– Я ж и ста граммов вчера не выпил… – обиженно начал юноша, но Лёня тут же его остановил примирительным жестом.
– Ладно, ладно, не серчай уж на меня! Ты вот не осилил, а сокурсница твоя словно пол-литра самогона выхлебала. Никогда не видел, чтобы баба такое вытворяла…
– Да не пила она. Я своими глазами видел! – хмуро выпалил Гера. – Она вообще к алкоголю не притрагивается.
Лёня недоверчиво взглянул на юношу:
– А отчего она тогда в обморок грохнулась, а? Пока мы курить выходили, точно не одну стопку опрокинула…
Герман взялся за кружку, но тут же обжёгся, и нервно потряхивая рукой, вскочил. Юноша еле сдержался от того, чтобы громко не выругаться, то ли с досады на свою оплошность, то ли из-за упрямства Лёни.
Если этот парень вбил себе что-то в свою светлую головушку, то пиши пропало: и лопатой не выбьешь.
– Лёнь, давай тему сменим, ладно? – процедил сквозь зубы Гера, сверля соседа неистовым взглядом.
Лёня застыл с бутербродом в руках и открытым ртом, наблюдая за краснеющим лицом юноши. Пожав плечами, Леонид лишь произнёс вполголоса:
– Как скажешь.
Следующие минуты они пили чай в полной тишине, которую нарушало лишь громкое чавканье Лёни и шум, с которым он дул в кружку перед каждым глотком. Герман грел замёрзшие руки о накалившиеся алюминиевые бока и то и дело прокручивал в голове события вчерашнего вечера. Его понурый задумчивый вид вскоре привлёк Лёню, который осторожно поинтересовался, почему его сосед не трапезничает. Гера, наконец, сбросил со своих плеч тяжёлое наваждение, буркнув Лёне: «Не хочется». Сосед тут же молча принялся нарезать хлеб для нового бутерброда. Уже спустя минуту Лёня по-отцовски скомандовал:
– На, бери и нос не вороти! А то бледный совсем, так и захворать можно.
Гера посмотрел на бутерброд в руках Леонида и, вздохнув, взял его со словами благодарности. С первым глотком тёплого чая юноша понял, как был голоден и слаб.
– Как планируешь день рождения провести? К своим в гости пойдёшь? – спросил Леонид, открывая форточку, чтобы покурить.
– Домой надо бы зайти… – задумчиво протянул Герман, серьёзно добавив: – Обещал с ними отметить день рождения. Хоть и не хочется ничего…
– Может, поспишь ещё? И шести нет на часах. Да и дождь сегодня будет, облака вон как низко. Ласточки почти по земле скользят…
– Мать всё равно рано просыпается, будет меня с самого утра ждать. Хотя я сначала в другое место забегу. Там меня тоже ждут.
– С утра пораньше? – удивился Лёня, ловко скручивая папиросу.
– А они всё равно не спят. Почти никогда.
На погосте царствовала тишина, от которой у обычного прохожего зазвенело бы в ушах. При каждом вдохе на ноздрях ощущалась прохладная сырость, как от моросящего дождика. Герман по-прежнему слышал шёпот деревьев, заглушавший его быстрые шаги, но уже не вслушивался в него. Он уверенно шёл по направлению к могиле деда, не встретив на своём пути ни единой живой души. Ветер хлестал его по щекам, обдувая раскрасневшиеся уши. Своей холодной воздушной лапой то и дело дёргал за воротник рубашки, отчего по телу пробегала неприятная дрожь. Но для Германа в то утро не существовало холода, ветра и преград.
– Мне нужно другое яблоко, – тяжело дыша, выпалил Герман, остановившись у дикой яблоньки.
В ответ ему лишь просвистел вдалеке ветер, нырнувший в поредевшие посадки берёз. Юноша настойчиво повторил свою просьбу. «Я не могу дать тебе то, что ты хочешь», – послышалось со стороны деревца.
– Но… я не смог отдать яблоко в нужные руки! Как мне теперь быть? – в голосе юноши зазвенело отчаянье.
«Ты не дождался знака?» – спросила яблоня.
