Но «неблагополучный» стул Гера всё-таки решил покинуть, пересев на другое место, ближе к профессору.
– Будьте добры, назовите своё полное имя… – усевшись в скрипучее зелёное кресло, начал Чехов, устремляя взгляд в свои документы. – И как я могу к вам обращаться?
– Поплавский Герман Олегович. Обращайтесь, как вам угодно!
«Я буду звать тебя трусишкой! Трясёшься, как баба на первой свиданке!» – послышался сбоку ехидный голосок папоротника. Герман закашлялся и, выпрямив спину, незаметно попытался унять дрожь в руках. Мужчина в это время внимательно изучал длинный список абитуриентов, сосредоточенно водя пальцем по белому листу.
– Расскажите немного о себе, Герман, – не глядя на юношу, попросил профессор. – Я пока отыщу ваши документы, которые были поданы, хочу кое-что уточнить.
Герман набрал в грудь побольше воздуха и с придыханием начал:
– Родом я из небольшой рыбацкой деревушки близ Ялты, осенью мне исполнится девятнадцать лет, живу я с матерью в доме её двоюродной сестры на улице Лескова, пишу с четырнадцати лет…
«Сразу видно – маменькин сынок! Надо было её с собой позвать, чтоб за ручку подержала, а то глядишь – и в обморок хлопнешься! А-ха-ха-ха…»
– Небольшие заметки, воспоминания из детства, зарисовки из жизни… Можно считать, что я – самоучка. Мне с детства нравится всё, что связано с художественным словом и письмом…
– Это, несомненно, прекрасно, – мягко и с улыбкой прервал его профессор, подняв глаза от своих бумаг, – тем более, для молодого человека. Но вы должны быть знакомы с публицистическим стилем в первую очередь. Вы читаете газеты, Герман? У вас есть любимое периодическое издание? А может быть, журналист, которым вы восхищаетесь?
– Эээ, да, конечно! – быстро ответил Гера и, на секунду задумавшись, продолжил: – Я читаю не только местные газеты, но и «Советскую культуру», «Пионерскую правду», «Известия». Меня привлекают статьи об искусстве и культуре. А вот с любимым журналистом я пока не определился… Но есть любимые писатели и публицисты!
«Врёшь! – громко оборвал Германа папоротник, отчего тот вздрогнул. - Стеблями своими чую, что не листаешь газетёнки! Сразу видно, ты – книжный червь, я прав?!»
– А какие местные газеты вы знаете, Герман? – спросил профессор.
– «Крымская правда» и…и… – юноша глубоко задумался, прищурившись.
«Южные вести», дурила!» – пискнул папоротник.
– И «Южные вести»! – гордо выдал Герман.
– Да? – Чехов удивлённо посмотрел на юношу поверх своих пенсе. – В нашем крае есть такая газета? Не слышал…
И вновь со стороны окна послышался мерзкий хохот с хрипотцой, а затем последовало самодовольное: «Я же сказал – газет не читаешь! Нечего тебе тут делать, простачок!»
Герман стыдливо прикрыл глаза. Ему хотелось взвыть от негодования и обиды.
Когда профессор вышел из кабинета, чтобы попросить у секретаря личное дело юноши, Гера решил воспользоваться его отсутствием:
– Чего ты ко мне пристал?! Что я тебе сделал? Зачем ты мешаешь мне и сбиваешь меня с толку, а? – наклонившись к окну с папоротником, свистящим шёпотом пробубнил Гера.
Но в ответ прозвучала очередная грубость: «Не люблю неудачников и врунов!» От этого необоснованного обвинения Герман оторопел. С таким наглым и бесцеремонным комнатным растением он сталкивался впервые.
– Хочешь, чтобы я тебя в окно выкинул?! – со злостью произнёс Герман, решая пойти в наступление.
«Только попробуй! Мой хозяин с меня пылинки сдувает! Я – его любимчик, и моё слово для него – превыше всего» – заявил зелёный наглец.
– Что? Да он тебя даже не слышит! – недоверчиво бросил Герман. – Ты – всего лишь бесполезный веник! И толку от тебя нет!
