Хоть по двору погуляю. Снег утих еще вчера, но сугробы лежали все такие же свежие и пышные. Я проторчала на улице почти весь день, заглянув в дом только чтобы поесть, и слепила целую армию снеговиков. Ровной шеренгой они выстроились лицом к Большому дому. Каждого я вообразила воином и дала ему задание. Ты будешь разведчиком; ты похитишь припасы из кладовой; ты расчистишь дорогу в Гленнарох; а вы нападете на Большой дом, лишь только стемнеет, и возьмете главу Черных лис в заложники.
Это меня отвлекло и развлекло; мне чуть-чуть полегчало.
Направляясь на кухню и проходя мимо спальни Айлин, я привычно подергала ручку двери. Почему она заперта?.. Том ужинал; я обнаглела уже настолько, что просто положила себе в тарелку еды, села за стол и тоже стала есть. В конце концов, сколько можно от него прятаться?
- Дай ключи, - сказала я.
- Какие ключи?
- Все ключи. От всех дверей в доме.
- Зачем тебе?
- Тебя не касается. Дай и все.
- С чего это вдруг?
- Сам сказал, я могу делать что угодно, - сказала я. – Мне скучно. Хочу посмотреть, где и как тебе еще подгадить.
Ни слова ни говоря, он вышел; вернулся и положил передо мной на стол связку ключей.
Поев, я поднялась в хозяйскую спальню. Отворила дверь, зажгла свечи. Воздух застоялся, пахло пылью. Здесь давно никто не жил и даже не бывал. Я медленно прошлась по комнате, осторожно присела на кровать, провела рукой по покрывалу… Вспомнила, как навещала здесь Айлин незадолго до ее смерти, как она лежала с ввалившимися щеками, бледным лицом…
«Ты хорошая девочка… Я рада, что повидала тебя».
Я присела за столик, который Айлин использовала и как туалетный, и как письменный, провела пальцами по столешнице… Хоть бы время от времени смахивали пыль. Из чернильницы торчало облезлое перо, чернила высохли. Я пооткрывала шкатулки с письменными принадлежностями и немногочисленными украшениями Айлин. Пусть комната и была запущена, но, прежде, чем ее закрыть, здесь все привели в порядок. Бумага лежала аккуратными стопками, щетки для волос разложены в стройный ряд, шкатулки выстроены по ровной линии.
Я потянула за ручку выдвижного ящика, подергала. Заперто. Перебрала все ключи и не нашла ни одного подходящего по размеру – в связке, что дал мне Том, были дверные ключи, а тут требовался маленький. Порылась на столе, в шкатулках, нырнула в шкаф (навстречу мне выпорхнула туча моли) и обшарила карманы всех юбок и платьев – никакого ключа.
Том обнаружился читающим книгу у камина.
- Ты дал мне не все ключи.
Он поднял взгляд.
- Нет?
- Где ключ от письменного стола Айлин?
- Не знаю, я его не открывал.
- И ты ждешь, что я в это поверю? А вдруг там деньги лежат? Неужели такой, как ты, упустил бы подобную возможность?
- Верь во что хочешь, - равнодушно ответил Том. – Я туда не заглядывал и ключа у меня нет.
Я вернулась в комнату Айлин. Из шкатулки с ворохом шпилек достала одну, чтобы поковыряться в замке. Взломать замок, даже самый простой, не так просто, как кажется, а у меня в этом не было никакого опыта. Я пробовала и так и эдак – и прямой шпилькой, и согнув ее крючком, но упрямый запор не поддавался. Тем не менее после получаса усилий внутри все-таки щелкнуло; не веря, что добилась своего, я, осторожно удерживая шпильку в том же положении, плавно потянула ящик на себя – и он открылся.
