ему снискать, но мать и слушать не хотела. Прогнала дочь непутевую с глаз, и весь сказ. Как жила — сама не помнит, куда брела — сама не знала. Пока однажды молодца не повстречала.
* * *
Замерли оба сперва, за оружием потянулись, как дух звериный велел, а потом опомнились: не на своей земле, не при своей семье, нечего делить, не за что драться. Стали друг друга расспрашивать, беды свои рассказывать, да так и подружились. Дальше вместе пошли: то людьми идут, а то он поскачет, она полетит, кто быстрее? Шли и оба думали: где место свое обрести? Где силу и славу найти?
Раз пришли на постой в деревню, а там о могучем колдуне шепчутся: слуг, говорят, ищет, наградить за службу обещает щедро, не скупясь. Нужны ему, говорят, воины смелые, да разведчики быстрые, да люди ученые, мудрые, да вовсе простые люди — для черной работы. А самому ему, говорят, лет бесчисленно, сыновей своих пережил, внуков, правнуков, силы и мудрости накопил столько, сколько в небе звезд.
Подумали, посоветовались, так вместе и пошли, к колдуну наниматься. Принял их, к делу приставил. Служили они ему верой и правдой. Летала она над лесами и полями, что велено высматривала, потом ему докладывала. Скакал он по земле, всюду проникал, а что слышал — колдуну сообщал. А то брали оба мечи в руки и в бой шли. Себя не щадили, врагов не жалели. Славная служба была.
А раз позвал их колдун и говорит:
— Служили вы мне хорошо, а можете послужить еще лучше. Знаю, чего хотите. Одному — месть свершить, землю свою вернуть. Другой — место себе найти, новый дом, а то и к отцу-матери вернуться — со славой, с честью. Если поклянетесь служить мне до смерти моей, то как умру — всё получите, чего вам нужно.
Переглянулись они, глаза загорелись, мысли вскачь.
— А что, — спрашивают, — если не доживем до смерти твоей?
— Сделаю я так, что не убьет вас оружие, не тронет время до самого моего смертного часа, — он сказал.
Поклялись они ему клятвой страшной, волшебной, да в зверей обратились, как он им велел.
Взял тогда колдун в правую руку яйцо золотое, а в левую девицу уточку, да то яйцо в нее положил.
— Будешь, — сказал, — хранить его, будет оно у тебя внутри, а если кто завладеть им захочет, лети что есть сил, покуда жива. А что в том яйце — того тебе знать не нужно.
Взял он затем и молодца-зайца, поворожил, и утка враз внутри него очутилась.
— А ты, — сказал, — будешь подругу свою беречь, сам умчишься и ее от врагов унесешь, чтоб не пришлось ей от них летать.
Испугался заяц до смерти, и хотел бы убежать, да клятва не дала. А колдун зайца за уши — да в сундук.
— А сундук, — сказал, — и тебя самого сбережет.
Крышку закрыл, и как ни бился заяц, как ни метался — ничего с ним сделать не смог. Ни сундук разбить, ни голову свою неразумную, до беды доведшую. Утка внутри него плакала-плакала, билась-билась, потом тоже устала, затихла да присмирела. Так сидели с ней да переговаривались, времена былые вспоминали, да мечтали, как однажды умрет колдун — и получат они обещанное.
Дни шли, годы шли. Сидели. Службу свою несли.
Глава 21. Зверь
— Опять тоскуешь, царевна, опять печалишься? Ну полно тебе, улыбнись хоть немножко, а то ведь посмотришь на тебя — и самого грусть-тоска заедает. Ну хочешь, принесу тебе чего? Что угодно добуду, ты же знаешь. Хочешь — нарядов прекрасных, кушаний заморских, цветов небывалых? Нет? Жаль. Могла бы хоть разочек и захотеть.
Ну, что опять отворачиваешься? Знать меня не хочешь? Да ведь не я уже тебя держу, не я тебя неволю. Отпустил бы давно, чтоб шла на все четыре стороны, хоть домой, хоть за море, да сам бы на спине туда доставил, ан не могу.