В кабинет вошёл профессор, держа в руках белую папку. Герман тут же уселся на место, дрожа от негодования. Профессор озадаченно почёсывал свою треугольную бородку и всё приговаривал:
– Так, так, так… Я вижу, что в вашей биографии имело место домашнее обучение. Почему не посещали местную школу, позвольте узнать?
«Тьфу, ещё и неуч!» – не удержался от едкого комментария папоротник.
– Дело в том, когда моя семья переехала в Симферополь, я был довольно болезненным ребёнком… – начал Гера, силясь не обращать внимание на провокации со стороны вредного растения. – Тем более, мне было семь, и первый класс к тому времени я уже пропустил. Но вы не подумайте, я умел читать с четырёх лет! Моя мать до войны работала школьным учителем и, несмотря на тяжёлое время, находила в себе силы заниматься со мной! А в Симферополе нам было трудно обосноваться первое время… Ведь на учебники, тетради и чернила нужны были средства… – Герман замялся.
Он не знал, как рассказать уважаемому профессору о том, что матери пришлось просить денег у чужих людей, чтобы похоронить деда по-человечески. Юноше было стыдно вспоминать страшное время, полное нужды и голода, когда книги находили в заброшенных домах и на улицах, чтобы спасти их от растопки печи и учиться по ним читать.
«Только посмотрите на него… Ещё и оправдывается! Жааалкое зрелище, хозяин».
– Герман, мне ясна Ваша мысль, – вздохнув, сказал профессор, закрывая личное дело юноши. – Но вы должны понимать, что домашнее обучение хоть и дало базовые школьные знания, но не обеспечило вас аттестатом. Ведь этот документ важен для каждого гражданина, а тем более при поступлении в высшее учебное заведение…
Герман слушал слова профессора с опущенной головой, как приговор. Ему казалось, что в следующую секунду Чехов произнесёт страшные слова о том, что без школьного аттестата его не примут в ряды студентов. Папоротник всё не унимался, насмехаясь над пунцовыми щеками и смиренным видом юноши. Гера почувствовал себя маленьким мальчиком, который не в силах противостоять безжалостным фактам и суровой реальности. Нос его предательски защипало, губы задрожали, а влажные ладони сжались в кулаки. «Нет, я просто так не сдамся!» – отчётливо прозвучало в его голове, и он отважно вскочил с места:
– Я сдам все необходимые экзамены, чтобы показать вам свой уровень знаний и подготовки! – неожиданно для себя громко выпалил Герман. – Я буду ходить в вечернюю школу, навёрстывать упущенное, а если нужно – буду учиться заочно!
В кабинете наступила гробовая тишина. Казалось, даже в институтском коридоре перестали сновать и шуметь люди. На секунду Герман ощутил блаженное облегчение: вредный куст папоротника больше не зудел над ухом. Но уже спустя пару мгновений он поглядел на замершего поодаль профессора и увидел в его глазах неподдельное удивление.
– Видите ли, в этом нет необходимости, – осторожно начал Чехов, двинувшись к своему креслу. – Наш институт не вправе выдавать аттестаты и проверять студентов на знание школьной программы, понимаете меня?
Герман закивал, осознав, какую оплошность допустил. Он тут же извинился перед Чеховым и сел на своё место, опустив напуганный взгляд на ладони, лежащие на столе.
– Но наш институт вправе принимать молодых людей, не имеющих аттестата зрелости. – Чехов немного помолчал и внимательно посмотрел на Германа. – Но только в том случае, если у поступающего имеется опыт в написании статей. И не просто опыт, а талант.
– Не буду вам врать, Платон Николаевич, я не успел набраться подобного опыта… – как можно спокойнее произнёс Герман.
Папоротник на удивление молчал.
– Как вы думаете, Герман, какие качества присущи настоящему журналисту? Кроме, разумеется, образованности и эрудиции, – после недолгой паузы спросил профессор, не сводя пытливых глаз с юноши.