Здесь Айлин хранила свои самые памятные, самые любимые вещи. Между страниц томика стихов сияла засушенная невика – наверняка это господин Верен подарил ее своей жене (а может, тогда она еще была невестой). В нарядной резной шкатулке, украшенной бирюзой, Айлин держала милые ее сердцу подарки и украшения: золотое кольцо с сапфиром, серебряный браслет с лунными камнями, янтарные бусы, узкую ленточку из красного шелка. В углу шкатулки ровной стопочкой были сложены записочки Верена к Айлин; я не стала их читать и аккуратно положила обратно.
В ящике хранились и письма, три толстые пачки: от Верена к Айлин, от нее к нему, а также переписка с другими людьми – знакомыми или, может быть, дальними родственниками… Близких, насколько мне известно, у Верена с Айлин не было – иначе кто-то предъявил бы права на Данеддин.
В другой шкатулке – из черного дерева, украшенной искусной резьбой – Айлин хранила мелочи, оставшиеся на память о Верене: широкий кожаный браслет, гладкое кольцо, простую деревянную трубку и красивую серебряную табакерку – ее же подарок, о чем свидетельствовала гравировка на внутренней стороне крышки: «Верену от любящей Айлин».
Я полезла глубже в ящик, проверяя, нет ли там чего еще, и моя рука наткнулась на толстую тетрадь. Я вытащила ее и открыла наугад. По всей видимости, это был дневник Айлин. Полистав, на одной из страниц я наткнулась на имя Тома; перелистнула назад, и еще назад. Нашла место, где оно было упомянуто в первый раз, и погрузилась в чтение. Время бежало, оплывали свечи – а я читала, читала и читала, пока не дочитала все до конца.
Есть кое-что, о чем я не люблю вспоминать. Я ни с кем об этом не говорила. Потому что это изобличает мою слабость и глупость, а также то, как далеко я зашла во лжи самой себе.
Это было во время ужина после похорон отца. Я, вопреки всем правилам вежливости, улизнула из зала и спряталась у себя. Сидела на полу, прислонившись к кровати, и рыдала.
Я сбежала не для того, чтобы дать волю горю. Не потому, что так уж сильно скорбела об отце, как ни стыдно это признавать; и еще стыднее – признаться в том, почему я плакала.
На похоронах я увидела Тома впервые за долгое время. Я много о чем в тот день думала. Беспокоилась о том, чтобы организовать все как следует. Принимала соболезнования от имени сестры тоже. После родов она долго недомогала и не смогла приехать, чтобы попрощаться с отцом. Я отвечала на вопросы слуг, дергавших меня поминутно – то один вопрос реши, то другой. Вежливо выслушивала стариков, ударявшихся в пространные рассказы об отце. Вспоминала его – и время от времени воспоминания эти вдруг вспыхивали ярко и болезненно, чтобы мгновение спустя вновь смениться заботами о делах.
Но я думала и о другом. Я ловила себя на том, что ищу Тома взглядом. Где он, с кем говорит? Здесь ли он или уже ушел? Насколько он изменился? О чем думает, увидев меня? Разочарован ли, что не приехала Рейна – может, он и пришел сюда лишь ради нее? Правда ли он совсем не любил меня? Действительно ли все время притворялся? Или, может быть, хотя бы чуточку я ему нравилась? Может быть, он жалеет о том, что сказал и сделал? Что, если мне и впрямь смириться и выйти за него, как хотел отец?
Такие вот глупые мысли лезли мне в голову.
И я правда его ненавидела. Но не настолько сильно, насколько хотела. Я мечтала уничтожить его, заставить заплатить за все, что он сделал – и все же не так, как должна была. Недостаточно.
Но сейчас, после того, как прочитала записи Айлин…
Я впервые по-настоящему захотела его убить.
Беспощадное сердце
Записи Айлин из Данеддина.
В юности я несколько лет провела при храме, привыкла там к чтению, и мне часто хотелось самой взяться за перо. Но, во-первых, я скромного мнения о своих дарованиях, а во-вторых – о чем я могу написать? Что рассказать о своей жизни? Наша история с Вереном живет в моем сердце и будет жить каждый день, пока я дышу. Цветущая, нежная, пока он был со мной, она стала немеркнущей памятью. Я не тороплюсь к нему, но, когда придет мой час, отправлюсь в иной мир с радостью, чтобы он взял меня за руку и я снова могла взглянуть ему в глаза.