Да, виноват, да, дурак был, сам знаю. Но не хотел ведь никому дурного. Только и желал — невесту себе найти, такую, чтоб и самому в радость, и добрым людям показать не стыдно. И детей чтоб мне родила. Все чего-то просили, когда на службу шли, почем я знал, что нельзя?! Говорят? Где говорят? В палатах твоих белокаменных? Так мне туда, прости, ходу нет и не было никогда. Рылом не вышел. Да не теперешним, человечьим-то тоже. Не из князьев, чай.
Он мне и сказал тогда: невесту, мол, добыть помогу, укажи лишь, кто приглянется. А как родится сын у вас, так и службе твоей конец. Да нет, конечно, не согласился. Я, может, и дурной, а все ж не такой дурной. Что я, не понимаю, что ли, что могут и дочери одни пойти? Так ему и ответил. А он мне — будь по-твоему, мол, как сына или дочь родите, так и свободен будешь от слова своего.
Тут я и попался. И ты заодно со мной.
Добром, говоришь? Да каким добром, царевна? Ты б и не глянула на меня, не знаю я, что ли. А так — присмотрелась бы, глядишь и полюбила б. Хорош ли?.. Я тебе девица красная, что ли, в зеркало любоваться — хорош, не хорош... Ну будет, не дуйся. Не знаю я, хорош или нет. Девкам нравился, вроде. Иногда. Может, и стерпелось бы чего у нас с тобой, уж я бы расстарался. Как ты мне приглянулась тогда — слов нет!
Ну, чего опять в угол-то забилась? Чего боишься? Какое "приставать"? Зверь я какой, что ли? И вовсе не смешно. Ни капельки. Ну да, зверь, но не о том же речь! А впрочем, смейся, сколько хочешь. Хоть насмешил тебя, и на том спасибо. Эх, если б снова человеком стать!
Как-как. Я почем знаю — как? Раньше само получалось. А теперь, видишь, вот — волк и волк, говорящий только. Есть у нас тут еще один такой страдалец. На цепи сидит, песенки мурлычет. Ученый был человек, говорят. Да только тоже сделать ничего не может. А я и не ученый вовсе, куда уж мне с чарами совладать. А раз человеком мне больше не быть, не будет у нас детей, царевна. И сидеть тебе здесь, стало быть, до скончания века. Вот под какую беду я тебя, сам не желая, подвел. А мне, значит, так и служить гаду этому, слова доброго не стоящему.
Не спрашивай, царевна. Даже не спрашивай. Ну его. Зачем тебе знать — как служу и чем? Не бери в голову, самой же легче будет... Конечно, не нравится. Будто сама не видишь. Вот и не спрашивай. Лучше за ухом, что ли, почеши. Да, вот тут прям. Да будет тебе, какое из меня чудовище? Так, зверь — он и есть зверь. А что, царевна, может, все-таки хочешь что-нибудь? Я что хошь достать могу, честно. Из-за меня тебе здесь томиться, так я бы хоть помочь, услужить чем...
Придумала тоже. Книги-то тебе на кой? Ученая очень, что ли? Если уж кот наш цепной не знает, тебе-то откуда... а впрочем, все легче, с надеждой-то да при деле. Будут тебе книги, все, какие скажешь.
Запомнить бы все их теперь! Да толку-то мне от твоей записи, я ее и не разберу, как курица лапой же... Ну да, да, не умею. Ну и что? Ишь, раскомандовалась, научит она. С виду нормальная девка была, знатная только, а оказалась с придурью.
Молчу я, молчу. Запоминаю. Принесу, не сомневайся. А коли что забуду или напутаю, так ты меня и в другой раз пошлешь, верно говорю? Ну вот.
Все, что ли? Книжки одни? А себя чем побаловать или порадовать? Нет? Как знаешь. Что, надумала все же? Ах, тоже для дела? Ну ладно. Какой, говоришь, цветочек? Аленький?
Глава 22. Тот, кто ненавидел
Всегда ненавидел их. Боялся и ненавидел. Живут они в деревне, а вроде как и не в ней, на отшибе; чем живут, как живут — непонятно, на праздники не ходят, с добрыми людьми не дружат, в гости не зовут никого. Сами-то порой и зайдут запросто, по-соседски, а вот в их дом никому ходу нет, и что там творится — неведомо. А значит, верить им нельзя. Живут они здесь, а все равно — не свои, чужие. Одно слово — звери.