– Я не знаю… – обречённо покачал головой Гера. – Я бережно хранил его, прислушиваясь к каждому дереву вокруг, но я ничего не услышал! Или не успел…
Повисла тишина. Одиноко стоящую фигуру юноши настиг сильный порыв ветра, метнувший его тёмные вихры в стороны. Ветер будто злился на незваного гостя этих земель в столь ранний час. Он со злобой сорвал золотистые листья с деревьев вдалеке и унёс их с собой в хаотичном танце. Герман опустился перед яблоней, будто сражённый воин, склонив взъерошенную голову. Он не сдался ветру, но сдался самому себе.
– Дедушка на меня злится, да? Даже во сне ко мне не пришёл, а отца послал… А тот велел мне идти сюда.
«Иди к могиле. Возможно, там тебя ждёт ответ на твой вопрос. Я тебе не смогу ничем помочь, увы», – ответила яблоня и затихла.
Герман покорно поднялся и направился в сторону земляного холмика. Ещё издалека он увидел, что травы и цветы на могиле деда поникли после прохладной ночи и наклонились к земле. Ромашка уже совсем отцвела, молочные лепестки её поредели и пожухли, а жёлтая сердцевина покрылась тёмными пятнами. Некогда пушистые яркие бутончики клевера потеряли свой цвет и опустили головки. То же самое случилось с небесно-синим васильком, бутон которого почти осыпался. Жёлтые цветки зверобоя захлопнулись и окрасились в грязно-ржавый оттенок. Герман подошёл к могиле и тихо поздоровался. В ответ он расслышал еле различимый писк. Юноша опустился на колени и прильнул ухом к холмику с цветами. «Забирай нас скорее домой, за ночь почти все погибли! А дождь нас и вовсе к земле прибьёт, мы совсем тут ослабли…»
– Заберу я вас, заберу, не кричите… – проговорил Герман, поднимая голову. Ему хотелось поговорить с дедом, но он упорно не знал, с чего начать. Ему было стыдно за то, что он не смог выполнить его наказ. Немного помолчав, он тихонько начал:
– Я виноват. Среди шумного людского говора я совсем перестал вслушиваться в голоса деревьев. Да и нескончаемая вереница человеческих лиц вскружила мне голову… Я так хотел стать одним из них, хотя бы на один вечер. Вот что из этого получилось.
– Ступай домой быстрей, сынок! – послышался позади хриплый возглас.
Герман быстро обернулся и увидел незнакомого пожилого мужчину на дороге. Тот указывал своей тросточкой наверх и всё повторял:
– Вскоре ливень начнётся, а ты, вон, в рубашке одной…
Гера поднялся с земли и быстро поблагодарил мужчину за беспокойство. Затем поспешил сорвать травы и цветы и положил их в небольшой газетный свёрток из чемоданчика. Когда Герман обернулся на дорогу, то мужчину он уже не увидел.
– Я тебя не подведу, дедушка. Только приди ко мне во сне, подскажи мне, как быть, – проговорил юноша и, поклонившись, быстрым шагом направился к дороге. Тучи над ним сгущались, а усилившийся ветер всё подгонял в спину юного незваного гостя.
– Ты что в одной рубашонке-то вышел, Гера?! – спохватилась Софья, увидев сына на пороге. – И весь промок, поди, ну? Эх!
– Я только у самого крыльца под накрапывающий дождик попал, а ты уже причитаешь, – ответил Герман, запирая за собой дверь и вытирая подошвы ботинок.
– Неужто у самого крыльца? – с недоверием спросила мать, оглядывая сына. – А волосы почему такие мокрые? Разувайся быстрее, я тебе тёплые вещи дам! Так, а почему столько грязи на ботинках? Ты через дворы, что ли, шёл?
– Я на допрос пришёл или домой? Иди лучше сделай горячего чаю. Из дедушкиного сбора. Я сам пойду переоденусь, не маленький.
В доме было жарко, суетно и ароматно. Запахи сладкой выпечки и жареной картошки с грибами вскружили Герману голову, а под ложечкой стремительно засосало. Пройдя в свою комнату, он первым делом разложил одну часть сорванных трав на газетке под своей кроватью, а другую часть на подоконнике за занавеской. В окно всё настойчивей и отчаянней стучался дождь. В этот момент Герман вспомнил разговор из своего детства с дедушкой:
– Деда, а когда травку срывают или цветочек, они что, умирааают?