– В первую очередь, социально-гражданские, – недолго думая, ответил Гера. – Профессиональный журналист должен быть принципиальным, честным, объективным в своей оценке и упорным в умении отстаивать истину…
– Но ведь вы обладаете такими качествами, – решительно перебил юношу профессор.
– Вы, правда, так считаете? – Герман поднял на мужчину глаза, полные надежды и... недоверия. Чехов стоял, облокотившись на высокую спинку своего кресла, и с любопытством смотрел на Германа. С ответом он не торопился.
– У вас есть свой неповторимый стиль и слог, которые, хоть и требуют огранки мастера, но по природе своей интересны, – задумчиво начал Чехов, медленно скрестив руки на груди и сделав шажок к окну. – Я ознакомился с вашей последней работой на тему противостояния человека и окружающей природы. В «Науку и жизнь», конечно, рановато посылать такой материал, но он однозначно заслуживает внимания.
– С моей работой?! – удивленно спросил Герман и обескураженно замер.
– Ах да, предвосхищая дальнейшие вопросы, хочу сказать, что ваша тётушка любезно предоставила мне ваши рукописи, – невозмутимо ответил Чехов, повернувшись к Герману.
Юноша не верил своим ушам… Мгновение назад он был готов принять поражение, но сейчас не находил слов, чтобы ответить профессору на его отзыв о своей «работе».
– Платон Николаевич, вы… – запинаясь, начал Герман. – Вы первый, кто увидел мои рукописи и… оценил их так… достойно.
– Осмелюсь сказать, что вы в столь юном возрасте замечаете то, что не замечают другие, – с задумчивой улыбкой сказал Чехов. – Вы находитесь на месте простого человека, но смотрите на вещи немного с другого ракурса, понимаете, о чём я? А для журналиста это очень важно! Он должен суметь донести до народа свою уникальную мысль или идею, изложенную логично, убедительно и грамотно. Ваша работа, Герман, не только интересна своим содержанием, но и отличается своеобразным стилем изложения, как я уже успел отметить. Да и ошибок я в ней не нашел! Это, несомненно, свидетельствует о том, что уровень вашей подготовки высок.
– Платон Николаевич, спасибо! Я согласен с вами относительно задач журналиста! – восторженно закивал Герман.
«Пф, да из тебя журналист, как из меня ромашка! Не зазнавайся, простачок!» – подал голос затаившийся папоротник.
Но для Германа его едкое замечание было уже не столь важно. Профессор кинул беглый взгляд на свои часы и торопливо сказал:
– Что ж, собеседование объявляю оконченным! Вы приняты, Герман Олегович! Пока что в ряды студентов первого курса отделения журналистики! А там… посмотрим!
Улыбка тут же сошла с уст юноши, а папоротник недовольно запротестовал. Герман молча наблюдал за тем, как Чехов собирает документы со стола, не в силах сказать ни слова, а его челюсть словно парализовало.
– Принят? – робко переспросил юноша. – А как же… экзамен?
– В экзамене нуждаются лишь те, в ком я не уверен, – строго ответил профессор. – Лично вам я готов дать шанс.
Герман ошарашенно хлопал глазами и пытался собраться с мыслями. Его переполняли сразу несколько противоречивых чувств: злость на тётку за её опрометчивый поступок (А вдруг она отдала бы НЕ ТЕ рукописи?!), радость от поступления на заветное отделение (Я точно такого не ожидал, но я так счастлив!) и страх перед объяснением с одногруппниками (Как они отнесутся к тому, что я прошёл без экзамена?)
– Ах да, – профессор отвлёкся от стола и поднял глаза на притихшего юношу. – Передайте уважаемым абитуриентам, что их ждёт написание статьи на тему «Гражданин и государство» и, конечно же, собеседование на тему: «Почему я выбрал профессию журналиста?» Вопросы есть?
Герман лишь замотал головой, быстро моргая, чтобы прийти в себя. Ещё будучи в состоянии смятения, он неуверенно начал:
– Платон Николаевич, я… я несказанно рад, но…это так неожиданно, что…
«Как же ты мне надоел, мямля! Надеюсь, хозяин пожалеет о том, что взял такого размазню…»
Герман бросил уничтожающий взгляд на папоротник и медленно встал, ощущая в себе недюжинный прилив смелости и решительности:
– Платон Николаевич, я благодарен вам за доверие и шанс, который вы мне предоставили! Но позвольте мне сдать экзамен наравне с остальными! Я хочу, чтобы вы убедились в том, что я не занимаю чужое место!