И не он один не любил, не он один боялся. Были еще такие, кто пальцем вслед показывал, в спину глядел недобро. Да только открыто, в лицо-то им никто слова сказать не смел, ни возразить, ни обругать. Знать, больше в них было страха, чем злости.
А вот в нем было больше злости и стыда за свой страх — недостойный, нечеловеческий. Долго думал, долго силы копил и решался, а все-таки наконец осмелился. Как вышли они на площадь в базарный день, при всем честном народе кинулся к ним:
— Убирайтесь из нашей деревни! Вы волки! Волки! Не место волкам среди людей!
Обернулся к нему старший из Волков, подошел ближе и сказал:
— Хочешь, чтобы убрались мы? Выгони, попробуй. Одолей хотя бы меня.
Как ни силился он с собой совладать, как ни хотел вызов принять, а не смог. Задрожали колени, подломились ноги от взгляда звериного, и рухнул он, как подкошенный, да так и остался лежать, пока не подняли. А Волк развернулся и ушел. И все они ушли.
Долго над ним потом потешались, долго пальцами вслед показывали: вот, мол, тот самый, который кричал "Волки". А он ничего, терпел. Злость свою копил, обиду запоминал, чтобы вывести нечисть из деревни, чтобы землю свою очистить.
В другой раз иначе сделал. Нож взял, огонь взял да знак священный, матерью покойной заговоренный. Взял и пошел к волчьему дому.
— Волки! — закричал. — Не место вам среди добрых людей. Убирайтесь, а не то сожгу ваш дом и вас вместе с ним.
Услышали люди, стали вокруг собираться. Кто дураком кличет и пальцем у виска крутит, кто одуматься просит, кто молодцом зовет, но только шепотом. Отворилась дверь дома, вышла к нему Волчица и спрашивает:
— Али ты совсем дурной, совсем неразумный? Давно живем мы на этой земле, зла никому не причинили. Коли вспомнит кто, что видел зло от нас, так скажите, мы готовы ответ держать. Целы ваши дома, целы стада и люди целы, потому что мы здесь живем. Зачем нас гонишь, неужели зла своему дому желаешь?
— Не место зверям лесным среди людей. Колдуны вы, колдуны и волки. Так убирайтесь! — замахнулся он на Волчицу ножом, да только так и не ударил: крепко она его за руку взяла, и когда успела только? Тут вышли все Волки и сказали:
— Пожалели мы тебя в прошлый раз, а в этот жалеть не станем. Нет больше над тобой защиты нашей, нет для тебя больше Волков. И тебя для нас больше нет.
И с тем его отпустили.
Утром вывел он овец пастись, глазом моргнуть не успел, как окружили его стадо волки. Глаза горят, сами рычат да зубами лязгают.
— Волки! — закричал он. — Помогите! Здесь волки!
Но никто его не услышал и на помощь не пришел. Перерезали волки все стадо — и ушли, как не было их. Вернулся он в деревню, собрал всех на площади и сказал:
— Волки стадо мое перебили, их проклятое семейство колдовское, пусть теперь держат ответ.
— Были мы здесь этим утром, не веришь нам — у людей спроси, — ответил ему Волк. — Все нас видели, все знают, что снова ты напраслину возводишь. А что от зверей лесных тебя беречь не стали, так не того ли ты сам хотел?
В тот же день ушел он из деревни навсегда. Не зря, значит, боялся Волков. Не зря ненавидел.
Глава 23. Убить чудовище
В том, кто любым зверем, каким только пожелает, обернуться может, нет звериного духа. Нет в нем и человечьего, вообще никакого нет, все продал, все отдал, пустым остался — силу получил, себя потерял. Разные бывают колдуны, разная бывает сила. Но таких — недолюдей, недозверей, чудовищ — изводить надо. Под корень изводить, потому как страшны они, злы они, человечиной питаются, чтоб силу свою увеличить, и все сильнее становятся, все злее. Всего им надо больше — еды, земли, рабов, богатств. И силы тоже надо все больше. Если такого не убить, однажды обратится он гигантской тварью — чешуйчатой, рогатой, огнедышащей, да полетит над землей, да спалит все, что видит, — низачем, просто по злобе.