– Запомни, Герка: перед тем, как сорвать любое растеньице, ты должен спросить его разрешения. Тогда оно тебе долго прослужит и принесёт весомую пользу. И не стоит срывать цветок без лишней надобности… А то люди привыкли обрывать целые луга и поляны, лишь бы себя потешить или побаловать кого-то! А в этот момент хрупкая жизнь растеньица тлеет зря… Они сохнут да быстро отмирают. Другое дело, когда цветам суждено умереть от зверья да от холода. Так они сами просятся в руки человека. Каждая травинка или цветок рады продлить свой жизненный срок в целебных напитках, лекарственных сборах да снадобьях. Нужно уважать чужую жизнь! Пускай в них не бьются сердца, и они не похожи ни на человека, ни на зверя. Вокруг всё живое… Дышит, чует да развивается.
Слова Демьяна Макаровича так поразили маленького мальчика, что тот за всю свою жизнь ни разу не сорвал цветов и матери запрещал обрывать её любимые ромашки. Только сорняки на огороде она нещадно вырывала, пока сын не видел. От воспоминаний детства Геру отвлёк зов матери из глубины дома:
– Иди чай пить, пока горячий!
Уже в коридоре Герману в нос ударили ароматы мяты, лимона и сладкого пирога. Он часто слышал эти запахи, когда жил дома, но именно в то утро они показались ему настолько вкусными, волшебными и волнующими, что у него закружилась голова. Улыбающаяся Софья стояла посреди маленькой кухоньки, вытирая полные руки о цветастый передник. Герман отметил, что она выглядела по-особенному красиво. Высокая причёска в стиле «бабетта» открывала её румяное лицо и обнажала ямочки на щеках. Жемчужные бусы, спускавшиеся на грудь, удлиняли шею, а маленькие серьги-калачи, подаренные отцом, добавляли шарма женскому образу. Герман не удержался от комплимента в сторону матери:
– Ты выглядишь сегодня как с обложки любимого журнала «Работница»: просто, но так красиво. Глаз не оторвать!
Софья рассмеялась, заметно засмущавшись. Но уже через мгновенье она снова засуетилась, напоминая сыну, что всё неминуемо остывает. Герман поспешил её успокоить, усаживаясь за стол, на котором стояла дымящаяся сковородка с ароматной картошкой, нарезанный ломтиками домашний хлеб, оладьи с вареньем да крупно нарезанные мясистые помидоры, щедро посыпанные зелёным лучком и политые постным маслом. На печке кипел и шипел бурлящий суп.
– А где тётя? – поинтересовался Гера.
– В институт пошла, у неё там рабочие вопросы какие-то… Но обещала к одиннадцати вернуться. Ты ешь давай, скоро щи будут готовы. Ах, чай! Про него уже забыла совсем… Тогда вместо холодного компота выпьешь чайку!
– Мам, садись со мной, попей чаю. Я настаиваю.
Софья быстро сняла передник, поправила причёску и достала ещё одну чашку для себя. Они с улыбкой переглянулись, пока Гера наполнял пузатые чашки горячим чаем из трав, собранным руками любимого деда. За неторопливым чаепитием мать и сын расспрашивали друг друга о делах насущных да о здоровье. Софья с тревогой поинтересовалась о самочувствии Геры, подметив в нём несвойственную ему бледность. Тот лишь отмахнулся, ответив, что плохо спал накануне. Женщина тут же посетовала на то, что в общежитиях покой студентам лишь только снится. Софья аккуратно, но настойчиво советовала сыну подумать о том, что можно было бы вернуться в родной дом, где ему всегда было спокойно, сытно и хорошо. Гера быстро сменил тему и похвалил мамину стряпню, с аппетитом уплетая оладьи с малиновым вареньем, запивая уже второй чашкой чая. Софья, вздохнув, замолчала и, подперев аккуратный подбородок, наблюдала за сыном.
– Ты таким голодным никогда не был, всегда кушал медленно и мало. Вас там что, совсем не кормят?
– Кормят нас, да ещё и соседи угощают вдобавок. Просто никто не умеет готовить так вкусно, как ты, – тут же ответил Герман, засучивая рукава рубашки.
Софья, казалось, поверила словам сына и успокоилась, допивая остывающий чай.