Рассказать о тех, кого мы потеряли?.. Их маленькие души играют на скале, открытой всем ветрам. Их истории живут в моей душе и каждый день меняются – как меняются и растут дети. Что им до черных чернил и гладкой бумаги. У них свой, особенный мир, напоенный жужжанием пчел и запахом вереска – вечно юные, вечно изменчивые, они до конца времен будут играть на краю обрыва, и до конца веков я буду слышать их смех.
Моя жизнь однообразна и размеренна. Раз в несколько недель у нас случаются праздники, но работа главы небольшого и небогатого клана – это прежде всего рутина и быт. Вожди больших и влиятельных кланов принимают важные политические решения и считают золото сундуками – у нас же все просто и скучно. Мы делаем эль, сыр и мед, пасем овец, продаем шерсть. В неудачные годы потуже затягиваем пояса, в изобильные – радуемся. Ритм нашей жизни подчинен смене времен года, и к этому легко привыкаешь. Вставать с рассветом, засыпать с наступлением темноты, посвящать труду весну и лето, осенью праздновать и собирать урожай, а зимой создавать заделы на будущее и набираться сил. И так – год за годом. Временные работники приходят и уходят, но людей клана я знаю наперечет. У кого какой характер, радости, трудности. Кто умер, женился, родил, кто с кем поссорился и помирился. Таков наш маленький мир: каменистая пустошь, крепкий соленый ветер с моря и Большой дом, кажущийся таким маленьким под огромными белыми облаками, которые напоминают мне стада наших белых пышнорунных овец.
Словом, до сих пор мне ни разу всерьез не приходило в голову взяться за перо, хоть я и взяла себе за правило вести дневник, в котором кратко записывала маленькие события нашей скромной жизни.
Но эту историю… Ее я хочу записать. Не для того, чтобы ее прочитали. Для себя.
Это история о человеке с самым беспощадным сердцем, которое мне когда-либо доводилось встречать.
Мы с Вереном почти никогда не ссорились, да и спорили нечасто. Но если уж возникали споры, то одним из поводов для них становились мои черты, которые Верен называл беспечностью и легковерием. «У тебя слишком мягкий характер, Айлин, – часто говорил он. – Я часто думаю: как же оставлю тебя, ведь ты так легко веришь людям». Я в ответ повторяла, что, может быть, не так тверда по характеру, как хотелось бы, не всегда умею настоять на своем и часто бываю рассеянна – но в людях разбираюсь. «Разве ты тому не доказательство? – говорила я. – Не умей я за внешностью увидеть суть, как бы я согласилась выйти за тебя замуж? Ведь ты здоровенный, как бык, а выглядишь еще свирепее. Кто, кроме меня, разглядел бы за твоим суровым лицом невинное сердце младенца?». Верен не раз получал доказательства тому, что я не преувеличиваю эту свою способность – и все же не переставал беспокоиться за меня.