Так рассказывал им отец, часто рассказывал, потому как ненавидел колдунов всей душой, а пуще всех — одного, того самого, что с родной земли выгнал, из родного дома выжил, хитростью да обманом захватил его земли, и пришлось ему на старости лет выживать, сыновей поднимать, на хлеб зарабатывать да копить, чтоб было что детям завещать.
Скопил немного: старшим двум хватило, а младшим не досталось уже. Не стали младшие спорить, рукой махнули. Знали: самого главного отец старшим передать не сумел, совсем они людьми получились, и Предка, Праотца — прекрасного, мудрого, хитрого — не видели и не чтили. Пусть владеют, чем могут, решили младшие, да пошли своей дорогой.
Были они близнецы, как две капли воды похожие. Лишь когда зверями обращались, разные были: один серый, другой черный. Не душа в душу жили, цапались частенько, то одно, то другое поделить не могли, а все ж всегда вместе, куда один, туда и другой. И как дальше жить после отцовой смерти, тоже решали вдвоем. Решили: надо пойти и убить колдуна, как отец завещал. Старшие, небось, не станут, у них свои дела, человечьи. А чудище извести, злу не дать подрасти да землю свою вернуть — хорошее дело, как раз по ним. Получится — будут жить припеваючи в своем замке. Не получится — сгинут героями. За род не боялись: хороши собой были братья, много по окрестным деревням осталось детей, на них похожих. К кому-нибудь да придет Предок, кто-нибудь да услышит его зов. Не в чем будет Праотцу упрекнуть их, когда предстанут перед ним после смерти.
Стали рыскать вокруг, стали выяснять, как живет их враг, чем живет, чем богат, на что падок. Много узнали о нем, и о короле узнали — о том, кто позволил чудищу их из дома выжить, о том, кто позволил чудищу жить на этой земле. О том, кто и им позволит жить там, кто любому готов свое расположение подарить, каждому, кто может его купить. Стали покупать. Дичь ловить, во дворец носить. Чтобы узнал, чтобы имя запомнил. А чтобы лучше запомнил, приходили в облике зверином, да с повадками человечьими: то один, то другой.
Но случилось так, что увидел один из братьев, Серый, королевскую дочь, увидел — и сказал: «Она должна жить со мной в нашем замке, без нее нет смысла ни в чем, ни врага убивать, ни себя спасать, ничего не хочу». Обругал его брат: вот еще, из-за девицы какой-то покой терять. Но делать нечего, решил помочь.
И в назначенный день, когда ехала мимо королевская карета, Серый разделся и в человеческом обличье зашел в воду, а Черный — в зверином — стал звать на помощь: ограбили, мол, хозяина, не оставили ни кошелька, ни платья. Помог король тому, чье имя запомнил по доставленным ему подаркам, дал ему платье, посадил в свою карету, стал с ним говорить. И поехала карета дальше, в земли чудовища.
Ехал король по землям чудовища, да спрашивал у крестьян: «Чья это земля?» А они отвечали так, как братья им велели, потому что их это земля, и помнили люди об этом, только король один и не помнил, потому что помнить не хотел. Ехал король к замку чудовища, и принцесса с ним, и Серый брат с ним, а Черный зверем промчался к замку, быстрее кареты, быстрее лошадей. Пришел, зашел к чудищу в гости. Посмеялось над ним чудище, стало показывать обличья свои страшные, пугать, путать, с толку сбивать, превращаться в зверей, то в огромных, то в маленьких. Но того не знало, что давно уже изготовили братья волшебное зелье. И когда обернулось чудище маленькой мышью, капнул Черный тем зельем на мышь — и больше не могло чудище менять облик. Тут-то и пришел ему конец: съели его, как оно съедало других.
А король с принцессой и Серым приехали к замку, и не осмелился король выказать, что помнит, кто тут раньше жил.