– Вот смотрю на тебя и думаю, какой ты всё-таки красивый стал… Пошёл в отцовскую породу: чёрные волосы, брови густые, тёмные глаза вишенки, заострённый нос, губы полные…
– Красииивый, скажешь тоже, – оборвал хвалебную трель матери Герман. – Настоящий мужчина к комплиментам должен быть равнодушен. Да и мне уже почти двадцать, а щёки как у подростка: ни борода, ни усы не растут, посмотри! А у половины общежития уже бакенбарды, как у Пушкина. Несправедливо…
– Тебе только девятнадцать исполнилось. Да и у твоего отца тоже поздно начали щёки зарастать. Да и не этим мужская красота измеряется, сынок.
– А в чём же мужская красота заключается? В густых бровках и тёмных глазах?
– В поступках и словах, в первую очередь. И в твёрдом благородном характере.
– Соглашусь, – кивнул, не задумываясь, Гера. – А в кого я характером пошёл?
– В деда, – быстро ответила Софья. – У него был твёрдый дух, не сломленный ни тяжёлым детством, ни войной. Такого мудрого и справедливого человека я ещё не встречала в своей жизни.
После этих слов глаза Софьи заблестели, и она быстро заморгала, отводя их в сторону. Герман протянул свою руку через стол и взял мать за свободную ладонь. Он сжал её и спросил:
– А что во мне от тебя, мама?
– Ой, а я и не знаю! – улыбнувшись, пожала плечами Софья, растерянно добавив: – Не задумывалась как-то…
– Хочешь, я скажу? Прекрасная память, доброта и чуткость. И вообще, у меня твои губы и улыбка, – Герман широко улыбнулся, и сердце Софьи дрогнуло.
Она поднялась со своего места и подошла к сыну, чтобы заключить его в свои крепкие материнские объятия. «Я так тобой горжусь, сынок. Мы воспитали хорошего человека», – приговаривала женщина, прижимаясь к груди Германа. В этот момент юноша не смел возражать матери, ощущая, как сердце в груди с волнением трепещет. «Почему я так редко обнимаю её? Нужно это делать чаще», – лишь пронеслось в его голове.
Усевшись на свою табуретку, Герман с удовольствием наблюдал за тем, как с аппетитом ест Софья, рассказывая ей о скучных студенческих буднях. Он не забыл поведать матери о строгой вахтёрше, которая днями и ночами бдит на посту, и об отважном Лёне, который решил ей бросить вызов.
– Мне Катерина сказала, что ты недавно на кладбище был. Ты к Демьяну ходил? – неожиданно спросила Софья, когда Герман замолчал.
– Да, решил навестить деда перед днём рождения.
– А почему мне не сказал? Вместе бы сходили…
– Решил тебя не тревожить. Я же знаю дорогу как свои пять пальцев.
– А яблоко ты оттуда принёс? С кладбищенской яблони?
– Тётка меня, значит, с потрохами сдала, да? Наябедничала… – вздохнув, недовольно проговорил Гера.
– Она городской человек, не забывай, – в защиту сестры ответила мать.
– Городской человек, который верит в приметы. Это же глупо, ты так не считаешь?..
– Дело не в приметах или суевериях, сынок, – перебила Германа мать. – Послушай меня. Я тут вспомнила, что Демьян, ещё будучи в здравии, попросил меня об одной важной для него вещи. Это было уже в Симферополе, сразу после нашего переезда. Он будто предчувствовал свою скорую кончину… Однажды он подошёл ко мне и попросил меня посадить на его могиле яблоню. Даже семечко мне дал…
Тут сердце Геры дрогнуло, а лицо невольно вытянулось. Он нервно сглотнул и продолжал ловить каждое слово матери, которая буднично продолжала:
– Сказал мне, мол, посади его в горшок сейчас, а когда оно прорастёт, то я умру. И тогда пересади его на мою могилу. Я тогда так на него обозлилась, подумала, что тот шутит! Ведь он всегда таким крепким был мужичком, здоровым. А тут о смерти вдруг заговорил… Я даже хотела выкинуть это семечко от греха подальше! Ну, а потом он слёг…
– Что дальше было? Ты, ты посадила эту яблоню? – дрожащим голосом спросил Герман, затаив дыхание.