Уже предвидя скорый конец, он сказал мне:
- Данеддин – это не все, что я тебе передаю. Главное, что оставляю в наследство – это трое верных людей, к которым ты можешь обратиться в любую минуту. Они не продадут тебя ни за какие деньги и обязательно помогут. Первый – это сирота Нирн, которого мы с тобой воспитали. Доверься ему в управлении Данеддином. Он сообразительный мальчик и успеет там, где не успеешь ты. Возможно, ему недостает воображения, но он крепко стоит на ногах и углядит мелочи, которые ускользают от твоего внимания. Второй – лекарь Киран из города. Я таких больше не встречал. Он надежен, как скала, и если кто-то и сможет поднять человека из мертвых – так это он. Не смотри на его скромную наружность и сварливый нрав. Он множество раз спасал тех, с кем собирались проститься, он знает все о ядах и противоядиях, может заштопать и поднять на ноги того, кому выпустили кишки. По мелочам не беспокой, но если в Данеддине случится эпидемия или кого-то серьезно ранят – какая бы ни была опасная зараза, какое бы ни было тяжелое ранение, он примчится и сделает все, что в его силах. Третий – законник Алрик из столицы. У него острый, проницательный ум и полезные знакомства во всей столице, от нищих до самой блестящей знати – которая, хоть и тайком, но в самых сложных и тонких делах обращается именно к нему за помощью и платит за его услуги звонкой монетой. Он циник, ловкач и пройдоха, каких мало, но слово держит крепко. Мы связаны жизнью и смертью, и если случится так, что ты не будешь знать, что делать, если попадешь в затруднение – обращайся к нему. Он вытащит тебя или нашего человека из любой передряги. Я заручился словом каждого из них, и каждому ты можешь полностью довериться. А мне будет спокойнее, если пообещаешь сделать это – тогда я с легким сердцем уйду в мир иной, зная, что здесь о тебе есть кому позаботиться.
Я обещала.
Эта история складывается из того, что я видела, что выяснила и о чем догадалась, а также того, что сообщили мне надежные люди, которым поручил обо мне заботиться Верен. В тот или иной момент я обращалась к ним: за сведениями или за помощью. Без них я многого не узнала бы или не получила подтверждения своим выводам и догадкам. А без лекаря Кирана история и вовсе стала бы намного короче. Жаль, что я не узнаю, чем она закончится; но если бы она оборвалась на моих глазах, едва ли у меня возникло желание ее записать.
Двадцать шесть лет назад в одном из самых бедных кварталов столицы, в Обломках, появился на свет незаконнорожденный мальчик. Матерью его была поденщица, отец – какой-то громила, который бросил ее беременную, а сам несколько лет спустя погиб в пьяной драке. Так что мать растила Тома одна. Трудилась за медяки от зари до зари, в то время как Том рос, как большинство детей на их улице – предоставленный сам себе. Лет с семи находил в городе мелкую работу: бегать по поручениям, доставлять послания, чистить обувь – по примеру матери, брался за все, с чем мог справиться и что мог успеть. Был он мальчик как мальчик, да только вот примерно в этом возрасте (лет в шесть-семь) стал проявлять необыкновенные способности к счету. И даже в Обломках – месте, где никому ни до кого нет дела, это заметили. Он был одарен ясным, блестящим умом и редким даром. Большинство людей, начинающих свой путь в Обломках, там же его и заканчивают: живут в нищете и рано сгорают от болезни или непосильного труда. Но иногда – очень редко! – некоторым удается выбиться в люди. И Том обещал стать одним из них. Окружающая грязь к нему будто не приставала – он рос добрым, веселым ребенком, всегда готовым помочь другим, даже когда самому было худо, а пожилые люди говорили, что его улыбка исцеляет любые недуги.
Мать заметила его способности и понадеялась, что они помогут Тому выбраться из трущоб и добиться жизни лучшей, чем у нее. Поэтому, несмотря ни на что, она нашла возможность наскрести денег, чтобы отправить мальчика в школу. Тамошний учитель заметил талант Тома и согласился подготовить его в университет. На оплату обучения у Тома с матерью, разумеется, средств не было (на школу едва хватило). Но Том выучил достаточно, чтобы записаться вольным слушателем – ходить на лекции, понимать и запоминать. А для выходца из такого места, как Обломки, это огромное, почти невероятное достижение.
На втором году обучения в университете Том устроился в приличную торговую компанию. В доме появилась хорошая еда и одежда, а матери Тома больше не нужно было гнуть спину круглыми сутками. Теперь он обеспечивал семью – и одновременно учился. Все шло к тому, что ему действительно суждено стать уважаемым человеком, выбраться из Обломков – и если не сколотить состояние, то, по крайней мере, обеспечить себе и матери безбедную жизнь. Многие уже прочили ему будущее важного господина, Том же, смеясь, отвечал, что от больших денег – большие беды. Все, что ему нужно – это хорошая работа и крепкий дом, где он мог бы поселить свою семью.