Профессор снял очки и с недоумением уставился на Германа, изучая его серьёзное нахмуренное лицо и сжатые кулаки. Затем он выпрямился и, бросив пенсе на стопку бумаг, вкрадчиво спросил:
– Вы уверены, Герман? Всё-таки не каждому я предоставляю такую возможность…
– Да, Платон Николаевич! – без нотки сомнения отрезал юноша.
– Что ж, в таком случае не смею вас отговаривать, – развёл руками профессор. – Жду вас на творческий экзамен вместе с остальными абитуриентами. Подготовьтесь как следует, пожалуйста.
Герман поблагодарил профессора и, попрощавшись, удалился из кабинета. Чехов медленно опустился в своё кресло и, положив ногу на ногу, задумчиво поглядел в окно.
«Ой, дурааак! – обречённо протянул папоротник. И зачем только ты его взял? С ним хлопот не оберёшься!»
– А парень-то прошёл мою проверку! – усмехнувшись, произнёс Чехов – Посмотрим, справится ли со второй…
Симферополь, 20 сентября 1957 года
Путь от родного дома до старорусского городского кладбища Герман обычно преодолевал примерно за час с небольшим. Это время он предпочитал тратить на книгу, погружаясь в неё с головой. Лишь изредка он отвлекался от чтения, поднимая уставшие глаза, когда троллейбус проезжал живописную зелёную зону неподалёку от железнодорожного вокзала. Через плотное стекло троллейбуса Гера не слышал говора деревьев, но любил наблюдать за тем, как их зелёные пышные убранства меняют цвет с глубиной и течением осени. Неизменным оставалось лишь болото в самом сердце сосновой рощи, образовавшееся от слияния двух рек: Салгира и Малого Салгира.
У входа на территорию кладбища уже который год возвышается безымянный склеп в готическом стиле, больше похожий на маленькую часовню без купола. Над его узкой прямоугольной аркой изображён Ангел. Смиренно сложив руки, он встречает и провожает всех посетителей погоста. Герман замечает, что с каждым годом зелёный плющ, пожирающий склеп с правой стороны, так и норовит поглотить Ангела своим ядовито-зелёным языком. Юноше кажется, что непрестанная борьба Ангела и плюща – это борьба добра со злом. В этот раз Герман остановился у склепа и, привычно поприветствовав Ангела, с задумчивой улыбкой спросил, высоко задрав голову:
– Кто же всё-таки победит… Дикий плющ или каменный Ангел?
«Человек! – незамедлительно послышалось сверху. Нас обоих победит человек!»
Герман, опустив голову, тихо вздохнул и молча тронулся в путь. Он задал плющу риторический вопрос, вовсе не ожидая услышать ответ.
В сентябрьскою пору на погосте обычно пахнет отсыревшей древесиной, жухлой травой и холодным безмолвием. Ближе к концу сентября в воздухе всё сильнее ощущается запах увядающей листвы и влажной земли, а сквозь плотный цветастый опад под ногами небольшими клочками пробивается зеленеющая травка. Ветер на кладбище в это время года особенно порывистый и зябкий. А на брошенных тёмных лавочках пёстрыми пятнами виднеется россыпь крупных кленовых листьев, которые словно укрывают собой их деревянную наготу. Повсюду тихо кружат свой бесконечный вальс листопад и ветер. Но не каждый прохожий замедлит свой шаг, дабы понаблюдать за этой красотой осеннего танца. Не то место и совсем не то время. Герман был одним из немногих, кто всегда очаровывался осенним пейзажем, где бы ни был. Но юноша с детства не любил погосты, хотя и старался чаще навещать могилу деда. Деревья, выросшие в рыхлой кладбищенской почве, всегда особенно говорливы, так как человек – нечастый гость на этой земле. До Геры на этот
– Будьте добры, назовите своё полное имя… – усевшись в скрипучее зелёное кресло, начал Чехов, устремляя взгляд в свои документы. – И как я могу к вам обращаться?