– Погоди… Всё вышло так, как он и сказал. Как только это семечко проклятое проросло, то его не стало. Конечно, я исполнила его наказ! Это была последняя воля умирающего человека, я не могла его ослушаться…
– Ладно, ладно, не серчай уж на меня! Ты вот не осилил, а сокурсница твоя словно пол-литра самогона выхлебала. Никогда не видел, чтобы баба такое вытворяла…
– Да не пила она. Я своими глазами видел! – хмуро выпалил Гера. – Она вообще к алкоголю не притрагивается.
Лёня недоверчиво взглянул на юношу:
– А отчего она тогда в обморок грохнулась, а? Пока мы курить выходили, точно не одну стопку опрокинула…
Герман взялся за кружку, но тут же обжёгся, и нервно потряхивая рукой, вскочил. Юноша еле сдержался от того, чтобы громко не выругаться, то ли с досады на свою оплошность, то ли из-за упрямства Лёни.
Если этот парень вбил себе что-то в свою светлую головушку, то пиши пропало: и лопатой не выбьешь.
– Лёнь, давай тему сменим, ладно? – процедил сквозь зубы Гера, сверля соседа неистовым взглядом.
Лёня застыл с бутербродом в руках и открытым ртом, наблюдая за краснеющим лицом юноши. Пожав плечами, Леонид лишь произнёс вполголоса:
– Как скажешь.
Следующие минуты они пили чай в полной тишине, которую нарушало лишь громкое чавканье Лёни и шум, с которым он дул в кружку перед каждым глотком. Герман грел замёрзшие руки о накалившиеся алюминиевые бока и то и дело прокручивал в голове события вчерашнего вечера. Его понурый задумчивый вид вскоре привлёк Лёню, который осторожно поинтересовался, почему его сосед не трапезничает. Гера, наконец, сбросил со своих плеч тяжёлое наваждение, буркнув Лёне: «Не хочется». Сосед тут же молча принялся нарезать хлеб для нового бутерброда. Уже спустя минуту Лёня по-отцовски скомандовал:
– На, бери и нос не вороти! А то бледный совсем, так и захворать можно.
Гера посмотрел на бутерброд в руках Леонида и, вздохнув, взял его со словами благодарности. С первым глотком тёплого чая юноша понял, как был голоден и слаб.
– Как планируешь день рождения провести? К своим в гости пойдёшь? – спросил Леонид, открывая форточку, чтобы покурить.
– Домой надо бы зайти… – задумчиво протянул Герман, серьёзно добавив: – Обещал с ними отметить день рождения. Хоть и не хочется ничего…
– Может, поспишь ещё? И шести нет на часах. Да и дождь сегодня будет, облака вон как низко. Ласточки почти по земле скользят…
– Мать всё равно рано просыпается, будет меня с самого утра ждать. Хотя я сначала в другое место забегу. Там меня тоже ждут.
– С утра пораньше? – удивился Лёня, ловко скручивая папиросу.
– А они всё равно не спят. Почти никогда.
***
На погосте царствовала тишина, от которой у обычного прохожего зазвенело бы в ушах. При каждом вдохе на ноздрях ощущалась прохладная сырость, как от моросящего дождика. Герман по-прежнему слышал шёпот деревьев, заглушавший его быстрые шаги, но уже не вслушивался в него. Он уверенно шёл по направлению к могиле деда, не встретив на своём пути ни единой живой души. Ветер хлестал его по щекам, обдувая раскрасневшиеся уши. Своей холодной воздушной лапой то и дело дёргал за воротник рубашки, отчего по телу пробегала неприятная дрожь. Но для Германа в то утро не существовало холода, ветра и преград.
– Мне нужно другое яблоко, – тяжело дыша, выпалил Герман, остановившись у дикой яблоньки.
В ответ ему лишь просвистел вдалеке ветер, нырнувший в поредевшие посадки берёз. Юноша настойчиво повторил свою просьбу. «Я не могу дать тебе то, что ты хочешь», – послышалось со стороны деревца.
– Но… я не смог отдать яблоко в нужные руки! Как мне теперь быть? – в голосе юноши зазвенело отчаянье.
«Ты не дождался знака?» – спросила яблоня.