Это меня отвлекло и развлекло; мне чуть-чуть полегчало.
***
Направляясь на кухню и проходя мимо спальни Айлин, я привычно подергала ручку двери. Почему она заперта?.. Том ужинал; я обнаглела уже настолько, что просто положила себе в тарелку еды, села за стол и тоже стала есть. В конце концов, сколько можно от него прятаться?
- Дай ключи, - сказала я.
- Какие ключи?
- Все ключи. От всех дверей в доме.
- Зачем тебе?
- Тебя не касается. Дай и все.
- С чего это вдруг?
- Сам сказал, я могу делать что угодно, - сказала я. – Мне скучно. Хочу посмотреть, где и как тебе еще подгадить.
Ни слова ни говоря, он вышел; вернулся и положил передо мной на стол связку ключей.
Поев, я поднялась в хозяйскую спальню. Отворила дверь, зажгла свечи. Воздух застоялся, пахло пылью. Здесь давно никто не жил и даже не бывал. Я медленно прошлась по комнате, осторожно присела на кровать, провела рукой по покрывалу… Вспомнила, как навещала здесь Айлин незадолго до ее смерти, как она лежала с ввалившимися щеками, бледным лицом…
«Ты хорошая девочка… Я рада, что повидала тебя».
Я присела за столик, который Айлин использовала и как туалетный, и как письменный, провела пальцами по столешнице… Хоть бы время от времени смахивали пыль. Из чернильницы торчало облезлое перо, чернила высохли. Я пооткрывала шкатулки с письменными принадлежностями и немногочисленными украшениями Айлин. Пусть комната и была запущена, но, прежде, чем ее закрыть, здесь все привели в порядок. Бумага лежала аккуратными стопками, щетки для волос разложены в стройный ряд, шкатулки выстроены по ровной линии.
Я потянула за ручку выдвижного ящика, подергала. Заперто. Перебрала все ключи и не нашла ни одного подходящего по размеру – в связке, что дал мне Том, были дверные ключи, а тут требовался маленький. Порылась на столе, в шкатулках, нырнула в шкаф (навстречу мне выпорхнула туча моли) и обшарила карманы всех юбок и платьев – никакого ключа.
Том обнаружился читающим книгу у камина.
- Ты дал мне не все ключи.
Он поднял взгляд.
- Нет?
- Где ключ от письменного стола Айлин?
- Не знаю, я его не открывал.
- И ты ждешь, что я в это поверю? А вдруг там деньги лежат? Неужели такой, как ты, упустил бы подобную возможность?
- Верь во что хочешь, - равнодушно ответил Том. – Я туда не заглядывал и ключа у меня нет.
Я вернулась в комнату Айлин. Из шкатулки с ворохом шпилек достала одну, чтобы поковыряться в замке. Взломать замок, даже самый простой, не так просто, как кажется, а у меня в этом не было никакого опыта. Я пробовала и так и эдак – и прямой шпилькой, и согнув ее крючком, но упрямый запор не поддавался. Тем не менее после получаса усилий внутри все-таки щелкнуло; не веря, что добилась своего, я, осторожно удерживая шпильку в том же положении, плавно потянула ящик на себя – и он открылся.
Здесь Айлин хранила свои самые памятные, самые любимые вещи. Между страниц томика стихов сияла засушенная невика – наверняка это господин Верен подарил ее своей жене (а может, тогда она еще была невестой). В нарядной резной шкатулке, украшенной бирюзой, Айлин держала милые ее сердцу подарки и украшения: золотое кольцо с сапфиром, серебряный браслет с лунными камнями, янтарные бусы, узкую ленточку из красного шелка. В углу шкатулки ровной стопочкой были сложены записочки Верена к Айлин; я не стала их читать и аккуратно положила обратно.