– Поплавский Герман Олегович. Обращайтесь, как вам угодно!
«Я буду звать тебя трусишкой! Трясёшься, как баба на первой свиданке!» – послышался сбоку ехидный голосок папоротника. Герман закашлялся и, выпрямив спину, незаметно попытался унять дрожь в руках. Мужчина в это время внимательно изучал длинный список абитуриентов, сосредоточенно водя пальцем по белому листу.
– Расскажите немного о себе, Герман, – не глядя на юношу, попросил профессор. – Я пока отыщу ваши документы, которые были поданы, хочу кое-что уточнить.
Герман набрал в грудь побольше воздуха и с придыханием начал:
– Родом я из небольшой рыбацкой деревушки близ Ялты, осенью мне исполнится девятнадцать лет, живу я с матерью в доме её двоюродной сестры на улице Лескова, пишу с четырнадцати лет…
«Сразу видно – маменькин сынок! Надо было её с собой позвать, чтоб за ручку подержала, а то глядишь – и в обморок хлопнешься! А-ха-ха-ха…»
– Небольшие заметки, воспоминания из детства, зарисовки из жизни… Можно считать, что я – самоучка. Мне с детства нравится всё, что связано с художественным словом и письмом…
– Это, несомненно, прекрасно, – мягко и с улыбкой прервал его профессор, подняв глаза от своих бумаг, – тем более, для молодого человека. Но вы должны быть знакомы с публицистическим стилем в первую очередь. Вы читаете газеты, Герман? У вас есть любимое периодическое издание? А может быть, журналист, которым вы восхищаетесь?
– Эээ, да, конечно! – быстро ответил Гера и, на секунду задумавшись, продолжил: – Я читаю не только местные газеты, но и «Советскую культуру», «Пионерскую правду», «Известия». Меня привлекают статьи об искусстве и культуре. А вот с любимым журналистом я пока не определился… Но есть любимые писатели и публицисты!
«Врёшь! – громко оборвал Германа папоротник, отчего тот вздрогнул. - Стеблями своими чую, что не листаешь газетёнки! Сразу видно, ты – книжный червь, я прав?!»
– А какие местные газеты вы знаете, Герман? – спросил профессор.
– «Крымская правда» и…и… – юноша глубоко задумался, прищурившись.
«Южные вести», дурила!» – пискнул папоротник.
– И «Южные вести»! – гордо выдал Герман.
– Да? – Чехов удивлённо посмотрел на юношу поверх своих пенсе. – В нашем крае есть такая газета? Не слышал…
И вновь со стороны окна послышался мерзкий хохот с хрипотцой, а затем последовало самодовольное: «Я же сказал – газет не читаешь! Нечего тебе тут делать, простачок!»
Герман стыдливо прикрыл глаза. Ему хотелось взвыть от негодования и обиды.
Когда профессор вышел из кабинета, чтобы попросить у секретаря личное дело юноши, Гера решил воспользоваться его отсутствием:
– Чего ты ко мне пристал?! Что я тебе сделал? Зачем ты мешаешь мне и сбиваешь меня с толку, а? – наклонившись к окну с папоротником, свистящим шёпотом пробубнил Гера.
Но в ответ прозвучала очередная грубость: «Не люблю неудачников и врунов!» От этого необоснованного обвинения Герман оторопел. С таким наглым и бесцеремонным комнатным растением он сталкивался впервые.
– Хочешь, чтобы я тебя в окно выкинул?! – со злостью произнёс Герман, решая пойти в наступление.
«Только попробуй! Мой хозяин с меня пылинки сдувает! Я – его любимчик, и моё слово для него – превыше всего» – заявил зелёный наглец.
– Что? Да он тебя даже не слышит! – недоверчиво бросил Герман. – Ты – всего лишь бесполезный веник! И толку от тебя нет!