– Я не знаю… – обречённо покачал головой Гера. – Я бережно хранил его, прислушиваясь к каждому дереву вокруг, но я ничего не услышал! Или не успел…
Повисла тишина. Одиноко стоящую фигуру юноши настиг сильный порыв ветра, метнувший его тёмные вихры в стороны. Ветер будто злился на незваного гостя этих земель в столь ранний час. Он со злобой сорвал золотистые листья с деревьев вдалеке и унёс их с собой в хаотичном танце. Герман опустился перед яблоней, будто сражённый воин, склонив взъерошенную голову. Он не сдался ветру, но сдался самому себе.
– Дедушка на меня злится, да? Даже во сне ко мне не пришёл, а отца послал… А тот велел мне идти сюда.
«Иди к могиле. Возможно, там тебя ждёт ответ на твой вопрос. Я тебе не смогу ничем помочь, увы», – ответила яблоня и затихла.
Герман покорно поднялся и направился в сторону земляного холмика. Ещё издалека он увидел, что травы и цветы на могиле деда поникли после прохладной ночи и наклонились к земле. Ромашка уже совсем отцвела, молочные лепестки её поредели и пожухли, а жёлтая сердцевина покрылась тёмными пятнами. Некогда пушистые яркие бутончики клевера потеряли свой цвет и опустили головки. То же самое случилось с небесно-синим васильком, бутон которого почти осыпался. Жёлтые цветки зверобоя захлопнулись и окрасились в грязно-ржавый оттенок. Герман подошёл к могиле и тихо поздоровался. В ответ он расслышал еле различимый писк. Юноша опустился на колени и прильнул ухом к холмику с цветами. «Забирай нас скорее домой, за ночь почти все погибли! А дождь нас и вовсе к земле прибьёт, мы совсем тут ослабли…»
– Заберу я вас, заберу, не кричите… – проговорил Герман, поднимая голову. Ему хотелось поговорить с дедом, но он упорно не знал, с чего начать. Ему было стыдно за то, что он не смог выполнить его наказ. Немного помолчав, он тихонько начал:
– Я виноват. Среди шумного людского говора я совсем перестал вслушиваться в голоса деревьев. Да и нескончаемая вереница человеческих лиц вскружила мне голову… Я так хотел стать одним из них, хотя бы на один вечер. Вот что из этого получилось.
– Ступай домой быстрей, сынок! – послышался позади хриплый возглас.
Герман быстро обернулся и увидел незнакомого пожилого мужчину на дороге. Тот указывал своей тросточкой наверх и всё повторял:
– Вскоре ливень начнётся, а ты, вон, в рубашке одной…
Гера поднялся с земли и быстро поблагодарил мужчину за беспокойство. Затем поспешил сорвать травы и цветы и положил их в небольшой газетный свёрток из чемоданчика. Когда Герман обернулся на дорогу, то мужчину он уже не увидел.
– Я тебя не подведу, дедушка. Только приди ко мне во сне, подскажи мне, как быть, – проговорил юноша и, поклонившись, быстрым шагом направился к дороге. Тучи над ним сгущались, а усилившийся ветер всё подгонял в спину юного незваного гостя.
***
– Ты что в одной рубашонке-то вышел, Гера?! – спохватилась Софья, увидев сына на пороге. – И весь промок, поди, ну? Эх!
– Я только у самого крыльца под накрапывающий дождик попал, а ты уже причитаешь, – ответил Герман, запирая за собой дверь и вытирая подошвы ботинок.
– Неужто у самого крыльца? – с недоверием спросила мать, оглядывая сына. – А волосы почему такие мокрые? Разувайся быстрее, я тебе тёплые вещи дам! Так, а почему столько грязи на ботинках? Ты через дворы, что ли, шёл?
– Я на допрос пришёл или домой? Иди лучше сделай горячего чаю. Из дедушкиного сбора. Я сам пойду переоденусь, не маленький.
В доме было жарко, суетно и ароматно. Запахи сладкой выпечки и жареной картошки с грибами вскружили Герману голову, а под ложечкой стремительно засосало. Пройдя в свою комнату, он первым делом разложил одну часть сорванных трав на газетке под своей кроватью, а другую часть на подоконнике за занавеской. В окно всё настойчивей и отчаянней стучался дождь. В этот момент Герман вспомнил разговор из своего детства с дедушкой:
– Деда, а когда травку срывают или цветочек, они что, умирааают?