В ящике хранились и письма, три толстые пачки: от Верена к Айлин, от нее к нему, а также переписка с другими людьми – знакомыми или, может быть, дальними родственниками… Близких, насколько мне известно, у Верена с Айлин не было – иначе кто-то предъявил бы права на Данеддин.
В другой шкатулке – из черного дерева, украшенной искусной резьбой – Айлин хранила мелочи, оставшиеся на память о Верене: широкий кожаный браслет, гладкое кольцо, простую деревянную трубку и красивую серебряную табакерку – ее же подарок, о чем свидетельствовала гравировка на внутренней стороне крышки: «Верену от любящей Айлин».
Я полезла глубже в ящик, проверяя, нет ли там чего еще, и моя рука наткнулась на толстую тетрадь. Я вытащила ее и открыла наугад. По всей видимости, это был дневник Айлин. Полистав, на одной из страниц я наткнулась на имя Тома; перелистнула назад, и еще назад. Нашла место, где оно было упомянуто в первый раз, и погрузилась в чтение. Время бежало, оплывали свечи – а я читала, читала и читала, пока не дочитала все до конца.
***
Есть кое-что, о чем я не люблю вспоминать. Я ни с кем об этом не говорила. Потому что это изобличает мою слабость и глупость, а также то, как далеко я зашла во лжи самой себе.
Это было во время ужина после похорон отца. Я, вопреки всем правилам вежливости, улизнула из зала и спряталась у себя. Сидела на полу, прислонившись к кровати, и рыдала.
Я сбежала не для того, чтобы дать волю горю. Не потому, что так уж сильно скорбела об отце, как ни стыдно это признавать; и еще стыднее – признаться в том, почему я плакала.
На похоронах я увидела Тома впервые за долгое время. Я много о чем в тот день думала. Беспокоилась о том, чтобы организовать все как следует. Принимала соболезнования от имени сестры тоже. После родов она долго недомогала и не смогла приехать, чтобы попрощаться с отцом. Я отвечала на вопросы слуг, дергавших меня поминутно – то один вопрос реши, то другой. Вежливо выслушивала стариков, ударявшихся в пространные рассказы об отце. Вспоминала его – и время от времени воспоминания эти вдруг вспыхивали ярко и болезненно, чтобы мгновение спустя вновь смениться заботами о делах.
Но я думала и о другом. Я ловила себя на том, что ищу Тома взглядом. Где он, с кем говорит? Здесь ли он или уже ушел? Насколько он изменился? О чем думает, увидев меня? Разочарован ли, что не приехала Рейна – может, он и пришел сюда лишь ради нее? Правда ли он совсем не любил меня? Действительно ли все время притворялся? Или, может быть, хотя бы чуточку я ему нравилась? Может быть, он жалеет о том, что сказал и сделал? Что, если мне и впрямь смириться и выйти за него, как хотел отец?
Такие вот глупые мысли лезли мне в голову.
И я правда его ненавидела. Но не настолько сильно, насколько хотела. Я мечтала уничтожить его, заставить заплатить за все, что он сделал – и все же не так, как должна была. Недостаточно.
Но сейчас, после того, как прочитала записи Айлин…
Я впервые по-настоящему захотела его убить.
Глава 12
Беспощадное сердце
Записи Айлин из Данеддина.
В юности я несколько лет провела при храме, привыкла там к чтению, и мне часто хотелось самой взяться за перо. Но, во-первых, я скромного мнения о своих дарованиях, а во-вторых – о чем я могу написать? Что рассказать о своей жизни? Наша история с Вереном живет в моем сердце и будет жить каждый день, пока я дышу. Цветущая, нежная, пока он был со мной, она стала немеркнущей памятью. Я не тороплюсь к нему, но, когда придет мой час, отправлюсь в иной мир с радостью, чтобы он взял меня за руку и я снова могла взглянуть ему в глаза.