В кабинет вошёл профессор, держа в руках белую папку. Герман тут же уселся на место, дрожа от негодования. Профессор озадаченно почёсывал свою треугольную бородку и всё приговаривал:
– Так, так, так… Я вижу, что в вашей биографии имело место домашнее обучение. Почему не посещали местную школу, позвольте узнать?
«Тьфу, ещё и неуч!» – не удержался от едкого комментария папоротник.
– Дело в том, когда моя семья переехала в Симферополь, я был довольно болезненным ребёнком… – начал Гера, силясь не обращать внимание на провокации со стороны вредного растения. – Тем более, мне было семь, и первый класс к тому времени я уже пропустил. Но вы не подумайте, я умел читать с четырёх лет! Моя мать до войны работала школьным учителем и, несмотря на тяжёлое время, находила в себе силы заниматься со мной! А в Симферополе нам было трудно обосноваться первое время… Ведь на учебники, тетради и чернила нужны были средства… – Герман замялся.
Он не знал, как рассказать уважаемому профессору о том, что матери пришлось просить денег у чужих людей, чтобы похоронить деда по-человечески. Юноше было стыдно вспоминать страшное время, полное нужды и голода, когда книги находили в заброшенных домах и на улицах, чтобы спасти их от растопки печи и учиться по ним читать.
«Только посмотрите на него… Ещё и оправдывается! Жааалкое зрелище, хозяин».
– Герман, мне ясна Ваша мысль, – вздохнув, сказал профессор, закрывая личное дело юноши. – Но вы должны понимать, что домашнее обучение хоть и дало базовые школьные знания, но не обеспечило вас аттестатом. Ведь этот документ важен для каждого гражданина, а тем более при поступлении в высшее учебное заведение…
Герман слушал слова профессора с опущенной головой, как приговор. Ему казалось, что в следующую секунду Чехов произнесёт страшные слова о том, что без школьного аттестата его не примут в ряды студентов. Папоротник всё не унимался, насмехаясь над пунцовыми щеками и смиренным видом юноши. Гера почувствовал себя маленьким мальчиком, который не в силах противостоять безжалостным фактам и суровой реальности. Нос его предательски защипало, губы задрожали, а влажные ладони сжались в кулаки. «Нет, я просто так не сдамся!» – отчётливо прозвучало в его голове, и он отважно вскочил с места:
– Я сдам все необходимые экзамены, чтобы показать вам свой уровень знаний и подготовки! – неожиданно для себя громко выпалил Герман. – Я буду ходить в вечернюю школу, навёрстывать упущенное, а если нужно – буду учиться заочно!
В кабинете наступила гробовая тишина. Казалось, даже в институтском коридоре перестали сновать и шуметь люди. На секунду Герман ощутил блаженное облегчение: вредный куст папоротника больше не зудел над ухом. Но уже спустя пару мгновений он поглядел на замершего поодаль профессора и увидел в его глазах неподдельное удивление.
– Видите ли, в этом нет необходимости, – осторожно начал Чехов, двинувшись к своему креслу. – Наш институт не вправе выдавать аттестаты и проверять студентов на знание школьной программы, понимаете меня?
Герман закивал, осознав, какую оплошность допустил. Он тут же извинился перед Чеховым и сел на своё место, опустив напуганный взгляд на ладони, лежащие на столе.
– Но наш институт вправе принимать молодых людей, не имеющих аттестата зрелости. – Чехов немного помолчал и внимательно посмотрел на Германа. – Но только в том случае, если у поступающего имеется опыт в написании статей. И не просто опыт, а талант.
– Не буду вам врать, Платон Николаевич, я не успел набраться подобного опыта… – как можно спокойнее произнёс Герман.
Папоротник на удивление молчал.
– Как вы думаете, Герман, какие качества присущи настоящему журналисту? Кроме, разумеется, образованности и эрудиции, – после недолгой паузы спросил профессор, не сводя пытливых глаз с юноши.
– В первую очередь, социально-гражданские, – недолго думая, ответил Гера. – Профессиональный журналист должен быть принципиальным, честным, объективным в своей оценке и упорным в умении отстаивать истину…
– Но ведь вы обладаете такими качествами, – решительно перебил юношу профессор.