– Запомни, Герка: перед тем, как сорвать любое растеньице, ты должен спросить его разрешения. Тогда оно тебе долго прослужит и принесёт весомую пользу. И не стоит срывать цветок без лишней надобности… А то люди привыкли обрывать целые луга и поляны, лишь бы себя потешить или побаловать кого-то! А в этот момент хрупкая жизнь растеньица тлеет зря… Они сохнут да быстро отмирают. Другое дело, когда цветам суждено умереть от зверья да от холода. Так они сами просятся в руки человека. Каждая травинка или цветок рады продлить свой жизненный срок в целебных напитках, лекарственных сборах да снадобьях. Нужно уважать чужую жизнь! Пускай в них не бьются сердца, и они не похожи ни на человека, ни на зверя. Вокруг всё живое… Дышит, чует да развивается.
Слова Демьяна Макаровича так поразили маленького мальчика, что тот за всю свою жизнь ни разу не сорвал цветов и матери запрещал обрывать её любимые ромашки. Только сорняки на огороде она нещадно вырывала, пока сын не видел. От воспоминаний детства Геру отвлёк зов матери из глубины дома:
– Иди чай пить, пока горячий!
Уже в коридоре Герману в нос ударили ароматы мяты, лимона и сладкого пирога. Он часто слышал эти запахи, когда жил дома, но именно в то утро они показались ему настолько вкусными, волшебными и волнующими, что у него закружилась голова. Улыбающаяся Софья стояла посреди маленькой кухоньки, вытирая полные руки о цветастый передник. Герман отметил, что она выглядела по-особенному красиво. Высокая причёска в стиле «бабетта» открывала её румяное лицо и обнажала ямочки на щеках. Жемчужные бусы, спускавшиеся на грудь, удлиняли шею, а маленькие серьги-калачи, подаренные отцом, добавляли шарма женскому образу. Герман не удержался от комплимента в сторону матери:
– Ты выглядишь сегодня как с обложки любимого журнала «Работница»: просто, но так красиво. Глаз не оторвать!
Софья рассмеялась, заметно засмущавшись. Но уже через мгновенье она снова засуетилась, напоминая сыну, что всё неминуемо остывает. Герман поспешил её успокоить, усаживаясь за стол, на котором стояла дымящаяся сковородка с ароматной картошкой, нарезанный ломтиками домашний хлеб, оладьи с вареньем да крупно нарезанные мясистые помидоры, щедро посыпанные зелёным лучком и политые постным маслом. На печке кипел и шипел бурлящий суп.
– А где тётя? – поинтересовался Гера.
– В институт пошла, у неё там рабочие вопросы какие-то… Но обещала к одиннадцати вернуться. Ты ешь давай, скоро щи будут готовы. Ах, чай! Про него уже забыла совсем… Тогда вместо холодного компота выпьешь чайку!
– Мам, садись со мной, попей чаю. Я настаиваю.
Софья быстро сняла передник, поправила причёску и достала ещё одну чашку для себя. Они с улыбкой переглянулись, пока Гера наполнял пузатые чашки горячим чаем из трав, собранным руками любимого деда. За неторопливым чаепитием мать и сын расспрашивали друг друга о делах насущных да о здоровье. Софья с тревогой поинтересовалась о самочувствии Геры, подметив в нём несвойственную ему бледность. Тот лишь отмахнулся, ответив, что плохо спал накануне. Женщина тут же посетовала на то, что в общежитиях покой студентам лишь только снится. Софья аккуратно, но настойчиво советовала сыну подумать о том, что можно было бы вернуться в родной дом, где ему всегда было спокойно, сытно и хорошо. Гера быстро сменил тему и похвалил мамину стряпню, с аппетитом уплетая оладьи с малиновым вареньем, запивая уже второй чашкой чая. Софья, вздохнув, замолчала и, подперев аккуратный подбородок, наблюдала за сыном.
– Ты таким голодным никогда не был, всегда кушал медленно и мало. Вас там что, совсем не кормят?
– Кормят нас, да ещё и соседи угощают вдобавок. Просто никто не умеет готовить так вкусно, как ты, – тут же ответил Герман, засучивая рукава рубашки.
Софья, казалось, поверила словам сына и успокоилась, допивая остывающий чай.