Рассказать о тех, кого мы потеряли?.. Их маленькие души играют на скале, открытой всем ветрам. Их истории живут в моей душе и каждый день меняются – как меняются и растут дети. Что им до черных чернил и гладкой бумаги. У них свой, особенный мир, напоенный жужжанием пчел и запахом вереска – вечно юные, вечно изменчивые, они до конца времен будут играть на краю обрыва, и до конца веков я буду слышать их смех.
Моя жизнь однообразна и размеренна. Раз в несколько недель у нас случаются праздники, но работа главы небольшого и небогатого клана – это прежде всего рутина и быт. Вожди больших и влиятельных кланов принимают важные политические решения и считают золото сундуками – у нас же все просто и скучно. Мы делаем эль, сыр и мед, пасем овец, продаем шерсть. В неудачные годы потуже затягиваем пояса, в изобильные – радуемся. Ритм нашей жизни подчинен смене времен года, и к этому легко привыкаешь. Вставать с рассветом, засыпать с наступлением темноты, посвящать труду весну и лето, осенью праздновать и собирать урожай, а зимой создавать заделы на будущее и набираться сил. И так – год за годом. Временные работники приходят и уходят, но людей клана я знаю наперечет. У кого какой характер, радости, трудности. Кто умер, женился, родил, кто с кем поссорился и помирился. Таков наш маленький мир: каменистая пустошь, крепкий соленый ветер с моря и Большой дом, кажущийся таким маленьким под огромными белыми облаками, которые напоминают мне стада наших белых пышнорунных овец.
Словом, до сих пор мне ни разу всерьез не приходило в голову взяться за перо, хоть я и взяла себе за правило вести дневник, в котором кратко записывала маленькие события нашей скромной жизни.
Но эту историю… Ее я хочу записать. Не для того, чтобы ее прочитали. Для себя.
Это история о человеке с самым беспощадным сердцем, которое мне когда-либо доводилось встречать.
***
Мы с Вереном почти никогда не ссорились, да и спорили нечасто. Но если уж возникали споры, то одним из поводов для них становились мои черты, которые Верен называл беспечностью и легковерием. «У тебя слишком мягкий характер, Айлин, – часто говорил он. – Я часто думаю: как же оставлю тебя, ведь ты так легко веришь людям». Я в ответ повторяла, что, может быть, не так тверда по характеру, как хотелось бы, не всегда умею настоять на своем и часто бываю рассеянна – но в людях разбираюсь. «Разве ты тому не доказательство? – говорила я. – Не умей я за внешностью увидеть суть, как бы я согласилась выйти за тебя замуж? Ведь ты здоровенный, как бык, а выглядишь еще свирепее. Кто, кроме меня, разглядел бы за твоим суровым лицом невинное сердце младенца?». Верен не раз получал доказательства тому, что я не преувеличиваю эту свою способность – и все же не переставал беспокоиться за меня.
Уже предвидя скорый конец, он сказал мне:
- Данеддин – это не все, что я тебе передаю. Главное, что оставляю в наследство – это трое верных людей, к которым ты можешь обратиться в любую минуту. Они не продадут тебя ни за какие деньги и обязательно помогут. Первый – это сирота Нирн, которого мы с тобой воспитали. Доверься ему в управлении Данеддином. Он сообразительный мальчик и успеет там, где не успеешь ты. Возможно, ему недостает воображения, но он крепко стоит на ногах и углядит мелочи, которые ускользают от твоего внимания. Второй – лекарь Киран из города. Я таких больше не встречал. Он надежен, как скала, и если кто-то и сможет поднять человека из мертвых – так это он. Не смотри на его скромную наружность и сварливый нрав. Он множество раз спасал тех, с кем собирались проститься, он знает все о ядах и противоядиях, может заштопать и поднять на ноги того, кому выпустили кишки. По мелочам не беспокой, но если в Данеддине случится эпидемия или кого-то серьезно ранят – какая бы ни была опасная зараза, какое бы ни было тяжелое ранение, он примчится и сделает все, что в его силах. Третий – законник Алрик из столицы. У него острый, проницательный ум и полезные знакомства во всей столице, от нищих до самой блестящей знати – которая, хоть и тайком, но в самых сложных и тонких делах обращается именно к нему за помощью и платит за его услуги звонкой монетой. Он циник, ловкач и пройдоха, каких мало, но слово держит крепко. Мы связаны жизнью и смертью, и если случится так, что ты не будешь знать, что делать, если попадешь в затруднение – обращайся к нему. Он вытащит тебя или нашего человека из любой передряги. Я заручился словом каждого из них, и каждому ты можешь полностью довериться. А мне будет спокойнее, если пообещаешь сделать это – тогда я с легким сердцем уйду в мир иной, зная, что здесь о тебе есть кому позаботиться.