– Вы, правда, так считаете? – Герман поднял на мужчину глаза, полные надежды и... недоверия. Чехов стоял, облокотившись на высокую спинку своего кресла, и с любопытством смотрел на Германа. С ответом он не торопился.
– У вас есть свой неповторимый стиль и слог, которые, хоть и требуют огранки мастера, но по природе своей интересны, – задумчиво начал Чехов, медленно скрестив руки на груди и сделав шажок к окну. – Я ознакомился с вашей последней работой на тему противостояния человека и окружающей природы. В «Науку и жизнь», конечно, рановато посылать такой материал, но он однозначно заслуживает внимания.
– С моей работой?! – удивленно спросил Герман и обескураженно замер.
– Ах да, предвосхищая дальнейшие вопросы, хочу сказать, что ваша тётушка любезно предоставила мне ваши рукописи, – невозмутимо ответил Чехов, повернувшись к Герману.
Юноша не верил своим ушам… Мгновение назад он был готов принять поражение, но сейчас не находил слов, чтобы ответить профессору на его отзыв о своей «работе».
– Платон Николаевич, вы… – запинаясь, начал Герман. – Вы первый, кто увидел мои рукописи и… оценил их так… достойно.
– Осмелюсь сказать, что вы в столь юном возрасте замечаете то, что не замечают другие, – с задумчивой улыбкой сказал Чехов. – Вы находитесь на месте простого человека, но смотрите на вещи немного с другого ракурса, понимаете, о чём я? А для журналиста это очень важно! Он должен суметь донести до народа свою уникальную мысль или идею, изложенную логично, убедительно и грамотно. Ваша работа, Герман, не только интересна своим содержанием, но и отличается своеобразным стилем изложения, как я уже успел отметить. Да и ошибок я в ней не нашел! Это, несомненно, свидетельствует о том, что уровень вашей подготовки высок.
– Платон Николаевич, спасибо! Я согласен с вами относительно задач журналиста! – восторженно закивал Герман.
«Пф, да из тебя журналист, как из меня ромашка! Не зазнавайся, простачок!» – подал голос затаившийся папоротник.
Но для Германа его едкое замечание было уже не столь важно. Профессор кинул беглый взгляд на свои часы и торопливо сказал:
– Что ж, собеседование объявляю оконченным! Вы приняты, Герман Олегович! Пока что в ряды студентов первого курса отделения журналистики! А там… посмотрим!
Улыбка тут же сошла с уст юноши, а папоротник недовольно запротестовал. Герман молча наблюдал за тем, как Чехов собирает документы со стола, не в силах сказать ни слова, а его челюсть словно парализовало.
– Принят? – робко переспросил юноша. – А как же… экзамен?
– В экзамене нуждаются лишь те, в ком я не уверен, – строго ответил профессор. – Лично вам я готов дать шанс.
Герман ошарашенно хлопал глазами и пытался собраться с мыслями. Его переполняли сразу несколько противоречивых чувств: злость на тётку за её опрометчивый поступок (А вдруг она отдала бы НЕ ТЕ рукописи?!), радость от поступления на заветное отделение (Я точно такого не ожидал, но я так счастлив!) и страх перед объяснением с одногруппниками (Как они отнесутся к тому, что я прошёл без экзамена?)
– Ах да, – профессор отвлёкся от стола и поднял глаза на притихшего юношу. – Передайте уважаемым абитуриентам, что их ждёт написание статьи на тему «Гражданин и государство» и, конечно же, собеседование на тему: «Почему я выбрал профессию журналиста?» Вопросы есть?
Герман лишь замотал головой, быстро моргая, чтобы прийти в себя. Ещё будучи в состоянии смятения, он неуверенно начал:
– Платон Николаевич, я… я несказанно рад, но…это так неожиданно, что…
«Как же ты мне надоел, мямля! Надеюсь, хозяин пожалеет о том, что взял такого размазню…»
Герман бросил уничтожающий взгляд на папоротник и медленно встал, ощущая в себе недюжинный прилив смелости и решительности:
– Платон Николаевич, я благодарен вам за доверие и шанс, который вы мне предоставили! Но позвольте мне сдать экзамен наравне с остальными! Я хочу, чтобы вы убедились в том, что я не занимаю чужое место!