– Вот смотрю на тебя и думаю, какой ты всё-таки красивый стал… Пошёл в отцовскую породу: чёрные волосы, брови густые, тёмные глаза вишенки, заострённый нос, губы полные…
– Красииивый, скажешь тоже, – оборвал хвалебную трель матери Герман. – Настоящий мужчина к комплиментам должен быть равнодушен. Да и мне уже почти двадцать, а щёки как у подростка: ни борода, ни усы не растут, посмотри! А у половины общежития уже бакенбарды, как у Пушкина. Несправедливо…
– Тебе только девятнадцать исполнилось. Да и у твоего отца тоже поздно начали щёки зарастать. Да и не этим мужская красота измеряется, сынок.
– А в чём же мужская красота заключается? В густых бровках и тёмных глазах?
– В поступках и словах, в первую очередь. И в твёрдом благородном характере.
– Соглашусь, – кивнул, не задумываясь, Гера. – А в кого я характером пошёл?
– В деда, – быстро ответила Софья. – У него был твёрдый дух, не сломленный ни тяжёлым детством, ни войной. Такого мудрого и справедливого человека я ещё не встречала в своей жизни.
После этих слов глаза Софьи заблестели, и она быстро заморгала, отводя их в сторону. Герман протянул свою руку через стол и взял мать за свободную ладонь. Он сжал её и спросил:
– А что во мне от тебя, мама?
– Ой, а я и не знаю! – улыбнувшись, пожала плечами Софья, растерянно добавив: – Не задумывалась как-то…
– Хочешь, я скажу? Прекрасная память, доброта и чуткость. И вообще, у меня твои губы и улыбка, – Герман широко улыбнулся, и сердце Софьи дрогнуло.
Она поднялась со своего места и подошла к сыну, чтобы заключить его в свои крепкие материнские объятия. «Я так тобой горжусь, сынок. Мы воспитали хорошего человека», – приговаривала женщина, прижимаясь к груди Германа. В этот момент юноша не смел возражать матери, ощущая, как сердце в груди с волнением трепещет. «Почему я так редко обнимаю её? Нужно это делать чаще», – лишь пронеслось в его голове.
Усевшись на свою табуретку, Герман с удовольствием наблюдал за тем, как с аппетитом ест Софья, рассказывая ей о скучных студенческих буднях. Он не забыл поведать матери о строгой вахтёрше, которая днями и ночами бдит на посту, и об отважном Лёне, который решил ей бросить вызов.
– Мне Катерина сказала, что ты недавно на кладбище был. Ты к Демьяну ходил? – неожиданно спросила Софья, когда Герман замолчал.
– Да, решил навестить деда перед днём рождения.
– А почему мне не сказал? Вместе бы сходили…
– Решил тебя не тревожить. Я же знаю дорогу как свои пять пальцев.
– А яблоко ты оттуда принёс? С кладбищенской яблони?
– Тётка меня, значит, с потрохами сдала, да? Наябедничала… – вздохнув, недовольно проговорил Гера.
– Она городской человек, не забывай, – в защиту сестры ответила мать.
– Городской человек, который верит в приметы. Это же глупо, ты так не считаешь?..
– Дело не в приметах или суевериях, сынок, – перебила Германа мать. – Послушай меня. Я тут вспомнила, что Демьян, ещё будучи в здравии, попросил меня об одной важной для него вещи. Это было уже в Симферополе, сразу после нашего переезда. Он будто предчувствовал свою скорую кончину… Однажды он подошёл ко мне и попросил меня посадить на его могиле яблоню. Даже семечко мне дал…
Тут сердце Геры дрогнуло, а лицо невольно вытянулось. Он нервно сглотнул и продолжал ловить каждое слово матери, которая буднично продолжала:
– Сказал мне, мол, посади его в горшок сейчас, а когда оно прорастёт, то я умру. И тогда пересади его на мою могилу. Я тогда так на него обозлилась, подумала, что тот шутит! Ведь он всегда таким крепким был мужичком, здоровым. А тут о смерти вдруг заговорил… Я даже хотела выкинуть это семечко от греха подальше! Ну, а потом он слёг…
– Что дальше было? Ты, ты посадила эту яблоню? – дрожащим голосом спросил Герман, затаив дыхание.
– Погоди… Всё вышло так, как он и сказал. Как только это семечко проклятое проросло, то его не стало. Конечно, я исполнила его наказ! Это была последняя воля умирающего человека, я не могла его ослушаться…