Я обещала.
***
Эта история складывается из того, что я видела, что выяснила и о чем догадалась, а также того, что сообщили мне надежные люди, которым поручил обо мне заботиться Верен. В тот или иной момент я обращалась к ним: за сведениями или за помощью. Без них я многого не узнала бы или не получила подтверждения своим выводам и догадкам. А без лекаря Кирана история и вовсе стала бы намного короче. Жаль, что я не узнаю, чем она закончится; но если бы она оборвалась на моих глазах, едва ли у меня возникло желание ее записать.
***
Двадцать шесть лет назад в одном из самых бедных кварталов столицы, в Обломках, появился на свет незаконнорожденный мальчик. Матерью его была поденщица, отец – какой-то громила, который бросил ее беременную, а сам несколько лет спустя погиб в пьяной драке. Так что мать растила Тома одна. Трудилась за медяки от зари до зари, в то время как Том рос, как большинство детей на их улице – предоставленный сам себе. Лет с семи находил в городе мелкую работу: бегать по поручениям, доставлять послания, чистить обувь – по примеру матери, брался за все, с чем мог справиться и что мог успеть. Был он мальчик как мальчик, да только вот примерно в этом возрасте (лет в шесть-семь) стал проявлять необыкновенные способности к счету. И даже в Обломках – месте, где никому ни до кого нет дела, это заметили. Он был одарен ясным, блестящим умом и редким даром. Большинство людей, начинающих свой путь в Обломках, там же его и заканчивают: живут в нищете и рано сгорают от болезни или непосильного труда. Но иногда – очень редко! – некоторым удается выбиться в люди. И Том обещал стать одним из них. Окружающая грязь к нему будто не приставала – он рос добрым, веселым ребенком, всегда готовым помочь другим, даже когда самому было худо, а пожилые люди говорили, что его улыбка исцеляет любые недуги.
Мать заметила его способности и понадеялась, что они помогут Тому выбраться из трущоб и добиться жизни лучшей, чем у нее. Поэтому, несмотря ни на что, она нашла возможность наскрести денег, чтобы отправить мальчика в школу. Тамошний учитель заметил талант Тома и согласился подготовить его в университет. На оплату обучения у Тома с матерью, разумеется, средств не было (на школу едва хватило). Но Том выучил достаточно, чтобы записаться вольным слушателем – ходить на лекции, понимать и запоминать. А для выходца из такого места, как Обломки, это огромное, почти невероятное достижение.
На втором году обучения в университете Том устроился в приличную торговую компанию. В доме появилась хорошая еда и одежда, а матери Тома больше не нужно было гнуть спину круглыми сутками. Теперь он обеспечивал семью – и одновременно учился. Все шло к тому, что ему действительно суждено стать уважаемым человеком, выбраться из Обломков – и если не сколотить состояние, то, по крайней мере, обеспечить себе и матери безбедную жизнь. Многие уже прочили ему будущее важного господина, Том же, смеясь, отвечал, что от больших денег – большие беды. Все, что ему нужно – это хорошая работа и крепкий дом, где он мог бы поселить свою семью.