Профессор снял очки и с недоумением уставился на Германа, изучая его серьёзное нахмуренное лицо и сжатые кулаки. Затем он выпрямился и, бросив пенсе на стопку бумаг, вкрадчиво спросил:
– Вы уверены, Герман? Всё-таки не каждому я предоставляю такую возможность…
– Да, Платон Николаевич! – без нотки сомнения отрезал юноша.
– Что ж, в таком случае не смею вас отговаривать, – развёл руками профессор. – Жду вас на творческий экзамен вместе с остальными абитуриентами. Подготовьтесь как следует, пожалуйста.
Герман поблагодарил профессора и, попрощавшись, удалился из кабинета. Чехов медленно опустился в своё кресло и, положив ногу на ногу, задумчиво поглядел в окно.
«Ой, дурааак! – обречённо протянул папоротник. И зачем только ты его взял? С ним хлопот не оберёшься!»
– А парень-то прошёл мою проверку! – усмехнувшись, произнёс Чехов – Посмотрим, справится ли со второй…
Глава 3
Симферополь, 20 сентября 1957 года
Путь от родного дома до старорусского городского кладбища Герман обычно преодолевал примерно за час с небольшим. Это время он предпочитал тратить на книгу, погружаясь в неё с головой. Лишь изредка он отвлекался от чтения, поднимая уставшие глаза, когда троллейбус проезжал живописную зелёную зону неподалёку от железнодорожного вокзала. Через плотное стекло троллейбуса Гера не слышал говора деревьев, но любил наблюдать за тем, как их зелёные пышные убранства меняют цвет с глубиной и течением осени. Неизменным оставалось лишь болото в самом сердце сосновой рощи, образовавшееся от слияния двух рек: Салгира и Малого Салгира.
У входа на территорию кладбища уже который год возвышается безымянный склеп в готическом стиле, больше похожий на маленькую часовню без купола. Над его узкой прямоугольной аркой изображён Ангел. Смиренно сложив руки, он встречает и провожает всех посетителей погоста. Герман замечает, что с каждым годом зелёный плющ, пожирающий склеп с правой стороны, так и норовит поглотить Ангела своим ядовито-зелёным языком. Юноше кажется, что непрестанная борьба Ангела и плюща – это борьба добра со злом. В этот раз Герман остановился у склепа и, привычно поприветствовав Ангела, с задумчивой улыбкой спросил, высоко задрав голову:
– Кто же всё-таки победит… Дикий плющ или каменный Ангел?
«Человек! – незамедлительно послышалось сверху. Нас обоих победит человек!»
Герман, опустив голову, тихо вздохнул и молча тронулся в путь. Он задал плющу риторический вопрос, вовсе не ожидая услышать ответ.
В сентябрьскою пору на погосте обычно пахнет отсыревшей древесиной, жухлой травой и холодным безмолвием. Ближе к концу сентября в воздухе всё сильнее ощущается запах увядающей листвы и влажной земли, а сквозь плотный цветастый опад под ногами небольшими клочками пробивается зеленеющая травка. Ветер на кладбище в это время года особенно порывистый и зябкий. А на брошенных тёмных лавочках пёстрыми пятнами виднеется россыпь крупных кленовых листьев, которые словно укрывают собой их деревянную наготу. Повсюду тихо кружат свой бесконечный вальс листопад и ветер. Но не каждый прохожий замедлит свой шаг, дабы понаблюдать за этой красотой осеннего танца. Не то место и совсем не то время. Герман был одним из немногих, кто всегда очаровывался осенним пейзажем, где бы ни был. Но юноша с детства не любил погосты, хотя и старался чаще навещать могилу деда. Деревья, выросшие в рыхлой кладбищенской почве, всегда особенно говорливы, так как человек – нечастый гость на этой земле. До Геры на этот
